Kitabı oku: «Конфуций и Вэнь», sayfa 2
Феномен Конфуция
Общеизвестно, что Конфуций – это, образно говоря, «визитная карточка» Китая. Наверное, каждому образованному европейцу известны такие конфуцианские понятия как «любовь к учению», «человеколюбие», «добродетель», «китайские церемонии», «уважение к старшим» или «сыновняя почтительность», «искренность» и т. д. Все это сформировало за ушедшие тысячелетия тот особенный облик Китая, который отличает его от цивилизации Запада, основанной, в первую очередь, на античном наследии и на духе христианства.
Такой «конфуцианский» Конфуций известен всему миру в первую очередь по Лунь юю, а точнее, – по переводам этого текста, которые мало чем отличаются друг от друга, потому что являются точной копией того представления, которое начало складываться в самом Китае еще во время империи Хань – на рубеже эр, через сотни лет после жизни Конфуция. Именно тогда, т. е. приблизительно в традиционное время евангельской проповеди Христа, Конфуций был канонизирован и императорский Китай воспринял его Учение уже в качестве государственного. Воспринял именно это Учение, а не учение легистов (законников-фа) или даосов, и тем более, не пришедшее поздне́е из Индии учение Будды.
Все переводы Лунь юя, которые у европейцев носят название «Афоризмы Конфуция» (или «Беседы и суждения», или «Аналекты» – что означает, согласно Словарю иностранных слов, «собрание отрывков из произведений одного или нескольких авторов»), воспринимаются критическим умом неоднозначно, с каким-то подозрением и даже недоверием: не может быть, чтобы такой человек, который во многом сформировал тысячелетний облик Китая, говорил бы подобные малозначащие вещи. Картина в чем-то подобна той, когда просвещенный Запад, столетиями широко наслышанный о мудрости перса Заратуштры, ознакомился с первыми французскими переводами Аве́сты.
Вот что пишет один из известных российских переводчиков И. И. Семененко о книге Лунь юй (Конфуций. Лунь юй. Изречения. – М.: Эксмо, 2008, стр. 7, 8):
Она поражает современного читателя своей внешней бессистемностью, какой-то нарочитой неупорядоченностью и фрагментарностью. То, что ее современный текст разбит на главы, названные по первым словам каждой из них, является сугубо формальным приемом, который лишь подчеркивает эту хаотичность. Никак не выделяются начало и конец книги. Отрывочность предпочитается связанности не только в целом, но и на уровне фрагмента. Лунь юй состоит из небольших диалогов, рассуждений и разрозненных афоризмов; многие высказывания, включающие более одной фразы, по сути, распадаются на обособленные изречения. Это непрерывное внутреннее дробление, пронизывая как сквозняк всю книгу, расшатывает перегородки между фрагментами и усиливает общее впечатление хаотичности.
То есть сегодняшний Лунь юй – это, фактически, «сквозняк», по меткому выражению И. И. Семененко. А следовательно, следует закрыть ту общечеловеческую «Дверь», о которой заявил Конфуций в процитированном нами ранее изречении, – чтобы этого «сквозняка» не было. Для сравнения скажем читателю, что, например, древний греческий текст канонических Евангелий тоже не имеет знаков препинания и разбивки на главы. Буквы идут одной сплошной «лентой», как и столбики «квадратных» иероглифов Лунь юя. А недавно найденное в Египте Евангелие от Фомы так же, как и Лунь юй, представляет обой отдельные изречения (логии) Иисуса. Но при этом у научной общественности отсутствует впечатление какой-либо «афористичности» этого текста, а следовательно, и его «бессистемности» или «неупорядоченности». Причем, любому объективному исследователю здравая логика подсказывает, что дело здесь вовсе не в «хаотичности» самого текста Лунь юй, а в его элементарном непонимании: у научной общественности не было, и до сих пор нет, того заветного «Золотого ключика», с помощью которого можно было бы «отпереть» этот таинственный древний свиток бамбуковых планок.
Но даже и это еще не все. Если заинтересованный и амбициозный читатель вдруг решит прояснить для себя всю эту «переводческую невнятицу» и попытается углубиться в премудрость вэньяня – того древнекитайского языка, на котором и дошел до нас этот текст, – он будет в прямом смысле потрясен (почти как в Евангелии от Фомы!), – будет обескуражен теми переводческими «вольностями», которые допускают все без исключения специалисты с имеющимся в их распоряжении древним текстом. В сегодняшних переводах отсутствует как цельность воспроизведения мировоззрения Конфуция, так и последовательность передачи одних и тех же иероглифов единой терминологией.
