Kitabı oku: «Девочка в поле», sayfa 2

Никто, кроме меня.

Привыкший к моей открытости, Тлек с некоторым недоумением наблюдал за мной. Я поняла его позицию сразу. Мой муж просто ждал, когда я сама скажу ему о том, что происходит. Но я ничего не хотела говорить.

Мы никогда не знаем, чем удивит нас наша судьба. Никогда не узнаешь, что случится завтра, и что с тобой она сделает в итоге. Одарит ли счастьем или обернётся ужасом. Будет ли она счастливой или почему-то наполнится сплошными неудачами. И нет смысла пытаться разгадать жизнь, понять, предугадать или спланировать свою судьбу. Всё, что нам остаётся, это набраться мудрости и принять с благодарностью всё, что она преподнесёт. Но я этого ещё не понимала. И во мне рос страшный гнев, дикая обида на весь мир. Почему я?! Что со мной не так? Почему это случилось со мной?!

На тот момент я видела только факт, что я оказалась в приёмной семье. Стало быть, мои родители не так хороши, как я привыкла думать. Они лжецы, и вся моя жизнь соткана из их лжи, а те, кто меня бросил?

Кто они?!

Почему они отказались от меня? Кто эти люди? Кто я сама? Каковы мои корни? Корни подлых предателей? Я дочь кукушки?

Это были главные вопросы, которые подобно бульдозеру безжалостно крушили все мои прежние представления о моей семье, о моём происхождении, и даже обо мне самой. Алкоголики? Наркоманы? Кто они? Где я родилась? Как меня зовут?

Из тысячи детей, которые были когда-либо усыновлены, многие однажды узнают об этом. И что, скажете вы, в чём проблема? Проблема есть. В принятии факта, что один из них – это вы. Не переживёшь, не поймёшь. Узнай я об этом в пять-семь лет, я бы ничего тогда не поняла. Но со временем привыкла бы к этой мысли. И если бы мне вздумалось искать своих кровных родственников, скорее всего я бы искала так же, как и тогда в детстве, крепко держась за руку лучшего друга. За руку своей мамы. Может быть, она боялась, что я бы побежала к ним? И всё же. Всё последующее строилось бы логично. Не было бы этой двойственности, реальность не раскололась бы пополам.

Но теперь, в сорок восемь! Когда сложилась вся твоя картина мира, когда прошёл возраст принятия себя, возраст, когда человек строит свою идентичность, и когда ты уже давно знаешь, что адекватные люди не бросают своих детей, узнать такую правду – жестокий удар.

И вновь воспоминание холодно проплыло в сознании. Знаете, как я боялась остаться в детском саду? Чтобы я не плакала, мама купила мне мягкую игрушку – рыжую обезьянку с длинными лапами и хвостом. Она была очень милой, и я чувствовала себя защищённой с ней. И это была моя любимая игрушка. Но в день, когда мама опоздала забрать меня из детского сада, я утопила её в туалете. А потом молча сидела в подсобке со старенькой нянечкой и ломала пальцами всё печенье, которое она выложила для меня. Я просто ломала его пальцами и не ела. А когда мама прибежала за мной, я не хотела выходить. С того дня в детский сад меня просто тащили за шиворот. И чтобы уйти от меня надо было что-то оставить мне. Обычно это были мамин шарф или её варежка. И там в садике, я не искала себе друзей. Лишь тянула время дня и ждала. Ждала, когда меня заберут домой. А когда за мной приходили я больше не испытывала радости.

Чувство тревоги и страха никогда не покидали меня. Я не знала истинных причин своих страхов и никогда не могла избавиться от них всю свою жизнь. Отсюда чувство неуверенности в себе, чувство неполноценности, резкость, скрытность и вдруг вместе с тем чувство излишней деликатности, даже угодливости, если хотите. Отсюда некоторая инфантильность, острая эмпатия и замкнутость одновременно. И теперь, когда я медленно перемалывала своим мозгом ответы, они были слишком скудны, чтобы восполнить всю разбившуюся картину моего прошлого.

Я сидела на кровати, свесив ноги вниз. Рядом со мной тихо посапывал мой старый и преданный пёс Фрим. Дворняжка, он щенком попал ко мне в руки, больной и слабый. Я выходила его и с тех пор мы не расставались. В комнате было темно и меня не было бы видно, если бы не свет, сеющийся от небольшого аквариума в углу комнаты. Тлек осторожно вошёл в комнату, секунду постоял в дверях, затем пододвинул маленький стульчик и с тяжёлым вздохом сел напротив меня, поглаживая одной рукой лежавшего рядом пса.

