Kitabı oku: «Если вы не влюблены!»

Сабине, самой замечательной сестре на свете

Поздно вечером пенсионерка Клавдия Петровна обнаружила на лестничной площадке своего дома труп неизвестного мужчины. Закаленная суровой криминальной обстановкой последних лет, старушка не испугалась и даже почти не удивилась, словно давно уже ждала, когда же разгулявшаяся преступность нагадит непосредственно у дверей ее квартиры.

Многие часы, проведенные в обществе телевизионных ментов и бандитов, не прошли для Клавдии Петровны даром. Почти автоматически она посмотрела на часы, чтобы запомнить точное время, и пошла к телефону – звонить в милицию.

Продиктовав дежурному адрес, свою фамилию, имя и отчество, Клавдия Петровна не забыла предупредить, что ехать надо в объезд по Усачевской, потому что на их улице уже месяц как все перекопано. Положив трубку, она приоткрыла дверь на лестницу, чтобы охранять место преступления до приезда опергруппы. Потом не удержалась и сама вышла на площадку, чтобы еще раз взглянуть на убитого.

В пятиэтажке по Рабочей улице Клавдия Петровна Моисеева жила уже много лет, знала по имени-отчеству почти всех жильцов своего дома, да еще добрую половину двух соседних. Клавдия Петровна считалась активной пенсионеркой. Раз в неделю она, приодевшись и надушившись французскими духами, подаренными внучкой три года назад, шла в районную библиотеку, где собирались такие же, как и она, пенсионерки, которым не сиделось дома. Они гоняли чаи, угощали друг друга домашним печеньем, обсуждали политические события, просмотренные телесериалы и в меру сплетничали.

И вот теперь, внимательно рассматривая неизвестного мертвого мужчину, Клавдия Петровна предвкушала, как поведает изумленным подружкам подробности этой жуткой и волнующей истории.

Покойник полулежал, привалившись к перилам, уронив голову на грудь. Лица не было видно, зато по светлой рубашке растекалось что-то темное. «Кровь», – поежилась Клавдия Петровна и впервые по-настоящему испугалась. На неизвестном был легкий льняной костюм светло-коричневого цвета и хорошие кожаные ботинки. Ни сумки, ни «дипломата» при нем не оказалось.

Минут через двадцать наконец-то хлопнула дверь подъезда и внизу послышались решительные грубоватые голоса:

– Без лифта, естественно. Какой там этаж? Третий? Ну и на том спасибо.

Через минуту перед Клавдией Петровной предстали два молодца. Нет, молодцом был только один – высокий, плечистый и симпатичный. Второй так себе – небольшого роста, ноги такие кривые, как будто он служил в конной милиции. Правда, голос приятный – низкий, с хрипотцой.

– Капитан Широков, – представился кривоногий обладатель приятного голоса. – Вы милицию вызывали? Ну, что тут у вас стряслось?

Обращался он к ней, но смотрел на лежащее на ступеньках тело. Клавдия Петровна объяснила, что у нее-то как раз ничего не стряслось. А стряслось вот у этого гражданина, фамилии которого она не знает, впервые в жизни видит, хотя, конечно, сочувствует его теперешнему положению.

Капитан недолго, но внимательно рассматривал мертвого мужчину, потом тяжело вздохнул и повернулся к своему помощнику:

– Ну, что тут будешь делать. Действуем согласно прейскуранту. Похоже, дяде полоснули чем-то острым по горлу.

Потом он посмотрел на Клавдию Петровну:

– Так когда, гражданка, вы обнаружили тело?

Рассказав милиционерам, как она нашла убитого, и ответив на все их вопросы, Клавдия Петровна вернулась к себе и, уютно устроившись возле окна, с интересом стала наблюдать за тем, что происходит во дворе. У подъезда, несмотря на позднее время, уже успела собраться небольшая толпа любопытных, состоявшая по большей части из вездесущих пенсионерок.

