Kitabı oku: «Гвардия принцессы. Трилогия «Материализация легенды». Том 3», sayfa 2
Олег. Клиника. 021. Расширение.
Игла всегда входила в вену каждому из нас, сознание меркло, начиналось погружение, «путешествие»… Но при этом управление этим состоянием было всегда невозможно. И возникал ряд вопросов:
1. Можно ли обойтись без иглы и\или перейти на таблетированное введение препарата, – ну или в виде микстуры?
2. Можно ли вообще обойтись без введения препарата?
3. Как задать заранее или в процессе точку, куда надо попасть?
4. Как вообще попадать в одно и то же место целенаправленно, запланировано?
5. Возможен ли невозврат «оттуда»?
6. Можно ли «там» запереть кого-то и искусственно не давать выйти?
7. Как сделать так, чтобы во время «путешествия» можно было бы влиять на увиденное и предметы, – непосредственно из собственного иллюзорного тела?
8. Как обойтись без капсул как переносчика сознания?
9. Можно ли перенести свое сознание в другое тело, – как свободное, так и не находящееся в «путешествии»?
10. Можно ли быть сразу в двух и более местах?
11. Как оставаться действующим и не «спящим» в своем теле, способным на мысли и действия, и в то же время находиться «там»?
12. Как своевременно начать, продолжить и остановить процесс нахождения «там»?
13. Как и можно ли пронести в новую реальность приборы, средства фиксации, оружие, предметы?
14. Как вынести из новой реальности то, что мне надо в этой реальности?
15. Можно ли составить что-то типа коммуникационного моста с тем, кто «там» находится, связываться, разговаривать, обмениваться информацией?
16. Можно ли придумать, как перенести не сознание, а собственно наши тела в точку перемещения?
17. Можно ли забрать «туда» того, кто не знает об этом, не готов, не хочет там оказаться?
18. Как попасть в новые места, желательно «под заказ» и незнакомые ранее?
19. Как определять координаты прошлого, настоящего и будущего нахождения «там»?
20. Как найти тех, кто тоже пошел «туда» раньше, вместе или после тебя?
21. Как найти тех, кто тоже пошел «туда» не из нашей лаборатории, и мы о них ничего не знаем?
22. Как оставлять там «маячки» для своих людей, для своего и их повторного посещения и пр.?
Вопросов с каждым перемещением становилось всё больше. Объем работ в связи с этим тоже становился всё больше. Лаборатория, виварий, компьютерные комплексы и сотрудники работали всё больше, все интенсивнее. Мощности наращивались, но вопросов меньше не становилось. Две, а потом и три смены уже не удовлетворяли ни меня, ни моих разработчиков. Виварий разросся, там появлялись все новые и новые виды животных, – спасибо, что слонов и китов еще не потребовали!
Становилось всё больше потребностей для экспериментов с людьми. Не могли же мы все эксперименты проводить на себе, – ни времени, ни наших вен не хватит!… Вставал вопрос о том, что нам для экспериментов нужны рекрутеры или волонтеры, – в любом случае добровольцы.
– Лейла, ты прочитала мой список?
– Вопросов или потребностей?
– Оба. Мы уперлись в новое узкое место, и нам однозначно надо нарастить мощности и решить кадровые потребности. Мы уже скоро год знакомы, и продвижение вперед замедлилось. Надо что-то предпринимать.
– Вопрос, конечно, интересный. Какие у тебя предложения?
– Для полноты эксперимента и удобства для всех предлагаю организовать и оборудовать новую базу, значительно большей площади, с большим количеством зданий, желательно имеющей свой порт, ЖД-станцию, посадочную полосу, вертолетную площадку и пр.
– Ну, такие базы, на сколько я знаю, есть по всему миру. Настоящие военные или в прошлом военные. Можно поинтересоваться.
– И нам надо много людей для экспериментов.
– Бомжи и заключенные, как я понимаю, тебя не устроят?
