Kitabı oku: «Казанова в Петербурге»
,
Осенью 1764 года по дорогам Курляндии бойко катила удобная четырехместная карета, запряженная шестеркой лошадей, с важным кучером и лакеями на запятках. В карете сидел смуглый, широкоплечий господин высокого роста и могучего сложения; утопив подбородок в кружевное жабо, он читал трактат Гельвеция «Об уме». Стояла золотая пора «бабьего лета», однако путешественник кутался в шубу. Южный человек, порождение волшебной Венеции, он ехал в заледенелую пустыню, на край света, в Московию, откуда рукой подать до Северного полюса. Его звали Джакомо Казанова, а с недавнего времени – кавалер де Сенгальт.
При выезде из Берлина в кошельке у него лежало 200 дукатов, сумма приличная, но не для столь блестящего господина. Желая ее увеличить, он проиграл все в Кенигсберге офицерам местного гарнизона, и к тому же имел неприятное объяснение из-за попытки передернуть карты.
Год для него, баловня судьбы и любимца женщин, выдался неудачным. Непоправимой бедой стала кончина герцогини д’Юрфэ: старая дура в течение многих лет щедро снабжала его деньгами, и не напейся она своего эликсира, все ее миллионное состояние перешло бы в его руки. Иссяк щедрый источник, многотрудные хлопоты пошли прахом. Большой бедой стало все, пережитое в Лондоне, где его измучила, унизила и надула девка Шарпиньон. Спасаясь от долгов и неминуемой тюрьмы, он впопыхах бежал оттуда и был счастлив, что унес ноги. Невезением была и вывезенная из Англии скверная болезнь, от которой пришлось полтора месяца избавляться у везельского лекаря. В те дни он окончательно понял, что вечная юность кончилась; близился сорокалетний рубеж. Напрасно утешал он себя мыслью, что вступает в цветущую пору жизни, обладая отменным здоровьем, сладким сном и волчьим аппетитом. К несчастью, деньги больше не лились в карман золотой струей; приходилось искать какие-то средства к существованию. Бесплодные попытки раздобыть денег, за что-то уцепиться закончились в Берлине унизительным предложением прусского короля Фридриха стать воспитателем кадетов, выносить за мальчишками ночные горшки.
Тогда было много разговоров про Ангальт-Цербтскую принцессу Софию, нежданно сделавшуюся российской императрицей Екатериной. Передавали, что гвардейцы убили ее супруга императора Петра Третьего, отстранили законного наследника цесаревича Павла и возвели ее на престол. Екатерина, загадочная женщина, осиянная царским венцом. Ненасытное любопытство вспыхнуло в душе кавалера. Он знавал в Париже матушку Софии Ангальт-Цербтской, вертлявую, молодящуюся старушонку, и даже игрывал у нее в бириби. Почему бы не поглядеть на дочь? С монархами-мужчинами ему не везло; а тут молодая, прекрасная женщина. Для видного собой мужчины захватывающие перспективы. Чем Россия отличается от других стран? Для гражданина мира все они равны, тем более что лучшие уже ему недоступны. Милая Франция была закрыта для него; к тому же из-за герцогини д’Юрфэ и ее завещания нынче над ним потешался весь Париж. Впрочем, теперь, когда на свете уже нет прелестной маркизы Помпадур, умершей в прошлом году, во Франции все неуловимо меняется в худшую сторону, и его не тянет туда. Италия запретна, равно как и Англия; во всей Германии не нашлось ничего подходящего. Итак, Россия.
Внезапно карета остановилась; размышления об императрицах и принцессах прервались. Путешественник раздраженно высунулся из окошечка. Некто в войлочном колпаке и с дубиною, удерживая лошадей, настойчиво требовал чего-то от возницы.
– Никак местный таможенник? – предположил тот. Глянув в другую сторону, кавалер увидел, что от леска к карете приближались еще двое с дубинами.
– Это грабители! Гони, дурень! – заорал он.
Но возница не понимал по-французски и не пошевелился.
Смуглая рука, унизанная сверкающими перстнями, выронив книгу, ловко выхватила пистолет. Огромный иностранец выскочил из кареты.
– Ганс, на помощь! – заревел он.
Но тот, стремительно спрыгнув с запяток, скрылся в кустах.