И тем не менее, ни у кого из исследователей «феномена Конфуция» не может быть даже малейшего сомнения в том, что когда-то действительно жил (впрочем, как и проповедник, получивший впоследствии евангельское имя «Христос») в Китае реальный человек по фамилии Кун, названный именем Цю за тот особый «бугор» на голове, которым ознаменовалось его рождение; и получивший второе имя Чжун-ни – «средний с холма» (в отличие от Бо-ни, его хромого старшего брата), – того холма, на котором он был рожден. Логически рассуждая, этот человек не мог быть сумасшедшим, а значит, все его Учение было проникнуто какой-то единой логикой, которая должна и сегодня четко прослеживаться на протяжении всего текста. Конфуций и сам заявляет, что все его Учение пронизано «единым», – но научный мир не видит этого «единого» в традиционном толковании текста.
Стержневая подсознательная мысль, которая постоянно присутствует в голове любого исследователя, знакомого со всеми древними религиями человечества, заключается в том, что Учение Конфуция не может не быть проникнуто тем же самым духовным зарядом, который обеспечил вечное существование на земле таких Учителей человечества как Христос, Заратуштра, Моисей, Будда, Мухаммад. А иначе «дело Конфуция» уже давно бы кануло в Лету.
Зададим себе вполне уместный в таком случае вопрос: а какая общая черта отличает «биографии» всех этих знаменитых представителей человечества? что́ в их жизни произошло такого, что резко изменило судьбу каждого из них, и почти заставило всех их стать величайшими Учителями человечества? Ответить на этот вопрос не составляет труда. Выражаясь не совсем приемлемым в наше время языком, – это получение ими какого-то особого «духовного опыта», который проявляет себя в виде кратковременного «видения» или какого-то особого внутреннего переживания. Причем, ни то, ни другое никогда не находило адекватного (корректного) отображения на вербальном уровне. Поэтому «по-человечески» они так ничего об этом своем опыте и не сказали или не могли сказать. И на все это дополнительно наложились неблагоприятные факторы, такие как скудность лексикона разговорного языка, состояние письменности в целом, а также – и это очень важно – отсутствие собственного аналогичного духовного опыта у тех учеников, которые записывали их слова или создавали религиозные тексты (сами ученики чаще всего ничего не понимали). Фактически, и Конфуций, и Иисус, и Упанишады, и Будда говорили о том, что конкретно обретает человек после получения подобного опыта. И все они призывали учеников к осуществлению собственных усилий для получения такого же опыта. Все они, эти Учителя человечества, старались показать Путь к такому опыту, потому что знали, что этот духовный опыт является стандартным и что он достижим для многих. На языках религий конечная цель их Учений получила разные названия: «рай», «спасение», «Царство Небесное», Дуат, «освобождение»-мо́кша, нирвана и др.
В канонических Евангелиях мы читаем, что над Христом вдруг «раскрылось Небо» (букв. разорвалось или раскололось – греч. евангельское схи́дзо) и на Него «сошел Дух Святой» и Он услышал слова «Отца Небесного». И только после этого опыта Он вышел на проповедь о Царстве Небесном, – о том «Царстве Отца», которому посвящена главная молитва Христа: «Отче наш… да приидет Царствие Твое». А до этого – об Иисусе никто не знал и не слышал, о чем свидетельствуют все ранние Евангелия (апокрифы – не в счет). Обстоятельства жизни Христа до Его крещения в Иордане и выхода на проповедь, которые мы читаем в первых главах Евангелия от Луки, дописаны уже сформировавшейся к этому времени Церковью (на это существуют строгие научные доказательства в виде нашумевшего в Риме «дела Маркиона»).
А теперь обратимся к зарождению другой великой религии – к зороастризму. Персидский пророк Заратуштра (букв. «староверблюдый») набирал в середине реки чистую воду для жертвенного обряда, и вдруг увидел какого-то Во́ху Ма́на («Благой Помысел»), который позвал его на берег и привел к другим шести «Бессмертным Святым» (Аме́ша Спе́нта). И только после встречи с ними Заратуштра стал проповедовать религию «двух Богов» (дуализм): о том, что есть Дух Добра (Спе́нта Ма́йнью) и Дух Зла (А́нхра Ма́нйнью) – «два близнеца» изначального мира, и что арий тот, кто выбирает сторону Аху́ра Ма́зды («Господь Мудрости»), т. е. Духа Добра. Приписываемые Пророку древнейшие тексты Авесты – «Гаты (Гимны) Заратуштры» – понятны исследователям только на 50 % от всего объема. Остальное – домысливается.
