Kitabı oku: «Русский Моцартеум»
© Г. А. Смолин, 2019
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2019
Посвящается памяти барона Эдуарда фон Фальц-Фейна (1912–2018), мецената и последнего русского аристократа.
Он благословил проект «Русский Моцартеум» перед своим трагическим уходом.
В Петербурге в домовой церкви Воронцовского дворца отслужили панихиду по барону Фальц-Фейну, погибшему в пожаре.
Книга первая
Берлинский цугцванг
Выражаю большую признательность директору частного Института экологии культуры тропиков известного археолога Джефри Уилкерзона (Веракрус), талантливому кубинскому художнику Омару Годинесу (Гаванна), ведущему секретарю посольства Никарагуа в Москве Альбе Торрес. Фото-мастеру международного класса Валерию Масленникову.
I. Вместо увертюры
Серия книг автора (Геннадия Смолина), собранных в единое целое под общей обложкой «Русский Моцартеум», посвящена одной из самых таинственных страниц истории мировой культуры – причинах болезни и скоропалительной смерти Бога музыки Вольфганга Амадея Моцарта. Мистико-эзотерическое расследование этого скандала века в области культуры, выстроенного на документах, фактах и современных изысканиях, где дни нынешние тесно связаны с днями минувшими, апеллирует к святая святых человека, заставляя его задуматься над главными вопросами бытия. Нонконформизм и свобода духа вместо приспособленчества и подчинения воле сильного, добро и любовь вместо зла и ненависти, бескорыстие и доброжелательность вместо стяжательства и зависти.
В историко-публицистическом расследовании, которое проводит герой книжного сериала Рудольф Смирнов, описываются события, происходившие уже в объединенной Германии (начиная с 1989 года – падения «Берлинской стены».
Сюжет книжного сериала динамично разворачивается по обе стороны Атлантики – в пределах трех европейских государств: России (Москва), Германии (Берлин, Бонн, Мюнхен) и Франции (Париж), а также в США (Квинс, Форт-Лодердейл) и Мексике (Веракрус, Эль-Питаль).
В книге действуют реальные исторические персонажи, но гриф секретности, которым помечены еще некоторые служебные страницы архивов российских спецслужб, проливающих свет на предлагаемые в детективе события, довлеет над теми или иными страницами книги.
Тут и ведущий генерал Штази Маркус Вольф, имя которого было овеяно легендами ещё при его жизни, и высокопоставленный представитель ЦРУ Джонни, в настоящее время предприниматель, пытавшийся склонить экс-руководителя Штази к эмиграции в США. Причём, развитие сюжета начинается с кульминации: правительственный агент Рудольф Смирнов, выехав в Бонн на встречу с партнерами по разведке, обнаруживает двойное убийство наших друзей – известной в ФРГ политической пары: руководителя «зелёных» ФРГ Петры Келли и генерала Бундесвера Герда Бастиана. Они успешно работали на СССР и вдруг были обнаружены мёртвыми в особняке под Бонном, в Танненбуше. Коллективный суицид или замаскированное убийство?…
И наконец, археологические находки в Мезоамерике (Эль-Питаль, Мексика), найденные директором частного Института экологии культуры тропиков известным археологом Джефри Уилкерзоном (Веракрус) и связанных с сенсационным открытием города – самого древнего в Америке из известных племён ацтеков, майя – ольмеков.
Все представленные в «двухкнижии» перипетии, – своеобразный «след» Бога музыки Вольфганга Моцарта, его урок, преподанный нам своей жизнью и смертью, что как лакмусовая бумажка все прошедшие годы отделяло «своих» от «чужих». И такой расклад, не связанный ни с национальными особенностями, страной проживания, религией, языком, имущественным цензом человека, пребудет всегда. Причём, главное – взять ответственность за свою жизнь на себя и поступать так, на что способен любой из нас, а это в свою очередь предопределено каждому свыше. Это диктует нам не только вечная музыка Вольфганга Амадея (возлюбленного Богом) Моцарта, но излучающий путеводный свет пример его жизни и даже смерти.