– Что происходит? – наконец спросил он.

«Быть может, именно этот вопрос сейчас спасёт меня,» – пронеслось в голове. Но в груди всё сдавило, и губы словно слиплись между собой. Он внимательно и мягко смотрел на меня и молчал. Я отрицательно покачала головой, понимая, что не смогу произнести ни слова. И вновь где-то в пустом холодном поле тихо заплакал ребёнок.

– Что происходит? – в голосе Тлека зазвенела тревога, – Аля, ты должна попытаться сказать мне. Ты… сбила человека?

«Меня! Меня сбили, Тлек!» – мысленно закричала я и вновь беспомощно замотала головой.

– Тогда что случилось? Диагноз?..

– Нет.

Мой ответ подтолкнул его. Раз я смогла сказать: «нет», значит, смогу сказать остальное. Фрим с лёгким стоном встал с места, вопросительно глянул на меня и пошёл в кухню доедать свою вечернюю порцию. Тлек мягко взял мои руки в свои.

– Скажи мне, почему ты плачешь несколько дней подряд? Что происходит? У детей всё хорошо, ты здорова, я здоров, никто не умер, так что же? Что тогда?

– Я приёмный ребёнок в семье, Тлек, – выдавила я и он встал. Раздражённый смешок и я сжалась в комок.

– Чушь какая, Аля, – раздражённо выдохнул он и горячо продолжил: – как такое пришло в голову? Ты копия твоя мать по характеру и лицом вылитая отец. Что за бред ты несёшь!

А у меня не было сил доказывать мужу свою правоту, и я лишь заплакала, чем прямо-таки рассердила его. Тлек стал раздраженно ходить по спальне. Брал в руки всякие предметы, снова укладывал их на место и вопросительно смотрел на меня. Почти не глядя на него, продолжая заливаться слезами, я поняла, что он испытал беспомощность. Он искал в своей голове что-то нужное для такого момента, но не находил. И я сказала:

– Я сама подумаю над этим, Тлек, – прохлюпала я, – а ты не переживай. Ничего страшного не происходит. Я переживу.

Я всегда так делала. Мне и в голову никогда не приходило требовать любви и внимания к себе, я освобождала весь мир от хлопот напрягаться во имя меня, чем и пыталась заслужить любовь от всех, кто меня окружал. Я сама способна всех защитить и спасти от любой неловкой ситуации. И здесь я спасла своего мужа, где он на самом деле не знал, что делать, что сказать, как себя вести в конце концов.

Не давая себе права быть слабой, нуждающейся в помощи, я всегда могла положиться только на себя, доказывая миру, что я хорошая, я удобная. Может, хоть так пригожусь кому -то?

И Тлек с растерянным облегчением потоптался на месте и ушёл от меня. Конечно, он не безразличный человек и очень переживал, спрятавшись в своём кабинете. Когда я принесла ему кофе, он сидел в углу дивана и задумчиво курил. На компьютере крупным планом была развёрнута фотография моей мамы. Я постаралась не придавать этому значения, будто и на самом деле это было не столь важно для меня. Он остановил меня, мягко взяв меня за руку. Уставшая от слёз, но чувствуя, что теперь я всё же не одна в этом нескончаемом ужасе, я села на диван. Мы молчали. Нет, всё же мне было намного легче от этого молчания, чем от слёз в одиночку. Хотя мы с моим мужем совершенно не знали, что делать дальше.

– Ну, – тихо вздохнул он, – забыть об этом ты, конечно, не сможешь. Найти кого-либо после стольких лет тоже. Остаётся – смириться.

– Может быть, в «Жди меня» написать? – тихо предложила я.

Он покачал головой:

– И годами сидеть в печали в ожидании, когда они отзовутся?

И снова молчание повисло между нами.

Где-то за окном в глухой темноте спустившейся ночи снова захныкал ребёнок.

По утрам сомнения вчерашнего дня рассеиваются, и появляется некая особая вера в то, что всё будет хорошо. Но между тем, появившаяся вера в то, что у меня получится «найти своих ещё проще, чем я себе это представляю» никак не уживалась со странным чувством, которое я не могла стряхнуть с себя с самого утра. Оно определялось одной единственной фразой в моем сознании: «Я боюсь не успеть! Я так боюсь не успеть!». Я несколько раз повторила это вслух, чем весьма озадачила мужа и вдруг уверенно заявила:

– Я еду в ЗАГС, в тот самый район города, где родители поженились и где росла я сама.

