Kitabı oku: «Экспедиционный корпус»

Yazı tipi:

Иллюстрация на обложке Ивана Лицука

Пролог

«Что за черт?..» – с вялым беспокойством подумал Климов, чувствуя, что его грубо тормошат чьи-то руки.

Перед глазами все плыло, а сама картинка воспринималась стоп-кадрами, в голове шумело, присутствовала общая дезориентация, но он, хоть и с трудом, все же смог разглядеть, как два человека в каких-то комбинезонах, подхватив его за руки и за ноги, сняли с гостиничной кровати в египетском отеле, где он остановился по пути в Европу, и положили на пол. Впрочем, оказалось, что не на пол, а на носилки, ибо эти двое присели, после чего встали, и Антон взлетел. Также он заметил, что эти двое в костюмах медицинских работников скорой, если судить по красному знаку на груди.

«Отравился чем-то? Или ковиднулся? Так вакцинировался же… – снова подумал он. – И потом, как узнали про мое состояние?..»

Но додумать эту мысль не получалось. Мысли вообще двигались тяжело, более того, пошли провалы в восприятии реальности, потому как в следующий раз он обнаружил себя внутри машины скорой помощи. Только ничего сказать и спросить не успел: один из медиков приложил к его лицу кислородную маску, и Антон, вздохнув пару раз, снова отключился.

Очередное пробуждение. Его снова куда-то несли, перед глазами небо с редкими белесыми тучами. Кто-то что-то сказал, похоже, заметили, что он опять в сознании, шедший рядом медик снова протянул к его лицу маску. Климов, даже с задурманенным сознанием наконец поняв, что это похищение, возможно, что его собираются разобрать на органы, попытался отвернуться от нее головой, но безуспешно. Тогда постарался не дышать, только имитировав дыхание, и потом симулировать отключку, но не получилось. Тот, кто шел с баллоном с усыпляющим газом, оказался профессионалом и сразу заметил уловку «пациента». В солнечное сплетение прилетел сильный удар, Антон скрючился от боли, рефлекторно выдохнув, а потом, естественно, глубоко вдохнул и снова уплыл в небытие, ибо на лице в этот момент снова оказалась маска.

Снова пробуждение. В ушах стоит гул самолетного двигателя, да и глаза через все ту же пелену подсказывают, что он в самолете, причем не один. Вот напротив еще несколько бедолаг связанных в креслах сидят. Еще удивился, что на голове нет мешка, чтобы похищенный ничего не заметил.

Впрочем, наоборот, все логично. Ибо глаза первыми выдают состояние человека. Да и какой смысл похитителям особо шифроваться, если это «черные трансплантологи»? Их пациенты после потрошения не выживают. Сложно жить без почек, печени, сердца и легких, а также без капли крови, особенно если она у тебя редкой группы.

Снова куда-то тащат. Нет, на этот раз везут на каталке по коридору, перед глазами солнцами проплывают лампы освещения, что подтверждало мысли о том, что его сейчас будут потрошить.

«Вот и имей после этого крепкое здоровье, – с трудом проскользнула мысль. – Был бы я сейчас больным, никто бы мной не заинтересовался…»

Снова беспамятство.

Но с новым пробуждением все резко изменилось. Мысли обрели кристальную четкость, казалось, он никогда раньше не мыслил столь ясно. Глаза тоже все хорошо видели, и слух не подводил.

Климов обнаружил себя сидящим в одних трусах в каком-то кресле, с надежно зафиксированными руками и ногами, а также грудью, так что не дернуться. Голова тоже в тисках, не пошевелить. Только глазами и можно двигать.

Слева на столике стоит мощный ноутбук, провода от которого тянулись как к датчикам, коими облепили его тело, так и к аппаратуре над головой. Ее он увидел в отражении большого зеркала напротив, как в американских «полицейских фильмах» в допросной. Чем-то эта штуковина напоминала то, куда по доброй воле сунул свою голову Шварценеггер в фильме «Вспомнить все», чтобы получить ложные воспоминания о том, как он прекрасно провел отпуск на Марсе.

– Клиент в норме, – прозвучало на английском.

Ну да, Антон Климов знал не только английский, но и французский, и даже немного немецкий, его еще в школе учил. Мать с отцом у него происходили из дворянских родов, о чем он узнал в девяностые, когда это не только стало можно обнародовать, но даже и модно искать дворянские корни. Все это время знание этих двух иностранных языков являлось обязательным в семьях предков: по линии матери изучали французский, по линии отца – английский. Также его научили хорошо играть на всяких пианино с роялями, а главное – на гитаре. Этакий последний рубеж, показывавший, что они не как все остальные, а на ступеньку выше – аристо.

