Kitabı oku: «Ричард Длинные Руки – гауграф», sayfa 6

Глава 10

Зайчика вывели двое дюжих конюхов, оба вынужденно улыбались, когда арбогастр вскидывал голову и с легкостью приподнимал их в воздух. Я похлопал его по шее, он фыркнул и с недоверием обнюхал меня. Я вскочил в седло и направил к воротам.

По вытянутым коридорам улиц столицы течет непрерывная река из подвод, всадников, пешеходов, уличных торговцев, на балконах красивые женщины с любопытством рассматривают людей внизу, яркое солнце жжет плечи, а тени настолько призрачные и легкие, как кисея, что и не тени вовсе, а так, хрень какая-то.

Я проехал на другой конец города, если и придется поселиться здесь, то не рядом с Кейданом. Пусть в столице будут два центра притяжения. Этот район расположен немного выше, дома добротные, хотя не дворцы, не дворцы. С другой стороны, можно подать как демократичность, близость к народу… Нет, не оценят. Сочтут признаком слабости. Сила должна быть зримой и выражаться ясно и понятно.

Я медленно ехал по торговым рядам, что-то их слишком много, словно вся столица превращена в гигантский базар. Чем-то мне королевство Сен-Мари очень уж напоминает Венецию. Для тех тоже коммерция и прибыль вышли на первые места, а религия очень быстро теряла значение. Венецианцы говорили, бравируя своей смелостью и раскрепощенностью: «Siamo Venetiani, et poi Christiani», что значило «Прежде всего мы венецианцы и уже затем – христиане».

Церковь бесконечно добра и милосердна. Я бы на ее месте уже переполовинил человечество. Даже расчетверил. Да и того мало, если учесть, что в каждой семье, будь это богатая или бедная, рождается, в среднем, по десять-пятнадцать детей. Если эти дураки не будут истреблять друг друга в бесконечных войнах, через два-три поколения они покроют сушу и даже море, а еще через пять будут сидеть друг у друга на головах в четыре этажа. Сколько дураков… нет, это невозможно, господь не дурак, меры принял.

Но это стихийный путь, чересчур дикий, надо взять в руки неуправляемый процесс. Истреблять всяких там негодных, а не пускать все на самотек, когда самоистребляются как ни попадя. Сейчас гибнут самые совестливые, умненькие, ботаники, что драться умеют хреново, им бы думать и мыслить вволю, паровозы да монгольфьеры придумывать, да еще бессемеровскую выплавку стали, которая мне сейчас, увы, еще как понадобилась.

– Сэр Ричард, – послышался робкий голос, – простите, что прерываю ваши благочестивые мысли…

Я оглянулся, на меня с бледной улыбкой смотрит Куно Крумпфельд. С ним еще двое так же вызывающе скромно одетых человека, при одном взгляде вспоминаешь канцелярских крыс. Кланяются намного ниже Крумпфельда, ясно, не бароны, в глаза мне стараются не смотреть, словно я горилла.

– Да-да, – согласился я, – именно благочестивые и самые что ни есть богоугодные. У тебя здесь канцелярия?

Он покачал головой.

– Для особо щекотливых договоров я сам выхожу на места.

– Зажрались местные, – сказал я с неудовольствием. – Ишь, королевского советника вынуждают… Мало мы им спеси сбили. Еще разок устроить охоту на ведьм, что ли…

Он сожалеюще развел руками.

– Увы, сэр Ричард.

– Что, не получится?

– Нет.

– Почему?

Он покачал головой.

– Небольшая юридическая тонкость… даже правовая. Свои города никакой правитель грабить не вправе. Тем более бесчинствовать. Этого не потерпят ни горожане, ни лорды страны. Такое чревато бунтом и потерей трона. Именно потому захваченные города некоторое время считаются еще принадлежащими противнику. От трех суток до недели. Вы, конечно, понимаете скрытый смысл?

Я кивнул.

– Да-да, конечно. Трое суток на грабеж, когда в городе противника можно делать все. Все должно делаться по правилам и в рамках закона. Даже массовые изнасилования, грабежи и убийства.

Он посмотрел с хитрой улыбочкой.

