Kitabı oku: «80 сигарет», sayfa 4

Глава 10

Она провела языком по его уху. Легонько прикусила мочку. Опустилась ниже. Поцеловала шею. Медленно задрала его футболку. Когда Нина дотронулась губами до его соска, Токарь на секунду потерял управление. Машину дернуло в сторону. Это развеселило Нину. Хихикнув, она опустилась еще ниже. Поцеловала живот. Двумя пальцами оттянула резинку его спортивных штанов. Через трусы провела языком по набухшему члену.

Когда она это сделала, Токарь внезапно изменился в лице. Глаза полыхнули гневом. Медленно, как бы нехотя, сползла блаженная улыбка. Сквозь зубы он процедил:

– Ты че собралась делать?

Нина вскинула на него глаза.

– А как ты думаешь? – она облизнула губы. – Не отвлекайся. Я хочу сделать тебе приятно.

В тишину пустынной трассы ворвался визг стираемой об асфальт резины. Машина пошла юзом, оставляя позади себя черные полосы от шин. И еще не до конца остановился джип, еще скрипел всем своим корпусом, словно возмущенный таким с ним обращением, как Токарь выскочил из него, пулей оббежал капот и распахнул дверь со стороны ошарашенной Нины.

– Пошла на хуй отсюда!

– Ты что?

– Я сказал, вали!

Он схватил Нину за руку и рывком буквально выбросил ее из машины. Нина упала на землю.

– Да что с тобой?! Что… что я сделала?!

Она неловко поднялась на ноги. Из разодранного об щебенку локтя сочилась кровь. По щекам текли слезы. Смешиваясь с тушью, они оставляли на лице черные полоски.

«В таком виде она еще прекраснее», – машинально подметил Токарь и чуть ли не взвыл от отчаяния.

Он замахнулся, хотел ударить ее по лицу.

Но Нина даже не шелохнулась, все так же продолжая смотреть на него блестящими от слез глазами. И в глазах этих Токарь не увидел ни упрека, ни страха. Как и в прошлый раз, в них отражалась лишь преданная покорность.

Токарь опустил руку. И уже без злобы, но голосом человека, который очень хотел бы, но не в силах ничего изменить, тихо выдавил:

– Ах ты сосалка чертова.

Открыв багажник, Токарь вытащил дорожную сумку девушки и швырнул ей под ноги.

Босиком, с растрепанными волосами, беспомощно опустив руки вдоль тела, Нина стояла и растерянно переводила взгляд со своей сумки на Токаря и обратно.

– Я… я не понимаю… это, должно быть, травка. Успокойся, хороший мой, это травка. Скоро пройдет.

Она подошла к Токарю и попыталась его обнять.

– Успокойся, прошу тебя.

– Убери свои поганые лапы! – отпихнув ее, заорал Токарь.

Нина споткнулась о свою сумку и снова упала. Ее светлая одежда посерела от пыли. Саднил содранный локоть, но она не обращала на это никакого внимания. Даже не пытаясь подняться на ноги, она смотрела на Токаря снизу вверх полными слез и непонимания глазами. А он продолжал выкидывать ее вещи из машины. На обочину полетели кроссовки и сумочка. Потом Токарь прыгнул за руль, хлопнул дверцей, и «Патрол» сорвался с места.

И когда от машины осталась лишь крохотная точка на острие сужающейся вдали трассы, Нина перестала плакать. Она посмотрела на поцарапанный локоть, чертыхнулась и, цокнув языком, произнесла вслух:

– Какой ты у меня нервный, милый.

Уголки ее губ поползли вверх в глумливой улыбке.

Глава 11

Рядом с кроссовками валялись и ее сигареты. Они выпали из бокового кармашка сумочки. Нина подняла пачку, вставила в рот сигарету и довольно плюхнулась на спину, словно под ней была не щебенка, а душистая луговая трава или мягкая перина.

У нее было прекрасное настроение.

Впрочем, оно немного ухудшилось, когда Нина поняла, что у нее нет с собой зажигалки и, значит, закурить ей не удастся, пока не вернется Токарь. А в том, что он обязательно за ней вернется, она не сомневалась ни на секунду.