Буддизм. Индийский принц Сиддхартха Гаутама стал «пробужденным» – буквально, «буддой», – когда сидел, размышляя, под деревом фикуса (бодхи), и на него вдруг сошло откровение свыше. И только после этого он стал проповедовать свое учение о «спасении из этой жизни», которое через столетие(я) было сформулировано в виде «четырех благородных истин» и «восьмеричного пути».
Иудаизм. Моисей – после того, как по неосторожности убил египтянина (заступился за неправедно претерпевшего еврея) и бежал из Египта, боясь наказания, – «увидел» Бога в «Неопалимой купине» (несгорающем кусте терновника), и Бог разговаривал с ним, и повелел вывести Его народ из Египта. И даже «гугнивость», т. е. какой-то природный дефект речи Моисея, не спасла его от этой ответственной миссии, возложенной на него Богом Яхве.
Ислам. К Пророку Мухаммаду, который любил уединяться ночью на горе, явился посланник Аллаха – Архангел Гавриил. Он и передал Пророку сутры Корана – слово в слово, – последовательно читая их перед устрашенным и трепещущим Мухаммадом.
Современный человек отдает себе отчет в том, что если даже и жили на земле все эти великие люди, то с ними, судя по всему, происходило что-то «странное», «нереальное» для всех остальных людей, и поэтому относит подобные описания к категории «благих сказок». Но это не так: все, что описано в этих текстах, это подлинная духовная правда. Но для ее адекватного отображения «не хватает языка», и по этой причине эта «правда» выглядит такой куцой и «придуманной». Для того чтобы эту правду понять и принять, человеку надо самому ее «увидеть», – получить подобный «невероятный» опыт.
Но даже не это для нас сейчас главное, потому что никаким словам и «аргументам» – даже самого уважаемого авторитета – мы не поверим до тех пор, пока над нашей собственной головой не «грянет гром». Сейчас для нас несомненно то, что именно эти указанные выше люди пребывают века и тысячелетия в сознании человечества, и что именно о них все мы помним и знаем, как о величайших представителях хомо сапиенс. И в том, что все они – пусть даже и немного «придуманные» – действительно величайшие, никто из нас, разумных, не сомневается. Гарантия этому – их тысячелетняя жизнь в сознании всего человечества. Каждое очередное поколение – волна за волной – уходит в небытие, а эти люди по-прежнему продолжают жить в мыслях и сердцах всех поколениий. И это не может быть случайностью. Значит, они – какие-то другие.
И если продолжать логически мыслить, полагая, что и Конфуций тоже принадлежит к этой плеяде величайших, – значит, и с ним тоже должны были происходить какие-то «ненормальные» по нашим представлениям вещи, после чего он вдруг стал проповедовать свое Дао («путь»). А если нет, значит – продолжая аналогию с остальными великими представителями человечества – он никогда бы не смог стать Учителем Китая. Заявлять о том, что традиция Китая такого «ненормального» события в его жизни не поминит, и что в Лунь юе об этом ничего не сказано, – это не аргумент. Ведь всем известны слова Христа: «Смотрят – и не видят, слушают – и не слышат». Последнее заявление Христа – «не слышат» – это, как говорится, «не в бровь, а в глаз», потому что оно особенно актуально для древнего языка Китая, с наличием в нем многочисленных омонимов (иероглифов, разных по рисунку и значению, но имеющих одинаковое произношение). В тексте Лунь юй такое важное событие «прослушивается», причем, очевидно.
И ведь вышеприведенные «обидные» слова Христа о «не видящих» и «не слышащих» сказаны Им вовсе не как обвинение в нашей человеческой глупости: можно быть очень умным и прекрасно образованным, но при этом не видеть того, о чем пытается сказать Конфуций. Ведь именно по этой же самой причине умные и грамотные современники Христа, евреи, вполне здраво и искренне заявляли (в соответствии с евангельским текстом, см. Мк. 3:21), что Он «вышел из ума» (греч. экзэ́стэ, букв., «вышел из себя»).