– Нет, но не однозначно. Нужны люди с весьма достаточным интеллектом, чтобы понять, принять и использовать полученную от них информацию, и чтобы потом они смогли описать свои наблюдения и ощущения. Ты же понимаешь о чем я! …Хотя, возможно, бомжи и заключенные на каком-то этапе тоже подойдут. Не стоит терять интеллектуалов для проверки токсичности новых модификаций Z+ и выживаемости после его применения.
– А ты понимаешь, что это будет уже не просто маленькая никому не известная лаборатория в лесу, а целая военно-исследовательская база? Она и на виду, и должна охраняться, маскироваться, обосновываться. Затраты просто лично мне сложно себе представить.
– Затраты не так уж велики. При наличии собственных тренировочных баз наемников, которые у «Тени» есть, – это не проблема. Они же под собственной охраной, обоснованы перед правительствами, прессой и пр. Остается только аккуратно переоборудовать их под наши потребности. Не надо специально что-то строить, – и территорию можно продолжать использовать параллельно исследованиям по своему прямому назначению, т.е. как военные базы. К тому же из числа военных всегда найдутся рекруты и для нас. И бомжей есть, где скрытно содержать…
– Да, конечно, ты же покопался в бухгалтерии «Тени», и теперь знаешь даже географическое расположение их баз. И какую из известных тебе баз ты бы предпочел?
– Оптимальные будут те, что около теплого моря и со своими хорошо развитыми причалами и другими транспортными узлами.
– Морского воздуха захотел для отдыха с русалками?
– А ты не ревнуй. Я сколотил отряд, который пойдет со мной бок о бок в любую дыру. И твоя вакансия открыта у нас всегда, ты же знаешь.
– Ага, легионеры «Золотого Руна»… Пока между собой не передерутся.
– Пока же не передрались. И хватит об этом. Такими базами «Тень» располагает. Кто будет ходатайствовать о переносе работ, ты или я? Кстати, нужны независимые дублирующие исследовательские группы. Для подстраховки в других местах.
– Я буду ходатайствовать как руководитель общего проекта. А дублирующие группы есть, – просто ты об этом не знаешь.
– Это хорошо, что есть, – мысленно я облегченно вздохнул. Хорошо, что проговорилась. Мне бы теперь только найти возможность до них добраться… – Я хочу с ними всеми познакомиться.
– Зачем?
– Для координации исследований. Иначе мы будем еще долго топтаться на одном месте. И мне надо посмотреть результаты работы каждой группы исследователей за прошедший год. Возможно, у них тоже есть какое-то рациональное зерно. Да и с ними поговорить, поработать.
– Не уверена, что это тебе надо. Ты же знаешь, в каком направлении они изначально строили свою работу.
– Знаю, наркотик. Но получили-то ведь они Z! И этот результат был обнаружен и попал на твои глазки почти случайно. И кто знает, сколько еще побочных эффектов они отклонили в своих исследованиях.
– Хорошо, я подумаю и посоветуюсь. Я сама не могу принимать такие решения. Есть еще вопросы?
– Есть. Что ты делаешь сегодня вечером? Поехали в ресторан?
– В тебя давно не стреляли? Или новый красный парик прикупил?
– И не взрывали тоже. Париками запасся. Так как?
– Даже не знаю, что и сказать. Я дам тебе знать. Но ресторан я выберу сама.
– Двумя руками ЗА. Жду сигнала.
Отряд. Личное дело. Александр. 001.
Саше повезло с родителями, – они не только были с ним, когда он рос и мужал, вставал на ноги и пускал корни. Родители были с ним еще долго-долго. Саша построил хороший дом, и родители жили тоже в этом доме. Не так давно старшая дочка, в которой он в ней души не чаял, пошла в школу.
Одноклассники звали его Слива. Почему? Он так и не объяснил этого, – или не хотел объяснять. Слива, – и Слива. Обижался, махал кулаками, – но ничего поделать не мог. Маленького росточка, – последним стоял в ряду на физкультуре, даже после девочек, – что он мог доказать кулаками? Играть в очень модный среди мальчиков в те годы баскетбол его не брали, – смялись даже от одной мысли, что он выйдет на площадку. Вот и сидел всегда на скамейке вдоль стены вместе с Олегом, не принятым в игру тоже, – но из-за его неповоротливости и объема талии. Только Олег и не звал его Сливой, – назвал однажды, обжегся о его взгляд, и больше не звал. Это потом, уже в институте, маленький Слива вырос в высокого и стильного парня, за которым стали увиваться девушки.