– Вы сами воспользовались очень эффектно, когда истребляли черные мессы и все, что касалось хотя бы краем.

Я буркнул:

– Когда лекарь вырезает гниющее или зараженное место, он прихватывает и часть здоровой плоти, чтобы полностью обезопасить тело. Но сейчас уже правят законы, увы.

Он развел руками.

– Жаль, что не воюете. Можно было бы отдать противнику столицу на пару дней, потом снова забрать и… по праву войны в чужом городе…

– Не воюем, – согласился я, морщась. – Барон, вы наступили на больной мозоль. Геннегау придется отдать королю. Это столица королевства, а не маркграфства.

Он сказал осторожно:

– Да, конечно… Но в данном случае я бы посоветовал не вносить ясность… как вы любите. Во всяком случае, не торопиться. Вам лучше побыть с неопределенным статусом… хотя да, он определен, но маркграф вы только для императора. Для Кейдана вы по-прежнему лютый враг, для нас – майордом. Давайте пока затягивать любое прояснение ситуации!

Я вздохнул.

– Дворец все-таки придется отдать. Это его личное имущество.

Он подумал, развел руками.

– Хорошо, отдадите… Но надо и свой дворец отгрохать! Или занять готовый.

– Зачем?

– Иначе столица вся будет под властью Кейдана, – пояснил он. – А так всякий увидит, что король королем, но реальная власть у вас, сэр Ричард. Дворец будет постоянным напоминанием, что, кроме Его Величества, в столице присутствует и другая сила.

Я фыркнул:

– Думаешь, зачем я сейчас на природе? Вот смотрю, смотрю… И пока ничего подходящего не вижу. Подходящего, чтоб отнять по закону.

– По закону?

– Ну, да, закон – это мы, не так ли?.. А строить больно долго.

Он закусил губу, подумал.

– А что, если переговорю со знатными вельможами? Вдруг кто согласится уступить вам свой дворец? Или хотя бы на время? За какие-то льготы?

– А за деньги? – спросил я.

Он отмахнулся.

– Золота у знати хватает. А вот льготы заинтересовать могут.

– Хорошо, – сказал я, – только торгуйся. И сам ничего не решай, сперва доложи, что желают. А то вдруг захотят, чтоб я повесился!

Он вскрикнул, даже ладони у груди сложил, как в молитве.

– Что вы, сэр Ричард! Я сам сто раз все перепроверю, и вы еще со своими людьми посоветуйтесь на всякий случай!

– Советоваться, – сказал я, – это искать чужого одобрения уже принятому собственному решению. Но я мудр, и потому советуюсь сперва, а уж потом выбираю лучшее решение и велю на него равняться. Естественно, оно считается моим, принятым в глубоких раздумьях о судьбах страны! Но это естественные и простительные мелочи, для благосостояния народа абсолютно неважно, кто первым сказал «а».

Он сказал с робкой улыбкой:

– Но для авторитета государя это немаловажно.

– Короля играет свита, – согласился я. – Потому я заинтересован, чтобы свита была ого-го. И умная, и хитрая, и красивая, и честная. Со мной, по крайней мере. Так что занимайся подготовкой новой резиденции… маркграфа.

Он посмотрел искоса.

– А майордома?

– И майордома, – согласился я. – Маркграф – официально по королевству, майордом – по моему войску. Посмотрим, как они уживутся.

Он проговорил с запинкой:

– Меч в руке… порождает… власть. Ваше войско подчинено вам. Его Величество может снова созвать отряды, но Его Императорское Величество будет недоволен новой войной… К тому же вряд ли вы возьмете и выведете свои гарнизоны из захваченных крепостей и замков. Или добровольно передадите их королевским войскам.

Я не слушал, обратив все внимание на поднявшийся впереди по улице крик, шум. Из окон домов выглядывали жильцы и тоже орали и показывали вниз пальцами. Через некоторое время из переулка вышла целая группа, в середине туго связанный красивый мужчина с ярким дерзким лицом и веселыми глазами. Толстая веревка обвивала его тело от плеч и до бедер, прижимая руки к бокам, но он улыбался, на сбежавшуюся толпу поглядывал с веселой иронией.

Я поставил коня поперек дороги, вскинул руку.