* * *

Эй! И все?! Токарь ПРОСТО уехал, а она ПРОСТО валялась на обочине?! Так не пойдет! Так не по правилам!!! Где же авторское пояснение происходящему? Где рефлексия Токаря? Ау, писатель! Как, по-твоему, те, кто читают это книгу, должны понять, что там только что за хренотень такая стряслась? Или ты думаешь, если подобная ситуация понятна нам с тобой, то она понятна и всем остальным? Ошибаешься. Надо обязательно объяснить.

О, а можно мне это сделать?! Ну пожалуйста! Пжалста-пжалста-пжалста-пжалста! Можно? Спасибо! Я быстренько.

Кхм-кхм, итак.

Конечно же, ни для кого из нас не секрет, что сколько на планете людей, столько и предрассудков. И из этих предрассудков отнюдь не самый редкий относится к оральному сексу. Кто-то элементарно им брезгует, для других засунуть свой член в чей-нибудь рот недопустимо по морально-этическим соображениям. Сколько людей, столько и взглядов на отсос. Я, например, всегда бежал прочь от пуританок-недотрог. Что с ними делать в постели, ума не приложу. Скучно с такими. Лучше уж подрочить.

Но как бы кто ни смотрел на сексуальные предпочтения других людей, в общем и целом все относятся к ним с известной долей толерантности. Каждый из нас имеет право распоряжаться своим телом по собственному усмотрению. И это нормально, так?

А вот и ни фига не так!

Есть и другая философия на этот счет.

Только не ищите в ней глубины. Ее там нет. Она простая, как рецепт жареной картошки.

Поцеловал ту, которая тебе только что отсосала, – все, собирай вещи, отныне ты пидор.

Не думаю, что смысл этого слова вам правильно понятен. В этих стенах у него куда более широкое значение. Пидором называют абсолютно любого человека, попавшего в гарем. Это принадлежность к классу. Один из синонимов петуха или обиженного.

Но лично я уверен, что нам больше подходит другое слово, которое лучше раскрывает суть нашего положения.

Раб.

Вы гениальный ученый? Лауреат Нобелевской премии? Бескорыстный миссионер, самоотверженно помогающий людям? Светило медицины, спасшее не одну сотню жизней? Талантливый писатель, выдающийся художник, музыкант, математик; вы вносите в этот мир частичку чего-то доброго, светлого, полезного, двигаете прогресс вперед или вы просто обычный человек, в жизни никому не сделавший зла? Все это неважно. Цена этому – ноль, если вы не отвечаете нормам поведения, принятым во вселенной Токаря. И он скорее отрежет себе руку, чем протянет ее вам. А если вдруг по какой-то причине вы окажетесь в его мире, будьте покойны: вы станете рабом.

Тебе слово, писатель.

* * *

Нина лежала на спине и смотрела в небо. Неприкуренную сигарету она держала во рту. Редкие рваные облака, похожие на клочья ваты, медленно плыли по небесному океану, и Нина глядела на их причудливые формы. Одно облако отдаленно напоминало абрис кита, и Нина вспомнила о Германе.

Он мог усмотреть этих огромных рыб даже в бесформенной кляксе.

Нина быстро отвернулась, но было уже поздно: прошлое вспыхнуло в ее памяти.

С тех пор, как не стало Германа, Нина старалась о нем не думать. Зачем люди, потеряв кого-то по-настоящему близкого, намеренно бередят свои души, просматривая старые фотоальбомы? Снова и снова прокручивая видеозаписи с умершим; изо всех сил стараются удержать в памяти их запах; не выбрасывают их одежду; не выкидывают их духи. Почему? Потому что «пока мы помним, они живы»?

Чушь. Бред. Мертвые всегда лишь мертвые. Удерживая их образы, мы сами себе причиняем муки.

Верящим в загробную жизнь проще. Они ждут воссоединения с любимыми в ином мире.

Черта с два. За горизонтом событий нас ждет черная дыра.

Абсолютное ничто.

Нельзя держать в памяти того, кого больше нет на этом свете. Нельзя, нельзя, НЕЛЬЗЯ!..