– Граждане, пропустите, не толпитесь, не мешайте, – периодически покрикивал молодой напарник Широкова, которого капитан называл Колей. Коля Сидоренков уже вторую неделю проходил стажировку в УВД города. За это время у них с капитаном сложились вроде бы нормальные отношения, однако сейчас Коля немного нервничал, не очень представляя, чего ждет от него начальник в конкретной «боевой» обстановке. Поэтому он решил пока что на амбразуру без спроса не лезть и ждать указаний шефа. Когда приехали эксперты и криминалист, Широков велел Коле пройтись по квартирам, опросить жильцов, не видел ли, не слышал ли кто чего.

– Не грусти, лейтенант, а лучше привыкай. В этом и состоит суть нашей работы – перелопатив груды пустой породы, выловить в итоге песчинку информации. А народ у нас сам знаешь какой – либо наплетут невесть что, либо, наоборот, стараются не замечать того, что у них под носом творится. Так что давай отправляйся на розыски дополнительных свидетелей. Вдруг кого зацепишь. И не стесняйся спрашивать и по второму, и по третьему, и по четвертому разу. Кстати, зайди-ка еще разок и к нашей главной свидетельнице – она бабка толковая, может, припомнит какие мелочи.

Коля позвонил в квартиру Клавдии Петровны, и она открыла ему довольно быстро, вытирая руки ярким кухонным полотенцем.

– Аль забыли чего, молодой человек? – спросила она стоящего на пороге Колю.

– Извините, Клавдия Петровна, я просто уточнить зашел. Вспомните еще разок: когда вы домой возвращались, не встретился ли вам кто-нибудь по дороге – все равно, знакомый или незнакомый? Может, странным вам кто-то показался…

– Да нет, ничего такого я не видела. Разве вот, когда на дежурстве была.

– Где это – на дежурстве?

– В доме напротив я служу. Консьержкой. – Она сказала это с удовлетворением, потому что дом был элитным, там жили всякие важные персоны, и это обстоятельство отчего-то возвышало Клавдию Петровну в собственных глазах. – К Романчиковым приходили – раз, а поздно вечером девица незнакомая из подъезда выходила. Блондинка в красных штанах.

– Ну, кто из другого дома выходил, следствию неинтересно, – разочарованно вздохнул Коля.

– Вы спросили про незнакомых, я и сказала. А здесь-то нет, никого не встретила. Вошла в подъезд, а он и лежит.

Хотя блондинка в красных штанах к делу вроде бы не относилась, Коля решил на всякий случай расспросить о ней поподробнее. Конечно, трудно представить, что девушка могла бы таким способом расправиться со здоровым мужчиной – тут нужны и сила, и сноровка. Однако чем черт не шутит, вдруг потом эта информация как-то пригодится в расследовании, и тогда он, Коля, окажется со всех сторон молодцом.

– Ну а что там с этой блондинкой, как она выглядела? – спросил он старушку.

– Лет ей, наверное, тридцать или около того. Высокая, волосы длинные, белые – так раньше перекисью водорода красились. А одета она была в широкие красные брюки и светлый пиджак.

* * *

Клавдия Петровна уже укладывалась спать, когда в прихожей снова раздался звонок. Накинув халат и подойдя к двери, она посмотрела в «глазок», но на площадке никого не увидела. «Наверное, мальчишки балуются», – решила она и уже хотела вернуться в комнату, но почему-то вдруг передумала и, повернув ключ в замке, приоткрыла дверь. В ту же секунду что-то легкое и мягкое закрыло ей лицо. «Шелковый платок», – догадалась Клавдия Петровна. Она ничего не почувствовала – ни боли, ни страха. Ей показалось, что ноги ее оторвались от земли, и вся она как будто воспарила… Правда, не слишком высоко. Клавдия Петровна даже увидела себя со стороны: как будто она стоит и разговаривает с неизвестным ей молодым человеком. Только вдруг этот молодой человек превратился в белокурую девицу в красных штанах, ту самую, о которой она недавно рассказала милиционеру Коле. Клавдия Петровна удивилась, хотела что-то сказать, но не успела.