И точно также, как даже сегодня многие евангельские слова Христа ни наука, ни богословы объяснить не в состоянии (в чем открыто признаются западные ученые), и видят Его Учение в очень упрощенной форме – сквозь призму «вовремя появившегося» апостола Павла, – точно также и Китай, и весь мир не понимает изначального Учения Конфуция, а рассматривает его слова сквозь призму Мэн-цзы и подобных ему действительно очень умных более поздних «комментаторов».
А вопрос, в общем-то, очень прост. Так сложилась историческая судьба Китая, что через 500 лет после появления прославленной династии Чжоу там родился фактически «второй Вэнь-ван». Ко времени Конфуция в Китае уже существовала относительно развитая цивилизация, и то, что было невозможно во время Вэнь-вана – родоначальника династии Чжоу, – стало возможным для Конфуция. Уже можно было как-то выразить – и устно, и в письменной форме – то, что произошло когда-то с Вэнь-ваном, а по подобию – и с самим Конфуцием. Конфуций получил то же самое Вэнь, благодаря которому чжоуский аристократ Цзи Чан, духовный основатель прославленной династии Чжоу, приобрел свое известное посмертное имя Вэнь (Вэнь-ван или просто Вэнь). О том, что в нем «то же самое Вэнь», что и у Вэнь-вана, заявляет в суждении 9.5 сам Конфуций, но этих его слов уже никто не понимает, а следовательно, – переводят «афоризмами».
Но стоит ли нашему читателю пугаться этого неизвестного и ставшего сразу же «незнакомым» слова Вэнь? Ведь теперь уже можно предположить, что это Вэнь изначально принадлежало к разряду наименования того «духовного опыта», который имели все Великие Учителя человечества. Потому что во время легендарного основателя Чжоу Вэнь-вана никакой речи о Вэнь в виде «культуры», «литературы», «письменности» (приведены наиболее известные словарные значения этого иероглифа) быть не могло. Более того, этот иероглиф Вэнь уже существовал во время предшествующей Чжоу архаичной династии Шан-Инь, потому что опыт Вэнь для человечества универсален.
Древнее предположение китайцев о том, что исходное значение иероглифа Вэнь – это «татуировка», «переплетение» (зафиксировано в авторитетном словаре Шо вэнь, I в. н. э.), – свидетельствует об абсолютном забвении ими той духовной практики, котрая составляла смысл и цель существования всей аристократической прослойки общества в период существования Раннего Чжоу. Древний Китай – это не Африка, где первобытные племена весь год ходят в одной набедренной повязке и с перьями в голове: древнейшая китайская «Книга песен» (Ши цзин) свидетельствует о том, что зимы в Китае были суровыми и с обильными снегами. Китайцы одевались так же тепло, как и европейцы, и даже летом не любили обнажаться, а следовательно, ни о какой «татуировке на груди» речи быть не могло. Это – элементарная логика рассуждений.
Иероглиф Вэнь перешел к Чжоу от предшествующей династии Шан-Инь с небольшими непринципиальными изменениями, обусловленными тем, что в Раннем Чжоу для конкретизации этого опыта появился специальный иероглиф синь («сердце»), которого у предшественников не было. Именно этот иероглиф синь и был «вставлен» в прежний рисунок Вэнь на место бывшего там «крестика» (или «галочки»), который рисовался ранее на «груди» изображаемого этим иероглифом человека. Но если вести речь о протогосударстве Шан-Инь, то во время его существования тем более нелогично рассуждать о какой-то «культуре», «письменности» или «искусствах», которым впоследствии стал, якобы, учить своих учеников Конфуций.
В своей книге «Символы рабства в древнем Китае» («Наука», М.: 1982, стр. 43, 45) А. А. Серкина пишет:
Некоторые авторы полагают, что в конце II начале I тысячелетия до н. э. в Китае письмо имело более широкое применение, чем только в области первобытной магии и верований. Так, К. В. Васильев не соглашается с выводом своих предшественников о том, что в период Шан-Инь и Чжоу письменность не могла получить широкого распространения. Между тем этот вывод основан на археологических данных, согласно которым письменные памятники во II тысячелетии до н. э. представляли собой гадательные надписи, обнаруженные на костях животных и панцирях черепах, а также надписи на жертвенных бронзовых сосудах. Для периода Чжоу письменные памятники – это записи на жертвенных бронзовых сосудах, надписи на каменных гонгах и записи на бамбуковых планках. <…> Изложенное свидетельствует, по нашему мнению, о том, что для обоснования точки зрения о более широком применении письма в Китае в конце II тысячелетия до н. э. решающих аргументов не найдено.
