Kitabı oku: «Развод. Излечение травмы утраты и предательства»

© 2012 Psychosozial-Verlag, Gießen, www.psychosozial-verlag.de

© Перевод на русский язык ООО Издательство «Питер», 2021

© Издание на русском языке, оформление ООО Издательство «Питер», 2021

© Серия «Психология для профессионалов», 2021

Предисловие

Прошло двадцать лет с тех пор, как я написал свою первую книгу о детях разведенных родителей¹. Основываясь на результатах исследовательского проекта Венского психоаналитического общества имени Зигмунда Фрейда, я описал сознательные и бессознательные переживания детей, начиная с острого конфликта между родителями перед их расставанием и заканчивая сложным периодом жизни после развода в разделенных семьях, а также то, как развод может повлиять на дальнейшее психическое развитие детей. Вторая книга (Figdor, 1997a) была посвящена вопросу о том, какая помощь необходима детям в эти непростые годы, чтобы не утратить хороших перспектив психического развития, а также использовать позитивные возможности расставания родителей. В данной, третьей по счету, книге объединены статьи и доклады, написанные и прочитанные мною на различных научных конференциях и конгрессах за последние несколько лет. В отличие от первых двух книг, она ориентирована, в первую очередь, на профессионалов: психотерапевтов, консультантов, сотрудников органов опеки, социальных педагогов, экспертов, адвокатов, судей, законных представителей либо детских опекунов².

Темы статей и докладов всегда соответствовали пожеланиям того или иного издателя или организатора. По сравнению с тщательно систематизированным теоретическим научным трудом они имеют тот недостаток, что из-за сложности темы расставания (развода) некоторые подробности, теоретические выкладки и аргументы неоднократно повторяются, пусть и с разной степенью детализации и смыслового содержания. С практической точки зрения это, разумеется, недостатком не является, поскольку проблемы, с которыми ежедневно сталкиваются специалисты, зачастую чрезвычайно сложны и могут легко привести к упущению взаимосвязей, несмотря на то что за пределами кабинета или зала суда они являются неотъемлемой частью теоретического знания. Это также избавляет от необходимости читать всю книгу, учитывая, что каждая глава посвящена отдельной теме.

Однако я не отказался от систематизации полностью, а разделил доклады и статьи на четыре основные части. В части I рассматривается вопрос о том, что́ нужно детям, чтобы справиться с кризисом при расставании родителей; часть II посвящена терапии и консультированию; часть III охватывает промежуток между частным консультированием и судом, где происходит работа с конфликтными семьями; и в части IV мы наконец-то переместимся ближе к залу суда. Сноски предназначены для того, чтобы читатель мог, обратившись к другой главе, основательнее разобраться в теме, которая, возможно, лишь вкратце рассмотрена в какой-либо из глав.

Вена, август 2011 года

Гельмут Фигдор

Часть I. Oedipus ex³ – расставание и развод с точки зрения ребенка и его развития

Введение

Пережившие время произведения культуры в значительной степени привлекательны тем, что в них находят свое символическое выражение присущие многим людям паттерны переживаний и проявления психики. Это наиболее актуально в отношении литературных произведений, оперы, так называемых культовых фильмов и (в особенности) сказок и хороших детских книг⁴. Внешне богатство психических символов проявляется в том, что такие произведения можно (и нужно) пересматривать, переслушивать или перечитывать. Наша жизнь изменчива: люди, цели, задачи и потребности приходят и уходят; однако такие произведения в символической и языковой форме отражают то, что нами движет – более или менее неосознанно – по ту сторону повседневности, т. е. за видимой стороной нашей жизни. В этих историях мы можем отдаться подобным проявлениям и пережить символическое удовлетворение, некий катарсис.

