Kitabı oku: «Ромашка на баобабе», sayfa 2
Надо сказать, что я никаким особо богатырским здоровьем не отличался: у меня с детства стоял диагноз «поствакцинальная аллергия». Лет в пять угораздило заполучить отёк Квинке в качестве реакции на очередное вакцинирование. С тех пор на всех моих медкартах аршинными буквами было написано про невозможность что-либо мне колоть. Данное обстоятельство абсолютно не смутило мидовских медиков, которые, не моргнув глазом, отправили меня вакцинироваться от жёлтой лихорадки, т.к. без этого ехать на континент запрещалось. Укол я пережил благополучно и получил соответствующий сертификат, действительный ближай-шее десятилетие, который я гордо продемонстрировал посольскому врачу. Тот грустно изучил предъявленные медицинские документы, поднял на меня полные тоски глаза и с трагедией в голосе поинтересовался, что ему со мной делать. Доктор был в ужасе от вновь прибывшего сотрудника, у которого не было даже прививки от столбняка и который, в его понимании, с учётом местной антисанитарии рисковал окочуриться чуть ли не от первой царапины. В итоге на фоне супрастина в первые месяцы моей дакарской жизни он повкалывал мне всё, что мог. Так опытным путём выяснилось, что моя аллергия чудесным образом рассосалась. Так что Африка не всегда калечит, но иногда и лечит. Поневоле.
ЗАПАХИ
Жизнь в Африке – в любом случае испытание. Даже если на твою долю выпадает цивилизованная её часть, всё равно это нечто непривычное. Что уж говорить про молодую семью, которая только учится жить. Мы с супругой привыкали друг к другу в Сенегале в не самых благоприятных условиях жары, дикой влажности, пыльных бурь, криков с окружавших минаретов, специфических запахов.
Относительно запахов нужно сказать отдельно, ибо это то, чего пока не научились передавать фото- или видеокадры. Африка – континент «душистый». С этим соприкасаешься уже при посадке на любой африканский рейс. А затем соответствующий сложносочинённый «букет» сопровождает тебя всюду. Приезжая в отпуск в Москву, всегда бывало ощущение, что просто не можешь вдоволь надышаться нашей пьянящей свежестью. Не зря считается, что на африканском континенте европейцы испытывают определенное кислородное голодание. Не такое, как в высокогорье, но дышится действительно по-другому. Говорят, что в американском Госдепе людей, которые провели больше трёх лет подряд в Африке, после этого на протяжении пяти лет не назначают на руководящие посты. Считается, что по причине недостатка кислорода в голове замедляются мыслительные процессы, проще говоря, люди тупят. А может серые клеточки от тоски начинают медленно умирать?
В сахеле в воздухе постоянный привкус пыли и песка, эдакие «сахáрские специи». Нельзя сказать, что он неприятен, просто неотвратим и повсеместен, чрезвычайно въедлив и сложноискореним. Им пропитываются волосы и одежда, пыль проникает в нос и бесцеремонно, по-варварски вгрызается в слизистую.
В Сенегале почему-то практически не пахнет океан. То есть от него, конечно, иногда несёт вонью гниющих водорослей или тухлой рыбы, но «классической», ожидаемой океанской свежести и хотя бы банального запаха соли нет и в помине. Наш дом находился буквально в паре сотен метров от берега, но в воздухе на это не было ни малейшего намёка.
Полной противоположностью были сенегальские реки. Все водоёмы этого типа, попадавшиеся на пути, представляли собой клоаки, полные самого невообразимого мусора и источавшие дичайшее, удушающее зловоние. Таковыми моему взору предстали водные глади в Сан-Луи, Тиесе, Каолаке. Апофеозом и самой большой иронией на эту тему стала речка в дакарском пригороде Рюфиск. Дело в том, что название данного населенного пункта, основанного португальцами, произошло от португальского «рио фришко», т.е. «свежая, чистая река». Видели бы первые колонизаторы, что произошло за эти годы с их источником живительной влаги и свежести…
Аромат самих африканцев, втираемых ими в кожу масел, пота, нестиранной одежды, дешёвой еды, которую жарят на улицах на некачественном масле, калёных орешков арахиса, гниющей на жаре помойки, плохого бензина и смрадных выхлопов старых грузовиков – всё это составляет коктейль, который не отпускает и душит тебя в городах. В столице мы жили на оживленной улице, поэтому в открытое окно неизбежно врывался этот ароматический вихрь, мало способствуя ощущению чистоты в доме. Нас довольно регулярно донимал и тошнотворный запах рыбной костной муки с местного завода. От него тошнило и выворачивало, но скрыться было категорически невозможно.
