Kitabı oku: «Забойная история, или Шахтерская Глубокая»

Yazı tipi:

Оформление серии Петра Петрова

В оформлении обложки использована фотография: Jakub Krechowicz / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com Фотография на обложке Алексея Нешина

Шахтерская глубокая

Глава 1

Начало лета выдалось неспокойным. Нехорошие слухи пошли по шахте после третьего июня. Я это запомнила, потому что месяц только закончился и мы готовили зарплатные ведомости. Утром после ночной смены в наш отдел зашла главная табельщица и рассказала, что после двенадцати часов в коридоре табельной слышались лязг и стуки, словно кто-то таскает по полу металлический прут. Она несколько раз выглядывала из кабинета, но в коридоре никого не было. Еще за окном мелькал луч от шахтерской каски и слышался мелкий грохоток, словно кто-то бросал в окно горсти щебня. А когда шахтеры после ночной смены вышли из забоя, она обнаружила, что книга учета залита чем-то коричневым, похожим на крепкий чай, хотя она ничего не проливала.

Вскоре от ламповщицы Кати Король стало известно об исчезновении трех новых рудничных светильников, а старшая банщица рассказала, как трое купавшихся после первой смены горных мастеров поскользнулись в один момент и получили незначительные производственные травмы и теперь готовят документы для оформления регресса по временной потере трудоспособности.

Разумного объяснения всем этим странностям не нашлось, и все сошлись во мнении, что на шахту явился Шубин, а значит, быть беде – либо обвалы пойдут один за другим, либо взорвется метан.

Глава 2

Шахта наша называлась «Шахтерская Глубокая», а поселок, в котором жил персонал, – Чумаки. Я работала на шахте бухгалтером. В расчетном отделе нас сидело четверо: я, Марья Семеновна Вдович, Галина Петровна Коломыкина и Аллочка Коломыкина.

Марье Семеновне было под пятьдесят, она носила широкие платья-балахоны и красила волосы в цвет «баклажан». Смуглое продолговатое лицо ее тоже походило на баклажан, нос своей формой напоминал маленький баклажан, и даже пальцы были похожи на молодые нежные баклажаны. Но мощный, оттопыренный низ скорее походил на арбуз, сзади на нем мог бы удержаться стакан с чаем. К нам в отдел часто заходил ее муж Виктор Вдович, похожий на доброго пса: после смены он получал от жены наряды по хозяйству. Пока Марья Семеновна перечисляла поручения, он слушал и кивал. Иногда заходил выпивши, и тогда Виктор, который все понимает и молчит, превращался в Витьку, который не понимает, что несет. Он пытался нас веселить и так неуклюже острил, что всем становилось неловко. Однажды я спросила Марью Семеновну, занимаются ли сексом пятидесятилетние люди. Она ответила «Еще как» и рассказала, что недавно они с Виктором чуть не разбили вазу с флоксами на столе рядом с кроватью, когда страсть достигла высшей точки.

Сорокалетняя Галина Петровна – начальник отдела, наш босс. Она имела красивое, точеное лицо и широкоплечее, мужское тело. Начальница была настоящей язвой. Когда в кабинет заходил кто-нибудь, достойный осмеяния, она подписывала бумаги, искоса щупая объект липким взглядом, а потом, когда дверь закрывалась, расправляла насмешливое лицо и начинала словесную экзекуцию. Она давала клички коллегам. Секретаршу Татьяну Адамовну она превратила в Мадамовну, диспетчера Виктора Игоревича Кирися в Карася, банщицу Веру Кукушкину в Какашкину. Прозвища прирастали к жертвам навсегда.

Галина Петровна охотно говорила на сексуальные темы: «Не понимаю, чего они там стонут в сериалах: я лежу под Колькой, смотрю в потолок и думаю, скорее бы ты кончил», «Залез вчера на меня Колька, а мы свет не выключили, и заходит Денис без стука: что, говорит, родители, трахаетесь? Ну-ну!».