Автор построил сериал как социально-психологический детектив, В большей части книги, где приводятся малоизвестные и заново осмысленные старые данные, относящиеся к последним месяцам жизни композитора, а также подвергаются анализу действия его реального окружения, стиль строгий и взвешенный. Скрупулезное исследование этих более двух веков сознательно искажаемых действий и мотивов окружения делают честь автору книги, а также его добровольным помощникам в России, Германии и Австрии. Выводы и доказательства, представленные в оригинальном опусе автора так существенны, имеют такие далеко идущие последствия, что я позволю себе дать не только краткий их пересказ, но по ходу дела и свои комментарии к ним.
В книге собраны все документы, касающиеся последней болезни и смерти Моцарта. В первую очередь – показания его семейного врача доктора Николауса Франца Клоссета, которые представлены в виде записок разных лет, так как архив и дневниковые записи, которые он вёл, наблюдая Моцарта в последний год его жизни, не исчезли бесследно. Чудом сохранились лишь несколько листков бумаги, исписанных его почерком. Так вот, по утверждению доктора Клоссета «история болезни» Моцарта вплоть до лета 1791 года была пуста, о чем свидетельствует и его сверхнасыщенная творческая, личная и интимная жизнь. Получившая хождение после смерти композитора легенда о якобы «чистой, спокойной уремии», свойственной ему, должна быть отвергнута уже потому, что он до последних часов находился в полном сознании и сохранял гигантскую работоспособность. За три предсмертных месяца им создано две оперы, две кантаты и концерт для кларнета, не говоря уж о том, что он ездил в Прагу для управления праздничным представлением «Дон Жуана» и премьерой оперы «Милосердие Тита», дирижировал первым спектаклем «Волшебной флейты» в «Виденертеатре» Шиканедера и своим последним сочинением – «Небольшой масонской кантатой на основании храма» (за две недели до смерти! – 18.11.1791 г.). И это больной хронической уремией?! Ведь известно, что они неделями, даже месяцами не способны к работе, а последние дни проводят в бессознательном состоянии. Если и говорить о болезни почек у Моцарта, то острая почечная недостаточность на базе токсико-инфекционного заболевания, что в эпикризе о смерти предлагал написать консультирующий Клоссета доктор Саллаба, главный врач центральной венской больницы, гораздо ближе к истине – «острому токсическому некрозу». И тут, по словам Клоссета, приведённым автором, «меня на минутку попросил уединиться герр Готфрид Ван Свитен. – Каков Ваш вердикт, доктор Клоссет? – Да как Вам сказать, герр барон… Мы с доктором Саллабой расходимся в диагнозе… – Есть мнение, что это острая просовидная лихорадка, – болезнь, всегда сопровождающаяся характерными изменениями кожи, – вдруг резко заявил Ван Свитен. – У вас все эти симптомы налицо. И потому никаких вскрытий тела не производить, эпикризов не писать!» Этим дали понять, что для истории и общественности речь должна идти о заразном заболевании – все указывало на быстрое разложение тела. Такой диагноз во многом развязывал руки, позволяя пренебречь даже сложившимся правилом, по которому погребение усопшего может совершаться «не ранее 48 часов».
Моцарт потерял сознание только за два часа до смерти, наступившей 5 декабря 1791 года около 00 часов 50-ти минут. А в три часа пополудни 6 декабря у входа в Крестовую капеллу собора Св. Стефана, где маэстро был главным органистом, уже шло отпевание его тела. Проводить его в последний путь собрались немногие: доктор Клоссет, Ван Свитен, Сальери, Зюсмайр, органист Альбрехтсбергер, благодарный почившему за протекцию в закреплении за ним места главного органиста собора. И никого из родных и семейства Вебер – ни тёщи, ни вдовы, ни её сестер. Единственной женщиной, пришедшей проститься, была его ученица, жена друга по масонской ложе, Мария Магдалена Хофдемель, прекрасная и в горе утраты (ей мы и обязаны сохранению пряди волос Моцарта, данной ей графом Деймом-Мюллером!). Барон Ван Свитен, оплативший похороны Моцарта по третьему разряду, сообщил собравшимся, что согласно декрету Кайзера Леопольда II от 17.07.1790 г. для воспрепятствования возможному распространению инфекции оставить тело маэстро в специально отведенном месте капеллы до наступления темноты. Сопровождать тело на кладбище Св. Марка запрещено. Погребение совершится в отсутствие каких-либо людей, кроме могильщиков. Такой предстаёт скорбная картина проводов в последний путь величайшего из музыкантов мира Вольфганга Амадея Моцарта. При этом автор замечает, что диагноза «острая просовидная лихорадка» не встречалось ни до, ни после смерти Моцарта.