Запах сенегальской деревни по сравнению с вышеописанными вариантами отличается приятной естественностью. Фактически «натуральный продукт», включавший в себя аромат костра, всенепременной булькающей на огне похлебки, риса со специями в больших жестяных мисках, соломенных крыш, домашних животных, навоза, птичьего помёта. Иногда прорывались горькие нотки каких-то трав вроде полыни или же сладкий намёк на какое-то цветение. Но это были лишь всполохи чего-то далёкого и эфемерного, призванные подчеркивать их уникальность и несвойственность этим местам.
КЛИМАТ
Жаловаться на климат в Сенегале – грех. Если сравнивать со многими другими африканскими или азиатскими точками, у нас дело обстояло вполне благополучно. Экстремальной жары в Дакаре не наблюдалось, так как город находится на полуострове Зеленый Мыс и с трёх сторон омывается океаном, что создаёт уникальный микроклимат. Лёгкий океанский бриз сдувает вглубь континента основной зной, поэтому в городе температура редко поднимается выше +30…32 градусов. Зимой же вообще порой случались «заморозки», когда ночью температура опускалась до страшных, пугавших коренное население +15. Иногда это приводило к обморожениям у местных бомжей, а российских дипломатов заставляло три-четыре раза в год набрасывать на плечи пиджак, чтобы утром дойти на работу.
Кажется, рай, да и только. В отместку природа уготовила жителям иное испытание: им досталась дикая влажность и вечное ощущение мокрости. На выходе из кондиционированного помещения человек мигом покрывается испариной, такой обильной, что впору было рисовать узоры на коже. Одежда промокала насквозь по много раз за день, зато на ветру и под солнцем быстро сохла. Вышел из посольства в сторону МИДа – промок, прошёлся 15 минут – высох, посидел в душном предбаннике – вновь вспотел, зашел в кабинет с кондиционером – подсох, вышел обратно на улицу и идёшь в посольство – рубашка мокрая, вернулся в свой кабинет – остужаешься. И так весь рабочий день.
Дома было чуть проще. На ночь включали старенький, вмонтированный под окном кондиционер в нашей маленькой спаленке, которую я как мог загерметизировал поролоном и скотчем, чтобы чуть медленнее уходила спасительная прохлада. Днём можно было постелить полотенце на диван и медленно в него стекать, обливаясь пóтом от малейшего движения, а то и без оного. Никогда в жизни столько и так обильно не потел.
К влажности и поту по всему телу довольно быстро привык, перестав обращать на это внимание. Научился оперативно сохнуть на солнце или под кондиционером. Причём в последнем случае особым искусством было при этом не застудиться: глотать сопли или лежать с высокой температурой в таком климате – ещё меньшее удовольствие, чем в нормальных условиях. Сильно удручало, что из-за влажности любая, самая маленькая и незаметная царапина превращалась в шрам: ранки подолгу не заживали и немилосердно мокли. Так что Африка навечно оставила множество отметин на теле.
РЕАЛИИ
На самом деле бытовые условия в посольстве были откровенно неважными. Техсостав ютился в небольших квартирках, плохо приспособленных для долго-временного проживания. Посольский комплекс представлял собой два отдельно стоявших здания, объединённых общей территорией. В отличие от большинства африканских стран, в Дакаре не было объекта, специально построенного под дипломатическое представительство. Нам достался многоэтажный дом, который когда-то выкупили и кое-как приспособили под наши нужды.
Административное здание отличалось несураз-ностью планировки помещений и допотопным лифтом, а жилое – крайне странным сочетанием французского колониального общежития и российского представления о комфорте. Из благ наличествовали маленький внутренний дворик типа «психодром», автомобильная парковка на десяток машин, которая в случае необходимости трансформировалась в волейбольную площадку, оставшийся с советских времён довольно большой зрительный зал, бар с зоной для размещения пластиковых столиков и сауна.
Неудивительно, что поголовно все приезжавшие в Сенегал дамы первую неделю лили горькие слёзы. Помню такой подслушанный в посольском дворе диалог молодой супруги вновь прибывшего коменданта со своей мамой. Девушка нервно вышагивала по территории и громко общалась с родительницей по мобильному телефону, включив громкую связь:
– Мама, здесь всё ужасно, я хочу домой!