Ее муж Колька – чистопородный забойщик, его жилы полны угольной крови. Кольку невозможно представить в другой роли. Только так – с фонарем на голове, с сигаретой в углу ухмыляющегося рта, с черной обводкой вокруг глаз, с рюмкой самогона после смены – способно выжить это привередливое существо. В других условиях он бы задохнулся. Он, как солдат из касты древних воинов, всегда готов расстреливать Землю из отбойного молотка. Высокий, широкоплечий, чумазый – его можно было бы тиражировать на рекламных щитах Партии регионов. Колька Коломыкин – настоящее олицетворение Донбасса.

На шахте работал и его родной брат Сашка, облегченная версия, «Колька лайт» – и ростом пониже, и удали поменьше, и рюмку опрокидывал реже. Этот Сашка был мужем нашей Аллочки, ее по-родственному взяла к себе в отдел Галина Петровна. Аллочка была миловидная, грудастая, розовощекая, как канадская «мельба». Она постоянно бегала в аптеку то за контрацептивами, то за тетрациклином от женского воспаления, то за грушей для спринцевания. О своей интимной жизни она не рассказывала, и о том, что она у Аллочки есть, мы знали благодаря ее тихим фармацевтическим шоп-турам.

Мой сексуальный опыт в ту пору был небогат. Любовные записки, подброшенные в портфель, таинственные звонки и молчание в телефонную трубку, дискотечные объятия под рассеянным светом зеркального шара, прогулки после танцев, поцелуи в подъезде до умопомрачения – все это было. И незначительные целомудренные романы, длящиеся месяц-другой, тоже бывали. Но первый секс случился в одиннадцатом классе, когда мы с толпой одноклассников праздновали Новый год. За мной бегал один парень из старших, ему было за двадцать, звали Андреем. Несколько раз он провожал меня с дискотеки, пару раз приходил домой, вызывал меня в подъезд и рассказывал анекдоты. Я ему нравилась. Узнав, где будет отмечать праздник наш класс, он пришел уже после двенадцати, влился в коллектив, стал приглашать меня на медленные танцы, прижиматься, приставать с поцелуями. Ближе к рассвету он повел меня к себе в соседний дом, знакомить с мамой. Мама и впрямь была дома, только она спала в дальней комнате, а мы расположились в гостиной на диване под елкой. Не было никаких эротических переживаний, только ощущение, что меня протыкают тупым предметом. Не знаю, почему это случилось, не было ни любви, ни влечения, одно лишь любопытство. На тот момент моя школьная подруга уже сделала два аборта, а я, кроме страстных поцелуев, ничего не испытала. Но, скорее всего, это произошло потому, что Андрей был похож на мега-поп-звезду Вадима Козаченко.

Через год у меня появился Валера. Когда мы познакомились, он учился в Донецком университете экономики и торговли. Валера приезжал домой по выходным, мы встречались каждую субботу в пустой квартире. Его бабушка и дедушка умерли, а квартира ждала Валериной женитьбы. У него были синие глаза и широкий рот. Когда Валера улыбался, казалось, все его лицо состоит из крупных белоснежных зубов. Мы кувыркались на двуспальной кровати его покойных предков, а после нежностей вели разговоры о том, что мы разумные люди и не должны опускаться до глупой ревности и если кому-то из нас на пути встретится интересный человек и возникнет желание, никто из нас не обязан хранить эту смешную мещанскую верность, а, наоборот, нужно уступить зову природы, и вообще, мы желаем друг другу только счастья и удовольствий.

История закончилась тем, что однажды, не дождавшись Валеры в субботу, я пошла с подругами на дискотеку и встретила его с одной девицей из соседнего поселка. Все мои обеты были нарушены. Я бесилась от мещанской ревности и не желала ему ни счастья, ни удовольствий. Мы расстались.

Мне было двадцать, и мои женщины примеряли ко мне молодых холостяков. На поселке девушек, не устроивших свою судьбу до двадцати пяти, считали старыми девами. Коллеги решили, что времени на поиски жениха у меня мало и я должна действовать. По их мнению, больше всех мне подходил Кирюша Ковалев из отдела нормирования. Он окончил Донецкий технический университет и второй год работал нормировщиком, жил с родителями в Шахтерске.