Так чему же, все-таки, учил Конфуций, и что это за загадочное Вэнь, если не «искусство» в виде таких дисциплин, как знание грамоты, стрельба из лука, математика, управление колесницей и этикет-Ли? И почему это удивительное Вэнь впоследствии стало ассоциироваться с какой-то очень уважаемой «образованностью», «культурой» и видами «искусства»? Но ведь и про Христа тоже говорили: «Откуда у Него все это, если Он нигде не учился?». То есть, откуда у Него вся эта «образованность» и «премудрость», которые позволяли Ему на равных беседовать с грамотными фарисеями и книжниками. Этот эпизод из Евангелия от Луки со «старцами» в Храме и двенадцатилетним мальчиком Иисусом носит более поздний вставной характер, но он, тем не менее – за исключением раннего возраста Христа – отражает подлинное положение дел, т. к. Христос не был исключением из числа получивших такой опыт.
Человек, который проходит через подобный духовный опыт, всегда начинает казаться в глазах окружающих людей «грамотным», «мудрым», «образованным», «культурным», «знающим», «правдивым». С одной стороны этот человек приобретает нечто такое, что принципиально изменяет видение им всего мира: мир становится более объемным, беспредельным и осмысленным. А с другой – он начинает гораздо острее осознавать те внутренние моральные ограничения, которые не позволяют ему переходить определенные границы в своем поведении.
Именно отсюда – произшедшее со временем изменение содержания древнего иероглифа Вэнь: вместо первоначального, который означал (а фактически давал наглядный рисунок, о чем мы будем говорить подробно) человека, получившего «опыт сердца», – к последующему и уже традиционному его пониманию в виде «культуры», «образованности», «письменности».
Но что это за диковинность такая – «опыт сердца»? И не является ли это неким «рекламным трюком» автора для привлечения внимания читателя к новому «переводу» текста Лунь юй? Отнюдь. С этим явлением человечество неоднократно сталкивалось (продолжает сталкиваться и будет сталкиваться) на протяжении всего своего существования, хотя в разных цивилизациях – что выглядит вполне естественным для разных языков – название этого феномена звучало по-разному. И только по этой причине данное явление до сегодняшнего дня остается в тени и не имеющим своего общечеловеческого названия.
В Древней Греции, например, знаменитый философ Сократ, выведенный в диалогах Платона, проповедовал это, используя известное эллинское изречение – «Познай самого себя». Именно этот девиз был выбит на одной из колонн или на фронтоне знаменитого Дельфийского Храма Аполлона. И действительно, «познать самого себя» человек может только углубившись в свое сердце.
А в Древнем Египте существовало устойчивое выражение – ав иб, которое в буквальном переводе означает «расширение сердца», и ассоциировалось это с какой-то особенной радостью, сопровождающей такое «расширение». Наверное, отсюда, из опыта Египта, его заимствовал псалмопевец Давид, когда он пел в своем Псалме (118:32): «Потеку путем заповедей Твоих, когда Ты расширишь сердце мое». В исходном еврейском языке это слово раха́в (корень RHB) – «расширять», «открывать» (здесь же, но при другой огласовке, – «широта», «простор»). Это еврейское слово из Псалма переведено в греческой Септуагинте как платю́но – «делать широким», «расширять». Здесь можно упомянуть, что прозвище знаменитого философа Греции Аристо́кла – Платон происходит именно от этого греческого слова, что в свою очередь может означать ни что иное, как получение им подобного опыта расширения сердца. А иначе, он вряд ли бы стал таким знаменитым.
Справедливости ради следует отметить, что этот духовный опыт «расширения» или «просветления» сердца для самого человека настолько ярок и конкретен, что ему вовсе не обязательно знать о каком-то Египте: такой человек будет описывать свое состояние именно этими словами нашего человеческого языка. Так что вероятно и то, что ни Давид, ни Платон ничего не «копировали» у египтян, а говорили о том, что пережили сами.