Конечно, можно. И, разумеется, нужно. Кого Нина пытается обмануть? Она просто лицемерка.

Она вытравляла Германа из своих воспоминаний не потому, что ей было больно «воскрешать» его этими воспоминаниями, а потому, что каждый раз, когда думала о нем, она видела перед собой тот ужас, через который ему пришлось пройти. Видела последние несколько лет его жизни, которые неминуемо вели Германа к гибели. Нина не могла быть с ним там рядом. Но она слишком хорошо знала Германа, чтобы представить себе его страдания во всех красках. И пережить их вместе с ним. За него. Вновь и вновь. Вновь и вновь.

Четыре года, как его нет. Нина старалась о нем не думать. И вот сейчас это чертово облако…

Нина затряслась всем телом. Из-за подступивших слез все вокруг стало размытым.

«У меня начинается истерика».

Она хлопнула глазами, и два ручейка быстро сбежали по ее щекам и подбородку. Нина решительно отогнала воспоминания. Облачный кит, утратив контуры, растворился. Теперь это снова была всего-навсего глыба из пара, плывущая по небу туда, куда направит ее ветер.

Мимо проезжали машины. Водители притормаживали и с любопытством смотрели на странную девушку. Нина не обращала на них никакого внимания. Наверняка были и те, кто подумал, что с ней произошло какое-нибудь несчастье, и хотел предложить свою помощь, но видя, как Нина, закинув ногу на ногу, беззаботно покачивает босой ступней, они принимали ее за сумасшедшую или алкоголичку и проезжали дальше.

Где-то совсем далеко послышались раскаты грома.

Летний дождь.

Она представила, как на ее раскаленную от жары кожу падают теплые капли, остужая тело и разум, смывая мысли о прошлом. О Германе.

Ей очень захотелось, чтобы сейчас пошел дождь.

На обочину съехал белый минивэн и остановился рядом с Ниной. Девушка скосила глаза на машину. Семья из четырех человек. За рулем мужчина средних лет. Немного полноват. В очках с толстыми стеклами, из-за чего слегка напоминал сову. Рядом с ним женщина. Очень ухоженная, хотя и не красавица. На заднем сиденье двое детей. Девочки. Старшей не больше шести. Другая совсем еще кроха лет трех. Прилепившись к окну, они с любопытством и легким испугом смотрели на Нину. Мужчина что-то сказал женщине, и та кивнула в знак согласия. Тогда он вышел из машины и подошел к странной девушке, лежащей на обочине.

– Извините, кхм, с вами все в порядке? Вам нужна помощь?

Нина приподнялась на локтях. Солнце слепило глаза, и она, поморщившись, поднесла ладонь ко лбу козырьком.

– Нет, спасибо. Все нормально. Я просто жду кое-кого.

В глазах мужчины читалась неподдельная забота.

Нина ладонью стерла слезы с подбородка. Спохватившись, мужчина полез в нагрудный карман и вытащил платок.

– Вот, пожалуйста.

Нина взяла платок. Когда она его развернула, чтобы убрать им поплывшую тушь, она увидела на нем странную вышивку. Мастерски выполненный портрет женщины, рядом с ним неровный овал с двумя точками и полоской с загнутыми вверх концами – лицо, вышитое ребенком, – и под ним уже совсем что-то бесформенное, несколько стежков, прямых и пересекающихся друг с другом.

– Это вышили мои жена с дочками, – пояснил мужчина, заметив, как Нина разглядывает платок. – У меня две дочки. Вон они, в машине.

Он нежно улыбнулся.

– Хех, как смогли.

Этот «семейный портрет» был выполнен с такой любовью, что у Нины защемило в груди.

Какая же это, должно быть, счастливая семья! С какой теплотой мужчина говорил о своих детях!

Семья…

Которой у нее теперь уже никогда не будет.

– Что с вами? Вам плохо? – с беспокойством спросил мужчина, увидев, как изменилось лицо Нины.