Незадолго до гастролей

Летняя ночь опустилась на город, придавив небо к самым крышам. Воздух был густым и теплым, как нежный суп, в котором плавали желтые кружки фонарей. Шеф-повар вышел на заднее крыльцо ресторана, чтобы смахнуть со лба пот и выкурить сигарету. Маленькое здание ресторана, снятого под гулянья, напряглось, словно готовая жахнуть пушка. Там, внутри, справляли юбилей молодого столичного театра «Тема». Юбиляры зажигали так, что на кухне подпрыгивали ножи и кастрюли. Шеф-повар несколько раз с опаской выглядывал в зал, чтобы своими глазами увидеть феерическое представление. Актеры куролесили вовсю, а главный режиссер, косматый и пьяный, носился по залу, как Посейдон по волнам, раздавая дикие приказания, на которые никто, естественно, не обращал внимания. Пили так много, что у официантов, открывавших бутылки, к концу вечеринки отваливались руки.

Для молодой актрисы Тани Прияткиной этот вечер оказался не самым удачным. Начать с того, что, собираясь на юбилей и наряжаясь в свое новое вечернее платье, она никак не ожидала превращения торжественного мероприятия в банальную попойку. Ко всему прочему в самый разгар веселья какой-то раздухарившийся толстяк вихрем пронесся мимо танцующей девушки и наступил на длинный подол ее очаровательного платья. Материя треснула, и Тане срочно пришлось ретироваться, чтобы хоть как-то привести свой наряд в надлежащий вид. Пока она возилась с иголкой и ниткой, выданной ей сердобольной гардеробщицей, буря улеглась, выбросив на берег полуживой обслуживающий персонал и одно бесчувственное тело, которое принадлежало актеру первого состава Тихону Рысакову. Вернувшись в зал, Таня увидела, что музыканты уже собрали инструменты, а официанты с мутными от усталости глазами занялись уборкой. Почти все гости разошлись или же расползлись по домам, и только возле разоренных столов, на полу, в груде скомканных салфеток, словно ангел в перьях, лежал Тихон Рысаков. У него был кроткий вид и растерзанная рубашка, которую, судя по следам помады, кто-то исступленно грыз.

– Это ваш? – строго спросил Таню бармен, возвышавшийся над стойкой. Бабочка под его подбородком агрессивно расправила крылья. У бармена был лысый череп и руки размером со свиные рульки. С полотенцем на плече он походил на боксера, который вместо ринга по ошибке забрел на кухню.

– Наш, – вынуждена была признать девушка, тяжело вздохнув.

Она невольно чувствовала ответственность за всеми забытого Рысакова, хотя какое же удовольствие возиться с пьяным? По правде говоря, Тане уже не раз доводилось видеть подвыпившего Тихона: в гримерке у него неизменно находилась бутылка коньяка и, опрокинув после очередного спектакля пару рюмок, он нередко засыпал прямо на стуле в какой-нибудь причудливой позе.

Подойдя к Тихону, Таня наклонилась и наотмашь ударила его сначала по одной щеке, потом по другой. Раздавать такие поистине королевские пощечины она научилась, играя главную роль в «Драме о любви и ненависти». Впрочем, на сцене ее партнер не лежал на полу кверху пузом, как околевший хомяк.

Тело не откликнулось на агрессию и не подавало признаков жизни. Если бы не сопение, вырывавшееся из мясистых ноздрей, можно было бы подумать, что Рысаков уже отошел в мир иной.

Таня попыталась приподнять Тихона за плечи, но сразу же поняла, что одной ей с этим делом не справиться – хотя коллега был маленьким и щуплым, но весил, казалось, целую тонну. По крайней мере, менеджер ресторана, который в конце концов вытащил его на улицу и пытался засунуть в такси, отдувался, пыхтел от натуги и ругался на чем свет стоит. Рысаков странно раскорячился, и засунуть его в салон автомобиля оказалось делом непростым. Желтое лакированное такси нетерпеливо пофыркивало, мечтая поскорее рвануть с места и унестись прочь, однако мертвецки пьяное тело никак не хотело складываться и цеплялось руками и ногами за что ни попадя.

– Руку, руку ему загни! – командовал таксист менеджеру, с интересом наблюдая за возней, происходившей за его спиной, но даже не пытаясь помочь. – А теперь ногу заноси, он каблуком зацепился!

В конце концов Рысакова удалось запихнуть на заднее сиденье, и он развалился там, довольно похрюкивая. Тане ничего не оставалось делать, как продолжать играть роль ангела-хранителя.