– Риго, сюда! – воззвал господин к другому лакею.
Тот, побледнев, очень естественно упал в обморок. Поняв, что помощи ждать неоткуда, кавалер прицелился в грудь разбойнику, который попятился, решив не искушать судьбу, и, устрашенный грозным видом противника, со всех ног бросился прочь. Погнавшись за ним и колотя его увесистой тростью по спине, кавалер дважды выстрелил в воздух, чем обратил в бегство и двух других.
– Сейчас я приведу тебя в чувство, мерзавец! – воротившись к карете, набросился он на лакея, пребывавшего без чувств. Риго предпочел открыть глаза, лепеча, что действительно очень испугался. Это был жалкий французик, нанявшийся услужать бесплатно, лишь за право ехать в Петербург на запятках. Но ему не миновать бы хозяйской трости, не помешай появление Ганса. Покинув спасительные кусты, второй лакей приблизился как ни в чем не бывало и с достоинством встал на запятки.
– Негодяй! – загремел господин.– Жалкий трус.– Он плохо говорил по-немецки, и выбор ругательств был небогат.
Ганс, упитанный лотарингец самого цветущего возраста, задумчиво возразил:
– Я был уверен в храбрости своего господина и хотел оставить для него всю честь победы.
Его наглость развеселила кавалера; влезая в карету, он проворчал:
– Не получишь жалованья за этот месяц.
– Я и за тот ничего не получал,– напомнил Ганс. Пройдоха говорил правду: в кошельке у хозяина было пусто. Только бы никто из них не догадался, иначе льстивые лакеи вмиг превратятся в нахальных и грубых вымогателей. Придется в Митаве продать кое-какие драгоценности, чтобы и дальше оплачивать дорожные расходы. Главное – добраться до Петербурга, обиталища императрицы Екатерины, а там он получит по векселю у банкира Труделя, и на первое время хватит.
– Омниа меа мекум порте (Все мое ношу с собой),– пробормотал он на языке древних римлян – латынь он знал в совершенстве,– снисходительно посмеиваясь над своим безденежьем, и, уютно закутавшись в шубу, поднял с пола кареты Гельвеция.
МИТАВА
В Митаве напуганный возница объявил, что дальше не повезет, и потребовал расчета. Они только что эффектно подкатили к лучшей в городе гостинице, вызвав переполох на всей улице. Появился хозяин, кланяясь знатному путешественнику чуть ли не в пояс. Потребовав самый дорогой номер и обильный обед, иностранец небрежно распростился с возницей и, мельком глянув в кошелек, убедился, что у него осталось всего три дуката.
После сытного обеда, развалившись на перинах перед погружением в сон, он, брезгливо морщась, прикинул, что самое разумное сейчас – немедленно повернуть назад, наняв какую-нибудь повозку и расставшись с лакеями. Продать свои перстни, часы и табакерки он не может, они – продолжение его благородного облика, а за всякую мелочь не выручить и того, что стоит проезд до Риги. Итак, прощай, Екатерина. Процветайте, братья Орловы. На другом краю Европы есть страна Испания, где кавалер де Сенгальт еще не бывал; туда он и направит свой путь. И, вытянувшись во весь свой рост, путешественник сладко заснул на курляндской перине, под сенью замка герцога Бирона.
Наутро он велел Гансу отнести скупщику шкатулку с несколькими золотыми вещицами, а сам, облачившись при помощи Риго в костюм из шелковой тафты, взбив пышное жабо, повесив на грудь бриллиантовый крест и желая развлечься, отправился делать визиты. Карманы у него были полны рекомендательных писем к знатным курляндцам: итальянские актрисы писали бывшим своим богатым содержателям, музыканты – нанимателям, картежники – облапошенным офицерам, и все в один голос хвалили и горячо рекомендовали знакомым благородного кавалера де Сенгальта, прося оказать ему гостеприимство. Среди писем одно было адресовано г-ну канцлеру Кайзерлингу, и путешественник направился к нему.