Олег правильно рассказывал об их детских увлечениях взрывотехникой и пироманией. Они не могли играть в баскетбол, зато взрывали, сжигали, плавили всё, до чего могли дотянуться. Был и такой случай, о котором стоило рассказать особо:
В седьмом классе, когда началось преподавание химии, в класс была назначена новенькая преподаватель, которая только что пришла из вуза. Непонятно, почему она так себя повела, но она сдружилась в классе с отъявленными двоечниками и хулиганами. Они на ее уроках верховодили всем процессом проведения уроков: ходили по классу, отпускали наглые комментарии в адрес отвечающих, рылись в классном журнале, занимались всем, что хотели. Возможно, ей льстили их пошлые комплименты… А, может быть, дело было в том, что отличники меньше говорили, но больше работали, не привлекая к себе внимание, – а хулиганы выставляли себя напоказ и гордились своей удалью и наглостью.
Отличникам и хорошистам это было не интересно, но они оказались под прессом этих «плохишей» и учителя, которая, словно слепо, следовала их советам: ставила двойки и тройки круглым отличникам, писала в дневники записки родителям. Отличники не понимали, что происходит, и потому потеряли время. Всё для всех всплыло наружу одномоментно, когда были обнародованы итоги первой четверти: тройки и неуды за предмет и поведение вызвали гнев у отличников и хорошистов, их родителей и друзей. За плохие оценки многим, конечно, досталось по мягким частям тела, но сделать уже ничего было нельзя. К директору школы потянулись толпы возмущенных родителей и ходоков, началось расследование «парадокса», – ну не может отличник в одно мгновение беспричинно скатиться в двоечники только по одному предмету. И не один, а всем классом. И при этом «плохиши» резко по тому же одному предмету не могут стать отличниками.
Результатом стало новое поведение учительницы: она резко возлюбила хороших детей и стала плохой для «плохишей». Но никто не учел тот факт, что отличники уже ее люто ненавидели: битые синие задницы и наполовину оторванные опухшие уши долго болели и напоминали им о виновнице их проблем. ТАКОЕ НЕ ПРОЩАЕТСЯ! «Плохиши» тоже возненавидели свою бывшую любимицу за то, что та «переметнулась» на другую сторону баррикад, и стала ставить им заслуженные неуды и ставить их на место, – вольница закончилась. Словом, ее возненавидели сразу все ученики седьмых классов.
И возник заговор. Готовились участники долго, и Саша с другом, в том числе, были в центре подготовки. В результате один вполне обычный рабочий день химички начался с того, что вошедшая в класс учитель была чуть ли не оглушена произошедшим на тряпке у дверей сильным хлопком, – почти взрывом. Соли некоторых соединений безопасны в мокром виде и легко взрываются от малейшего трения или сдавливания в сухом виде. Достаточно было с вечера налить эту адскую смесь на коврик или тряпку у дверей, и учитель будет утром сильно «удивлен».
Потом класс, в котором книгочеи, читавшие и «Республику ШКИД», и мемуары Макаренко, были в числе разработчиков акта запугивания, просто начал гудеть с закрытыми ртами. Подумав, что над ней банально издеваются, учитель совершила следующий свой опрометчивый поступок, – ожидаемый всеми. Она длинной, почти двухметровой, указкой хлопнула по своему столу. Обычно, это звучало как винтовочный выстрел, и всех подбрасывало в тишине, но в этот раз немедленно вызвало еще одну химическую реакцию на другом краю стола: взрыв смеси белого фосфора с бертолетовой солью. Красивый гриб дыма с грохотом рванулся в потолок. От испуга и неожиданности учитель села со всего размаху на свой стул… Лучше бы она этого не делала. К ножкам стула были приклеены капсюли от охотничьих ружей, позаимствованные у отцов-охотников для святого дела. И их количество, – уж поверьте, – для святого дела не пожалели. Непонятно, как ее не выкинуло прямо в класс, на руки учеников, – просто, наверно, помешал привинченный лабораторный стол перед ней.