– Ну что ж, поехали, – обреченно сказала девушка, усаживаясь рядом с водителем, и назвала свой адрес.

Рысаков на заднем сиденье всхрапнул и с чувством почмокал губами.

– Надо же как назюзюкался, – весело сказал шофер, выезжая со стоянки и быстро набирая скорость. – Ох, башка у него завтра будет, как чугунная чушка. Придется вам его лечить…

– Вот еще! – возмутилась Таня. – Хватит и того, что я его из-под стола вытащила.

Водитель рассмеялся и искоса взглянул на свою пассажирку. Хорошенькая, сил нет! Лет двадцать пять, не больше, огромные глазищи, короткие темные волосы с перепутанными прядками, острый носик… Она не могла не понравиться, хотя заигрывать с ней он бы не рискнул. По выражению глаз, по манере держаться, по уверенному тону – по всему чувствовалось, что у этой дамочки стальной характер. Она как та подлая конфета, об которую он недавно зуб сломал – грильяж называется. Снаружи выглядела шоколадной, а внутри оказалась твердой, как кусок бетона.

За окнами проплывала старая улица с округлыми поворотами. Неожиданно поднялся ветер и понесся навстречу автомобилю, припечатав к лобовому стеклу смятый конфетный фантик. Липы, прикованные решетками к земле, грозно затрясли гривами. По крыше забарабанил дождь, и Таня зябко передернула плечами. Рысаков на заднем сиденье громко икнул.

– Он на одного артиста здорово похож, – поделился шофер своим наблюдением. – На этого… из сериала «Совы – ночные птицы». Самого прикольного, маленького. Карлика-вампира! Ну, как его фамилия-то? А, Рысаков! Тихон Рысаков, вот.

– Это и есть Тихон Рысаков, – мрачно заметила Таня.

Не то что бы она хотела унизить любимца публики перед ценителем его таланта. Просто вскоре они окажутся на месте, и любимца придется каким-то образом транспортировать на третий этаж. Без помощи крепкого мужчины тут вряд ли обойдешься.

– Нет, правда? – Шофер ей сразу же поверил и так взбудоражился, что едва не въехал в пустую автобусную остановку.

– Правда, правда, – подтвердила Таня, волнуясь. – Только вы на дорогу смотрите, а то угробите достояние страны.

– А можно у него будет автограф попросить? – с воодушевлением спросил шофер, поглядев в зеркальце заднего вида. Вероятно, надеялся получше разглядеть своего кумира.

– Попросить-то можно, – ответила пассажирка. – Только вряд ли он даст. По-моему, он сейчас не в состоянии даже крестик нарисовать.

Тем временем дорога привела их к Таниному дому. Заведя машину во двор, таксист лихо подрулил к указанному подъезду, выключил мотор и сам вызвался дотащить Рысакова до квартиры.

– А вы его жена? – спросил он, сверкнув на Таню восторженными глазами.

– Коллега. Я с вечеринки уходила последняя, а он лежал на полу, – объяснила она. – Не могла же я его бросить.

На улице было холодно и противно. Фонарь, торчавший напротив подъезда, казался лейкой, из которой вовсю поливали двор. Ветер неистовствовал где-то наверху, и по небу тащились тучи, похожие на огромные китобойные корабли. Между ними, то появляясь, то исчезая, билась загарпуненная луна.

Таня сразу стала мокрой, как будто только что выкупалась прямо в одежде. Платье противно липло к телу, а прическа погибла безвозвратно. Извлеченный из салона и поставленный на нетвердые ноги Рысаков разлепил веки и посмотрел по сторонам изумленным младенческим взором. Потом, раскрыв рот и высунув язык лопаткой, попытался поймать летящие сверху капли, помотал головой и с пафосом заявил:

– Жизнь дается человеку для того, чтобы он утолял жажду! – И сразу навострился упасть лицом вниз.

Однако шофер был начеку. Он присел, подхватил Рысакова и ловко повесил его себе на плечо. Голова пьяного оказалась у него за спиной, а зад обратился к небесам.

По мостовой несся пузырящийся поток воды и, яростно ворча, уходил в забранный решеткой водосток. Таня поскакала к подъезду открывать дверь, шофер, тяжело ступая, двинулся за ней.