– Тебе не скажут там ни слова, Аля, – попытался Тлек.

– Не может быть, – глухо ответила я.

В минуты любых колебаний смело следуй внушениям внутреннего голоса, если сможешь услышать его. Так всегда учил меня мой отец. А внутренний голос мне сказал: «Иди, ищи».

Ребёнок в поле плакал ещё больше, чем во все эти дни, раздражая моё сознание и сводя меня с ума.

Глава 3

Знаете, есть в таких ситуациях как будто бы два разных измерения. В одном ты сидишь в такси, и в твоей голове ничего нет, кроме шока, потрясения и слёз. А в другом измерении ты точно знаешь, что надо делать. И эти два измерения сейчас были вместе. Они соединились в какой-то незримой точке абсолюта и сосуществовали так ежеминутно, едва осознаваемые мной. Через полчаса я была на другом конце города. Растрёпанные неухоженные волосы, заплаканные и сильно опухшие глаза, бледная, одетая как бы наспех в то, что попало в руки, с трясущимися пальцами я походила на бродячую пьяную женщину, слегка покачивающуюся из стороны в сторону, потому как от нервного перенапряжения за все эти дни в меня вселилась устойчивая слабость. И вот такая я вошла в здание ЗАГСа. Сразу же сурово и оценивающе на меня глянули работники, снующие по своим делам в холодном пустынном коридоре. Тяжёлым, слегка вялым языком я спросила заведующую. Мне кивнули на дверь, и я вошла в кабинет. Сидящая за столом красивая, ухоженная женщина подняла голову и изумлённо застыла, глядя на меня.

– Что вы хотели? – звонко, но довольно сурово и холодно спросила она.

До тех пор, пока ты не знаешь конкретики своих предстоящих действий, ты будешь всё время помнить, что есть шанс повернуть обратно. Уйти отсюда и выбросить всё из головы. Но конкретика была. В том другом измерении моего сознания, которое привело меня сюда. И я, подчиняясь неведомой силе внутри себя, ответила сухо:

– Мне нужен мой первый акт, выданный мне при рождении.

– Зачем?

– Я хочу знать, кто я.

Я назвала свои данные: фамилию, имя, отчество. Имена своих приёмных родителей. Но она стала ещё холоднее и безразличнее.

– Мы не выдаём такой информации физическим лицам. Существует закон о сохранении тайны усыновления. Так что, ничем не могу помочь.

По моим щекам полились слёзы, голос мой стал жёстким, на слух я даже не узнала его. Я не моргала и даже не шевельнулась. Просто процедила:

– А ваш закон сохраняет спокойствие только одной стороны?

Она стала что-то писать в своих бумагах.

– Как мне теперь жить? – едва слышно, почти одним дыханием спросила я.

Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Это был долгий взгляд человека с красивыми умными глазами. В тот миг я увидела, что моя невероятная боль поселилась и в её глубоких синих глазах. И моё измерение, которое всё знало и не было растерянным, как я, дало мне знать, что передо мной человек не без сердца.

– Вы же можете ошибаться, – мягко заговорила она и открыла что-то в своём компьютере.

– Не могу, – печально ответила я.

Она взяла несколько бумаг и вышла из кабинета. Где-то вдалеке Девочка в пустынном поле вдруг перестала плакать, и я, едва доверяя своему внутреннему голосу, всё же поднялась со стула и заглянула в монитор её компьютера. С экрана на меня желто – зелёным бланком смотрела бумага, на которой я не могла прочитать ни единого слова из-за застилавших глаза слёз. Тогда я достала телефон и еле удерживая сильную дрожь в руках, сфотографировала этот бланк.

Еле как я смогла прочитать и выговорить фамилии и имена, аккуратно перечёркнутые в бланке. Бакиева Гузель Иркеновна. Перечеркнуто и справлено – Григорьева Алина Васильевна. Садыкова Халида Иркеновна. Бакиев Адилжан, в графе отец -прочерк.

Теперь мой мир окончательно треснул и с грохотом падающего стекла разделился пополам.