Страшная кончина того, чье имя было известно многим, усугубленная посмертным вздуванием тела и его быстрым разложением, вызвавшая необходимость спрятать его так, чтобы никто никогда не смог найти и следа его останков, и потому совершенная без свидетелей, породила массу толков. «Предполагают даже, что он отравлен» – вот лейтмотив тогдашних разговоров и писем венцев. Моцарту отказано в элементарном: ни горсти земли не упало на его гроб из рук близких, ни вдовы, ни друзей, ни братьев масонов не было при его погребении, и все это ради того, чтобы заговор против его жизни полностью удался. Пришлось смириться даже с тем, что все это не могло не вызвать нежелательных разговоров среди разных слоев жителей не только Австро-Венгрии, но всей Европы. Главное сделано – Моцарта нет, и он уже не сможет никого смущать своим свободомыслием и поисками справедливости. Неизвестна могила Моцарта, да и трудно сказать – существует ли она вообще. Гроб с телом Моцарта был после отпевания внесен служителями внутрь Крестовой капеллы, а когда он был оттуда вынесен и куда под покровом темноты отбыл, – сия тайна велика есть. Те, кто сумел проделать все это, заинтересованы в сохранении этой тайны на все времена, а силы эти – ох как значительны!
Заговор сильных мира сего, увидевших в Моцарте с его ярким гением, чувством собственного достоинства и нонконформизмом угрозу вечной своей власти, впрочем, как потом в Пушкине и Лермонтове, тоже обреченных на раннюю насильственную смерть, без статистов свершиться не мог. А их, готовых ради сиюминутных привилегий безоговорочно исполнять все приказы, во все времена предостаточно. В книге эти статисты, сыгравшие разную роль в гибели Моцарта, и обрисованы по-разному. Вот – один из самых близко стоящих к маэстро в последние месяцы людей, его ученик и почти что прислужник – Франц Ксавер Зюсмайр. Да-да, тот самый, который завершил его Реквием и по его подсказке написал некоторые, не слишком значимые фрагменты «Милосердия Тита», так как сам Моцарт просто не успевал все сделать в спешно заказанной ему Леопольдом II для коронации в Праге опере. Но ведь Зюсмайр, попросившийся к Моцарту в ученики, прежде был учеником Сальери, все время сохранял к нему добрые чувства и хорошие отношения, а в 1794 году по протекции Сальери был определен капельмейстером Венского оперного театра! Маэстро Сальери даже не требовалось самому подсыпать в чашу Моцарта яд. В последние месяцы был к моцартовскому семейству этот «свинмайр» был так близок, что часто, когда сам композитор был занят (а занят он был постоянно), тот сопровождал на воды в Баден жену Моцарта Констанцию, которая и стала, как считали тогда многие венцы, его любовницей и даже родила от него сына – Франца Ксавера Моцарта.
Плохо, однако, кончают свои дни апологеты и статисты зла. В 1803 году 37-летний Зюсмайр скончался при симптомах, похожих на симптомы Моцарта и был похоронен в общей(!) могиле. Кстати сказать, 1803 год был критичен и для властных недругов Моцарта: в этот год приказали долго жить Зальцбургский архиепископ Иеронимус Коллоредо и Венский архиепископ Кристофоро Мигацци. Сальери умер в психиатрической лечебнице.