Г-жа Кайзерлинг, польщенная визитом знатного иностранца, о пышном въезде которого в Митаву судачили в городе, оставила его обедать. Общество за столом собралось немногочисленное, все дамы как на подбор старые и отталкивающие, однако прислуживала им красивая девушка-полячка. Кавалер де Сенгальт заволновался. Он давно изнывал по женской любви. Непривычное воздержание вконец истомило его тело, но лондонский подарок, от которого пришлось избавляться при помощи ртутной мази, сделал его на некоторое время не в меру осторожным. Полячка была на редкость хороша и сама скромность, настоящая Ботичеллиева мадонна. Он решил, что ничем не рискует, и, отдавая красотке чашку, со значением пожал ей локоток и незаметно положил на поднос свои три дуката, твердо рассчитывая, что сегодня же ночью она явится к нему, жаждая получить еще хорошеньких золотых монеток.
Довольный собой и митавским гостеприимством, он вернулся в гостиницу, любопытствуя узнать, сколько выручил Ганс за безделушки. Лакея нигде не было. Его французский слуга сказал, что Ганс только что распрощался насовсем, посоветовав как можно скорее оставить нищего хозяина, но Риго молит не бросать его на полпути и доставить в Петербург.
Чертыхнувшись про себя, величаво улыбнувшись лакею, кавалер прикинул, что, видно, придется расстаться с золотыми часами: их у него трое, как-нибудь обойдется. Из Митавы он отправится в Вену. Там безбедно живут мать-певица и брат-художник, есть кое-какие нужные знакомства; у венских масонов он на хорошем счету, и давно стоит поставить на эту карту.
– Я смогу дать тебе рекомендацию как надежному слуге,—милостиво сообщил лакею кавалер,– но должен убедиться в этом и поэтому поручаю тебе продать ценную вещь.
Риго обрадовался: он был доверчив и простодушен, этот французик, в отличие от канальи Ганса, по шее которого скучала веревка.
Вручив лакею золотые часы луковкой с изящной цепочкой и несколькими брелоками, кавалер развалился на постели, решив вздремнуть до его возвращения: если пожалует полячка, ночью не придется спать. Его отдых прервал неожиданный приход камергера герцогини Курляндской: в замке давался костюмированный бал; наслышавшись от г-на Кайзерлинга о прибытии знатного иностранца, Ее Высочество звала его к себе. Польщенный кавалер безупречно вежливо отклонил приглашение герцогини: он только что прибыл; его багаж с придворной одеждой пока не получен. Посланец возразил, что все необходимое он найдет у городского торговца; он удалился, рассыпаясь в комплиментах и оставив кавалера в большом затруднении. Что было делать? Скрыться из Митавы немедленно? А как же полячка?
– Сколько? – нетерпеливо крикнул он, услыхав шаги лакея: простофиля и не подумал сбежать с часами по примеру Ганса.
«Этому ничего не добиться в жизни»,– пренебрежительно подумал кавалер.
– Итак, сколько?
Но это был не Риго. В комнату с поклонами вошел некий туземец.
– Назовите сумму сами,– сладко улыбнулся незваный гость.– Я готов обменять на дукаты все ваши золотые фредерики.
Опытный в таких делах кавалер догадался, что перед ним меняла. Предложение показалось ему забавным.
– У меня нет ни одного фредерика, любезный.
– Но, по крайней мере, у вас найдется несколько флоринов? – еще слаще улыбнулся посетитель.
– Ровно столько же! – кавалер не счел нужным пускать пыль в глаза.
Гость вкрадчиво наклонил голову:
– Как мне сказали, вы едете из Англии. Может быть, у вас есть гинеи?
Вспомнив свое поспешное бегство от английских кредиторов, кавалер расхохотался:
– Нет, только дукаты.
– А уж их-то, конечно, у вас кругленькая сумма? – угодливо захихикал гость.– Вы так сорите ими, даете горничным по три дуката на чай, что об этом говорит весь город. Так надолго не хватит никаких денег.
Кавалер ухмыльнулся в ответ, молниеносно соображая: вот что значит быть иногда щедрым с женщинами! Фортуна сама шла ему в руки, следовало ее не спугнуть.
– Вы угадали, любезный, наличных у меня уже нет. Мне немедленно нужны двести рублей. В обмен я подпишу любой вексель.
Наивный меняла выразил восторг. Тут же был составлен вексель на петербургского банкира Попандопуло; меняла отсчитал кавалеру двести рублей, а тот подписался, что должен четыреста. Таких векселей у кавалера было рассеяно по Европе несметное количество, и он подписывал новые с величайшей невозмутимостью.