– Всем стоять!.. Вам не надо объяснять, кто я?

Испуганные люди поспешно опустились на колени. Голос мой грозен, и облик свиреп, только связанный не шелохнулся, рассматривал меня с прежней веселой дерзостью в глазах.

Оглядев всех, я после паузы жестом велел всем встать, спросил у командира городских стражников:

– Что за переполох?

Он ответил с гордостью:

– Схвачен самый ловкий вор королевства!.. Он называет себя царем воров.

Из толпы крикнули:

– Не зря называет!

– Он неуловим!

– Он всегда убегает!

– Он даже в королевской сокровищнице побывал!

Я вскинул руку, голоса послушно оборвались. Я кивнул командиру.

– И что ему грозит?

– Пожизненное заключение, – ответил тот.

Я удивился:

– Так сурово? За убийство и то меньше дают. А здесь всего лишь за воровство?

Он сказал с возмущением:

– Это уже седьмая поимка!.. Он все равно никогда не сидел в темнице больше месяца.

– Почему? – спросил я. – Раньше давали так мало?

– Нет, – сказал командир беспомощно, – эта сволочь всякий раз убегала!.. И снова ворует, бесчестит, надругивается.

Я подумал, сказал с достоинством великого правителя:

– Я не Соломон, я майордом волей моего войска и маркграф волей Его Императорского Величества. Потому решу по-простому. Эй ты, иди сюда!

Громадного роста стражник, на которого я указал пальцем, вздрогнул и подбежал ко мне суетливой рысью, комичной при его массивной фигуре. В одной руке он нес на локте круглый щит, в другой держал тяжелый боевой молот.

– Слушаю, ваша светлость!

Я указал на связанного вора.

– Ты местный?

– Да, ваша светлость!

– Значит, всех знаешь. И этого?

– Да, ваша светлость!

– Скажи, он так с детства и родился вором?

Стражник замотал головой с таким усердием, что уши захлопали, как у большой охотничьей собаки.

– Что вы, ваша светлость! Он в молодости был хорошим сапожником! Очень хорошим.

– Скажите на милость, – приятно удивился я. – Даже хорошим?

– Да, ваша милость! – заверил стражник. – И отец его был сапожником, и дед, а также трое дядей…

– Отлично, – сказал я с облегчением. – Нельзя хорошего мастерового в темницу, это негуманно. Нужно обеспечить ему возможность заниматься любимым делом… или хотя бы таким, что приносит пользу обществу. Надо позаботиться, чтобы он мог шить хорошие сапоги. Руки у него ловкие, а вот быстрые ноги сапожнику ни к чему. Ты все понял?

Он взвесил в руке молот, поколебался, глядя в мое лицо, нерешительно кивнул.

– Вроде бы…

– Действуй, – сказал я подбадривающее. – Обе коленки… Ну!

Мой голос ударил его, как кнут. Никто еще не успел ничего понять, а страж ударом ноги сзади под колени подсек связанного, тот грохнулся навзничь. Молот взвился в воздух, словно подброшенный вулканом, и тут же с большой скоростью опустился. Удар пришелся связанному по колену, раздался сочный хруст, который услышали даже выглядывающие из окон.

Умелый вор дико завопил, забился в путах. Стражник взглянул на меня, побледнел. Я кивнул подбадривающе и указал на другую ногу.

– Сапожнику и одна ни к чему. Кожу и дратву принесут на дом. Инструменты – тоже.

Стражник с облегчением и очень недобро улыбнулся, с силой ударил молотом по другому колену. Раздался сочный хруст, словно переломили молодой початок кукурузы. Вор бился в путах, захлебывался криком, слезами, корчился в агонии.

Я повернул коня.

– Как хорошо себя чувствуешь, когда помогаешь людям! Не правда ли, сэр Куно?

Куно зябко передернул плечами.

– По мне так гуманнее просто повесить.

– Да, – согласился я, – но дело не в этом короле воров. Суть наказания в предотвращении других преступлений. А лучший в стране вор с перебитыми коленями на виду у горожан – хороший пример для других, чтоб жить по закону. Такими добродетельными становятся, когда мимо такого орла ходят!

– И с облегчением вздыхают, – сказал Куно, – что у них ноги пока еще целые.