Те, кто были убеждены, что, скрыв тело Моцарта, они тем самым сделали невозможными доказательства насильственной смерти, оказались посрамлены. Пришла пора сказать, что утверждение – Вольфганг Амадей Моцарт отравлен сулемой – HgCl2, доказано. Ещё в 1958 году три немецких врача Иоханнес Дальхов, Дитер Кернер и Гунтер Дуда на основе симптомов болезни Моцарта, главными из которых были депрессия, бледность, обмороки, общий отек, лихорадка, дурной запах, специфический привкус и при этом ясное сознание и способность владеть пером, выдвинули и обосновали версию отравления Моцарта ртутью, которая в первую очередь вызывает нефроз почек. Это удалось установить в результате проведения нейтронноактивационного анализа волос Моцарта, вскоре после смерти сбритых под корень императорским и королевским камергером графом Деймом-Мюллером тогда, когда он делал гипсовый слепок его лица, с которого впоследствии отлил бронзовую посмертную маску.
Нейтронно-активационный анализ волосков из пряди Моцарта был проведен в Государственном научном центре (ГНЦ), и результаты были опубликованы в «Бюллетене по атомной энергии» за август 2007 года.
Ртуть, попадая в организм человека, оседает и в его волосах, а точность метода такова, что проведение исследования возможно даже на одном волоске. Известно, что волосы растут с постоянной скоростью, примерно 0, 35 мм. в день, т. е. за 6 месяцев они вырастают до 9-10 см. Моцарт очень дорожил своими волосами и заботливо за ними ухаживал, так что волоски из пряди, сбритой графом Деймом-Мюллером, были от 9 до 15 см. Методика эксперимента такова. Волосок, запаянный в кварцевую ампулу, бомбардировался в активной зоне реактора для активизации исследуемого вещества (Hg). Далее пронумерованные, начиная от корня, сегменты этого волоска длиной по 5 мм., вновь загруженные в кварцевые ампулы, помещались в ядерный реактор на предмет облучения их нейтронами, после чего измерялась их вторичная эмиссия.
Результаты, полученные для более длинного волоска, где по оси абсцисс отложена его длина, а по оси ординат – содержание ртути в граммах на тонну веса, показали, что в день смерти (0 – по оси абсцисс) концентрация ртути у Моцарта составляла 75 г.! на тонну веса, в то время как среднее содержание ртути в живом организме – 5 мг. на тонну веса (более, чем тысячекратное превышение!). Кроме того, видно, что за последние 6 месяцев Моцарта травили сулемой сериями, перемежаемыми относительным покоем. Первая – с 15.06 по 15.07.1791 г., далее 15.08–07.09.1791 г., 15.11–20.11.1791 г. и, наконец, последняя 28.11-4.12.1791 г. Если сопоставить эти даты с тем, как разные источники описывали состояние Моцарта в последние 6 месяцев, то поражаешься, как через промежуток в два века можно точно проследить всю картину преступления день за днем. Вот так в XXI веке русская наука подтвердила то, о чем в веке XIX во всеуслышание сказал Пушкин. Как говорили древние римляне – Quod erat demonstrandum!(Что и требовалось доказать!). Замечу, что авторами работы, представившей научное доказательство отравления Моцарта, являются к. х. н. Николай Захаров и автор данного опуса (писатель Геннадий Смолин), ранее – физик-атомщик.
Итак, тайное и на сей раз стало явным. Но доколе же мы будем терпеть это тайное, да и явное зло тоже? Ведь страшно не только убийство гения. Страшна посмертная диффамация его имени. «Гуляка праздный» – это еще самое мягкое из того, что до сих пор слышишь и смотришь о Моцарте.