Но и в коптском Евангелии от Фомы (текст из Библиотеки Наг-Хаммади, перевод с первоначального древнегреческого) Иисус, обращаясь к апостолам, заявляет о том, что они должны «познать самих себя», и только в этом случае они «будут познаны». И здесь – налицо традиция античного мира. Раннехристианский писатель Клемент Александрийский в своей книге «Стро́маты» приводит слова самого знаменитого гностика древности Валентина. Вот они: «Имеющий священное сердце, которое сияет светом, удостоен благодати ви́дения Бога» (Сочинения гностиков в Берлинском коптском паирусе 8502. А. С. Четверухин, СПб.: Алетейя, 2004, стр. 26).
А как же наш Китай? В Китае – но ведь иначе и быть не могло! – существовало полное подобие такого опыта. О знаменитом Вэнь-ване древние тексты свидетельствуют, что он «просветлил свое сердце» (мин синь, иначе, «сделал светящимся», как у гностика Валентина), и что именно он впервые в истории Китая – а вся История у чжоусцев начиналась с этого Вэнь-вана – получил «совершенное Дэ». «Просветление сердца» или «свечение сердца» – мин синь – это устойчивый термин эпиграфики Раннего Чжоу. Это и есть тот же самый опыт «расширения сердца», который сопровождается получением «обильной благодати (Дэ)», а с ней – «неизреченной радости» и «возгарания сердца». Иероглифы, которые передают понятие «расширять» (бо и хун), неоднократно встречаются в Лунь юе, – в контексте с такими терминами, как Вэнь, Дэ, «знание» и «кругозор».
И именно отсюда – как результат такого опыта – то особое свечение лица и та светоносная аура человека, которая описана во многих древних текстах. Светились Моисей, сходящий с горы Хорив, Вэнь-ван (как отмечено в древних источниках), «просиял» Христос на горе Фавор, светились ярким светом греческая богиня Деметра (перед царицей Метанирой, см. Гомеровский гимн К Деметре), светился Бог Кришна в индийской Бхагавад Гите. Но и русский старец Серафим Саровский тоже просиял перед помещиком Мотовиловым, «как Солнце», – так, что тот даже не мог смотреть ему в лицо – «глаза ломило». Именно по этой причине на многих изображениях святых, и в том числе на всех иконах Христа, мы видим особый световой нимб. Все эти люди имели (пусть они и не классифицировали это так, как сейчас делаем мы) китайский «опыт Вэнь».
И когда Конфуций получил подобный опыт «просветления сердца», он, что вполне естественно, идентифицировал его с опытом Вэнь-вана и с тем древним иероглифом Вэнь, который и представляет собой наглядный рисунок такого «человека с сердцем». Во время Конфуция этот иероглиф все еще записывался так же, как и в Раннем Чжоу, – в виде человека с «сердцем» на его широкой груди. Но уже, например, в прославленном словаре I в. н. э. Шо вэнь этого «сердца» на рисунке человека нет. Почему? Потому что китайцы к этому времени полностью утратили знание этой древней духовной практики Чжоу. И отсюда же – надуманное предположение о какой-то древней мифической «татуировке на груди». Ко времени создания этого словаря иероглиф Вэнь приобрел уже совершенно другое значение и «сердце» в нем оказалось «лишним».
Но что́ Конфуцию до того, что этот иероглиф уже в его время начали воспринимать совершенно иначе, чем в Раннем Чжоу? Поэтому он и мечтает об «исправлении имен», т. е. о том времени, когда можно будет вернуть всем духовным древним иероглифам (кроме Жэнь, смысл которого к этому времени не изменился) их прежние подлинные значения.
Конечно – и это бесспорно – Конфуций был идеалистом, когда надеялся, что его ученики приобретут такой же опыт Вэнь (к сожалению, сам человек в этом не всегда властен) и станут Цзюнь цзы (традиционный перевод этого конфуцианского выражения – «благородный муж»), сумев повлиять, таким образом, на судьбу Поднебесной и вернуть ее к золотым временам Раннего Чжоу. Но это нисколько не умаляет значение самого опыта или возможности его получения и объяснения. Точно так же, как не снижает духовной высоты Конфуция в качестве всемирного Учителя, возродившего древнюю практику Чжоу и давшего последовательное ее описание.
А теперь – о нашем современном читателе. О том, сто́ит ли ему после такого предварительного разговора вообще знакомиться с новым пониманием Лунь юя? Какой смысл все это читать, если сам он «Сократом» никогда не станет? Почему же? Во-первых, читать об этом всегда интересно, даже исходя из общечеловеческого чувства любопытства: кто из умных людей упустит возможность узнать что-то важное в той области, которая ему совершенно неведома, но при этом очень близка по природе?