Риго застал господина в веселом настроении.
– Местное население очень доверчиво,– сказал он лакею.– Страна непуганых птиц. Даже менялы тут потеряли бдительность.
– Я не продал часы… Мало дают…– залепетал Риго.
– Давай их назад,– ничуть не рассердившись, протянул руку господин и хладнокровно сунул золотую луковицу в карман.
Вечером в герцогском замке состоялся бал, на котором блистал заезжий иностранец. Пребывая в лучезарном настроении, кавалер сыпал остротами, отпускал митавским дамам изысканные комплименты, без устали танцевал и вконец очаровал общество. Во время ужина герцогиня усадила его возле себя, в окружении престарелых матрон,– досадная честь, так как он уже отметил несколько красавиц, которым намеревался выразить свое восхищение.
Бал настолько понравился кавалеру, что он позабыл о прекрасной полячке. Всеобщий интерес живил его, как дождь – полевые травы, как солнце – гадов, как свежий воздух – удавленника. Он обожал с головой погружаться в теплые волны любви и восхищения. Конечно, Митава не Версаль, общество состояло из неотесанных курляндцев, но искреннее преклонение неискушенных дикарей все же приятнее неискренней любезности лощеных маркизов.
Особое внимание кавалера привлек высокий, сутулый, плешивый старик, старомодно одетый и без парика. Когда-то, должно быть, он обладал заметной внешностью и до сих пор держался с величавой надменностью. Это был герцог Бирон, фаворит императрицы Анны, много лет правивший Россией, а нынче, недавно вернувшись из сибирской ссылки, доживавший свой век в безвестности. Окружающие обращались с ним как с тяжелобольным. Герцогиня не обращала на мужа внимания. Кавалер тут же решил к нему приблизиться. Владея искусством общения с сильными мира сего, он сразу преуспел и был удостоен несвязных старческих воспоминаний об императрице Анне и жизни в Петербурге. Речь зашла о рудниках Бирона. Кавалер, ничего не понимая в горном деле, но уверенный, что герцог понимает и того меньше, пустился в многословные рассуждения об этом предмете. Неожиданно старик попросил его съездить на рудники и проверить, как там идут работы. Во время недавней аудиенции у короля Фридриха кавалер пытался прикинуться знатоком фонтанного дела, но грубый пруссак резко осадил его. Ничуть не колеблясь, он дал согласие Бирону.
Путешествие в Петербург было отложено на две недели. Захватив с собой польскую красавицу, кавалер отправился в инспекционную поездку на рудники, где очень приятно провел время, отнюдь не утруждая себя делом, в котором ничего не смыслил. По возвращении он представил герцогу свои экономические соображения, предложил прорыть канал и осушить долины; высоко оценив проделанную работу, Бирон пожаловал ему четыреста талеров, карету и рекомендательное письмо в Ригу к молодому герцогу Карлу Курляндскому.
Эта удача ничуть не удивила кавалера. Он привык к бесчисленным взлетам и падениям и относился к ним с философским спокойствием, предпочитая вкушать от всех удовольствий при удачах и не слишком огорчаться, лицезрея зад Фортуны. Удобно разместившись в карете Бирона, по дороге в Ригу он дочитал трактат Гельвеция.
РИГА
У Карла Курляндского кавалер де Сенгальт замешкался. Весь в долгах и отчаянный картежник, принц пришелся ему по душе. Тут шла настоящая игра; к тому же кавалер встретил давних знакомцев – итальянских актеров, и юная падчерица одного танцовщика доставила ему несколько незабываемо приятных мгновений. Поездку в Петербург, где его никто не ждал, он решил отложить до весны, но получилось так, что всем его новым знакомцам пришлось срочно покинуть Ригу из-за настойчивости заимодавцев, и он остался в одиночестве, к тому же без талеров, которые успел спустить. Осталась карета, и при ней Риго. Он решил продолжить путешествие.