– А вы смотрели мое кино? – громко и нагло спросил талант у своего поклонника и требовательно стукнул того кулаком по почкам.

– Смотрел, смотрел, – ответила за шофера Таня, мечтавшая как можно скорее оказаться дома.

– Я играл вампира! – продолжал разглагольствовать Рысаков. – Стра-а-ашного вампира! У которого были огро-о-омные зубы…

Он попытался укусить шофера за пиджак, пропитанный тяжелым табачным духом, но не преуспел и только больно проехался носом по сукну.

Открыв дверь квартиры, Таня включила свет, скинула босоножки и прошлепала в комнату, показывая, куда свалить тело. У шофера оказались растоптанные ботинки с узкими носами, после них на паркете остались грязные следы, похожие на сигары. Плату за дополнительный подъем груза на третий этаж он брать категорически отказался. И еще некоторое время топтался возле дивана, разглядывая Рысакова с умилением матери, только что убаюкавшей любимое чадо.

– Надо же, – приговаривал он, призывая Таню в свидетели. – Живой артист! Собственной персоной! Мне он больше всех в сериале понравился. Я просто живот надорвал, когда он на мосту пытался старушку закусать, а она его по голове сумкой била! И он свалился в воду, а потом на катер влез и одного туриста себе приглядел, а тот оказался иностранцем и все повторял «ду ю спик инглиш»? Помните?

– Помню, – сказала Таня, у которой от холода зуб на зуб не попадал, а потом коварно добавила: – Знаете, я беспокоюсь. У вас там машина двор перегородила…

Таксист мигом испарился, и Таня, чертыхаясь, тут же бросилась сдирать с себя мокрое платье. Потом она сделала попытку раздеть Рысакова, волнуясь, впрочем, не только за его здоровье, но и за свой промокший диван. Тихон, однако, раздеваться категорически не хотел. Сначала он просто вяло сопротивлялся и что-то сонно бормотал, однако, оставшись без штанов, принялся неожиданно резво лягаться, вероятно, защищая свою честь. Получив пяткой в живот, Таня плюнула на него и отправилась в душ. Когда она вернулась, ее незваный гость крепко спал, трогательно свернувшись калачиком. Она накрыла его толстым одеялом и погасила в комнате свет.

Было уже позднее утро, а Таня все никак не могла проснуться. Разбудил ее настойчивый звонок в дверь, и сколько девушка ни накрывала подушкой голову, отделаться от назойливых переливов ей так и не удалось. Охнув, она села на постели и потерла лицо ладонями, чтобы поскорее прийти в себя. Потом накинула халат и полетела открывать. Попутно она заметила, что Рысакова на диване нет, зато из ванной комнаты доносился шум льющейся воды. В воздухе витал легкий похмельный запах.

– Кто там? – машинально спросила Таня, не заглядывая в «глазок».

– Это я, – ответил знакомый голос, и с Тани мгновенно слетели остатки сна. За дверью стоял Таранов! Тот самый тип, который ровно год назад разбил ее сердце.

Впрочем, как выяснилось, сердец у нее было штук сорок, не меньше. Потому что всякий раз, стоило ей вспомнить о подлой измене Таранова, очередное сердце подпрыгивало в груди, а потом шарахалось оземь и разлеталось на крошечные осколки.

«Господи, сегодня же пятое число, – подумала Таня. – Пятое… Год назад именно пятого числа это и случилось. Юбилей, так сказать».

– Тань, открой, пожалуйста, – попросил из-за двери невидимый Таранов. – Это ужасно важно.

Она глубоко вздохнула, решительно распахнула дверь… и увидела огромный букет роз, скрывавший нежданного гостя.

– Привет, – сказал гость, выныривая из цветочных зарослей. Букет оказался колючим, свежим и источал сладостный аромат, который всегда сводил Таню с ума. Равно как и его даритель.

Хотя в это утро Алексей Таранов выглядел не самым лучшим образом. Было очевидно, что накануне он провел бессонную ночь: под глазами у него залегли лиловые тени, светлые волосы были взъерошены, короткая щетина пробивалась неровными клочьями. Впрочем, такому лицу практически всё было нипочем – слишком обаятельная улыбка, слишком волевой подбородок, слишком много вдохновения в глазах.