Слушая музыку Моцарта и отмечая ее гармонию и красоту, часто не хотят замечать ее глубины, свободы и света. К постижению его музыки идешь всю жизнь, а ведь ему было только 35, когда его убили. И кроме «покоя и воли», ему всего-то и было надобно – любви окружающих. Так давайте хотя бы на будущее не забывать, что «когда хронопы поют свои любимые песни, они приходят в такое возбуждение, что частенько попадают под грузовики и велосипеды, вываливаются из окон и теряют не только то, что у них в карманах, но и счет дням». И потому стараться еще при жизни окружать их теплом и заботой.
II. Прелюдия в «Берлинер Ансамбль»
Я даже согласна быть пешкой, только бы меня взяли в игру
Л. Кэррол, «Алиса в Зазеркалье»
Назавтра мне предстояло вылететь утром из аэропорта Шёнефельд рейсом «Люфтганзы» до Москвы – я возвращался из загранкомандировки домой, скажем так, на время очередного отпуска. И, как всякий русский интеллигентный человек, решил сделать для себя небольшую «культурную программу». Под занавес. Мне хотелось увезти с собой из объединенной Германии приятное воспоминание. И я пошел в театр Бертольда Брехта на спектакль «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть». Как писали газеты, знаменитый столичный театр «BerlinerEnsemble» на Бертольд-Брехт-Платц № 1 стал другим – новым, экспериментаторским, средоточием молодости, дерзости, высокого полета. Например, корреспондент «Ди Цайт» в своей статье утверждал, что спектакль режиссера Хайнера Мюллера «Карьера Артуро Уи» – это окончательное подведение итогов XX века, а журналистка из «Берлинер Цайтунг» утверждала, что роль актера, обучающего Артуро Уи правилам поведения на публике, – в исполнении актрисы Марианны Хоппе, бывшей звезды Третьего рейха, близко знавшей фюрера, а главное – тема ее «мастер-класса», преподанного Артуро Уи, обрела какое-то иное, гротескно-историческое и страшноватое предзнаменование.
Кто-то вошел в ложу и задержался позади меня. Я даже не пошевелился. Человек сел в кресло и искоса посмотрел на меня. Свет со сцены слабо освещал его лицо.
– Тулé, – неожиданно назвал он ключевое слово (с ударением на последний слог) и добавил: – Извините, что помешал вам…
– Не имеет значения, – ответил я. – Через минуту антракт.
– Разрешите мне присесть рядом, герр Риттер, – мягко произнес он в самое ухо. – Меня зовут Виктор.
Я не двинулся с места.
– По-видимому, вы обознались. Я заказал ложу номер семь для себя. Ваша, наверное, номер один. Иногда путают эти цифры.
– Я пришел сюда потому, что здесь удобно побеседовать. Разрешите приступить к делу. Я пришел никем не замеченный, и, если вы согласитесь отодвинуть ваше кресло назад, нас никто не увидит при таком освещении, – тихо произнес Виктор.
– Вы, наверное, ошиблись. Мне придется позвать администратора, – ответил я.
– Ваше поведение понятно, и вы можете апеллировать хоть к самому Бертольду Брехту, – сказал он.
В нашем диалоге прозвучал весь набор требуемого пароля, и я придвинул свое кресло к нему.
– Слушаю вас внимательно…
«Туле» было ключевым словом пароля, произносимым при вступлении в контакт с нашим агентом. Далее шел обмен фразами, в которых для пароля должны были встречаться слова: «Туле», «разрешите», «позвать» и «апеллировать».
Когда в ответ на «позвать» прозвучало последнее слово «апеллировать», то, согласно нашим правилам, я должен был подчиниться и выслушать его. Хотя… хотя я не желал больше никаких контактов, никаких новых заданий.
Мне порядком надоело два года подряд мотаться без отпуска, включая шестимесячное пребывание в Германии; я мечтал только об одном: о возвращении в Россию, а вернее – об отпуске и отдыхе в заветном таиландском Пхукете с моей пассией Соней Шерманн… Но к сожалению, это был связной из Центра. Да еще с амбициозным именем Виктор – значит победитель!..
… Сложная мизансцена закончилась, а с нею и первое действие. Антракт. Вспыхнул свет, который казался особенно ярким после мрака. Раздались громкие аплодисменты.