Я благочестиво перекрестился.

– И все без пролития крови. Как хорошо жить в ладу с совестью и церковными предписаниями!

Он застыл на целую минуту с открытым ртом, потом пролепетал:

– Да… в ладу с совестью… Очень любопытно…

– Готовь юристов, – напомнил я. – Предстоит еще одна война, уже канцелярско-дипломатическая…

Зайчик уловил мое нетерпение и понесся в сторону окраины, где много свободного места под застройки. Мы проехали через улицу, сплошь заставленную с двух сторон лавками с диковинными ювелирными украшениями, настолько разнообразными, что даже у меня, равнодушного к таким вещам, разбежались глаза от удивления: ну и фантазия у людей, вот бы ее на благие дела…

Впереди последние дома, дальше город обрывается, земля утоптана под многочисленные дороги, даже трава вбита в землю, а сады и пашни начинаются за полмили, не ближе. На окраине, где места вдоволь, народ складывает кучу хвороста поверх вязанок дров, а на невысоком грубо сколоченном помосте высится столб, к которому уже привязали человека.

Глава 11

Сердце мое сжалось, совсем недавно вот так же и меня, но здесь другое дело. Капризы имеет право являть только майордом, а вообще сжигание на кострах практикует только наша миролюбивая церковь, чтоб не проливать крови, как и сказано в Священном Писании.

Народ собрался оживленный и довольный, как-никак зрелище, казнь всегда собирает людей больше, чем самые лучшие актеры или певцы, танцоры, музыканты. Еще интереснее, когда рубят головы или четвертуют, тогда палач берет отрубленную голову и поднимает повыше на обозрение орущей от восторга толпе. Еще и ходит по помосту и показывает на все четыре стороны, чтоб все получили удовольствие. Еще интереснее, когда четвертуют, тогда демонстрирует каждую отрубленную конечность.

Я спросил одного очень деловитого и хозяйственного, что все укладывал хворост покрасивее, взбегал на помост и поправлял заботливо изорванную и в темных пятнах рубаху приговоренного:

– За что его?

– За богохульство, ваша светлость, – ответил он приподнято.

– Кто приговорил?

– Отец Ведерий. А отцы Лампадий и Велевий поставили подписи, что согласны.

– Благое дело, – согласился я. – Плесень надо выжигать пламенем нашего праведного гнева.

– Истинные слова, ваша светлость! – воскликнул он радостно.

Я подъехал к помосту вплотную.

– Эй ты! Зачем хулил веру Христа? Чем тебе плоха святая церковь?

Он медленно повернул в мою сторону голову, лицо в кровоподтеках, левый глаз заплыл так, что там одна сплошная опухоль, а губы как вареники.

– Я не хулил… – проговорил он с трудом.

Я нахмурился.

– Хочешь сказать, что трое священников тебя просто так на костер? Потому что ты у кого-то из них козу увел?

Он произнес хрипло:

– Я говорил везде, что наша земля вовсе не на слонах или китах… Это большой шар… а звезды совсем не серебряные гвоздики в хрустальном небосводе…

Внутри меня оборвалось, даже дыхание пресеклось. Я тупо смотрел на этого дурака, ну что за идиот, как такое можно говорить простому народу, для них земля всегда останется плоской! Всегда, при любой степени технического прогресса.

Он скользнул по мне мутным взглядом, голова повисла на грудь. Я повернулся в седле. Народ теперь опасливо смотрел больше на меня, чем на еретика, его время настанет чуть позже, когда подожгут хворост, а таких вот огромных мужчин на огромных конях увидишь не часто. Можно будет побахвалиться, что совсем рядом видели могучего майордома, завоевавшего королевство…

– Где отец Ведерий? – спросил я требовательно.

Мне торопливо указали на спешащего от ближайших домов священника. Маленький, худой, изморенный постами или свалившийся работой, бледный и запыхавшийся, он сам вызывал сочувствие и жалость, но я подавил чувство сострадания и спросил надменно:

– Отец Ведерий?

Он торопливо поклонился.

– К вашим услугам, ваша милость!