Вероятно, талант вписали в метрику Таранова вместе с именем и фамилией. В театральный его приняли сразу на второй курс, на работу взяли в знаменитый московский академический театр. Правда, старая гвардия держала его на вторых ролях, отчего-то полагая, что настоящий артист может состояться только годам к сорока-пятидесяти. Но Таранов мог сыграть всякие там «кушать подано» и третьих стражников так здорово, что зрители сразу же верили – именно здесь скрыт гениальный режиссерский замысел, именно эта роль одна из ключевых в спектакле. Таня всегда открыто и искренне восхищалась его талантом. В те редкие дни, когда Лешка все же впадал в уныние, она старалась всеми силами поддерживать его оптимизм и уверенность в себе. Сама она ни на секунду не сомневалась, что не за горами тот день, когда Таранов хлопнет дверью и уйдет к нормальному, современному режиссеру в популярный продвинутый театр. «Вот тогда, – мстительно размышляла Таня, – эти замшелые «академики» поймут, какое сокровище потеряли, станут локти кусать, да поздно будет».

Впрочем, все это было давно, очень давно. До ледникового периода. До коварной измены.

– В квартиру-то пустишь? – спросил Таранов небрежным тоном и задрал одну бровь.

– Заходи, – разрешила Таня после секундного колебания и пропустила его в коридор.

Он вошел и сразу же увидел мужские ботинки – ботинки Рысакова. Несмотря на маленький рост, лапа у этого типа была сорок последнего размера. Кроме того, он обладал довольно мощным баритоном, и именно сейчас ему пришло в голову попеть. Шум льющейся воды и мужские рулады, доносящиеся из ванной комнаты, разрушили все планы Таранова. Настроение у него явно испортилось. Он испепелил рысаковские башмаки взглядом, потом криво усмехнулся и сказал:

– Вообще-то я пришел мириться, но теперь раздумал. Так что прими цветочки в знак нашей былой привязанности, позволь поцеловать ручку, и я отчаливаю!

– Ты всерьез надеялся, что я стану с тобой мириться? – гневно воскликнула Таня, пристроив тем не менее розы на тумбочку. – После того, что ты сделал?!

– Ничего такого я не делал, – сварливо заявил Таранов и яростно потер щетину на подбородке. – Ты даже ни разу не удосужилась меня выслушать! Я сразу мог бы всё тебе объяснить.

– Сразу – это когда я застукала тебя в постели с голой мымрой? – саркастически воскликнула Таня. – Именно после этого я должна была тебя слушать?!

– Ты ничегошеньки не поняла, – нагло заявил Таранов и посмотрел на нее бестрепетным взором. – Вернее, ты поняла все неправильно.

– Да что там было понимать-то?! – едва не задохнулась от возмущения Таня. Она так разозлилась, что на минуту даже забыла, сколько слез пролила за этот год, оплакивая свою подло обманутую любовь. – Утром ты делаешь мне предложение, а вечером я нахожу тебя в чужой постели! К тому же не в чьей-нибудь, а в постели этой тощей дуры Регины!

– Еще немного, и ты лопнешь от злости, – спокойно заметил Таранов. – У меня была надежда, что мы поговорим по-человечески, но, судя по всему, ты еще недостаточно остыла, чтобы разговаривать цивилизованно.

– Я не кастрюля, чтобы остывать со временем!

– И вообще, можно подумать, что если бы ты нашла меня в постели какой-нибудь другой женщины, ты расстроилась бы меньше.

– Иди ты к чертовой бабушке со своими рассуждениями!

– Значит, ты снова отказываешься меня выслушать? Ну пойми ты – это ведь была чистая случайность.

– Расскажи это своей старой шляпе! Случайно можно провалиться в канализационный люк или сесть не в тот автобус. А не в ту постель случайно не попадают.