Его француз как-то раз докладывал, что встретил на улице иуду Ганса, долго совестил его, но раскаяния не дождался. Сбежавший лакей служил подавальщиком в таверне. Перед Рождеством Риго сказал, что Ганса прогнали, он впал в нищету, просит милостыню на рижском рынке, говорит, что шкатулку хозяина у него украли, потому-де он сбежал и хочет вернуться. Ганс Ламберт был представительный малый, в отличие от щуплого француза, и кавалер снисходительно кивнул: украденное могло быть зачтено в счет невыплаченного жалования.
– Мерзавец! – с чувством обратился он к вернувшемуся лакею.– Не стыдно тебе воровать?
– Каков хозяин, таков и слуга,– хмуро буркнул наглец и, взвалив на плечи сундук, понес его к карете.
Кавалер схватил трость, чтобы проучить негодяя, но задумался.
– А ведь наглец прав,– наконец заметил он, вспомнив кое-какие свои грешки и посмеиваясь.
Кавалер де Сенгальт покидал Ригу в хорошем настроении. Утонув в мехах, прикрыв ноги периной – рождественские морозы стояли нешуточные,– он бросил прощальный взгляд на рижские колокольни, вздохнул: «Ванитас ванитатис! (Суета сует!)» – и потянулся за томиком с золотым обрезом, на этот раз не за Гельвецием и даже не за Вольтером, возлюбленным врагом своим, но за божественным Горацием.
ПЕТЕРБУРГ
Окрестности Петербурга представляли собой унылые белые равнины.
– Однако! – удивился кавалер, высовывая из кареты на крепкий морозец свой большой римский нос.– Ни одного пригорка. Плоско, как блюдо.
Болото,– подал голос с запяток Ганс.– Ихний царь Петр построился на болоте. Верно, лягушек тьма. Слышишь, Риго? – ухмыльнулся он.
Они подъезжали к новопостроенной столице России в сочельник. Давно стемнело, если, впрочем, можно было назвать днем краткие сумерки, мглистый воздух, дрожавший ледяными искрами. Они ехали то вдоль каких-то хибарок, заваленных снегом, то снова по чистому полю. Тьма становилась все гуще, мороз крепче, а города было не видать. Начав беспокоиться, возница хлестнул притомленных лошадей. Откуда-то издалека донесся вой – собака, волк? Лошади рванули, понеслись. На всякий случай кавалер приготовил пистолеты. Завидев одинокую фигуру, бредущую по обочине, возница придержал лошадей и отчаянно замахал рукой:
– В какую сторону Петербург?
– Эва! – откликнулся сиплый голос.– Ты по Невской першпективе едешь. Вон мост через Фонтанку.
Прохожий не солгал: сразу за мостом начался город. Они пронеслись мимо темной громады какого-то особняка и по накатанной колее помчались вдоль выстроившихся в линию небольших одноэтажных домиков, в окнах которых кое-где мерцал слабый свет.
«Гм! – подумал кавалер.– Ничего похожего на Европу».
– Пусть везет в лучшую гостиницу,– распорядился он. Ганс передал приказ вознице, действуя с помощью гримас и маловразумительных слов «отель карашо».
– Сейчас на Луговую свернем и к Неве, а там есть и постоялые дворы,– пообещал возница, обрадованный окончанием дороги не меньше путешественников.
«ЗОЛОТОЙ ЯКОРЬ»
Кавалер полагал, что в Петербурге все давно спали, однако было не более восьми вечера. Ярко освещенная гостиница «Золотой якорь» была изрядно натоплена, а воздух ее напоен ароматом тушеной капусты и свежей хвои: тут готовились к Рождеству. Сбрасывая заиндевевшую одежду, путешественник воспрянул духом. Хозяин приятно удивил их, поприветствовав гостей по-немецки. Это был толстый, круглолицый человечек с лукавым взглядом, вмиг оценивший достоинство новоприбывшего постояльца.
– Анхен,– велел он толстухе-жене,– лучший номер для его светлости с окнами на Неву.
Пока готовили номер, а голодные лакеи перетаскивали наверх чемоданы, кавалер присел к общему столу и, не особенно разбирая, проглотил гору еды, кажется, и подгоревшую капусту, чего никогда бы не стал делать в нормальной обстановке: он был привередлив и знал толк в хорошей кухне. Впрочем, одно блюдо вызвало его недоумение: нечто жидкое, жирное, горячее, с плавающими вареными овощами.
– Это шти, национальное русское кушанье,– пояснили ему.– Первое и второе вместе.