Кирюша ходил в бассейн по вторникам и четвергам, играл в теннис по выходным, не пил и не курил. У него не получалось острить и балагурить, поэтому во время шахтных застолий он либо молчал, либо говорил о теннисе. Молодые экономистки долго не выдерживали Кирюшиных спортивных историй и уходили курить с бойкими на язык маркшейдерами, а Кирюшу, позевывая, дослушивала Марья Семеновна.

Его мама, Тамара Михайловна, работала ревизором в объединении, отец был родственником генерального директора. Все это вызывало у наших женщин пиетет, они считали Кирюшу лучшей партией и заводили о нем разговоры каждый день.

Тамара Михайловна Ковалева – личность в шахтных кругах известная. Она часто приезжала к нам с проверками и ревизиями. Роста невысокого, телосложения крепкого, атлетического, плечи у нее шире, чем бедра. Крупный нос и скошенный подбородок создавали интересную картину: в профиль лицо Тамары Михайловны походило на торпеду. Над верхней губой росли чуть заметные усики. Даже не верилось, что такая мужеподобная женщина родила такого хрупкого мужчину.

Кирюша был невысок и худощав. Все у него было маленьким и узким – глаза, плечи, ладошки. У него были смешные щеки – с небольшими выпуклостями возле уголков рта, казалось, он прячет там карамельки. Единственной выдающейся деталью его внешности был доставшийся от мамы крупный нос.

Коллеги постоянно изводили меня Кирюшей: подумаешь, худой – откормишь, не беда, что маленький, – сейчас модно быть выше жениха, зануда – ну и что, зато у него мама – ревизор.

Кирюша мне не нравился, и я отшучивалась от этих предложений. К тому же у меня имелся секрет: я была влюблена в заместителя директора по производству Владимира Андреевича Тетекина.

Тетекин свою должность занимал не больше года, до этого работал начальником семьдесят первого участка. Он был племянником кого-то из замдиректоров объединения «Шахтерскантрацит», поэтому к своим тридцати, при поддержке и протежировании, смог сделать успешную карьеру.

Владимир Андреевич мог быть главным героем популярного сериала. За таких обычно на протяжении всего фильма борются положительные и отрицательные героини, а в конце герой обязательно женится на самой доброй и красивой.

Он был строен, высок, кареглаз. Безукоризненная стрижка, стильный пиджак, дорогой одеколон – мужчина с журнальной обложки. О нем страшно было мечтать, мне казалось, рядом с Тетекиным обязательно должна быть племянница какого-нибудь замдиректора. Я гнала от себя любовные мысли, но когда он заходил в расчетный отдел, я слышала, как стучит мое сердце.

Глава 3

В Чумаках проживало около двух тысяч человек. В центре, недалеко от поссовета стояли музыкальная школа, несколько магазинов, чуть дальше, в проулке – библиотека и клуб, на окраине – аптека. Шахта, как голова осьминога, возвышалась стволами и терриконами, а в разные стороны от нее ползли улочки-щупальца.

В 1979-м мы прославились на весь Союз. Шахта наша была самой опасной из-за внезапных выбросов газа и угля. Бороться с этим можно только сотрясательными взрываниями, поэтому ученые решили провести эксперимент: на глубине девятисот метров взорвать атомную бомбу.

Населению чего-то наговорили, объявили учения по гражданской обороне, нагнали автобусов и вывезли из поселка с кормежкой, водкой и культурной программой. Шахту оцепили воинские подразделения. Неподалеку расположились научные лаборатории на колесах, советские и зарубежные обозреватели. Ровно в двенадцать часов дня заряд, заложенный между самыми опасными пластами, подорвали. Даже те, кто находился далеко от шахты, почувствовали, как под ногами дрогнула земля.

После взрыва образовалась остекленевшая полость с десятиметровым диаметром, вокруг нее – зона смятия и дробления радиусом около двадцати метров. Горизонт этот изолировали бетонными перемычками, и шахта продолжила работу. К сожалению, цель не была достигнута, очередной выброс случился на шахте уже через полгода.