Его искреннее участие стало последней каплей. Нина вдруг испытала такую жалость к себе, что сдержать слезы была уже не в силах. Ее прорвало. Боль, которую она глушила (давила?) в себе четыре года, с момента смерти Германа, вырвалась наружу с полной силой, задавила ей горло.

Она снова откинулась на спину и закрыла лицо руками.

Мужчина, присев на корточки, осторожно дотронулся до ее плеча.

Дети в машине испуганно переглянулись.

– Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, – взволнованно говорил мужчина. – Давайте мы отвезем вас в больницу.

В это время к ним подбежала женщина.

– Что с ней, Рома? Что с вами?

Мужчина поднял на жену рассеянный взгляд.

– Я не знаю. Я спросил, нужна ли наша помощь, а она начала плакать.

– Бедняжка. Вам больно? Вы ранены?

Мужчина внимательно посмотрел на Нину.

– Да нет, непохоже. Скорее, это истерика.

Нина продолжала беззвучно плакать, вздрагивая плечами. Она хотела, но не могла остановиться.

Нагнувшись, женщина легонько погладила ее по голове.

– Ну что вы, что вы, перестаньте, прошу вас. Что случилось?

Но Нина не могла вымолвить ни слова. Слезы комом застревали в ее горле, душили.

Она рыдала до тех пор, пока не выплакала все слезы, скопившиеся в ней за четыре года. Она тихо постанывала, подвывала, начинала тихонько злобно рычать, потом опять стонала и наконец совсем затихла. Лишь тело тряслось мелкой дрожью.

– Танюш, может, «Скорую» вызвать?

Продолжая трястись, Нина помотала головой. Она сделала глубокий вдох и, сложив губы трубочкой, медленно выдохнула. Дрожь прекратилась.

– Не нужно «Скорую». Я в порядке.

Супруги бережно помогли ей подняться на ноги. Женщина подала Нине ее кроссовки, а мужчина придержал ее за плечи, пока та обувалась.

– Спасибо, – тихо сказала она, слабо улыбнувшись. – Возьмите платок, я не хочу его испачкать.

– Давайте мы подвезем вас до дома или хотя бы до какого-нибудь города. Вы куда едете? Мы с семьей едем в Крым. Последний раз там были с женой еще студентами. Если вы тоже едете в ту сторону, мы с удовольствием вас подбросим. Места всем хватит. И вы сможете, если захотите, рассказать нам, что… э-э… что вас расстроило.

Женщина несколько раз горячо кивнула в знак согласия.

– Конечно. Поедемте. Не оставаться же вам здесь одной, да еще в таком состоянии.

– Нет-нет. Все хорошо. Правда. За мной скоро приедут. Спасибо вам еще раз.

Шмыгнув носом, Нина облизала пересохшие губы, по-простецки задрала низ футболки и вытерла им с лица размытую тушь. Мужчина смущенно потупился, увидев ее плоский загорелый живот с пирсингом в пупке.

– Алиса, солнышко, принеси бутылочку воды! – Обратилась женщина к старшей девочке в машине. Та с готовностью расстегнула молнию на походном холодильнике и извлекла из него бутылку минеральной воды. Быстро перебирая белыми босоножками, она подбежала к Нине, и двумя руками протянула ей бутылку.

На девочке был лимонного цвета сарафан. Волосы собраны в две смешные косички. Она с застенчивым интересом смотрела на незнакомую девушку с растрепанными волосами, в грязной футболке и перепачканным тушью лицом.

– Ой, спасибо, – сказала Нина ласково, принимая воду. – Тебя зовут Алисой?

Девочка застенчиво кивнула.

– У тебя красивое имя. А я Нина. Очень приятно познакомиться.

Маленький человек со смешными косичками.

Герман никогда этого не говорил, но Нина знала – в глубине души он всегда мечтал о ребенке. О дочке. Просто боялся в этом себе признаться. Боялся расстаться с дурацкими мечтами о мировой славе. Со своей чертовой рок-группой. Со свободой. Он хотел прожить две жизни. Это не ново. В глобальном смысле. Всегда приходится выбирать только один из возможных сценариев, жертвуя остальными. Тогда Герману было двадцать. Он сделал свой выбор. Он решил посвятить себя музыке. Грезил большой сценой. Сутками пропадал на репетиционных точках и студиях звукозаписи. Оттачивал мастерство игры. Постепенно группа, в которой он играл, обретала известность. Их начали приглашать в ночные клубы, на фестивали. Пошли первые гонорары. Гастроли по городам. Сольные концерты. Все это были мелочи, не приносящие ни настоящей славы, ни серьезных денег, однако они упорно продолжали идти к своей цели.