– Доченька, но ты же всё-таки поехала за границу…
– Видала…. я такую заграницу. Ничего мне не нужно! Уезжаю!
– Но ты же за любимым поехала. У вас семья….
– Не нужен мне такой любимый! И любовь не нужна! И семья!
– Милая, ну, есть же хоть что-то положительное. В конце концов, не за колючей же вы проволокой сидите….
В этот момент девушка подняла глаза на наш забор, щедро, в два ряда увитый… «спиралью Бруно», мощной колюще-режущей проволокой, которую незадолго до этого к нашей вящей радости мы сумели выцыганить у французских военных, и залилась в три ручья.
Дипломаты размещались чуть лучше, чем административно-технический персонал посольства, занимая квартиры в городе на принадлежавших нам трёх старых колониальных виллах или в многоквартирных домах, построенных ливанцами. В любом случае эти жилища были весьма скромными, значительно уступающими тому, на что мог рассчитывать белый человек в других африканских странах. Из приятного лишь наличие небольших садиков на виллах, где произрастали пальмы, придававшие окружавшей действительности хоть какой-то налёт экзотики, бананы, разноцветные бугенвилли и что-то ещё цветущее и время от времени плодоносящее.
БЫТОВУХА
Посольское жильё, которое отвели нам с женой, тоже было довольно скромным: нас поселили в маленькую двухкомнатную квартирку над консульским отделом. Само белоснежное здание с колоннами являло собой довольно типичный пример французской колониальной виллы первой половины ХХ века. Конкретно место нашего обиталища датировалось началом 40-х годов. Главным, представительским этажом в таких зданиях считался первый, но он был занят служебными помещениями консульского отдела. Нам же достался второй этаж. Он явно либо достраивался в более поздний период, либо подвергался перепланировке, ибо поражал вопиющим неудобством и несуразностью.
«Хоромы» состояли из миниатюрной спальни, в которой стояла кровать с широким подголовником, на который можно было что-то положить, пара тумбочек и небольшой встроенный шкафчик. В гостиной (она же столовая, она же всё остальное) имелись диван с двумя креслами, журнальный столик, неоправданно большой обеденный стол с шестью стульями, тумба под телевизор и столик для городского телефона. Нагромождение бестолковых и незатейливых по дизайну предметов интерьера значительно сужало жизненное пространство. Зато вдоль одной из стен был огромный встроенный шкаф, поглощавший в себя наши нехитрые пожитки, а также служивший домом всякой живности, регулярно оттуда выползавшей. Вся мебель оказалась откровенно убитой, зато с инвентарными номерами. Нормальный казённый быт служивого человека.
На входе в квартиру кухонка-кишка, вся дешёво-бело-кафельная, поэтому сильно смахивала на третьесортную провинциальную больницу. Сходства с медучреждением добавлял длинный коридор, отделенный от кухни стеной со вставленным на две трети высоты полупрозрачным стеклом.
Санузел удивлял огромной, раза в полтора больше, чем в других частях квартиры, высотой потолка и наличием наверху незакрывающихся окошек-амбразур на улицу. Это способствовало максимальной естествен-ности освещения, что скорее радовало, и постоянному прилёту несметного количества пыли, листьев, перьев, а также насекомых и прочих разномастных, разно-калиберных и разноокрашенных прыгающе-ползающе-летающих тварей, что неимоверно раздражало, а по первости ещё и немало пугало.
Из прелестей – довольно несуразный и по большей степени бесполезный длинный узкий балкон вдоль всей квартиры аж с тремя выходами на него, два из которых были напрочь законопачены за ненадобностью. Нами он изредка использовался для сидения с книжкой, да эксплуатировался собакой в качестве места самовыгула и точки высматривания в толпе возвращающегося с работы отца семейства.
Просить у руководства что-то заменить наглость тогда ещё не позволяла, да и не знали мы, если честно, что на что-то имеем вполне законное право. Завхоз посольства, добрейшей, как потом выяснилось, души человек на все робкие «заходы» заученным движением досадливо отмахивался, ворча, что денег, дескать, нет и до конца года не будет. Так и жили.
Через несколько месяцев после начала моей работы на территорию консульского отдела с плановой инспекцией заглянул посол Р.О.Манов в сопровождении того самого завхоза. Решил он заодно посмотреть и как живет молодой референт.
