«Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева» kitabından alıntılar, sayfa 2
Моя борьба небезуспешна: некоторые полагают, что у меня нет эмоций.
За окном фиолетовые петербургские сумерки – заснеженная крыша, трубы, телевизионные антенны.
. Великое скопище народу и множество всякого барахла. Оно разложено на земле, висит на руках и плечах торгующих. Продают одежду, обувь, разное тряпье, патефоны, посуду, шелковые абажуры, слесарные инструменты, старые радиоприемники и детали к
Идет снег. Прижимаясь лицом к стопам своей музы, я стараюсь не думать о будущем. Его контуры скрыты за пеленой снега. Муза стоит неподвижно. О чем она думает?
Май 1942 года. Краснодар. Я сплю. Мне снится довоенное лето. В чистых новеньких штанишках и в красивой, только что купленной курточке я стою на берегу пруда и сачком ловлю тритонов. Поскользнувшись, я падаю в жидкую грязь, барахтаюсь в ней и не могу подняться. Подбегает мама. – Вставай, вставай скорее. Я просыпаюсь и вижу над собой мамино лицо. – Вставай! – повторяет мама. – Тревога! Быстро надеваю ботинки (спал я одетым) и хватаю «бомбежный» чемоданчик – в нем шерстяные носки, полотенце, кулек
Стремление человека до конца познать себя кощунственно. Человек должен оставаться величайшей тайной вселенной. Он – зеркало, в котором отражается все сущее. Он – узел, к которому сходятся все нити. Он – чаша, наполненная неведомой влагой. Он – кристалл, светящийся загадочным внутренним светом. Человек должен смотреть на себя снизу вверх.
Искусство – это метод плюс мастерство. Возможны три варианта: 1) банальный метод и высокое мастерство – искусство ущербно-традиционное, 2) своеобразный метод, но недостаток мастерства – искусство поверхностно-новаторское, 3) и метод и мастерство безукоризненны – искусство высочайшее. Метод порождает мироощущение и чувство времени. Мастерство может быть следствием природной талантливости или усердия.
Стоят двое, умный и дурак. Умный невысок, сутул, узкоплеч. Клочковатая бороденка, очки, высокий морщинистый лоб, плешь, просвечивающая сквозь редкие волосенки на затылке. За очками прячутся выпуклые близорукие глаза. В них кроется печаль и неверие в будущее. А дурак высок ростом, строен, плечист волосы у него кудрявые, и с его круглого розового лица не сходит самодовольная ухмылка. Его маленькие глазки посверкивают весело и нагловато. Что и говорить – интеллект портит мужчин.
Питаю слабость к старым фотографиям. В них есть нечто сверхъестественное. Фото начала нашего века – вокзал в Новой деревне. Перрон. Поезд пригородной железной дороги с допотопными, какимито куцыми вагончиками. Толпа на перроне. Видимо, люди только что вышли и направляются в город. Солидные господа в котелках, дамы в светлых летних шляпах с широкими полями, студенты в форменных фуражках, мастеровой в помятом картузе, крестьянка (видимо чухонка) в платочке. Идут, молчат, разговаривают, жестикулиру
шали, чтобы все знали, как весело, как хорошо хохочущему. И в автобусе полчаса тому назад кто-то хохотал точно так же, и в электричке час тому назад, и вчера я где-то слышал этот наглый хамский хохот, и в прошлом месяце, и в прошлом году… И будто хохочет один человек, один и тот же жизнерадостный, никогда не унывающий, безумно довольный собой молодой человек – ему всегда от 18 до 25. Временами я начинаю завидовать его бесхитростному животному оптимизму.