Тем временем Рысаков выключил душ и полез из ванны, теребя пластиковую занавеску, ойкая и чертыхаясь. Потом он несколько раз кашлянул, прочищая горло, и заунывно затянул:

– Кони мои, конюшки, во зеленом полюшке…

Таранов поморщился и, поцокав языком, сказал:

– Паршиво поет. – Таня вдохнула полной грудью, собираясь прокомментировать его замечание, но он быстро добавил: – Ладно, ладно, у него наверняка полно других достоинств. В общем, ты не желаешь выслушать версию потерпевшей стороны?

– Это ты – потерпевшая сторона?!

– Конечно. Я лишился любимой женщины. Разве это не повод для расстройства?

Щеки Тани запылали, но она постаралась поскорее взять себя в руки.

– Спасибо за цветы. И до свидания, – звонким голосом сказала она.

В глазах Таранова появилась досада.

– Надеюсь, ты не забыла про антрепризу? – спросил он. – В ближайшее время нам с тобой предстоит довольно часто встречаться. На сцене.

Услышав слово «сцена», Таня почему-то сразу же вспомнила о своем внешнем виде. Боже, на кого она, должно быть, похожа! Этот халат, волосы торчком… Однако злость на Таранова тут же вытеснила из ее головы все глупые мысли, и она снова ринулась в бой.

– Ах, вот почему ты явился мириться! Боишься, что наша ссора помешает твоей работе… Не волнуйся, если по ходу пьесы тебя должны будут застрелить, я не подменю пистолет на настоящий.

– Я пришел совсем не из-за работы, и ты это прекрасно знаешь.

Таранов пристально посмотрел ей в глаза, и Таня немного смутилась. Его открытый и твердый взгляд всегда выводил ее из состояния душевного равновесия. Возможно, еще немного, и она бы пошла на попятный… Но тут из ванной комнаты донеслось звяканье флаконов, и уверенный голос завел: «Конюшки, коняши, у моей Марьяши серые глаза-а-а…»

– Перестань петь, ради бога! – в сердцах прикрикнула Таня на запертую дверь.

В ванной повисла настороженная тишина. Потом там пустили тонкой струйкой воду и зашуршали пакетами.

– В последний раз спрашиваю, – процедил Таранов. – Ты выслушаешь мою версию?

Но момент уже был упущен, и Таня снова закусила удила.

– Я не суд, чтобы выслушивать различные версии, – упрямо ответила девушка, твердо встретив его взгляд. – Я живая и очень эмоциональная. И я тебя предупреждала, что единственное, чего я не смогу простить, – это измены.

– Но я тебе не изменял!

– Вероятно, это был твой брат-близнец.

– Меня напоили водкой, я был не в себе.

– Да-а? А мне ты не показался пьяным. По крайней мере, ты выглядел вполне вменяемым и мог отвечать на вопросы. Когда я вошла в номер, ты довольно бойко со мной пообщался.

– Это еще ничего не значит!

– Уходи.

Она открыла дверь и встала так, чтобы Таранов понял – его выставляют.

– Жаль, – сказал тот и пожал плечами. – Можно было бы спасти замечательные отношения. Однако раз ты не хочешь…

– Не хочу, – подтвердила Таня.

– Ну, ладно… Раз так… – Было видно, что теперь Таранов не на шутку разозлился. – Только не приходи потом с извинениями. И запомни: сегодня ты сама захлопнула дверь перед своим счастьем.

Когда он злился, у него белели крылья носа. Так, с побелевшим носом, он выскочил за дверь и помчался по лестнице, чуть не сбив с ног ошарашенную его импульсивностью соседку.

Таня закрыла за ним дверь и осталась стоять в коридоре. Она смотрела на яркие головки цветов, и их нежный запах казался ей ядовитым. Слезы отчаяния подступили было к глазам, но тут снова раздался голос Рысакова.

– Ой, то не вечер, то не вечер, – осторожно пропел он. – Мне малым-мало спалось…

– Спалось тебе отлично, дружок! – крикнула Таня, подходя к запертой двери. – Хватит полоскаться, выходи.

– Иду, – быстро ответил Рысаков и через паузу неуверенно добавил: – Милая.

Таня хмыкнула. Вероятно, проснувшись, Тихон увидел на спинке кресла брошенные предметы дамского туалета и теперь пытался прояснить для себя, какие подвиги совершал ночью.