– Ну, молодёжь, как жизнь? Какие жалобы, предложения, пожелания? – с самого порога весело поприветствовал нас начальник.
– Всё замечательно, Роман Олегович, – скромно потупив взор, промямлил я.
– А чего это плита у вас такая старая? – внимательно осматривая нашу кухню, спросил посол, которого отличали серьёзный хозяйский подход и цепкий глаз. – Мы же в начале года несколько новых закупили, они в запасе имеются.
– Ладно, что она старая, – вступила в разговор жена, – В ней из четырёх конфорок работает только одна, поэтому сразу два блюда мужу, когда он на 15 минут забегает на обед, разогревать не получается. Да и духовка в лучшем случае через раз включается.
– Немедленно заменить! – грозно сверкнул глазами Манов на завхоза, – Плиты ведь на этой территории стоят! Просто на один этаж поднять надо.
Продолжаем импровизированную экскурсию по нашему жилищу. При входе в гостиную взгляд посла упёрся в жутковатого вида зеленовато-желтый диван с двумя креслами.
– Как вам мягкая мебель? – поинтересовался посол.
– Мебель как мебель, – равнодушно пожала плечами жена, – Вот только боимся, что до сменщика не доживет. Поэтому редко пользуемся.
Она откинула седушку, обнажив напрочь сгнившие внутренности и торчавшие во все стороны пружины. Манов крякнул и распорядился доставить списанный комплект с его резиденции. Завхоз, ходивший за послом тенью, попытался было что-то возразить, однако сдержался и усиленно закивал.
В спальню начальник заходил с опаской. Окинув оценивающим взглядом комнату, он несколько приободрился, не увидев явных «косяков».
– Ну, здесь-то, надеюсь, всё нормально? – спросил посол и по-заговорщицки подмигнул мне, заставив густо покраснеть.
– Всё отлично, Роман Олегович, – подтвердила супруга, ничуть не смутившись, – Вот только каркас кровати держится на одном болте вместо восьми, а кондиционер 70-х годов производства сильно шумит и изрядно прогнил снаружи.
Бедный Манов явно пожалел, что зашёл к нам. Зато буквально через пару часов нам принесли новёхонькую плиту, через неделю доставили шикарный по сенегальским меркам бежевый диван с двумя креслами, укрепили кровать и поменяли кондиционер. Быт налаживался.
РАЗВЛЕЧЕНИЯ
Развлечений в Дакаре было мало. Делать в свободное время абсолютно нечего. Один полудохлый драматический театр, при нас закрылся последний кинотеатр, пара музеев. На этом культурная жизнь ограничивалась. Гулять по замусоренным улицам города, да ещё и по жаре, было стрёмно. Выезжать за пределы столицы – проблематично. Поэтому прихо-дилось придумывать развлечения самим.
Из более-менее доступного молодому российскому дипломату оказались рестораны. Конечно же, это была не какая-то высокая кухня, не звёзды Мишлена, а самые что ни на есть обычные заведения общепита, причём приличных, куда можно было зайти иностранцу, имелось крайне ограниченное число. Пища была незатейливая, без особых изысков, однако вполне съедобная и, что немаловажно в Африке, безопасная для желудка.
Первый год моего пребывания в Дакаре сильно анимировал мой коллега Андрей, который относился к категории «бывалых» африканистов с учётом имевшегося опыта одной длительной командировки за плечами. Своей неугомонностью, завидной энергией и тягой к познанию он заряжал всех окружающих. Мы рассудили, что иногда надо немного отвлекаться от работы и перезаряжать батарейки. Способов для этого было немного в силу уже упомянутого отсутствия театров, кинотеатров, концертов и выставок. Именно Андрей ввёл в обиход ставший на некоторое время традиционным пятничный «petit tour de Dakar» («пети тур», «маленький круг по Дакару»), который состоял в том, что после службы мы ехали в одно из нескольких приличных заведений общепита сенегальской столицы, чинно там ужинали, а потом перемещались поочерёдно в 3-4 бара или кафе, нигде подолгу не задерживаясь.
При этом, с учётом преимущественно мусуль-манского характера страны, значительная часть посещаемых нами заведений была абсолютно безалкогольной. Хотя Дакар далёк от ханжества, и в большинстве ресторанов спокойно подавали пиво панафриканских брендов «Флаг» и «Кастель», а также дакарский пивной напиток «Газель». Винная карта была чуть более разнообразной и включала в себя недорогие французские вина, а также продукцию марокканских виноделов, которая нам весьма полюбилась в силу дешевизны и неплохого качества. Так что небольшой «пишэ» (графин) столового вина стал обязательным атрибутом при поглощении пищи.