Я стояла на улице, дрожа больше от слёз, чем от холода. Тряслась всем телом и искала глазами, сама не зная кого. Не знаю, хотите ли вы такого горя своему чаду. Но то, что происходило со мной в тот момент, я даже не смогу вам описать. Конечно, люди на такие вещи реагируют по-разному. И шок у всех разный. Но будучи человеком, глубоко привязанным к своим родителям, к своему роду, к своему прошлому, человеком, для кого семья – значимое место в сознании, я была полностью разбита. Окончательно.

Сейчас вы будете со мной спорить, зачем придавать такое глобальное значение таким простым вещам? А что в этом плохого, в усыновлении? Зачем так остро реагировать и закатывать истерику? Но я вам скажу одно. Именно для того, чтобы вы не задавали этих вопросов и не спорили о том, чего сами не можете испытать, именно для этого я пишу эту книгу.

В нашем мозгу живёт рациональное и эмоциональное. Они всегда находятся в разных измерениях. Но не живут сами по себе, независимо друг от друга. Они постоянно взаимодействуют. И если эмоциональное вырубается каким-либо потрясением, то рациональное сразу же начинает делать ошибки. И человек, находящийся в такой ситуации, начинает вести себя довольно странно.

Дав волю моему настоящему измерению выплакаться и прокричать мысленно всю свою горечь, обращённую к своим умершим родителям, моё второе методичное сознание усадило меня в такси и натолкнуло на мысль набрать имена из бланка родства в поисковике в телефоне. Теперь действовало только второе моё сознание. Я набрала в интернете имя Садыкова Халида Иркеновна. Замелькало множество фотографий с соответствующими именами. Но год рождения и национальность были схожими только у двоих. Полная круглолицая, с маленькими глазками. Нет, не она…

А эта, яркая, с длинными распущенными смоляными волосами, красивая, молодая. Медийная личность. Я включила один из роликов. Медицинский туризм. Она заговорила и по повороту её головы я сразу поняла: вот это точно она.

И уже через десять минут в телефоне протяжно гудел мой исходящий звонок в моё прошлое.

– Алло! – звонкий и яркий голос женщины на другом конце провода напугал меня. Я тут же поймала себя на мысли, что не знаю, что говорить. Но методичное рациональное само решило за меня.

– Здравствуйте, это Халида?

– Да, -немного протяжный, но очень приветливый голос очаровал меня. Это была моя младшая сестра. Та самая, которую я так долго скала в своём далёком детстве, оставляя свою маму на лавочках во дворах. Халида родилась именно тогда, когда мне было пять лет и я в поисках её блуждала с мамой по дворам.

– Мне хотелось бы встретиться с вами, как мне вас найти?

– Вы по поводу лечения?

– Да, – соврала я, – куда можно мне подъехать, чтобы увидеть вас?

– Ну, приезжайте в офис, – вежливо ответила Халида и тут я учудила. Я назвала один из полученных в интернете адресов. И она вдруг замолчала, а потом закричала на меня:

– Кто вы такая?! Вы называете не адрес офиса. Откуда вы знаете, мой домашний адрес? Отвечайте мне, кто вы?

– Я… я, наверное, родственница, – тон у меня стал суровым, будто я рассердилась на ёё крик.

– Родственница? – растерянно переспросила она, и через паузу спросила: – С какой стороны?

– С обеих, – грустно ответила я.

– Гузель! – закричала она, – Гузя, это ты! Гузечка!

Гузель?! Кто это? Это моё имя?.. Какое странное имя…Голос её смеялся, она была потрясена своей непонятной радостью, а меня словно вдавило в сиденье машины от её радости. Я опешила не то от имени, которым она меня назвала, не то от её радости, потому как я ожидала другой реакции. И уже через полчаса мы взахлёб говорили друг с другом. То, что для меня было тяжёлым горем, для неё было огромной радостью. Она тут же сказала мне, что они с братом Ахатом несколько дней назад провели сорок дней со смерти матери. И то, что я появилась сейчас, было ничем иным, как чудо. Ведь никто и никогда не надеялся встретить меня, и уж тем более никто не ожидал, что я найду свою семью сама. Мой брат Ахетжан младше меня на три года, и его сокращённо все зовут Ахатом, а она младше меня на пять лет. То есть тогда в 1976 году, когда я таскала маму по улицам в поисках сестрёнки, она родилась. Халида болтала без умолку, была радостной и спокойной одновременно. Она всю жизнь знала обо мне и мечтала найти. Так почему не нашла? Мама была против. Даже постарев, она закрывала руками глаза и горько плакала:

– Не надо, Халидка, что я скажу ей?!