Триангулированные объектные отношения⁵

Таким основанным на синтезе искусств художественным феноменом с невероятной силой символизации является древнегреческая мифология и связанная с ней античная трагедия. Неудивительно, что Зигмунд Фрейд позаимствовал основную часть своей психологии бессознательного именно из нее, а конкретнее – из сюжета об Эдипе. В нем находят отражение почти все эмоционально значимые моменты в жизни человека:

♦ соперничество между мужчинами (отцом и сыном);

♦ амбивалентность любви и ненависти (Иокаста и Лай любят своего сына и избавляются от него; они хотят убить его, но все же организуют его спасение; Эдип любит Иокасту и ненавидит ее…);

♦ конфликт между влечением и моралью (любовь матери к сыну, противопоставленная табу на инцест);

♦ проблема идентичности («Кто я? Кто мои родители?»);

♦ напряженность между приемными и биологическими родителями, одновременно являющаяся метафорой напряженности между внешним и внутренним, осознанными и неосознанными отношениями;

♦ и роковая власть бессознательных страстей (оракула) над нашей сознательной жизнью.

Конечно, Фрейд вывел эти особенности психики не из интерпретации сюжета об Эдипе, а из опыта работы со своими пациентами (и самоанализа), благодаря которым ему открылась особая динамика, присущая треугольнику «отец – мать – ребенок», а также ее актуальность на протяжении всей жизни (т. е. Эдип – это не «образец» психоаналитической теории, а лишь метафора: часто их путают).

Но триада «отец – мать – ребенок» является лишь первой (и, кроме того, зависящей от культуры) формой целого ряда треугольников отношений, определяющих социальные рамки эмоциональной жизни человека:

♦ отец – мать – ребенок;

♦ родители – дети – воспитатели/учителя/прочие взрослые;

♦ родители – ребенок – другие дети;

♦ родители – дети/подростки – друзья/партнеры;

♦ муж – жена – родители;

♦ мужчина – женщина – профессия;

♦ мужчина – женщина – соперник (соперница);

♦ мужчина – женщина – ребенок;

♦ родители – ребенок – общество;

♦ индивидуум – семья/группа – внешний враг/посторонний человек.

Если рассматривать эти констелляции отношений исключительно с внешней стороны – например, с точки зрения социальной роли, – то акцент на структуре треугольника может показаться произвольной абстракцией, потому что с таким же успехом можно построить квадраты или пятиугольники. Однако не в случае, когда речь идет о психических репрезентациях, т. е. о внутренних образах этих разветвленных («объектных») отношений: интрапсихически «триангуляция объектных отношений» или, другими словами, треугольник как интериоризованный паттерн отношений, является «структурной» предпосылкой для усвоения индивидуумом – то и дело конфликтной – сложности социальных отношений. Любые удовлетворительные, стимулирующие, т. е. не подавляющие субъекта и допускающие автономию отношения предполагают следующее:

♦ существование диады⁶, обеспечивающей чувство защищенности;

♦ способность поддерживать эмоциональные отношения более чем с одним человеком («объектом») одновременно, даже если субъект в настоящее время имеет отношения только с одним из объектов;

♦ способность переносить (временное) исключение из треугольника, т. е. вместо главного становиться (исключенным) «третьим», не теряя эмоционального контакта с объектами и особенно чувства надежной привязанности к диадическому объекту;

♦ и наконец, следует отметить, что любые объектные отношения, в свою очередь, интегрированы в один или несколько треугольников объектных отношений и получают особое значение через включение соответствующего «третьего», это означает, что в итоге субъект также определяет себя в треугольнике. Например, я определяю себя в триаде «я – ребенок – жена» иначе, чем в триаде «я – семья – начальник». Такое триадное самоопределение является в том числе предпосылкой для умения соответствующим образом вести себя в рамках различных социальных ролей.

Важность триангулированных объектных отношений для психического развития

В нашей культуре первый треугольник объектных отношений построен на расширенной, за счет включения отца, диаде «ребенок – мать». Он облегчает ребенку разрыв ранних «симбиотических отношений» с матерью, восприятие и выражение агрессии, переживание или преодоление страха разлуки и возмездия, выдерживание амбивалентности, различение собственных и чужих эмоций и фантазий, а также конкуренцию; дает защиту от пугающей близости; компенсирует недостатки в отношении к тому или иному объекту; способствует формированию гендерной идентичности; облегчает овладение эмоциями (прежде всего разрушительными) и поддержание баланса между регрессивными и прогрессивными тенденциями; повышает уверенность в себе и шансах на собственное развитие.