И все же порой, когда не было концертов, пьяных вечеринок, когда из его постели уходила очередная любовница, чужая и почти незнакомая, Герман задумывался о семье. Представлял себя семейным человеком. Мужем. Отцом. Отцом вот такой же девчушки в желтом сарафане и с двумя забавными хвостиками. Смешно, конечно. В сущности, он и сам был еще ребенком. Ему было девятнадцать.

Он хотел прожить две жизни. И не прожил ни одной.

«Хватит!» – приказала себе Нина.

Она вновь прогнала воспоминания.

– Вы уверены, что не хотите, чтобы мы вас подвезли?

– Да, уже все отлично, – бодро ответила Нина. – Правда, того же нельзя сказать о моем лице.

Она нагнулась к сумочке у своих ног и выхватила из нее зеркальце. Взглянув на свое отражение, шутливо воскликнула:

– Какой ужас! Я боюсь, как бы теперь Алису не замучили кошмары, – посмотрев на девочку, Нина скривила смешную рожицу и скосила глаза к переносице. – Страфная, гряфная тетя, у-у-у.

Алиса смутилась и, прыснув смехом, побежала обратно к машине.

– Ну что же, кхм, если вам ничего больше не нужно, тогда мы поедем. Вы точно уверены, что…

– Абсолютно, – мягко перебила мужчину Нина, – поезжайте. Я уже говорила, за мной скоро приедут.

– До свидания.

Крохотной нитью блеснула молния, но грома не было слышно. Дождь шел в другую сторону.

– У вас прекрасная дочка! – крикнула Нина на прощание, когда пара подходила к своей машине.

Они помахали ей в ответ.

И тут Нина услышала далекий шум мотора.

Глава 12

Звук доносился со спины. Еще тихий, но с каждой секундой Нина слышала его все громче. Она самодовольно ухмыльнулась. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы убедиться в своей правоте. Она и так знала: это Токарь. Он возвращался за ней. Было мгновение, когда Нине подумалось, что Токарь уехал навсегда. От этой мысли холод волной пробежал по ее телу. Она готова была убить себя за то, что потеряла его, что допустила это своим идиотским поведением. Но эта мысль не успела пустить корни и утопить ее в панике – Токарь вернулся раньше, чем такое случилось.

«Патрол» жалобно завизжал тормозными колодками, накренился своей мордой почти до самого асфальта, затем выпрямился и замер. Какое-то время Токарь оставался в машине, потом распахнул дверь и быстрыми шагами направился к Нине.

На этот раз лицо девушки не выражало всепрощающую покорность, как это было прежде. Она смотрела на Токаря с вызовом. Это немного выбило его из колеи. Он молча смотрел на Нину, пытаясь как можно более доходчиво сформулировать причину своих недавних действий.

Нет. Извиняться он не собирался. Более того: если сейчас он не услышит того, что нужно услышать, если Нина настолько глупа, что не прочитает в его глазах правильный ответ на вопрос, который Токарь собирается задать, тогда он немедленно развернется и уедет, но теперь уже навсегда. И еще, пожалуй, втащит ей как следует на прощание.

Он вернулся для того, чтобы задать один-единственный вопрос.

И его вполне устроит ложь. Только качественная, убедительная ложь. Убогое вранье он принять не сможет, как бы ни хотел. Он вернулся за ложью, потому что неожиданно для себя с горечью осознал одну вещь: если он потеряет Нину, он потеряет только что найденный смысл своей бестолковой жизни, которая до встречи с этой девушкой казалась ему единственно возможной.

У него еще будет время подумать об этом как следует, а пока…

Он вернулся, потому что ему нужно задать вопрос.