И это послужило сигналом к тому, что ученики замкнули все электрические запалы, и в тиглях на столах начали гореть, чадить и взрываться вещества с разноцветными дымами. Никто так и не узнал, кто и какие тигли зарядил самодельными шутихами и петардами собственного изготовления, – в то время еще такого добра в продаже не было.
ВСЕМ СТАЛО СТРАШНО! Все полезли прятаться под столы, потому что класс превратился в ревущее от взрывов и дыма поле боя, пространство с мечущимися петардами и фейерверками.
В результате, весь класс, – стены, потолки, мебель и сами участники, – были разукрашены разноцветными красителями. Следствие по этому делу администрацией школы велось долго, но никто не признался ни в чем: ни отличники, ни хулиганы, – и никто из перепуганных, но довольных девчонок тоже не проговорился. Конечно, вечером родители пытались устроить нам выволочку за испорченную школьную форму, за вызов их с работы в школу, но у нас была железная отговорка: «Я не виноват, я не знаю кто!» Наказать целый класс, ушедший дружно и глухо в «несознанку», с риском, что подобное повторится в других седьмых классах, не решились. Химичка из школы исчезла совсем. А к нам в класс пришел преподавать химию прекрасный мужик-еврей, благодаря которому мы все полюбили этот предмет. А когда нас заставили отмывать стены, потолок и мебель от разноцветных пятен, то на помощь добровольно пришли все остальные седьмые классы, – такого не было никогда за всю историю школы. Вместо чувства вины и раскаяния у всех в глазах были улыбки и радость.
Массовых подрывов такого масштаба у Саши и Олега больше не было. Были и мощные, – но единичные, – варианты. Вся школа знала – по секрету – об их склонностях к пиротехнике, но так никто ни родителям, ни учителям не проговорился.
Потом пути-дорожки Саши и Олега разошлись на долгие годы. Каждый старался строить свою жизнь, свои доходы, свои семьи. Каждый шел своим путем. Но когда понадобились точный анализ ситуации и честный надежный напарник, они встретились снова.
Во время рейда Олега по горам именно Саша, – уже не волею судьбы, а по просьбе самого Олега, – прикрывал его на старте и на финише. Когда Саша выезжал на первые «стрелки» с бандитами, вознамерившимися отнять его собственность, то именно в руках Олега были кнопочки – активаторы детонаторов. Когда надо было внести выкуп за их хорошего друга в плену у «черных», то государство отказалось, открестилось от бойца-пограничника, – и два друга вытрясли из нескольких банкиров нужную сумму. Именно Олег дистанционно стер компрометирующие материалы на Сашу в компьютерах одной иностранной разведки и подчистил записи видеокамер. Чаще всего их выход или уход сопровождались яркими «фейерверками», эффектными и надолго запоминающимися.
Всякое еще, кроме названного выше, было в их совместной истории, – узнают об этих приключениях не скоро. А зачем? Они и сами не знали всего друг о друге, – а зачем? Их деятельность, их достижения и победы никто никогда не связывал друг с другом.
В своих походах, – армейских и бандитских, – Саша уже сознательно опять взял себе кличку Слива. И уже не Саша действовал в горах Афганистана, вытаскивая врачей в составе международной миссии из трудного положения, – а Слива. Не Саша участвовал в разгроме новой сильной несговорчивой группировки бандитов, – а Слива расстреливал плывущих озверевших бандитов из рядов других бандитов на бронекатере из пулемета, предварительно взорвав морской транспорт первых. Это Слива, – а не Саша, – приготовил и подложил странную химическую смесь, которая была безобидной и безопасной, пока не высохла на пороге дома главаря другой группировки, и которая разнесла на кусочки этого главаря, когда он наступил на тряпку около порога дома, выйдя из дома покурить. Не Саня, а Слива закупал разные товары для бандитского картеля, а потом честно получал деньги за их доставку и от получателей, и от поставщиков.