Однако основной смысл нашего «пети тура» состоял вовсе не в достижении пьяного угара, чего российские дипломаты ни в коем случае позволить себе не могли, а в планомерном освоении гастрономического и развлекательного профилей места нашего временного обитания. Надо отдать должное Андрею, он умудрялся находить действительно необычные места. То мы ехали в какой-то элитный квартал с богатыми виллами, в которых попадались полу-домашние французские рестораны «для своих». То ломились в гости к китайским товарищам, чудесным образом и к их вящему удивлению обнаруживая едва ли не полулегальные столовые с традиционной китайской кухней. То мы ездили по ливанским ресторанам и дегустировали бесконечные «мезы», включавшие в себя диковинные продукты типа запечных воробьёв, солёных яиц и бог знает чего ещё. То он откопал невесть как попавший в эту часть планеты ресторан корейской кухни, где мы перепробовали несметное количество видов традиционно приготовленной капусты и моркови. То раздобыл адрес бара, в котором тусили французские морпехи, и мы поехали туда практиковать нормальный современный французский язык, а также расширить словарный запас в виде свежих ругательств. То мы ехали в «народные» кварталы, по сути – откровенные трущобы, есть руками местное подобие плова «диби маафе», запивать его напитком из каркаде, вести неспешно-тягучие разговоры с местными завсегдатаями и поварами о смысле жизни и африканской философии, полностью погружаясь в страноведческий аспект. То усиленно изучали сенегальские национальные блюда, добиваясь раскрытия секретов наиболее удачных рецептов, а заодно практикуясь в освоении языка волоф. То лакомились кабовердианской кухней в весьма колоритном заведении «Шэ Луча», где все блюда подавались нарочито небрежно, по-домашнему, в огромных лоханях. В меню этого ресторана нами было обнаружено яство, единогласно завоевавшее звание самого отвратительного из того, что приходилось пробовать. Сей шедевр кулинарного искусства звался «супʹу из соуса гомбо» и представлял собой совершенно неудобоваримое подобие мерзкой зелёной слизи, похожей на Лизуна из мультфильма об охотниках за приведениями. Но нас радовали даже подобные диковатые открытия, ибо они способствовали познанию мира и отвлекали от каждодневной рабочей рутины.
А ещё мы любили петь! Но не умели. Совсем. Получалось, как я подозреваю, не слишком хорошо, зато от души. Предпочитали мы это делать во время неспешных перемещений между барами, врубая музыку в машине на полную мощность. Предпочтение отдавали отечественному репертуару с уклоном на незабвенную классику и даже фольклор. В итоге от нашего вполне приличного с виду автомобиля, в котором белые тубабы в три-четыре глотки усиленно выводили на малоузнаваемом в Сенегале языке какую-нибудь дорогую сердцу «Таганку», в вечернее время шарахались даже местные нищие.
Иногда тяга к всеобъемлющему познанию страны пребывания сподвигала нас внимательно прослушивать и сенегальский музыкальный материал. Если судить по реакции местных аборигенов, зрелище бледнолицых, внемлющих песнопениям на волофе, мандинге или серер, повергало их в неизмеримо бóльший шок, чем даже пресловутая «Таганка».
Однажды поехали на открытие бара, который появился прямо рядом с резиденцией нашего посла. Заведение оказалось очень симпатичным, коктейли качественными, музыка подобающая. Мы там слегка задержались, до полуночи горланя песню про Че Гевару. Утром на совещании начальник был мрачен и выглядел очевидно невыспавшимся. Через какое-то время он посетовал, что его достало новое питейное заведение по соседству, мол, мало того что постоянно народ приезжает и уезжает, так ещё и вчера какие-то идиоты до ночи упражнялись в караоке. Мы потупили взоры и скромно умолчали о собственной роли в этом перформансе, вполне логично рассудив, что в данном конкретном случае чистосердечное признание вряд ли было бы оценено по достоинству. На всякий случай больше мы там не появлялись.