Почему -то мне был понятен этот страх. И я тут же простила ей это.

К тому моменту я уже приехала к дому, но выйдя из такси, я и не собиралась идти домой. Я брела вокруг дома в несколько кругов, продолжая говорить с ней.

– Почему я оказалась в детском доме, Халида?

Её голос снова зазвенел на другом конце, и я отметила про себя, какой он звонкий и жизнерадостный в сравнении с моим низким и глубоким.

– На этот вопрос тебе никто не ответит. Мама не любила на эту тему говорить, а отец вообще не говорил. Только когда мне было семнадцать лет, мы как-то поругались с родителями, я спросила их, где моя сестра? Мне эту тайну открыл мой брат старший. И отец меня ударил. Даже наш брат Ахат сейчас переживает, что я ей скажу, говорит. Он плачет. А я говорю, а что ты скажешь? Мы такие же дети, как она. Но я чуть-чуть жёстче, чем он. Он намного мягче. Ты сейчас увидишь всё сама. А насчёт тебя мы с мамой разговаривали потом долго и часто. Она часто говорила, сейчас Гузели столько-то лет, сейчас столько. Но она была уверена, что тебя удочерили кавказцы. Потому что, когда они пошли тебя забирать, им сказали, что теперь это тайна о неразглашении. Ты удочерена, а вы, мол, опоздали. У родителей был очень тяжелый период. Но они…родители у тебя порядочные люди. Они не алкаши, не пьяницы, не наркоманы. Они опоздали, ошиблись в нескольких днях или неделях. Это была версия моей мамы. Папе было больно говорить о тебе. Я была бунтарка. В юности стала упрекать их тобой. И он ударил меня. Тогда мне стало стыдно, и я больше не поднимала эту тему. Ахат был очень близок с отцом, они много говорили. Может, он знает об этом больше.

Слушая её, я заливалась слезами, как ребёнок и практически ничего не слышала, всё сильнее сжимая трубку обмёрзшими пальцами, чтобы не потерять звук её голоса. Тогда она почти по-детски протянула мне:

– Ну не плачь, ты мне была очень нужна. Я всегда завидовала тем, у кого были сёстры. Характер у меня очень тяжелый, очень творческий, прямой. Таких людей не все любят. Я не знаю, что будет завтра. Но сегодня я уверенна, что мы будем счастливыми сёстрами. Я счастлива.

Тогда я ещё больше стала плакать. И Халида торопливо продолжила:

– Я не помню, какое это было число, но знаю, что в октябре она накрывала стол. Это были твои дни рождения. Она очень стыдилась этой темы и избегала всех разговоров. Но твоя мать была очень хорошим человеком. Это правда. Она была молодая и очень глупая. Она поверила словам работников детского дома, что можно оставить ребёнка и через неделю забрать его. Они хотели найти работу и жильё. На руках тогда был ещё ребенок. Твой старший брат, ему было около пяти лет.

Я услышала, как гулко с грохотом тяжёлых металлических ворот захлопнулось моё сердце. Я не поверила ни одному её слову, сказанным только что. Где -то в жизни мне приходилось столкнуться с информацией об усыновлении, и я знала, что ребенка усыновить процесс не простой. И он должен быть отказником. То есть должен быть документ, подтверждающий или лишение родительских прав или отказ. А Халида продолжала:

– Бахытжана, твоего старшего брата на тот момент отдали старшей сестре. И он тоже очень долго жил у этой сестры. Когда я узнала об этой истории, я была очень обижена. Я тоже сильно обиделась, что у меня такие родители. И мама мне всё объяснила. Отец не смог. Просто ударил, заплакал и вышел из комнаты. Они по – своему страдали и помнили о тебе. Мы все про тебя знали. Все знали: и Ахат, и я, и Баха. Баха тебя помнил. Жалко, что ты его не застала. Он умер. Уже давно, в 2006 году. А вообще я ничего не знаю. Знаю только то, что сказали. Может быть, что-то утаили, не досказали. Я не знаю. Но я знаю точно, что тебя помнили.