Ходят упорные слухи, что у Сливы есть любые концы у любых торговцев, которые хоть чем-то торгуют: мороженым, лесом, титаном, оружием, авиалайнерами, туристическими услугами, наркотиками, людьми, хлебом, сигаретами, животными… Если ты обратился к Сливе, – то у тебя всё будет, что ты хочешь и за что можешь заплатить. А не заплатить, – опасно для жизни. И для всего твоего бизнеса. Это тоже все знали.
Саша стал вхож в криминальные торговые круги разных стран.
Олег стал широко известен под разными никами в узких кругах малоизвестных хакеров и антихакеров. Чаще, почему-то, криминальными.
Они опять на какое-то время перестали соприкасаться в жизни, но когда Саид вдруг сказал: «Стреляли!», – Абдула из ниоткуда вновь скрытно приблизился к ближайшему бархану.
Олег. Пустыня. 001.
По далеким барханам дорога лежит,
Далеко позади его дом.
Огрызаясь, один по пустыне бежит.
Нервы сжаты в железный ком.
Бежал… Сижу… Прямо на песке… Горячее солнце светит в затылок, спину, нагревает одежду, как доменная печь. Вы когда-то бывали на сталеплавильном заводе? Там люди ходят в толстой брезентовой одежде. Потому что жар от печи такой сильный, что остальные одежды и ткани он просто сжигает, сплавляет, скручивает от жара. Свободная брезентовая одежда, – штаны, куртки, плащи, перчатки, – хоть как-то отгораживают от этого нестерпимого жара, – просто как ограда. Они сами разогреваются до такой степени, что обжигают кожу, если долго стоять недалеко от печи, от путей стекания жидкого металла.
Так и сейчас, здесь, в пустыне, разогревается одежда. Солнце палит нещадно, и потому одежда просто пересушена и раскалена. Пока она не прикасается к коже, – еще терпимо, хотя и жарко. Но когда она начинается прикасаться, – и тем более прилегать, – к коже, то это всё равно, что положить конечность или спину на раскаленную плиту. Штанины, касающиеся голеней, кажутся обжигающими раскаленными трубами, в которые инквизитор поместил ваши ноги. Широкие рукава как будто помещены внутрь гигантского трубопровода, перекачивающего лаву или жидкий металл прямо между тканью рукава и вашим телом, вашей кожей. Кажется, что солнце, светящее в спину, просто прожигает кожу и мышцы спины насквозь до самого позвоночника, ребер, – до самого сердца. Ногти помутнели, пожелтели, как будто покорежились, потрескались… Стали сухими и ломкими.
И создается ощущение, что все твои внутренности сначала кипели и возмущались этим действиям, а потом просто высохли и лежат себе, догорая, внутри своих полостей, сами по себе испуская сухое тепло и потрескивания догорающих угольков. Сама кожа стала как пергамент, пересохший, потрескавшийся на губах, на руках, на ступнях. Кожа, немилосердно зудевшая в первые дни, теперь просто стянулась, как натянутый резиновый гидрокостюм на много размеров меньше, чем тебе надо было одеть, – сдавливая лицо, руки, туловище…
Лапы стерты. Сухая слюна во рту:
Ни воды нет, ни деревца,
Ни арыков нет, ни селений вокруг,
Ни знакомого нет лица!