Эту подземную конструкцию в документах для служебного пользования назвали «Объектом “Кливаж”». Но вскоре в стране случилась перестройка, республики разделились, и все, кто проводил и контролировал этот взрыв, оказались за границей – о десятиметровой ядерной капсуле забыли. Шахта вела обычную жизнь, лишь иногда из объединения приезжал человек с дозиметром и проверял радиационный фон.

Мы с мамой жили в двухэтажном доме – два подъезда, шестнадцать квартир. Таких домов в поселке было немало, их строили заключенные после войны. Бабушка рассказывала, что зэки жили в бараках за поселком и на работу ходили в сопровождении вооруженных солдат и служебных собак. Похожий дом я видела на картине Даниэля Найта. Правда, на полотне этот дом изображен на фоне живописного изгиба реки, увит плющом и плетистыми розами.

Наш рыжебокий, потрескавшийся монстр стоял в череде таких же ветхих уродцев и был окружен угольными сараями. Поселковая котельная работала с большими перебоями, несмотря на то что уголь лежал у нас под ногами. За несуществующее отопление коммунальщики брали большие деньги, многие от него отказались, и работники ЖЭКа обрезали батареи. В наших квартирах стояли печи-пролетки.

Осенью мать покупала на шахте машину угля. Его сгружали возле сарая, и несколько дней мы перебрасывали уголь. Когда наступали холода, топили печь. Квартира наша находилась на втором этаже, мы всю зиму, день за днем, носили тяжелые ведра: вверх – с углем, вниз – с золой.

Комнаты были высокие, под три метра, и все тепло собиралось под потолком. Чтобы прогреть жилье, нужно было сжечь несколько ведер угля. Квартира была небольшая – кухня, гостиная и спальня, но мы постоянно мерзли. До спальни тепло не доходило.

Чтобы собрать теплый воздух, мы завешивали дверь спальни байковым одеялом и всю зиму ютились в гостиной. Спальня так выхолаживалась, что в ней можно было замораживать куриные тушки. Иногда, чтобы согреться, я ставила раскладушку в кухне возле печи и проводила райские ночи, наслаждаясь теплом и слушая вой ветра в печной трубе.

Мама заведовала поселковой аптекой. В девяностые начальник управления сократил фармацевта и санитарку. Мама осталась одна и работала за троих. Вела документацию, сдавала отчеты в центральную аптеку, ездила за товаром, раскладывала упаковки, надписывала ценники, мыла полы. Начальник ей доплачивал, но денег не хватало, и как только я окончила школу, мать пошла с подарком к директору шахты и попросила принять меня в бухгалтерию. Вскоре в декретный отпуск пошла одна молодая расчетчица, и меня взяли на ее место с условием, что я поступлю в техникум на заочное отделение.

Глава 4

Работа мне нравилась. Мы приходили к семи, вместе с первой сменой, а в три уже расходились по домам. Экономическую службу шахтеры пренебрежительно называли «контора». Весь день мы стучали по клавишам калькуляторов, в обеденный перерыв шли в столовую за чебуреками, запивали чаем «Похудей». К нам на шахту заглядывали коммивояжеры и спекулянты, мы рассматривали товар, примеряли кофточки и колечки. В отдел заходили начальники участков, сверялись по зарплате, угощали шоколадками. Иногда заглядывал директор Федор Кузьмич Гаврилов. Если видел продавцов женских тряпочек, хохотал, прикладывая к себе пеньюары и трусики-стринги.

Ему нравилась наша яблочная Аллочка.

– Дай за сиську подержаться, – всякий раз шутил он, обнимая Аллочку за плечи.

На шахте работали две жены Федора Кузьмича – бывшая пожилая в отделе нормирования и нынешняя молодая в отделе кадров.

Наш директор был хорош: небесно-синие глаза, платиновая седина, аристократическое лицо. Ему бы роста добавить сантиметров десять-пятнадцать, получился бы эталон стареющей красоты.