– Унести,– распорядился гость.– Я не эскимос. В дальнейшем, любезный, прошу кормить меня по-европейски.
Осведомившись, который час, и услыхав, что до ночи еще далеко, он недоуменно уставился на мрак за окнами.
– Позвольте, а сейчас что?
– День,– скромно пояснили ему.– Если вы изволите думать, что ночь, это заблуждение. У нас зимой не всегда рассветает.
– Однако! – хмыкнул гость.
Поднявшись в свой номер, он придирчиво огляделся. Это были две большие комнаты, обитые пыльной тканью мутно-зеленого цвета, обставленные тяжеловесной мебелью. На окнах не было штор; из них сильно дуло. Кавалеру хотелось спать; он не стал придираться, тем более что широкая кровать под зеленым пологом показалась ему весьма заманчивой. Пока толстая служанка взбивала перины и совала под одеяло бутылки с горячей водой, он подошел к окну. Сладко улыбавшийся хозяин, герр Бауэр, следовал за ним по пятам.
– Где Нева? Я заказал номер с окнами на Неву,– сурово осведомился постоялец.
Встревоженно глянув в окно и тут же успокоившись, герр Бауэр заверил, что Нева перед ними.
Кавалер недоуменно вгляделся: за окном простиралась обширная белая равнина, над нею клубилась ночь. Наверно, у Невы очень широкая пойма; летом, когда снег растает, можно будет прогуляться до воды, если, конечно, берега не слишком вязки. Придется сидеть здесь до лета, ибо в мороз он больше не ездок. Вот где доводится ему встречать Рождество. Философ, он не верит ни в Бога, ни в черта, но завтра, пожалуй, надо сходить к воскресной мессе. Кавалер без церемоний зевнул. Огромная пещера его рта с устрашающе острыми клыками поразила хозяина; лукавая улыбка сошла с толстого лица, уступив место явному подобострастию.
– Ты видела, Анхен, как он уписывал ужин? – шепнул добрый немец ночью жене.– И ведь не поставишь в счет тройную порцию.
– Зато я сэкономила на лакеях…– утешила его Анхен. Вдруг со второго этажа гостиницы понеслись громкие вопли.
– Сюда, на помощь! – призывал голос, мощный, как орган.– Скорее, помогите! Все сюда!
Хозяйка от испуга уронила фаянсовое блюдо с синей голландской мельницей. Хозяин, побледнев, схватил от плиты ухват и, кликнув работников, бросился наверх. Вооруженные кто ломом, кто топором, они взбежали по скрипучей лестнице на второй этаж. Толстая служанка, выскочив из чулана и велев Гансу, который случайно там оказался, затаиться, прихватила скалку. Ворвавшись в номер, откуда неслись вопли, они увидели иностранца в одной рубахе, метавшегося по комнате. Испуганно оглядев помещение и не увидев ничего тревожного, хозяин осведомился у постояльца, в чем дело.
– И ты еще спрашиваешь, в чем дело, немецкая колбаса? – загремел гость.– Разве можно спать на муравейнике? Гляди! – И он потащил хозяина к постели.
По кровати бегали клопы. Хозяин перевел дух.
– Ой, клопики,– весьма натурально удивился он, склонившись над подушкой.
Кто-то из слуг хихикнул.
– Клопики? – возмущенно загремел гость.– Здесь сотни клопиков! И это лучшая в Петербурге гостиница?
Герр Бауэр проявил завидную рассудительность:
– Так ведь клопы не разбирают, где лучшая, а где похуже.
Слуги откровенно веселились.
– Палач! – шумел гость.– Я положу тебя в эту постель, и ты промучаешься в ней до утра. А сам лягу в твою.
– Ваша светлость,– пряча смешок, возразил хозяин,– моя постель не так удобна, в ней тоже покусывают, и там моя жена.
Грохнул смех. Хохоча, челядь повалила вон.
– Ложитесь и отдыхайте, ваша светлость,– льстиво уговаривал разбушевавшегося постояльца хозяин.– Вы скоро к этому привыкнете. У нас останавливается всякий люд, даже азиаты, вот и наползло.
– Черт побери! – закричал кавалер.– Завтра же съеду. Где мои слуги?