Когда Андрей завершил свою командировку, в ход пошли более спокойные и размеренные способы проведения досуга. Мы с женой полюбили рыбу, которой налакомились за время жизни в Сенегале всласть, а любимым рестораном стал «Лё Ресиф» на мысе Альмади, самой западной точке африканского континента. Нам нравилось сидеть вечером на его открытой веранде и смотреть на океан, который уходил вдаль. Завораживало то, что водная гладь простиралась аж до самого побережья Америки, лежавшей где-то очень далеко за горизонтом, там, куда уходило прекрасное закатное солнце. Нас окутывала вечерняя прохлада, в кустах стрекотали цикады, слышался плеск волн, метрах в 100 от берега возвышался нос затонувшего судна, вокруг которого всегда белела морская пена. На столе обычно стоял графин дешевого, но полюбившегося нам марокканского вина «Герруан», зелёный салат и сезонная рыба. Мы так примелькались там, что стали постоянными клиентами, поэтому повар часто угощал то свежими морскими ежами, то какими-то ракушками, то приносил устрицы. Атмосфера была абсолютно домашняя и расслабленная.
За три с лишним года мы, кажется, побывали во всех местах, куда не стыдно было зайти. На Авеню Помпиду обнаружили кафешку, в которой подавали вкусное мороженое. Это было такое счастье получить порцию европейского лакомства, да ещё и с чашкой капучино! Была пара мест, где делали неплохую пиццу, но мы редко туда заглядывали. На Корнише имелось два довольно дорогих для нас ресторана на пирсах, вынесенных над водой. Заехать туда и взять по коктейлю было тогда для нас шиком.
Из сенегальской кухни полюбились ясса пуле (курица в луковом соусе), деби маафе (мясо с соусом из томатов и арахисового масла, сильно смахивало на растворённый батончик «Сникерса», но без шоколада), тьебуджен (рис с рыбой и морепродуктами), чубу-яп (рис с говядиной или бараниной и разными приправами).
Довольно смело, без опаски осваивали и пробовали всё, чем был богат Дакар нашего времени. Благо санитарно-эпидемиологическая обстановка этому не препятствовала.
Из спортивных развлечений был доступен бильярд. Мы обнаружили на задворках посольства старый стол, привезли из России сукно, из канатов сами связали лузы, где-то добыли пару киёв и набор шаров. Для нас с женой, проживавших в городе, безусловная прелесть заключалась ещё и в том, что в бильярдной работал кондиционер, и можно было посидеть в прохладе без риска не расплатиться в конце месяца по счетам за электричество, которое стоило очень дорого.
Присутствовал в жизни посольства и вездесущий волейбол – одно из любимейших развлечений подавляющего числа наших коллективов за рубежом. Ради такого дела с территории выгоняли весь автотранспорт и натягивали сетку. Народ «рубился» с редкой самоотдачей и упоением, отдаваясь, к печали руководства, спорту больше, чем работе. С другой стороны – сотрудникам нужна была разрядка, а спорт этому способствовал. Русские своими энергичными спортивными криками распугивали местных на добрый квартал вокруг. В особенности это чересчур светское развлечение нервировало учащихся религиозной мусульманской школы, здание которой нависало над нашей территорией. В дни матчей они все прятались, боясь поддаться искушению волейбольного мяча.
Меня же волейбол никогда не прельщал, а перспектива к обычному потению терять драгоценную влагу ещё и с риском получить куда-нибудь мячом скорее пугала. Поэтому я предпочитал пассивный спорт в виде сидения в нашем баре с кружечкой холодного пива сенегальских производителей и ожидания результатов спортивных баталий.
ПИСАНИНА
Оглядываясь назад, понимаю, что запоминающихся историй о сенегальском этапе жизни осталось немного. Всё было довольно хлопотно, но буднично. Работой меня завалили с самого начала очень серьёзно. В Дакаре мне не очень повезло с достопримечательностями и развлечениями, были сомнения насчёт полезности климата, зато у меня оказались потрясающие учителя. Львиной долей того, что умею в профессии, я овладел именно там. Меня действительно по-настоящему учили. Замечательные наставники ответственно возились со мной, не считаясь с собственным временем, скрупулёзно вычитывали мои бумаги и обучали основным диплома-тическим премудростям.