Женщин он обожал, раздавал титулы самым выдающимся: Аллочка – «Миссис сиськи», Татьяна Адамовна – «Миссис пышный зад». Меня из-за длинных ног называл «Мисс ноги» и, встречая в коридоре, говорил воображаемому секретарю: «Приказ по шахте! Бухгалтерам расчетного отдела ходить на работу в коротких юбках. Точка. За невыполнение лишать премии».

Короткую юбку я иногда надевала, но премий мне за это не давали. С тех пор как развалился Союз, шахтам перестали давать дотации. Оклады у нас были маленькие, да и выплаты задерживали. Жители Чумаков выкручивались, как могли: кто-то спекулировал мелким товаром – сигаретами, жвачками, шоколадками, те, у кого были частные дома, заводили кур, свиней и коров, несколько человек в поселке гнали на продажу самогон. Многие уезжали на заработки в Москву. Мы выживали благодаря тому, что мама работала в аптеке и получала зарплату без задержек.

Глава 5

Тем летом, пятого июня, Марье Семеновне Вдович исполнялось пятьдесят. За окнами установилась чудная погода, в посадке щебетали птицы, цвели дикие груши, бархатным ковром стелилась лиловая хохлатка. Праздновать в комбинате не хотелось, и мы решили, что после сдачи расчетных ведомостей пойдем на природу жарить шашлык.

К тому же после случаев в ламповой и табельной тревожные события произошли в шахтном архиве. Наш архивариус Людмила Николаевна, придя утром на работу, обнаружила, что стеллаж с «Журналами табельного учета» за 1979 год пуст, а все подшивки лежат на полу, разложенные веером, словно кто-то всю ночь их читал. Располагался архив в комнате без окон, железная дверь закрывалась на два замка и опечатывалась полоской бумаги с датой и подписью архивариуса. Злоумышленник проник в архив каким-то таинственным способом.

Начальница называла Людмилу Николаевну Головой из-за того, что ее голова была чуть больше, чем того требовало небольшое аккуратное тело. Но мне казалось, что Людмила Николаевна больше походила на царевну-лягушку в зрелом возрасте. У нее были огромные зеленые глаза, длинные ресницы и круглые, словно надутые щечки. Она была аккуратнейшей женщиной, содержала документы в чрезвычайном порядке, и мысли, что она забыла закрыть дверь и опечатать архив, не возникало ни у кого. Нашлось только одно объяснение – Шубин.

Это событие укрепило нас в решении идти на пикник в лес, оставаться в конторских стенах стало жутковато.

В нужный час я с подарком и букетом цветов подошла к месту встречи.

Парикмахерская в поселке была одна. Мастер первой категории Людмила Головко всем без исключения делала стрижку «шапочка» и химическую завивку. У Марьи Семеновны была кудрявая шапочка баклажанного цвета, у Галины Петровны – темно-русого, у Аллочки – белокурая, а у меня – светло-русая шапочка без завивки.

Все женщины расчетного отдела были одеты в спортивные брюки из эластичного бархата. Цвет и покрой был одинаков, темно-серый с белыми лампасами, отличались они только размером. У меня был сорок шестой, у Аллочки – сорок восьмой, у Галины Петровны – пятьдесят второй и шестидесятый – у Марьи Семеновны.

Поселковая коммерсантка Танька Шумейко, договорившись с шахтным руководством, делала в конторе особый бизнес. Она покупала в Турции дешевый товар, привозила баулы на шахту и раздавала вещи в долг под зарплату. Операция фиксировалась в шахтных ведомостях и отражалась в бухгалтерских проводках по кредиту. Одевался у нее весь поселок. Местные шопоголики в день зарплаты получали дырку от бублика. Зато Танька, дравшая со своих клиентов три цены, чувствовала себя превосходно.

Ассортимент был невелик, поэтому весь поселок ходил в одинаковой одежде. Наш отдел купил на зиму серые кроликовые полушубки, на весну – укороченные плащи в мелкую черно-белую клетку, на лето – яркие сарафаны из вискозы. Ну и серые спортивные брюки для пикников.