Я спросил с укором:

– Что же вы, святой отец, не присутствуете на казни? Святая церковь велит, чтобы вы ловили последнее дыхание осужденного и могли дать ему отпущение грехов, если он возжелает покаяться в смертных грехах!

Он снова поклонился, застенчивый и от кончиков ушей и до пяток стоптанных башмаков виноватый:

– Присутствую, ваша милость! Но не мог оставить тяжелобольных. Мы и лекари, увы, а еще сам принимал роды… куда-то повитухи исчезли.

– Знаю, – сказал я, – работы много. Сейчас через Тоннель идет помощь. Монастыри из Фоссано и Армландии направили несколько сотен священников, миссионеров и монахов. Будет легче. А пока держитесь… Этого за что?

– Хулил Господа, – ответил он строго. – Говорил, что Земля круглая, звезды такие же острова земли, плавающие в волнах эфира, и всему этому миллионы лет, а не восемь тысяч лет от сотворения мира, как сказано в Писании… и что Господь не мог сотворить за семь дней мироздание…

– Дурак, – сказал я. – Это просто дурак, а не хулитель. Он просто не разумеет, что день Господа может быть равен миллионам наших лет. Но похвально, что доискивается тайн мироздания, а не просиживает в таверне, пропивая последние деньги и продавая из дома утварь. Господу угодны такие люди!.. Потому я прошу освободить его от оков и сожжения.

Священник вскрикнул:

– Но… еще двое священников проверили показания и подписали приговор!

Я отмахнулся.

– Такие же заморенные работой, у которых десять дел вместо одного. Подписали, не особенно вникая, в чем обвиняют. Я переговорю с великим инквизитором, да вы и сами можете обратиться к отцу Дитриху. Мы с ним все важнейшие вопросы решаем вместе. Светская и духовная власть идут вместе, так сказать, пусть враги наши видят! Еще и Храм Христа Спасителя построим, чтоб единение церкви и власти было зримо и весомо, как водопровод, построенный еще рабами Рима… И мы с отцом Дитрихом помним слова Господа нашего, что чернила мудреца так же драгоценны для него, как и кровь мученика!..

Я постарался сделать свой голос могучим и гремящим, подпускал в него нотки мстительной обрекаемости, мол, кто осмелится идти против самого Господа, сейчас вот через меня говорит сам Бог, я цитирую его слова дословно! Правда, это сказал Аллах Мухаммаду, но по большому счету какая разница, источник у Корана и Ветхого Завета один.

Народ притих, лица обращены ко мне, везде вижу круглые глаза и морщины на лбах от желания понять, что же я сказал такое, что священники растерялись и разводят руками. Я властным взмахом послал одного из добровольных помощников на помост, но тот мялся и не решался коснуться веревок приговоренного.

Я вытащил меч из ножен и двумя точными ударами разрубил веревки. Осужденный наконец зашевелился, руки задвигались, острые локти впервые высунулись наружу.

Я сказал ему строго:

– Господь дал нам разум и душу, но не научил пользоваться, это должны мы сами. Ты сделал большую ошибку, решив, что мир создан без воли Господа. Это он сотворил и землю, и звезды, и всю вселенную, которая намного больше и объемнее, чем ты думаешь!.. Иди и не греши больше. Твоя дурь не от знания, а как раз от его малости, от детского бунтарства. Когда постигнешь умом больше, узришь во всем волю Творца. Иди!

Он судорожно сбрасывал веревки, на лице отчаянная надежда. Народ разочарованно зашумел.

Я повернулся в седле к растерявшемуся священнику:

– Продолжай работу, отче!.. Ересь и враждебное надо выжигать, ты прав. Просто иногда вместе с врагами попадает и вот такой дурак, сам не понявший, что он должен быть с нами…

Осужденный, сильно хромая и кривясь, сошел по ступенькам. Он смотрел на меня как на чудовищно опасное животное, что, пробегая мимо, нечаянно освободило его из ловушки, однако держался к Зайчику поближе, остальные для него еще страшнее.

– Иди рядом, – бросил я высокомерно.

Мы удалились, оставив разочарованную толпу, я оглянулся и крикнул священнику:

– Чтоб добро не пропадало, сожгите на нем какого-нибудь вора или насильника!