Основная наука происходила от посла, который специально поручал мне всё, что только было можно. Пришлось попробовать свои силы во всех сферах, заниматься и протоколом, и переводами, и написанием нот, справок, записей бесед, хроник и даже ваянием телеграмм, и внешней политикой, и внутренней, и экономикой, и культурой, и прессой, и военно-техническим сотрудничеством. На правах самого молодого члена коллектива я втыкался всюду. Мне даже не удастся вспомнить чего-то, к чему меня на том или ином этапе не привлекали. Я был молод, энергичен, безотказен, и этим все беззастенчиво пользовались. Зато мне точно никогда не было скучно. Приехал я один, так как жена заканчивала четвёртый курс института, а потом регулярно летала в Москву на сессии, так что я подолгу оставался наедине с собой.
Работе с текстами я научился от нашего советника. Ему тогда было за 60 лет, он много лет трудился редактором в издательстве «Русский язык», а внешне являлся копией маленького, сухонького, лысого старичка из «Шоу Бенни Хилла», которого всё время хлопали по голове. Он производил впечатление вечно всем недовольного и сварливого персонажа, хотя на самом деле являлся добрейшей души человеком, интеллигентом до мозга костей, чрезвычайно грамотным и профессиональным. Он был способен в одиночку за пару дней написать годовой отчёт посольства или настрочить с десяток телеграмм в день. При этом любое общение с людьми было для него сущей каторгой, а протокольные мероприятия – откровенной пыткой. Зато он считал своим долгом заниматься со мной, поэтому регулярно вызывал меня в свой кабинет для разбора моих письменных «шедевров».
Будучи человеком крайне возвышенным, он никогда не употреблял нецензурную лексику. Самое страшное ругательство, которое я когда-либо слышал из его уст – размандяй. Если он звонил и говорил «Георгий, Вы – размандяй!», это означало, что место моему очередному опусу в мусорной корзине. Но он не оставлял попыток отточить моё перо, поэтому мы подолгу разбирали все ошибки, подбирали правильные фразы и красивые обороты.
Правил документы он весьма щадяще, мелким, бисерным почерком аккуратно вписывал предла-гавшиеся им варианты между строк, никогда сразу не вычеркивая моё словоблудие. Каждый раз настойчиво пытался добиться от меня, почему я написал то или иное слово. Мне было стыдно признаться, что в круговерти текущей разноплановой работы многое переводил или клал на бумагу, «не приходя в сознание» и, если честно и откровенно, особо не заморачиваясь над коннотацией слов. Наставника это явно удручало, но он вновь и вновь, тягостно вздыхая и с лёгкой укоризной бросая на меня из-под толстых очков осуждающие взгляды за вопиющую безответственность, терпеливо корпел над дальнейшей шлифовкой моих горе-документов, не оставляя призрачной надежды в один прекрасный день таки достичь более-менее приличного результата.
Подобный подход был тем более удивителен после Департамента Африки, где я, как уже писал, столкнулся с концептуально отличными подходами к правке документов, приводившими к тому, что подчиненные предпочитали не особенно задумываться над стройностью текстов, т.к. в любом случае это никому не было нужно и подлежало обязательной жесточайшей корректировке. Во-первых, мне было лестно, что у меня появился столь компетентный учитель. Во-вторых, его присутствие мотивировало на развитие, стыдно было подвести и окончательно разочаровать человека, который продолжал верить в мои таланты. В-третьих, я для себя на будущее сделал вывод, что любой документ можно править до умопомрачения, однако это едва ли оправдано, в том числе и с воспитательной точки зрения. Внесением своих бесконечных изменений есть риск полностью отбить у подчиненных мотивацию хотя бы задуматься и попытаться написать достойно.
АЭРОПОРТ
Дакар – точка регионального значения для российского внешнеполитического ведомства. Это, в частности, касалось перемещений коллег из соседних стран, а также разнообразных российских делегаций. Через нас пролегали маршруты в Гвинею, Гвинею-Бисау, Кабо-Верде, Мавританию, Мали. Мы бесконечно встречали, сопровождали и провожали коллег. И так каждый месяц. А пропусков в аэропорт было всего четыре. Мой личный рекорд тех времен – 18 поездок за 14 дней. Фактически жил в аэропорту значительную часть времени, знал каждый закоулок, перезнакомился со всеми сотрудниками.
За три года я там так всем примелькался, что последние полгода командировки везде, во все зоны, на лётное поле, на границу, в багажное отделение я продолжал ходить без пропуска, срок действия которого истёк, и вообще без каких-либо документов. Мои многочисленные знакомые лишь каждый раз удивлялись: «Жорж, неужели ты снова пропуск забыл? Ну, проходи, брат!».