Я мельком взглянул на связного. В очках в тонкой золотой оправе на простом лице он напоминал то ли заштатного скрипача, то ли заурядного учителя пения, по недоразумению оказавшегося в ложе солидного театра.
Виктор продолжил в неспешной манере:
– Я вылетел из Москвы сегодня утром с приказом тайно связаться с вами. Причем было запрещено встречаться в отеле или в другом людном месте. Мне повезло, вы заказали ложу в театре.
Внимательно слушая связника, я стал рассматривать в ложах осветителей расставленные гротескные фигуры ослов, крокодилов и козлов; потом перевел взгляд на первые ряды партера, где продолжали сидеть несколько актеров с нежно-зелеными головами, напоминающими капустные кочаны.
«Срочностью высшей категории» назвал связной ситуацию, которая заставила его прилететь этим утром из Москвы на встречу со мной. Это был серьезный сигнал.
– Наш агент Хантер убит вчера, – донеслось до моего слуха. – Мы хотим, чтобы вы заняли его место.
Я был ошарашен, поскольку хорошо знал Хантера. Меня словно ударило током. Воротник рубашки стал мокрым от пота, хотя благодаря постоянному тренингу я научился внешне не реагировать в стрессовой ситуации, а спокойно смотреть и слушать. Я не сводил глаз со связного и только чувствовал, как весь обливаюсь потом.
Хантер убит…
Я попросил Виктора рассказать о подробностях, и он ответил:
– Ему даже не дали шанса сопротивляться. Его обнаружили в подсобке салона по продаже икон на Курфюрстендамм. Судя по всему, убийц было двое, один держал его руки, а другой хладнокровно выпустил пулю из пистолета с глушителем.
– Хантер… – сказал я. – Мне приходилось встречаться и сотрудничать с ним по одному делу. В Праге, пару лет назад… – Я приумолк, потом спросил: – Его ведь застрелили прямо в лоб, да?
Связной кивнул.
– Увы, да…
Хантер в Германии был неплохим профессионалом, и он, конечно же, резонно считал, что имеет дело всего лишь с одним противником. Он был уверен в себе и полагал, что выйдет из любой тупиковой ситуации. Ему и в голову не приходило, что кто-то может так грубо и без затей завалить его самого.
– Я предупреждал его. За время моей работы мы потеряли не одного человека, но Хантер считался неуязвимым. Эх, черт побери! Прощай, Хантер…
Мы помолчали, потом я сказал:
– Помнится, он был буквально помешан на собирании монет и наконечников для скифских копий.
Он довел меня до того, что я готов был заставить его проглотить коллекцию монет – золотой десятирублевик за десятирублевиком! С другой стороны, ему нельзя было отказать в смелости, да и щук он спининговал мастерски.
– Мы знаем. – Связной даже не взглянул на меня. – Это вторая причина, по которой в Центре решили, что вы согласитесь нам помочь, хотя это и заставит вас на некоторое время отложить свой отпуск с какой-нибудь сексапильной красоткой.
Я рассмеялся.
– Вашими бы устами, герр Виктор, да мед пить. Есть вещи, которые нельзя откладывать. Должна же быть, черт возьми, у меня личная жизнь. Нынешние особы не из тех, кто умеет ждать или терпеть разлуку, как Пенелопа.