Мне не было никакого толку от её рассказа, от того, что они помнили меня. Я понимала, что это не правда. Это была отчаянная попытка Халиды защитить родителей. Мой мозг кричал. Почему они меня не искали?! Ведь помнят умерших детей, а живых… живых ищут и возвращают в семью, чтобы ни случилось! И тем не менее, какая-то сила внутри меня толкала меня вперёд, я просила о скорой встрече, говорила, что не проживу и ночи, если не увижу её. И она несмело пообещала мне, что поговорит с братом. Мне вдруг показалось в её испуганном тоне, что она негласно отстраняется от меня. Они с братом не хотят видеть меня также немедленно, как этого хотела я. Значит, всё правильно. Я не была потеряна. Меня отдали, я просто не была нужна. Да и дату моего рождения Халида помнила бы очень хорошо, если бы на самом деле каждый год её отмечали в семье.

Я стояла на улице, промёрзшая насквозь. Но лицо моё горело от слёз. Я ждала, когда она позвонит мне и скажет о своём решении. Телефон засветился, и я увидела звонок своего сына.

– Мама, ты где? – голос его был встревоженный, он пытался казаться непринуждённым.

– Я? – я была очень растерянной, как будто меня поймали на чём-то не хорошем, – я здесь, у магазина. Я говорила со своей сестрой.

– Мама, иди домой, родная! – взмолился мой сын, – Что ты придумала? Какая сестра? Папа сказал мне, мама. Но это же бред какой – то.

– Это не бред, Еркен, – устало ответила я, – Это правда. Я нашла их. Съездила в ЗАГС по месту жительства своих родителей и теперь у меня на руках документ.

– Мама, – он был ошарашен не меньше меня и вдруг стал говорить со мной, как с ребёнком: – Тогда говори мне всё, будет происходить дальше, ладно? Я на работе сейчас, но ты мне звони. Если надумаешь ехать к этим людям, я прошу тебя, сообщи мне адрес, хорошо?

Я хорошо понимала его панику. Мысленно поблагодарила его и ответила:

– Конечно, сынок. Не волнуйся. Я о каждом своём шаге буду тебе сообщать.

Он положил трубку, а я снова стала озираться по сторонам. Где-то хныкал, словно умирая от голода, ребёнок. Но тут зазвонил телефон, и Халида сказала адрес, на который мне надо приехать, чтобы увидеть и её и моего младшего брата Ахата. Я тут же позвонила сыну, повторила адрес, влетела в магазин, купила торт и уже через минуту сидела в такси.

В голове стояла холодная ветреная картина серых декабрьских дней. В отсыревшем и уже успевшем промёрзнуть поле среди окоченевших палок травы стояла Девочка двух – трёх лет в красном пальто с растрёпанными кое-как обрезанными волосами. Она испуганно смотрела по сторонам и плакала, искривив маленький, слегка посиневший рот. Она стояла в сумерках холодного чёрного поля и отчаянно кричала, оглушая моё сознание, и мне дико захотелось найти её и спасти, только где это поле? Почему я вижу теперь себя такой маленькой и беспомощной?

Машина легко вывернула на обочину и остановилась. Я выскочила из неё на улицу и, озираясь по сторонам, увидела, как напротив, по ту сторону дороги притормозила машина моего сына. На мгновение я почувствовала облегчение. Я не одна, но Еркен вышел из машины и занял наблюдательную позицию. Поняв, что сын не собирается присоединиться ко мне, я снова стала озираться по сторонам в поисках сестры. И вдруг из темноты вывернула крупная фигура, стройно шагающая по тротуару. Она была в тёмном пальто, длинные черные волосы рассыпались по её плечам, а полные стройные ноги вышагивали в аккуратных дорогих туфлях. Рост её был около сто семидесяти пяти против моих полутора метров. Крупные восточные черты лица, большая грудь и тёмное слегка отёчное лицо показались мне настолько чуждыми, что я усомнилась в том, что это именно тот человек, которого я жду. Но она, увидев меня, тут же подбежала ко мне и крепко обняла, накрыв меня полностью собой.

Отстранясь от меня всего на мгновенье, она заглянула в моё лицо.

– Пацанка, – ласково определила она меня, -так сильно похожа на Бахытжана, на старшего брата, который умер. И на маму.