Однако речь при этом идет не только о приобретении безопасности и автономии в «эдипальных» отношениях нуклеарной семьи, а о том, что каждый из этих этапов развития также облегчает ребенку завоевание новых объектов – например, воспитателей, учителей, друзей и т. д. Точно так же, как отец в качестве «другого» изначально противопоставлялся объектным отношениям с матерью, это положение «другого», «третьего» теперь занято новыми объектами по отношению к объектным отношениям с родителями⁷.

Нуклеарная семья против новых форм семьи

Триангуляция понималась здесь как интрапсихический процесс. Само собой разумеется, что для нее требуется наличие соответствующих внешних отношений. При отсутствии отца (в семьях с одним родителем) или его потере по причине смерти, расставания или развода процесс внутренней триангуляции также не может иметь место или затрудняется, нарушается или откладывается, что может привести к задержкам развития, трудностям социальной адаптации и патологиям.

Если триаде «мать – отец – ребенок» приписывается столь решающее значение для психического развития, а также с учетом негативных долгосрочных последствий расставания родителей, возникает вопрос о долгосрочных последствиях: означает ли это, что с точки зрения нормального психического развития детей нуклеарная семья (а точнее, ее сохранение) должна считаться бесспорно лучшей в сравнении с расставанием (разводом) или альтернативными формами семьи?

Если бы такой вывод оказался верным, он повлиял бы не только на социальную оценку развода и расставания. Тогда любые усилия специалистов по оказанию помощи детям расстающихся родителей должны были бы сводиться к максимально возможной минимизации ущерба, а пострадавшие дети подвергались бы социальной стигматизации: расставание родителей являлось бы эквивалентом явного психического нарушения.

* * *

В главе 1 рассматривается значение триады для психического развития и освещается сложная функция отца как «третьего» объекта.

В главе 2 поднимается вопрос о том, что означает для детей нарушение внешних рамок треугольных объектных отношений, т. е. триады «мать – отец – ребенок». Среди прочего, в этой главе я пытаюсь показать, что было бы научно-теоретической ошибкой пытаться вывести из значения триады для психического развития безусловное преимущество нуклеарной семьи; но что – при всем уважении к альтернативным формам семьи – также было бы опасно пренебрегать важностью первичной триады.

В главе 3 я в виде тезисов излагаю то, каким должен быть «успешный» развод или расставание родителей, чтобы, несмотря на него, гарантировать детям оптимальные возможности развития. Мои «Восемнадцать рекомендаций и советов» задуманы как своего рода программа для специалистов, чтобы те, с учетом поручений суда, родителей или других лиц, не упускали из виду то, что на самом деле нужно детям, чтобы в достаточной мере справиться с семейным кризисом. Вторая часть этой главы называется «Почему родителям иногда так сложно следовать этим рекомендациям и советам». Ее можно рассматривать как совет специалистам идентифицировать себя не только с пострадавшими детьми (которые чаще всего отсутствуют на консультациях), но и с их родителями. Если такая двойная идентификация не увенчалась успехом, существует опасность, что наши разъяснения о том, что нужно детям, не будут восприняты родителями (подробнее об этом – в части II).

И наконец, в главе 4 рассматривается крайняя форма переживания детьми расставания в случае потери отца и матери.

Глава 1. Значение триады для психического развития, или Зачем детям нужны отцы?

Примечание редактора немецкого издания: 4 октября 2005 года Г. Фигдор был приглашен центром психологического консультирования в Тюбингене для чтения лекций на тему «Отцы в семьях после расставания и развода» на курсах повышения квалификации своих сотрудников. Вечером там же прошла публичная лекция Г. Фигдора на тему «Зачем детям нужны отцы?». Следующий текст представляет собой ее (слегка отредактированный) письменный вариант⁸.

Уважаемые дамы и господа! Уважаемые коллеги!