– Теперь к делу, – сухо проговорил Виктор. – С точки зрения постороннего, у вас классически-простая миссия – встретиться с известной политической парой Германии. Встреча назначена в Танненбуше, под Бонном, у Петры Келли, в ее в загородном доме, – пояснил связной, протягивая мне ключ от её особняка. – Нужно будет немедленно войти в контакт с одной из ключевых фигур «зеленого движения» в ФРГ Петрой Келли и ее партнером, генералом бундесвера Гердом Бастианом из движения «Генералы бундесвера за мир». Мы обратились к вам еще и потому, что вы были лично знакомы с этой политпарой Германии по прежней работе, – в сферу вашей компетенции входили совещания, конгрессы, манифестации по ядерной и ракетной тематике. Ну, а по ходу выяснить, кто стоит за убийством нашего агента-нелегала, поскольку на подступах к этой политической паре Хантер столкнулся с численно превосходящими силами. Похоже, что почерк здесь не профессионалов из спецслужб, не мифической «атомной мафии», а серьезной третьей силы…
С этого момента мы перестали говорить о Хантере, словно его никогда и не существовало. Герр Виктор принялся опутывать меня условиями «игры на чужом поле»; правда, я и не сопротивлялся, уже начиная ненавидеть его за тихий и вкрадчивый голос. И даже немного съязвил:
– Похоже, Петре Келли придется здорово попотеть, у нее прямая дорога в большую политику. Мало того, что ей нужно поддерживать свои великолепные шансы еще полгода, но и пестовать имидж генерала Бундесвера Герда Бастиана, как поборника мира, – все в контексте кодекса «зелёных» или, грубо говоря, обвести весь этот бомонд вокруг пальца и въехать в Европарламент на белом коне…
– Генерал Бастиан не такой уж беспомощный, – возразил Виктор. – Ему шестьдесят, но он крепок как железо, и женщины находят его привлекательным. Возглавляя общественную группу «Генералы Бундесвера за мир», своей активной антиядерной борьбой, проводимыми акциями протеста против размещения в ФРГ американских ракет средней дальности он сделал очень много.
Немного помолчав, я подытожил:
– То есть Петра Келли не только продефилирует в евроапартаменты и станет еврофигурой, но и заберет с собой в большую политику генерала Бундесвера?
– Да, герр Риттер, вы, как всегда, правы.
– Я предпочел бы оказаться в передряге с таким генералом бундесвера – гвардейцем старой закалки, пусть даже немощным и беззубым, нежели со своим коллегой, циничной «гендеткой»1, готовой сдать своих коллег даже дешевле, чем за 33 сребреника, как это сделали Гордиевский, Резун или Калугин.
Связной как будто меня не услышал:
– Ваша миссия, – сказал он, – миротворческая, как у этих, как их… врачей без границ. Кроме стандартных задач вам нужно будет выполнять некие мелочи, может, несвойственные привычной технологии нашего агента-нелегала. И все пойдет само собой.
Посмотрев на него, я подумал, что ослышался.
– Я туго соображаю, герр Виктор. Объясните, пожалуйста.
– Итак, во имя общего дела в Центре порекомендовали упорядочить вашу бурную холостяцкую жизнь – чтобы вы изменили свой семейный статус…
– ?!
– Да, да, не удивляйтесь! – Связной полулёг в кресле, вытянув ноги. – Операция называется «Голубки»… Интрига тут такая. Как бы цинично ни звучало, но вы должны заменить Герда Бастиана. Причем изящно и красиво, как вы это прекрасно умеете делать… Ему уже трудно, пора на покой, он к тому же попал нынешней весной в ДТП…
– В общем, стать профессиональным Ромео? Как это было в случае с Хайдрун Хофер и Хансом Пушке2?
– Вы, как всегда, попали в «яблочко». Сеть вокруг Келли создается только с одной целью – для обеспечения безопасности нашего настоящего источника. В общем, операция «прикрытие».
– По шахматной терминологии, это будет всего лишь жертвой пешки?
– Как бы цинично это ни звучало – да!.. Надо с ней поработать, разыграть серьёзные намерения, любовь – в общем, довести объект до кондиции… Если ваша миссия состоится, а главные проекты материализуются согласно нашему расписанию – прекрасно! – терпеливо пояснил связной. – Однако, как вы сами справедливо подметили, некие внешние обстоятельства могут подставить вам, а значит, и нам всем подножку. И нужно быть готовым к разным превратностям судьбы.
– Даже к самому худшему?