Услыхав о его намерении, хозяин засуетился: Ганс был разыскан, однако Риго как в воду канул. В помощь были даны трое молодцов. Веселая челядь принялась перетряхивать кровать; зеленый полог был снят, лишняя мебель из спальни вынесена. Суматоха заняла немало времени. Кавалер не лег, пока на его глазах кровать тщательно не ошпарили; ее вытащили на середину комнаты, а ножки поставили в тазики с водой.
Он спал как убитый и во сне ехал в кибитке по печальной ледяной равнине, называвшейся Россией. Проснувшись на рассвете, он повернулся на другой бок и снова заснул.
Когда он пробудился окончательно, было светло, и заснеженная пустыня за окном, называемая Невой, искрилась на солнце. Зычно крикнув лакея, кавалер сладко потянулся: впервые со дня въезда в Россию он видел солнечный свет, и это случилось на Рождество.
– Пойдешь со мной к мессе,– велел он Гансу, который собирался его побрить.
– Сегодня нет мессы,– буркнул тот.
– Нет мессы в воскресенье? Ганс насмешливо фыркнул:
– Сегодня понедельник. Вы проспали двое суток.
– Как так, бездельник? Позвать Риго.
– Французишка был таков,– презрительно отмахнулся Ганс.– Он и не скрывал, что в Петербурге сразу уйдет.
Выйдя из номера, кавалер обратился по-французски к приличного вида старичку-постояльцу с вопросом, какое сегодня число.
– Пятнадцатое декабря,– ответили ему.
– Что такое? – изумился он.– Ведь сегодня Рождество.
– До Рождества еще далеко. Пока идет Пост.
Кавалер растерялся. На его возбужденный голос показался хозяин и, затаив усмешку, невольно появившуюся на его упитанном лице при воспоминании о ночном шуме, объяснил кавалеру, что в России другой счет дней, русское Рождество наступит почти через две недели, а европейское Рождество действительно наступило, но это было вчера.
Пораженный, кавалер вернулся к себе. Ну и страна! Весь мир отмечает Рождество, а у них 15 декабря. И он-то хорош: проспать самый замечательный праздник в году. Впервые в жизни он потерял день – и какой! Первый день в этой варварской, льдистой стране, где все не как у людей и даже календарь перепутан!
ПРОГУЛКА
Неистребимая любознательность – одна из главных страстей кавалера – погнала его на улицу, несмотря на сильный мороз. Натянув охотничьи сапоги герцога Карла, доходившие ему до колен, накинув на плечи герцогскую шубу, он вышел на набережную с целью осмотреть город и поглядеть на проживавших в нем женщин.
Он увидел город, выстроенный в подражание европейскому, но весь засыпанный снегом и заполненный дикарями. Улицы удивляли шириной, площади – громадностью. Дома терялись в окружавших их заснеженных пустырях; – возведенные из непрочного материала, они были грязны, обшарпаны и неухожены. Вывески лавок, большей частью немецкие и французские, свидетельствовали, что в России население, за исключением простонародья, говорило на этих языках.
Через Неву было протоптано множество тропинок, по которым сновал народ, бегали собаки, ехали экипажи и груженые возы. Решив перебраться на другую сторону, кавалер спустился на лед. На Петербургском острове он побывал в деревянном домике немногим больше собачьей конуры, где якобы жил император Петр; рядом, в городской крепости, служившей тюрьмой, он был погребен благодарными потомками. Странный повелитель странного народа, невольно подумал кавалер. Что за мысль строить флот в сухопутной стране! Много лет народ напрягал все силы, чтобы его властелин мог ввозить из Европы в обмен на лес, хлеб и пушнину – единственное достояние отсталой страны – шелка и бархат, зеркала и картины, духи и бриллианты для своих приближенных. Московиты называют это прогрессом. Вместо того чтобы навести порядок в своей несуразно громадной державе, сей монарх приказывает с такого-то года сделаться ей Европой, а не то голову с плеч. Как надо ненавидеть все российское, отечественное, чтобы даже столицу назвать на чужом языке!