И она с новой силой прижала меня к себе. От неё сильно пахло дорогими духами, и её объятия были настолько крепкими, что я на какое-то время перестала слышать раздражающий меня плач. Я стиснула свои руки на её спине и вслепую целовала её куда попадя, ощутив вдруг внезапный прилив счастья. Но в тот же момент я почувствовала чей-то пронзительный взгляд в спину. Я думала, что это мой сын и обернулась, оторвавшись от сестры. Но передо мной стояла маленькая сгорбленная фигура мужчины с костылём. У него были длинные курчавые волосы, рассыпанные по худощавым плечам и лицо стареющего индуса. «Господи, – пронеслось в голове, – кто они по нации?!» Но моё рациональное снова было отброшено эмоциональным сознанием, и я крепко обняла его, краем глаза видя, как мой сын перебегает через дорогу. Волосы «индуса» были свежевымытыми и ещё влажными, а от одежды неприятно и сильно пахло чем-то, очень знакомым мне. Он тихо расплакался в моих объятиях, чем подтолкнул мои слёзы в ответ.

– Мы с Ахатом решили сегодня встретиться у него дома, Гузечка, – услышала я за спиной голос Халиды.

И всё-таки в этой встрече она была несколько холодна. И если не считать её крепких объятий, можно было бы подумать, что она считает нашу трогательную сцену встречи с братом Ахатом слишком преувеличенной. Я мельком глянула на Халиду, было в ней что-то тревожное, глубоко расколотое, скрытое за звонкими интонациями и натужной улыбкой. А мы с Ахатом плакали и обнимались, отрывались друг от друга и снова обнимались. А потом почти бегом все вместе пошли к подъезду высоченного дома. И уже очень скоро поднимались на лифте. И знаете, в этот момент я напрочь забыла о сыне.

Мы вошли в просторную улучшенную квартиру, довольно дорого, хотя и безвкусно обставленную мебелью. Потолки были немыслимо высокими, стены покрыты дорогими обоями, однако всё это жилище было наглухо забито какими-то коробками, мешками, пакетами, что сразу дало мне понять об отсутствии хозяйки в этом доме. Но вопросов об этом у меня не возникало, потому что сознание было притуплено эмоциями встречи. Ахат деловито, прошёл вперёд меня и галантно снял с меня пуховик сына, который я так и не снимала все эти дни.

– Это моя квартира, Гузель, – как бы между прочим сказал он, -есть ещё одна, но та стала моей мастерской.

Я почувствовала, некое плохо прикрытое хвастовство, но подумала, что ему сейчас важно себя показать. А наличие хорошего жилья – это всегда статус. Хотя мне всегда на это было совершенно наплевать, особенно сейчас. Но бывают же люди, помешанные на мнении о себе, желающие демонстрировать свои богатства и достижения всем, и я отнесла его слова именно к этому и почти не придала значения столь неуместному явлению. Халида, молча поджав тонкие губы, самостоятельно сняла своё пальто и туфли, а потом оставалась стоять на месте, пока мы с братом не прошли в просторную кухню. Ахат по-хозяйски расставил на столе кое-какие сладости и поставил чайник. Он смотрел только на меня, будто совершенно не видел Халиду. Я села за стол, так как другого места для приземления не видела. Халида села рядом. Он расхаживал по кухне с сигаретой в зубах и соображал, что ещё поставить на стол. Он был маленького роста, точно такого же как я, только сгорбленный почти пополам и очень худой. На нём была модная приталенная футболка, брюки с железной цепочкой, от которой пахло девяностыми и массивный ремень. На руках болталась чёрная фенечка, а на шее маленький мусульманский амулет. Он почти демонстративно собрал курчавые волосы в резинку, ловко уложив их в сложенный хвост и мельком взглянул на меня. Большие, почти навыкате темно-карие глаза, длинный рот с узкими губами и большой крылатый нос с высокой горбинкой. Я ещё раз подумала, что он индус, ни как иначе, и перевела взгляд на молча открывшую пачку тонких сигарет сестру. По сравнению с нами она была высокой и крупной, но совсем не толстой. Изящные руки с маникюром были белыми в отличие от нас с Ахатом, но нос и подбородок были очень схожи с братом. Густые, красивые, длинные волосы послушно лежали на плечах, хотя довольно сильно подчёркивали её возраст. Я всегда консервативно считала, что женщина после тридцати не должна носить волосы распущенными, так как какими бы красивыми они не были, из -под них на людей всегда смотрело стареющее лицо. Отёкшее и одутловатое оно имело нездоровый вид, и сильное глубокое напряжение не спадало даже тогда, когда она выдохнула первый затяг сигареты. Часто она вытаскивала баллончик сальбутомола и впрыскивала ингалятором глубоко в глотку. То же самое делал и Ахат. Я поняла, что они астматики.