– Я… кхм… я это… я вернулся, потому что мне нужно задать тебе один вопрос.

И услышать ложь.

– И не вздумай мне врать, поняла?

Нина вскинула бровь.

– Я думала, ты хотел извиниться.

– Извиниться?! Я?! Ты че, правда не догоняешь?! То, что ты собиралась сделать… ну, то, что… короче, это неправильно. Это блядский поступок! А бляди – это… ну они и есть бляди! И, короче, отношение к ним соответствующее! Вы тут уже совсем ебанулись на этой воле?! Насмотрелись своих пидорских фильмов, а теперь сосете и лижете друг у друга, как шлюхи дешевые! Ты же будущая мать! Тебе этими губами ребенка своего целовать! Бля, да если вообще по понятиям разобраться, я даже разговаривать с тобой не должен! А я разговариваю!! Я, сука, разговариваю!! Потому что… потому что…

Токарь понял, что слишком разошелся. Речь была сбивчива. Он замолчал. Запустив обе ладони в короткий ежик волос на своей голове, провел ими ото лба к затылку, а затем резко обратно, словно хотел стряхнуть с волос воду.

– Ладно, – продолжил он, немного успокоившись, – ф-у-у-у-ух, короче, ты… ты делала так раньше?

Нина вставила в рот сигарету, которую она все это время держала в руке. Взглядом попросила прикурить и сказала:

– Ты имеешь в виду, делала ли я хоть раз в своей жизни минет?

– Ты че, дрочишь меня, что ли?! – снова психанул Токарь и, размахнувшись, выбил сигарету из губ Нины. – Да, блять, я спрашиваю тебя именно об этом! Я спрашиваю, сосала ли. Ты. Хуй?!

К его удивлению, это не произвело никакого эффекта. Нина по-прежнему оставалась невозмутимой. Даже когда его огромная ладонь просвистела в сантиметре от ее лица, она не шелохнулась. Лишь гневный прищур стал более выразительным.

Но вдруг лицо девушки изменилось. Злоба в ее глазах, которая минуту назад заставила Токаря колебаться, сменилась тревогой.

Только сейчас она заметила, что белый минивэн продолжал стоять на месте.

* * *

Вы, наверное, обо мне уже и забывать стали.

Простите, я задремал. Денек выдался поистине сюрреалистический. Плюс нервы. Страх. Долгое сидение в одной позе. Полумрак. Неудивительно, что я отключился. Взглянем на часы. Ого! Уже второй час. Скоро обед. Только вот есть совсем не хочется. Как-то не до еды мне.

Я закурю, с вашего позволения.

У-у-у-ф… Ф-у-у-у…

Отлично.

Вообще-то сигареты здесь не положены. И часы тоже. Но только не в моем случае. Меня закрыли тут не в наказание, а наоборот – во спасение. Так сказать, «провели по безопасности». А если говорить проще, сотрудники администрации (назовем их привычным вашему уху словом «надзиратели») с боем вырвали меня из лап разъяренной толпы ублюдков, собиравшихся разорвать меня в клочья, и спрятали в этом прекрасном месте. Хотя бы на время. Поэтому ни часы, ни сигареты у меня не изъяли. А дальше начнется старая песня. Скоро сюда приедут штатные оперативники, психолог, помощник начальника колонии, начальник санчасти. Все они будут расспрашивать меня, «зачем» да «почему». Потом станут думать, что делать со мной дальше. Решат пока оставить в этой камере, а сами начнут готовить документы для этапирования меня в другой лагерь. Но для этого нужно время, и немало. А у меня его нет. Они достанут меня и здесь. Я должен валить отсюда немедленно, прямо сейчас. Спецэтапом. И не абы куда, а непременно «на больничку».

ЛИУ – лечебно-исправительное учреждение – это единственный лагерь, в котором по их сраному кодексу запрещено проводить карательные меры. Ну, может быть, пересчитают мне ребра, но не более.

Вам, наверное, интересно, чего же это я натворил, что оказался в таком положении? Ну и смеяться вы будете, когда я вам расскажу. Готов спорить, вы просто лопнете со смеху.