У меня есть одна проблема. В ней не было бы ничего особенного, проблемы бывают у меня, как и у вас, достаточно часто (к сожалению), но проблема, о которой я говорю, имеет отношение к данной лекции. На первый взгляд у лекции явно интересная тема, иначе вы не собрались бы здесь в таком количестве. Но, вероятно, я не ошибусь в том, что многие из вас пришли сюда не из чисто теоретического интереса, а потому, что – по разным причинам – вы чувствуете: эта тема затрагивает лично вас. В результате я не могу просто рассчитывать на ваш интерес или любопытство, а должен исходить из того, что все сказанное мной сегодня повлияет на вас и с эмоциональной точки зрения: обнадежит или расстроит, доставит удовольствие или сделает несчастными, утвердит в своих взглядах и поведении или даже вызовет невольное сопротивление моим словам. Последнее, т. е. сопротивление, пусть и обладает непосредственным преимуществом в защите вас от неприятных эмоций, но имеет тот недостаток, что определенным образом ставит под сомнение значимость моей лекции: те, кто придерживался такого же мнения, не узнают ничего нового, а другие «закроются» при столкновении с новыми, отличными от привычного взгляда вещами.

Поэтому для начала я хотел бы предложить вам следующее: постарайтесь не задаваться во время лекции вопросом: «Правильно или неправильно я поступал (в прошлом или до сих пор)?». Почему я это предлагаю? Потому, что это вопрос, который, по моему опыту, всегда неизбежно возникает при обсуждении тесно связанных с нашей собственной жизнью тем, таких как сегодняшняя тема отцов, но тем не менее является бессмысленным и ненужным, ибо:

♦ почти все матери и отцы – сознательно – поступают, исходя из лучших побуждений. Поэтому их моральное осуждение или самообвинения чаще всего неуместны! Из каких бы соображений они ни исходили, вероятно, (тогда) не могло быть иначе;

♦ если среди этих решений и поступков имеются осуществленные в педагогических целях, т. е. ради нормального психологического развития⁹, но бывшие скорее ошибочными, то, хотя прошлое изменить нельзя, это не означает, что больше ничего нельзя сделать. В педагогике ничего не бывает слишком поздно: душа ребенка в высшей степени восприимчива, так что негативные влияния или лишения можно компенсировать или восполнить и позже – даже в подростковом возрасте. И если вам понадобится в этом помощь, то сегодня весь день я имел огромное удовольствие работать с сотрудниками местного центра психологического консультирования и познакомился не только с инициативной, но и весьма компетентной командой профессионалов.

Вполне возможно, что кое-что из того, что я собираюсь рассказать, вызовет в вас болезненные чувства, не имеющие ничего общего с вашим собственным материнством или отцовством, однако же связанные с ранами давно прошедшего детства или же – так как сегодня здесь присутствует и много весьма молодых людей – ранами детства, которое, возможно, у кого-то даже еще не закончилось должным образом. Естественно, мне будет очень жаль, если вас посетят такие чувства. Однако одним из важнейших условий успешного родительского воспитания и педагогического мастерства воспитателя является сознательное противостояние не только светлым, но и темным сторонам своего детства. Память – ваш капитал, призванный помочь сопереживать собственным или вверенным вам детям, в то время как вытеснение очень часто приводит к тому, что вы подсознательно, т. е. не замечая этого, повторяете на собственных детях то, от чего сами страдали в детстве.

Одним словом, просто послушайте, не судя о прошлом, не боясь инсайтов или собственных чувств. Лучше используйте мою лекцию для ответа на вопрос: «Стоит ли мне что-то изменить в будущем?» Или, если вы еще не являетесь матерью или отцом: «На что стоит обратить внимание, когда у меня появятся дети?»

Итак, зачем же детям нужны отцы? Данный вопрос можно рассмотреть с двух сторон. Во-первых, зачем вообще детям нужны отцы? То есть нужны ли они им в принципе? И во-вторых, для чего именно детям непременно нужны отцы?

Далее я займусь рассмотрением второго вопроса, ибо если выяснится, что возложенные на отца функции важны для психического развития, то ответ на первый вопрос появится сам собой.