Во рту – просто высохшая слизистая, от краешек губ до самого горла, глотки, начала трахеи. Делаю рефлекторные попытки «выдоить» из слюнных желез и проглотить хоть капельку слюны, но язык с шуршанием проходит по высушенным деснам, нёбу, зубам… Там, где должны быть по физиологии влажные слизистые поверхности, – везде во рту почти мумифицированные полопавшиеся сухие бархатистые, порой висящие, лохмотьями ткани… Эти лохмотья когда-то различали сладкое и горькое, соленое и кислое, – и теперь только шуршат во рту, который сам собой не понимает, что с ним происходит, и пытается снова и снова «доить» слюнные железы…
Волосы выгорели, как будто испепелились от жара солнца, обесцветились или поседели, – уж и не знаю. Стали тонкими, ломкими, пересохшими, шуршащими. Их стало мало на голове, они практически перестали расти на щеках и подбородке, на шее остались отдельные разрозненные клочья. Они уже не колют руки, когда я к ним прикасаюсь, глажу, – они просто шуршат, заглушая в этот момент звуки вокруг меня…
А звуков-то почти и нет. Хотя нет, – есть звуки у меня в голове. Тяжелые громкие: «Бум! БУМ! Буумм..» Как набат, в моих ушах часто стучит мое сердце. В ушах, в голове, где-то глубоко внутри меня самого. Гонит сгустившуюся, как сгущенное молоко, как густой мед или патоку мою кровь. По жилам, полупустым жилам. По сосудам, в которых уже почти нет ни воды, ни лимфы, ни крови. Гонит медленно, неотвратимо подгоняя меня в поисках влаги, любой жидкости, любой воды. Если ее и нельзя пить, то ее можно хотя бы намазать на одежду и тем самым дать небольшой отдых потовым железам, не так давно испарявшим влагу с моего тела, а теперь тоже работающим вхолостую за отсутствием этой влаги.
Поражает то, что, не смотря на такую сушь, глаза продолжают видеть. Ведь от такого безводного состояния роговица и хрусталик давно должны были помутнеть, высохнуть, потрескаться, – тем самым довершить разрушение организма и довести меня до полной беспомощности. Лежать тогда и просто выть охрипшим горлом, пытаясь выдавить из высохших слезных желез хоть какой-то влаги для глаз, для зрения, для дальнейшего пути.
Слезу уже давно забила пыль.
В груди шершавый шелест каждый вдох.
На завтрак горькая трава полынь,
А вместо ужина – храни вас Бог!
Но глаза видят, хотя и мутно. И хорошо, что могут видеть. Видеть этот песок, этот путь по барханам, это яркое солнце. СОЛНЦЕ… Источник жизни на Земле, – и источник моей погибели в скором времени. Словно дуга электросварки светит в лицо, – светит, просто выжигая всё вокруг не хуже такой электросварки. Многократно облезшие нос, щеки, скулы обтянуты просто потрескавшимися в лохмотьях остатками пересушенной кожи. Сухими и горячими на ощупь… Наверно, горячими, – потому что кожа ладоней, которыми я прикасаюсь к лицу, уже ничего не чувствует, а только шуршит: сухая кожа по сухой коже.
Попытки спрятать лицо под поля армейской панамы ничего не дают. Солнце продолжает светить в лицо отраженным от песка светом, точно так же ослепляющим своим сиянием, испепеляющим своим жаром. Чуть менее испепеляющим и ослепляющим, – но таким же нестерпимым. Идея завязать лицо тряпками от иссушающего и выжигающего солнца хороша сама по себе, но сильно затрудняет дыхание раскалённым сухим воздухом, разреженным, очень бедным кислородом. Или мне кажется, что кислорода так мало из-за высушенных легких и сгустившейся крови в сосудах. Горячий воздух поднимается вверх, как струи от костра, меняющие прозрачность и преломление света – привычных свойств воздуха.
Лишь колючки вокруг да сухая трава,
Море пыли и море песка.
В след повернута ящерицы голова,
Да преследует молча тоска.