Спасенный шел рядом с конем, все еще хромая и кривясь, каждый шаг дается с трудом, но спешил уйти подальше от опасного места. Я поглядывал на него сверху вниз, волосы спутанные, с темными клочьями слипшихся в невообразимое месиво, одно ухо надорвано, кровавые кровоподтеки на плечах и по всему телу, проглядывающему в широкие прорехи ветхой одежды.

– Все гении, – проговорил я, – отрываются от народа и не понимают реальности… но чтоб настолько?.. В общем, переселю я тебя, братец, в монастырь.

Он охнул.

– Ваша милость, почему в монастырь? Я ж не монах…

– Ваша светлость, – поправил я, – а не какая-то вшивая ее милость. В монастырях не только молятся, но и науку двигают. Научное мышление разрабатывают.

– Это… как?

Я пояснил:

– Если придумал дурацкую шуточку – можно сразу в народ, а если теорию всемирного тяготения – то зачем это простым людям? Чтоб на костер побыстрее? Такое надо рассказывать таким же, как и ты. Даже если не поверят сперва, то возражать будут по-умному, а не сразу палкой по голове… А они сейчас в монастырях, куда простому народу… да и благородному тоже – вход запрещен. Это понял?

Он поглядывал снизу вверх угрюмо, под сдвинутыми бровями вспыхивают в глазах то огоньки надежды, то недоверия, больно у меня рост и плечи, да и держаться я уже научился не просто благородно, а очень благородно.

– Ваша ми… ваша светлость, – спросил он робко, – я в самом деле там смогу говорить, что Земля круглая?

– Сможешь, – заверил я. – А тебе там скажут тоже… что-нить необычное.

Он охнул.

– Это что ж… там психушка?

Я засмеялся.

– Все умники для простого народа – сумасшедшие. Чокнутые. Как профессор, так и чокнутый. Вот грузчиков чокнутых не бывает, зато… ладно, топай вон в собор, там с отцом Дитрихом трудится маленький такой священник по имени Велисарий. Но это он ростом мал, а так гигант! Скажи, что я прислал. Он даст тебе кров и пищу, а главное – доступ к самой большой в стране библиотеке. Правда, она еще не рассортирована.

Он слушал меня зачарованно, даже рот открыл, совсем не похож на человека, открывающего закон всемирного тяготения. Спросил, спохватившись:

– Ваша светлость, а вам за это ничего?

– За что?

– Меня на костер не какой-нибудь деревенский староста… Церковь! А вы меня с костра в монастырь, это ж прямо в самое осиное гнездо.

Я отмахнулся.

– Тебя не церковь, а какой-то попик, слишком замороченный кучей дел, чтобы в каждом разбираться досконально. Кадров не хватает, в королевстве столько навоза, каждый священник и монах работают за десятерых! Вы привыкли жить в дерьме, а мы из-за Хребта пришли чистенькие… Словом, была простительная ошибка, мелкий сбой, на костер отправили невинного или недостаточно винного. В масштабах страны, конечно, пустяк, но для тебя, думаю, не все равно.

Он сказал торопливо:

– Не все равно, ваша светлость, не все равно! Мне еще доказательства собрать надо, да и вообще жить что-то хочется.

– Вот и поживешь, – закончил я веско, – в монастыре. Тебе свою идею только уравнениями доказывать можно, а не так, что, мол, верьте мне, люди!

Он насторожился.

– Что такое уравнения?

– Заеду в монастырь, – пообещал я, – покажу. А так идея у тебя верная, только не тем людям брякаешь. Разве не смеются: а как же там внизу вверх ногами ходят? И почему не падают в небо?

Он охнул.

– В самом деле спрашивали… откуда вы знаете?

Я сказал хладнокровно:

– А всегда так спрашивают. Думаешь, ты первый? Потом еще узнаешь, что звезды – не плавающие в эфире острова с землей, а такие же солнца, как наше, только очень далеко…

Я подмигнул и, не дожидаясь реакции, толкнул Зайчика. Мы стрелой понеслись по улице, а спасенный от костра остался с широко раскрытым ртом и выпученными глазами. Думаю, последней фразой зацепил его так, что теперь сам будет ломиться в монастырь и умолять принять на любых условиях.