Итак, начнем по порядку. Тот факт, что мы вообще задаемся подобными вопросами и задумываемся о них, связан с двумя великими открытиями Зигмунда Фрейда, а именно: 1) полученный в детстве опыт оказывает решающее влияние на последующее развитие личности (включая психические проблемы и расстройства), и 2) при этом значение имеет не только то, что́ мы осознанно мыслим, чувствуем и помним, – бессознательные процессы также играют важную роль в нашем психическом развитии и образе жизни. Если бы это было не так, ответ был бы очень прост: если кто-то заботится о надлежащем уходе и развитии ребенка, то тому не обязательно нужен отец (а также мать). И если ребенок не думает осознанно о своем отце или даже забыл его, ничего страшного тут нет. Важность детства и бессознательной духовной жизни стали для нас само собой разумеющимся, но сто лет назад это были абсолютно революционные открытия.

Интересно, что на заре психоанализа, т. е. перед Второй мировой войной, при жизни Фрейда, триада «мать – отец – ребенок» находилась в центре внимания теории, в особенности характеризующаяся внутренними конфликтами констелляция взаимоотношений ребенка в возрасте четырех – семи лет, получившая в обиходе название «эдипальная фаза» или «эдипов комплекс». Под влиянием ряда психических, психологических и социальных факторов в эмоциональных отношениях детей в возрасте примерно четырех лет происходит смещение акцентов в зависимости от пола. Мальчики направляют бо́льшую часть нежных и собственнических чувств (как и прежде) на мать, а девочки (отдаляясь от матери) – на отца. Тем самым, принимая во внимание любовные отношения между родителями, в сознании ребенка родитель одного с ним пола становится соперником. Таким образом, объектные отношения между членами семьи одного пола становятся местом сильнейших психических конфликтов, представляющих серьезную опасность для нарциссических потребностей ребенка (желание вырасти) и его потребностей в безопасности: ведь мальчик все равно продолжает любить своего отца, а девочка – мать. При благоприятных обстоятельствах мальчикам наконец-то удается в процессе растущей идентификации с отцом избежать внутреннего конфликта между любовью и ревностью и, следовательно, значительной части эдипальных страхов. Подобным образом девочки разрешают эдипальный конфликт путем идентификации с матерью. На место вопроса «Кого из нас обоих (обеих) мама (папа) любит больше?» приходит вывод мальчика: «Мы оба (папа и я) любим маму, а она любит нас» или девочки: «Мы обе (мама и я) любим папу, а он любит нас». Такая идентификация с эдипальным соперником позволяет детям обеспечить отношения с эдипальным объектом любви – правда, ценой более или менее полного вытеснения сексуальных желаний и фантазий¹⁰, сопровождавших проявления любви эдипального периода. Посредством такой (пост)эдипальной идентификации происходит решающий выбор в развитии сексуальной идентичности девочек и мальчиков, а также интериоризация моральных норм и ценностей (так называемого «суперэго»), т. е. закладывается то, что мы в просторечии именуем совестью.

Примерно с 1940-х годов интерес исследователей сконцентрировался на первом годе жизни человека, что выдвинуло в центр внимания отношения матери и ребенка. Открытия относительно того, что происходит между матерью и ребенком с первого дня жизни¹¹, были настолько обширными и в некоторых случаях сенсационными, что среди обывателей, а также и в профессиональных кругах постепенно распространилось следующее мнение¹²: «Естественно, замечательно, если ребенок растет в полной семье. Однако для его здорового психического развития необходимы прежде всего хорошие отношения между ним и матерью!»

Такая точка зрения не обошлась без социально-политических последствий: право опеки над внебрачными детьми автоматически передавалось матерям; единоличная опека одного из родителей – почти всегда матери – превратилась в стандартную модель судебных решений о праве опеки при разводе родителей, а право на посещения и общение с ребенком интерпретировалось как право отцов, а не педагогическая необходимость, т. е. как право детей. Последствия были впечатляющими: около 40 % детей разведенных родителей абсолютно не контактировали с отцами спустя три года после развода, 75 % (!) не имели с ними регулярных контактов (Napp-Peters, 1985; Proksch, 2002). Последствия не ограничивались только разводом (расставанием). Вторая половина ХХ века ознаменовалась заметным уходом отцов от ответственности за воспитание. Дети и воспитание рассматривались обоими полами как объекты бесспорной компетенции матерей – и именно в то время, когда женщины вели борьбу за свою эмансипацию в обществе, это еще больше увеличило их нагрузку.