Все уже собрались, и я не могла понять, почему мы топчемся на месте. Но вскоре стали понятны и неловкая заминка, и смешливые покашливания Галины Петровны: из-за угла появился Кирюша в черных брюках со стрелками, с букетом роз и объемным пластиковым пакетом. Чтобы устроить мою личную жизнь, женщины решили пригласить на пикник Кирюшу из планового отдела. Прощай, мой кареглазый Тетекин в модном пиджаке, отныне я помолвлена с Кирюшей!

Двинулись к лесу. По пути мы зашли в овощной магазин и купили гигантский импортный арбуз. Нести его, как единственному мужчине, начальница приказала Кирюше. Он вздыхал, потел, менял руку, но все же тащил свою ношу.

Когда мы пришли на поляну, муж Марьи Семеновны был уже там. Он привез на мотоцикле выпивку и закуску, раскочегарил мангал. Женщины разбирали пакеты, расставляли пластиковые судки с салатами, резали хлеб и колбасу, а мы с Кирюшей ходили невдалеке, рвали полевые колоски, грызли соломинки и говорили о пустяках.

Потом начался банкет. Кирюша старательно исполнял свои обязанности, подливал мне вино, подавал дальние блюда, поддерживал шампур, когда я стаскивала в тарелку куски мяса, даже спросил один раз: «Тебе не холодно?», когда от леса повеяло прохладой.

Кирюшина мама, собирая сына, положила в пакет консервированный салат «завтрак домоседа» – овощи, тушенные с рисом. Мы ели угощение и расхваливали кулинарный талант Тамары Михайловны. Начальница меня толкала в бок и, когда Кирюша отвлекался, шептала в ухо: «Забирай, пока не увели!»

На десерт разрезали арбуз. Кирюша не зря мучился, мякоть оказалась первоклассной – алой, сахарной, сочной. Кирюша вырезал кубики, выковыривал косточки и протягивал мне сладость, нанизанную на вилку. Я поедала, обливаясь соком, Кирюша протягивал салфетки.

Замысел моих коллег был осуществлен, операция по подсадке кавалера прошла успешно, но я чувствовала, что им чего-то не хватает, какого-то всплеска, яркого мазка, завершающего аккорда. И тогда я пригласила Кирюшу прогуляться.

Недалеко от поляны начинались густая лесополоса и крутой спуск. Там, внизу, в тенистой прохладе, в гуще деревьев журчал извилистый ручей. Мы с Кирюшей, держась за ветки, спустились по скользкой тропе. Я разулась, взяла в руки босоножки и вступила в ручей. Сквозь прозрачную воду виднелось песчаное дно.

Вскоре послышались хруст ломающейся ветки и шорох листвы. В просветах кустарника мелькнула макушка баклажанной шевелюры. Из центра послали агента. Меня раззадорило вино. Я вышла из воды, подошла к Кирюше, обняла его плечи и поцеловала в висок. Вскоре под могучим задом затрещал сухой хворост. Довольный разведчик возвращался на базу с докладом.

Я развернулась и пошла вниз по руслу. За мной, как мальчик за бегущим по воде корабликом, шел мой кавалер. Вскоре съеденный арбуз дал о себе знать. Я вышла из воды, обулась, попросила Кирюшу меня подождать и стала искать заросли погуще. Я шла и оглядывалась на Кирюшу. Мне казалось, что кустики вокруг чахлые и, если я присяду, Кирюше будет меня видно. Я шла и шла по посадке, все больше удаляясь вглубь. Наконец нашла то, что искала. Передо мной было широкое углубление, заросшая травой воронка, окруженная терновыми зарослями. Я пробралась сквозь колючую поросль и прыгнула на дно ямы.

В мультфильме «Тайна третьей планеты» космические корабли, приземляясь на гладкую поверхность чужой планеты, внезапно проваливались в темноту – под ними разверзалась земля. Я почувствовала, как у меня из-под ног уплыл верхний слой, словно кто-то потянул за травяной ковер. Сначала я увидела зыбкую глубину, потом в глазах потемнело.