Но более всего заморского гостя поразили туземцы. Они имели совершенно азиатский вид. Мужчины, за исключением проезжавших в каретах, были сплошь косматы и бородаты, в нагольных шубах из бараньих шкур либо в грязных ватных кафтанах и в нелепых головных уборах самых разных фасонов. Что касается прекрасного пола, тут кавалера постигло жестокое разочарование: изредка встречавшиеся на улицах женщины оказывались на редкость безобразными, с сердитыми красными лицами и сиплыми голосами, причем сплошь старухи. Одежда их не поддавалась описанию: какие-то салопы, тулупы, замотанные грязными платками головы, неряшливые подолы, метущие снег. Каждая из горожанок что-то несла: то корзину с провизией, то узел непонятно с чем, а то и коромысло с бидонами. Кавалер приуныл. Вряд ли в этом обледенелом городе судьба расщедрится на приятные знакомства.
Вернувшись в гостиницу и предвидя унылый вечер, он решил разобрать рекомендательные письма и срочно начать делать визиты. В конце концов он приехал в Петербург по делу, и нечего разглядывать невзрачную раковину, когда важна жемчужина. Однако его ждал приятный сюрприз. Герр Бауэр предложил ему билет на костюмированный бал, назначенный для всех желающих в новом зимнем дворце императрицы. Обрадованный кавалер тут же заплатил немалые деньги и за билет, и за домино, любезно предоставленное ему предусмотрительным немцем, и, плотно перекусив, в сопровождении лакея направился на бал.
БАЛ В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ
Добрались они быстро: «Золотой якорь» от дворца был не очень далеко. Уже стемнело, и кавалер, полный нетерпения, не очень-то разглядывал дворцовый фасад, отметив невольно его большую длину. Перед подъездом сгрудилось множество саней и карет. Тут же на снегу горели костры, возле которых грелись возницы. Окна дворца были ярко освещены, а некоторые даже распахнуты несмотря на мороз. Легко выпрыгнув из шубы и наказав Гансу стеречь ее, кавалер взбежал по ступенькам, в нетерпении перепрыгивая их длинными, сильными ногами, и вошел в огромный, полный гостей вестибюль.
Дворец был роскошен; пожалуй, даже слишком, по-азиатски чрезмерно роскошен; везде танцевали пышно разодетые гости. Он шел и шел по залам, от пола до потолка покрытым золотыми узорами. Зеркала еще увеличивали блеск золота и свечей. Казалось, золото просачивалось сквозь стены и струилось по ним, свиваясь в прихотливые завитки. «Эта страна очень богата,– думал кавалер.– Почему я не приехал сюда раньше? Молодая страна, сколько возможностей для острого ума и смелого духа…» Толпы в масках: тафта, атлас, парча, сверкающие бриллианты. Запах – по-лошадиному потом и несвежим дыханием. Впрочем, так пахло от толпы во всем мире. «Но где же хозяйка всех этих богатств, где Екатерина? Такая же самозванка, как и я. У нее на имя Екатерины не больше прав, чем у меня, Казановы, на имя кавалера де Сенгальта. Присвоившая чужое имя, она должна быть снисходительна и ко мне. Где же она?»
Те, кто не танцевал, толпились возле буфетов. Они красовались всюду, ломясь от такого количества снеди, которое можно увидеть разве что на полотнах голландцев. Каждый гость брал сам что хотел и тут же поглощал с завидным аппетитом, ничуть не заботясь о манерах. Кавалеру оставалось только пожалеть о своей недавней трапезе. Впрочем, внимание его было направлено на другое. Тут было множество женщин, иные в масках, иные с открытыми лицами, молодых и привлекательных, так что у него разбегались глаза. Откуда они взялись и где прятались днем? Он ходил по раззолоченным залам, любуясь все новыми и новыми красотками: каждая была достойна любви. К сожалению, все они уже располагали ухажерами и веселились от души, не замечая в толчее великолепного иностранца; впрочем, он был в маске. Охотничий инстинкт вел его из зала в зал; нынче вечером он был намерен обязательно завладеть женщиной, и он неторопливо выбирал цепким, опытным глазом, подстерегая добычу, как отощавший за зиму волк беспечную овечку. Ему хотелось подстеречь овечку пожирнее: среди всяческой мелкоты, наполнявшей в этот вечер дворец, скрывались, наверно, и знатные дамы, бывшие в состоянии ввести любовника в высшее общество и щедро снабдить его деньгами, как всегда поступали парижанки.