Тот факт, что отход отцов от воспитания коренился не только в (традиционном) семейном разделении труда, где отцы несут ответственность за зарабатывание денег, а матери – за домашнее хозяйство и воспитание детей, но также был связан с гендерно-специфическим пониманием ролей, подтверждается среди прочего и тем, что такой «отход от детей» сказался и в профессиональной сфере. Где сегодня учителя-мужчины в начальной школе? Учителя средних школ и гимназий тоже преимущественно женщины. Если мужчины по-прежнему составляют подавляющее большинство врачей, то большинство педиатров – женщины. И, по крайней мере в Австрии, в случае серьезных проблем с ребенком для него ищут психотерапевта мужского пола. На моих лекциях по педагогике присутствуют около 400 студентов, меньше двадцати из которых – мужчины.

Разумеется, за последние пятнадцать-двадцать лет в этом плане многое изменилось. Данные изменения нашли яркое выражение в семейном законодательстве большого количества стран. Распространенная модель единоличной опеки одного родителя уступила место модели совместной опеки: в Германии, спустя пять лет после введения нового закона о правах ребенка, более 70 % разводящихся родителей делят опеку; в разведенных семьях с совместной опекой доля случаев разрыва отношений между детьми и сохраняющими родительские права даже после развода отцами снизилась примерно до сенсационных 15 %¹³. Последние исследования показывают, что все больше отцов чувствуют себя ответственными за более активное участие в жизни и воспитании своих детей, хотя темпы распространения данной тенденции не следует переоценивать.

Эти изменения основаны на значительной переориентации психологических и педагогических исследований. Теория систем (семейная терапия) обратила наше внимание на то, что судьба отношений двоих людей определяется не только фактом встречи их самих, но и системой прочих отношений; занимавшиеся ранними отношениями матери и ребенка психоаналитики признали важную роль отца как «третьего объекта» что в развитии, что в качестве этих отношений; и наконец, мы обязаны исследованиям разводов многочисленными инсайтами в понимании последствий потери отца и тем самым, косвенно, в понимании важности имеющихся у детей отцов¹⁴.

Обобщая результаты недавнего исследования по главному вопросу моей сегодняшней лекции «Зачем детям нужны отцы?», можно сказать, что хорошие отношения отца с ребенком в той же степени не гарантируют нормального психического развития, что и хорошие отношения матери с ребенком. В конце концов, и у выросших в так называемых полных семьях детей есть (и всегда существовали) проблемы с психикой; наконец, Фрейд открыл механизмы возникновения неврозов не у пациентов из разведенных семей. Но одно можно сказать с уверенностью: без хороших отношений с матерью и отцом здоровое психическое развитие немыслимо. Или, другими словами: функционирующие в триаде отношения между матерью, отцом и ребенком – даже если родителям пришлось расстаться – являются пусть и недостаточной, но, по крайней мере, необходимой предпосылкой здорового психического развития ребенка.

Осмелюсь сказать, что в этом вопросе среди всех нынешних специалистов, серьезно занимавшихся изучением «вопроса отца» с научной точки зрения, царит единодушие.

Я постараюсь за имеющееся в моем распоряжении короткое время дать вам хотя бы беглое представление о многочисленных функциях отца, чтобы вы не только более-менее поверили моему утверждению о важности отцов, но и, возможно, смогли прочувствовать кое-что из того, что означает слово «папа» для подрастающей девочки и подрастающего мальчика.

Прежде всего, целесообразно провести различие между двумя типами функций отца:

♦ значимость отца как «третьего объекта», т. е. второго взрослого (другого пола), постепенно расширяющего изначально практически замкнутую диаду (отношения двоих) матери и ребенка до триады (отношения троих). Я называю эту функцию структурной значимостью отца;

♦ значимость отца как (сознательно воспринимаемого) референтного лица ребенка, важность «объектных отношений» с отцом.