В голове – словно пыльный туман, сухое марево… Головокружение, слабость, легкая дрожь во всех мышцах. Нет, когда я поднимаю и подношу руку к глазам, то дрожи в руке нет, но ощущение внутренней дрожи продолжается уже непрерывно. Головокружение преследует постоянно, – стоя, сидя, лежа. Но особенно усиливается, когда я поднимаюсь, сажусь из положения лежа, встаю на ноги. Вот тогда есть реальная возможность упасть вновь на землю, потому что головокружение доходит до того, что просто темнеет в глазах и теряется сознание. Недостаточно просто усилия воли, – воля есть, усилие есть, а влаги внутри для их реализации нет. На фоне слабости во всех внутренне дрожащих мышцах мозг просто приостанавливает свою деятельность и «экран гаснет». После этого не наступает ни «перезагрузка», ни «отключение», – просто немое молчание, пустое бездействие, просто остановка. Приходится преодолевать это состояние медленным подъемом из положения лежа в положение сидя. ОЧЕНЬ МЕДЛЕННО! И еще медленнее подниматься на корточки, или на колени, долго сидеть в такой позе, пока восстановится «картинка» перед глазами. Потом еще и еще медленнее выпрямлять ноги, поясницу, спину, грудную клетку, – добиваясь «прямохождения». Конечно, приматы делали это тысячелетиями, – добивались прямохождения, – а у меня на это уходят, может быть, только десятки минут, – но если я поспешу на любом этапе, то опять окажусь без сознания на земле. И опять придется всё начинать сначала. Теряя время и остатки влаги внутри.
Ощущение такое, что изображение передо мной подрагивает, как на экране телевизора с нарушенной кадровой и построчной разверткой. Тошнота была и раньше приступами, а теперь просто не проходит. Рвать желудку нечем, – влаги и содержимого нет ни в нем, ни вообще в организме. Потому рвота в принципе невозможна. Нечем. Просто нечем, – и всё тут.
Просто в сосудах почти не осталось влаги, а потому и крови, которая уже почти не переносит кислород и питание ко всем органам. И страдает больше всего чувствительный к таким состояниям мозг. Не меньше страдают и другие органы. Почки я уже забыл, когда работали и выдавали мочу. Для этой выделительной функции нет ни воды, ни энергии. Думаю, что желудочный сок давно высох, а желчь засохла и потрескалась в желчном пузыре.
Высыхает пот у сведенных скул, -
Марафону длинному виден конец:
Показался на горизонте аул,
И жара спадает. Спасибо, Творец!
Конец? Типа, смерть, да? Нет, дудки! И короткие дудки, и длинные дудки! Я сижу прямо на песке и пересыпаю из руки в руку песок, пытаясь понять, смогу ли я ловить струю песка, скоординировав для этого работу сразу двух рук одновременно. Песок сначала сыпется больше на землю, его струя промахивается и не попадает из ладони в ладонь. Но от этого зависит, смогу ли я встать на ноги и продолжить путь. Оставаться под палящим солнцем без движения просто нельзя. Это будет смерть. Это переход из полусухого состояния в полностью высохший обтянутый пергаментной кожей скелет, которые я встречал по пути сюда. Это высохшие руки, сжимающие оружие, и ноги, выпадающие из сапог, т.к. ноги уменьшились при полном высыхании в своих размерах. Это заметенные песком открытые мутные глаза, смотрящие уже не на горизонт, а внутрь себя. Это остановившееся навсегда дыхание, замершее сердце, это так и не появившаяся слеза узнавания бывшего однополчанина, так и не добравшегося до спасительной базы вчера или год назад. В пустыне в такой жаре и сухости, высохшие трупы не разлагаются, и потому трудно определить сроки их нахождения тут. Неделю, месяц, год назад… Конечно, если их найдут местные хищники, то они ускорят эти все процессы своими зубами. Но до этого времени только выгоревшие гимнастерки, пересохшая кожа сапог, да потрескавшийся и облупившийся от жары приклад «калаша» будут говорить, что этот человек… Эти люди… Это воинское подразделение…
Песок пересыпается, уже легче попадая в другую ладонь. А это значит, что я смог выждать достаточно времени от подъема из положения лежа в положение сидя, и что мне пора предпринимать следующую попытку: постараться переместиться из положения сидя в положение «на карачках». С последующим таким же медленным разгибанием до положения стоя… Я всё равно дойду до базы!… Я Дойду… Я Обязательно Дойду…
Он выпьет водки. Вымоет глаза.
На лапы стертые наложит чистый бинт.
И будет слушать молча голоса
На языке, что слышать он отвык.