Предаваться отчаянию в присутствии Рысакова Таня не собиралась, поэтому, тряхнув головой и упрямо вздернув подбородок, она решительно направилась в кухню, достала большую стеклянную вазу и небрежно засунула в нее тарановский букет.

Наконец дверь ванной комнаты распахнулась и на пороге появился ее незваный гость. Физиономию его украшал такой фингал, как будто ему засветил в глаз чемпион мира по боксу.

– Боже мой! – воскликнула потрясенная Таня, уверенная в том, что вчера фингала не было.

– Боже мой! – в унисон ей воскликнул Рысаков, решив, что провел ночь с красавицей Прияткиной, но ничего об этом не помнит.

Последовало бурное объяснение, в результате которого в голове Тихона все наконец-то встало на свои места.

– Значит, я напился, – констатировал он.

– Напился, – подтвердила Таня.

– В дым?

– Еще хуже. До потери сознания.

– И меня оставили лежать на полу?

– Вот именно.

– Гнусные типы.

С некоторых пор Тихон стал подозревать, что коллеги его недолюбливают, и подозрения его были не беспочвенны. В свое время Рысаков сделал выбор в пользу многосерийного детектива про вампиров и почти на два года исчез из театра. Вернувшись в труппу, посматривал на всех свысока, как бы напоминая о своем звездном статусе. Теперь про него писали глянцевые журналы, он стал героем светских хроник, фотографы исправно снимали его на всевозможных презентациях. Правда, пока что в кино Тихона больше не приглашали, но он все время ждал, что вот-вот пригласят.

От этого ожидания, а еще от страха, что оно может не оправдаться, характер у Рысакова испортился. Когда Таня недавно сказала ему об этом, он с жаром возразил: «Да брось ты! Я и раньше был не подарок».

– Интересно, а как ты втащила меня на третий этаж? – с любопытством спросил Тихон, выглядывая из окна во двор. После попойки ему всегда хотелось знать, что творится в мире.

Мир был по-летнему чудесен. По двору бегали горластые дети, за ними – хвост баранкой – носился одуревший от счастья пес. Зелень после ночного дождя казалась изумрудной. Скупое солнце стояло в небе, отмеряя дневную дозу тепла.

– Тебя втащила народная любовь, Тиша, – ответила Таня и предложила: – Хочешь, яичницу поджарю? С грудинкой и помидорами?

Рысаков жутко обрадовался перспективе вкусно позавтракать. Пока Таня хлопотала у плиты, он постоянно втягивал носом воздух и облизывался.

– Водка стерилизует кишки, – заявил он, принимаясь за угощение. – Прочищает их, как ершик водопроводные трубы. Поэтому наутро есть хочется зверски.

Таня, зачерпнув ложкой йогурт из баночки, возразила:

– Не стоит идеализировать свои пороки. Никакой пользы от твоей водки нет. Один вред.

– Это ты из-за Таранова так говоришь, – хмыкнул Тихон. – Всем мужикам водка на пользу, а ему – во вред. Но он просто исключение из правил, потому что у него от водки свое особое помешательство. Такое бывает у одного из миллиона! А может, и из миллиарда.

Таня проглотила йогурт и небрежно бросила ложку на стол:

– Какое особенное помешательство? – сердито спросила она. – У пьяных мужиков помешательство всегда одно и то же!

– Ты что, правда не в курсе? – пробормотал Тихон, смачно чавкая и подбирая корочкой черного хлеба оставшуюся в тарелке вкусную жижу.

– В курсе чего?

– В курсе того, что у Таранова огромные проблемы с водкой.

Поскольку Таня тяжело молчала, глядя на него в упор, он быстро продолжил:

– Не с алкоголем, девушка, успокойтесь! Вино он может пить литрами. И от ликера с ним ничего особенного не случается. И коньяк этот парень очень даже уважает, и ром… Нет, ну в меру, конечно… Да кому, блин, я все это рассказываю! Ты небось лучше всех знаешь – у тебя же с ним роман был! Долгий и упорный. Ты что, мне не веришь? Тогда вспомни ту заварушку на гастролях. Ну, первая наша антреприза с Будкевичем в прошлом году, ты что, забыла? Тогда Регина Лешке в крюшон как раз водки подлила…