– Даже так… Вы получите чёткие и ясные инструкции, – сказал Виктор. – Не вижу причин держать вас в неведении, тем более что этих же инструкций придется придерживаться и вам, если вы вдруг окажетесь в провальной ситуации. – Связной внимательно посмотрел мне прямо в глаза и отчеканил: – Инструкции эти таковы. Ни под каким видом сведения о нашей работе с этой парой и Мишей и все, что связано с ними, не должны высветиться и стать достоянием третьих лиц, то есть наших соперников. Никаких форсмажорных обстоятельств не должно быть! Как достигнуть этого результата – целиком и полностью зависит от возможностей агента-исполнителя. В противном случае, грянут выстрелы – причем все в яблочко, а один, как и положено, контрольный. Все понятно?
Я глубоко вздохнул.
– Да, сударь. Теперь все понятно. Как в том анекдоте про Горького и Сталина.
Связной оживился.
Я озвучил слова вождя с характерным акцентом:
– «Товарищ Горкий, ви написали великолепный роман „Мать“, не могли бы ви создать не менее знаменитый роман „Отэц“?». Максим Горький ответил, заметно окая от волнения: «Да что вы, товарищ Сталин, разве попытаться…» – «Ви подумайте, товарищ Горкий. Попытка – нэ пытка. Правилно я говорю, Лаврентий Павлович?»
– Занятно, занятно, – с долей отстраненности проговорил связной.
Я поинтересовался:
– А если не поверят этой политической паре Келли-Бастиану? Если они не сумеют убедить истеблишмент в том, что действуют искренне, на Благо Германии?
– Тогда будет не просто плохо, а очень плохо. В таком случае у нас есть определенные проработки – вплоть до выхода из игры, до сворачивания контактов и вашей деятельности, герр Риттер, до нулевых оборотов – до точки замерзания.
– У Петры Келли много шансов пройти в Европарламент?
– Я бы сказал, что немало, – терпеливо проговорил связной. – Впереди у нее – стометровка с Триумфальной аркой на финише. И год известен: следующий по счету.
Я сидел, закрыв глаза. Люстра и огни в зале погасли. Действие на сцене развивалось в точном соответствии с пьесой Бертольда Брехта, интерпретированной талантливым драматургом и режиссером Хайнером Мюллером. Связник молчал. Он хорошо понимал, что, когда желаешь убедить кого-либо, нужно делать паузы и давать собеседнику время для размышления.
Заиграла музыка. Музыковеды, проанализировав фонограмму этого спектакля, наверное, сравнили бы услышанное с атональной какофонией. Прямо при нас, здесь, разлагалась классическая гармония, травя ухо и душу диссонансами. И как бы в насмешку над гуманистическим искусством прежних эпох в спектакль то и дело врывались аккорды то Верди, то Шуберта, то Моцарта, убеждая зрителя своей неуместностью.
Я смотрел на сцену, на актера Мартина Вуттке, игравшего Артуро Уи, невольно сравнивая его с прообразом – Адольфом Гитлером: передо мной был кто угодно, но только не homo sapiens. Человека тут не было в помине. И то, что артист выделывал на сцене, попросту не рассказать. То он поскуливал, как собака. Часто дышал, как огромная свинья. Становился на четвереньки и показывал ярко-малиновый язык. И постоянно извлекал из себя странные звукосочетания. То ли это был шариковский сленг, то ли немецкая абракадабра – поди-ка разберись. Он классно висел на лацкане чьего-то пиджака, демонстрируя завидную хватку, или же снайперски плевался. Иногда выставлял локти и колени, и тогда из артиста Вуттке рождалась геометрическая фигура, подозрительно напоминающая свастику. Но постепенно эта диковинная зверюшка, это кафкианское членистоногое превращалось в подобие человека. В узнаваемый типаж с челкой, усиками бланже и ногами в третьей позиции. Происходящая метаморфоза разительно напоминала то, как «вылеплялся» Шариков в булгаковском «Собачьем сердце»…
Связной, должно быть, полагал, что я категорически буду против. И вот он, решив, что пора действовать, выпрямился и ловко положил папку на мои колени.
– Ваш меморандум и прочие ЦУ, – произнес он скороговоркой и впился глазами в происходящее на сцене.