Но возможно, и с самим читателем уже происходило в прошлом что-то подобное, и прочитав эту книгу он сможет пряснить для себя непонятное в его жизни событие. Например, если бы наш старец Силуан Афонский во время своего пребывания на Афоне знал все то, что здесь написано, он не стал бы задавать бесполезные вопросы мудрым афонским монахам, которые так и не смогли ответить ему, что́ же с ним в действительности произошло, когда над ним неожиданно «раскрылось Небо», и он «видел Моисея».
И, во-вторых, никому из праведных не стоит преждевременно «ставить на себе крест». История человечества показывает, что опыт «просветления сердца», опыт Вэнь, возможен для получения мужчиной и женщиной (в случае женщины недавние яркие примеры – наша Елена Рерих или духовная спутница Ауробиндо, «Мать»), причем, возможен для получения в любом возрасте, – потому что так называемый религиозный «Рай» открыт для обоих полов – для каждого из нас «по отдельности». А сам этот «опыт сердца» как раз и маркирует собой достижение человеком посмертного «райского» состояния. Все религии, которые когда-либо существовали на земле, являлись земным отражением получения человеком такого «опыта рая».
Любой духовный опыт несет в себе особое знание. И человек, получивший опыт Вэнь, уже точно знает, что после смерти он окажется в «райских обителях». Это и есть Элизий или «Блаженные места» эллинов, они же – загробные «Поля тростника» египтян или «Мир двойников» (Мшунья-кушта) мандеев, или мир «Духов верха» китайцев и т. д. Все это – одно и то же.
Более того, показанная только что повторяемость получения подобного опыта в разных цивилизациях свидетельствует об устойчивой закономерности в его получении. То есть каждый человек земли когда-нибудь – пусть и не в «этой» своей жизни (смеяться будем после прочтения всей книги!) – должен будет через подобный опыт пройти. О повторном рождении учили не только древние египтяне, эллины-пифагорейцы и индийцы, но и евангельский Христос, что подтверждается коптским текстом Евангелия от Фомы, но также и синоптическими греческими Евангелиями. А иначе Христа следовало бы обвинить в геноциде всего человечества, кроме «избранных» Им апостолов. Каждый из нас должен будет через этот опыт пройти, потому что именно он составляет подлинную эволюцию внутреннего ядра человеческого существа, а не изобретение человеком компьютера или открытие ядерного синтеза. Этот опыт и есть то «сито», через которое неведомый нам высший мир «просеивает» все человечество, отбирая для дальнейшего бытия только подходящее.
В своем обычном состоянии человек – даже сегодня! – представляет собой не вершину мироздания, а не более чем развитое «общественное животное» (по́лисное животное, как это называл Аристотель; это же подтверждает великий философ Индии Шанкара). Человек – это действительно животное, и только получение им опыта Вэнь дает ему право именоваться высоким словом человек.
Опыт Вэнь не является чем-то высшим в духовной эволюции человека. Выше стоит евангельский опыт «Царства Небесного» (мы это читателю обстоятельно покажем), а еще выше – состояние «ниргуна-Бра́хман» классических Упанишад Индии (обо всем этом у нас будет время поговорить по-порядку, но позже). Но и получить «опыт Царства» или «ниргуна-Бра́хмана» минуя «райский» опыт Вэнь, невозможно. Это – последовательные ступени единой лестницы.
Из всех древних текстов, которые описывают духовное развитие человека, наиболее понятен, подробен и доступен для размышления и подражания – текст Лунь юй, который передает Учение Конфуция. Этот текст должен снова засиять своими древними гранями, потому что на земле завершается эпоха доминирования «развитого животного» и все более и более заявляет о себе эпоха человека. А это и есть – человек-Вэнь. А кто он будет? – Китаец? Русский? Индус? Или еврей? А может быть, кто-то еще, – это не важно: Вэнь примиряет между собой все народы и национальности, и устанавливает справедливое общество без размежевания на всякие «религии» или социальные группы. Вэнь – без коммунистов, олигархов, демократов, ЛГБТ (отметим, что для гомосексуалиста опыт Вэнь так же доступен, как и для представителя традиционной ориентации), «социализма» или какого-то иного «либерал-изма». Подлинная правда и справедливость на земле может существовать только на базе Вэнь – внутреннего закона человеческого сердца. Какого-либо другого продуктивного пути развития у человечества не существует. Альтернатива – полное уничтожение земной цивилизации.