– Что происходит? – спросил он все-таки, но по-русски.

Ему никто не ответил, подошедший человек в белом комбинезоне только ввел ему в вену какой-то препарат, отчего Климов словил если не приход, то что-то похожее, в глазах замерцали разноцветные пятна, сознание одновременно поплыло и в то же время оставалось четким.

– Начинаем…

На голову опустили этот колпак со сложной электронной начинкой, а перед глазами поместили экран, на котором также замерцали какие-то картинки. Это на некоторое время снова спровоцировало у него провал в восприятии реальности, а когда вновь пришел в себя, услышал вполне русскую речь, чистую, без тени акцента…

– …Антон, ты решил вернуться на Родину, чтобы защитить ее от врагов, засевших в Московском Кремле… Ты хочешь…

Снова замерцал видеоряд, на экране, быстро сменяя друг друга, появлялись фотографии различных политических и военных деятелей. А вкрадчивый голос продолжал что-то вещать, и создавалось впечатление, что это голос самого Климова, его желания, его цель…

Неожиданно сильно тряхнуло, аж подбросило. Раз, другой. Столик с ноутбуком упал, с криком свалился вкрадчиво нашептывающий ему текст гипнотизер. Что-то заскрежетало, звонко лопнуло зеркало, за которым действительно обнаружилась небольшая комната, правда пустая. Свет, ярко вспыхнув в плафонах, погас, в голове Климова в этот момент словно граната взорвалась, и он отключился… но как-то странно, так как ощутил себя парящим словно в невесомости и одновременно летящим со сверхсветовой скоростью.

Бам!

Снова вспышка, и Антон открыл глаза.

– Что за черт?.. – пробормотал он непослушными губами, обнаружив себя в… где-то.

Деревянные досочки на стенах с обшарпанной краской неопределенного цвета. Тусклый свет даже на вид старинной лампы и какой-то неровный: то ярче светит, то тусклее. Над головой нары с деревянным набором или что-то вроде этого. С трудом повернув голову, увидел иллюминатор и сумрак за ним.

– Где я?.. – прохрипел он.

– Ну ты даешь, Михаил Антонович! – послышался веселый голос, и в следующий момент сверху показалась голова молодого мужчины с пижонскими усиками. – На корабле, где же еще?! Но так пить ты заканчивай, а то еще немного – и имени своего не вспомнишь!

«Какой еще Михаил Антонович, если я Антон Михайлович?» – все еще плохо соображая, подумал Антон и провел правой непослушной рукой по лицу, чтобы хоть немного разогнать кровь и избавиться от поганого ощущения, что у него вместо лица маска.

Но рука так и застыла в районе рта.

«Что за черт? Откуда у меня усы? Терпеть не могу эту волосню на губе…»

Провел языком по зубам и попытался резко принять сидячее положение, ибо зубы оказались не его. Не тот прикус, и пломба отсутствовала.

Попытка сесть почти удалась, вот только в глазах от резкого движения потемнело, и, наверное, все это вместе что-то сдвинуло в голове. Внутри черепа словно очередная светошумовая граната рванула.

– М-м-м… – схватившись за голову обеими руками, застонал Антон, падая обратно на подушку, едва удержавшись, чтобы не заорать в полный голос.

Сверху спрыгнул сосед по каюте.

– Что с тобой, Михаил?! – спросил он обеспокоенно.

– Все… в… порядке… – раздельно ответил Антон, только что осознавший, что он теперь действительно Михаил Антонович Климов и плывет на пароходе во Францию в составе экспедиционного корпуса Российской императорской армии.

«Ну хоть звание идентично – капитан, – отстраненно подумал он, параллельно вспоминая, что так звали брата прадеда, который погиб как раз во Франции в одной из случившихся там мясорубок. – Хотя нет, он штабс-капитан, а это… на ступеньку ниже, старлей на наши деньги. Или нет… это штабс-капитан – капитан, а капитан – это, по-нашему, майор. Вот, блин, нагородили с этими званиями!»

– Точно? – не отставал сосед, оказавшийся штабс-капитаном Гуманюком Иваном Петровичем, с совсем уж здоровенными усищами, как у Буденного, кои ему совсем не шли. – А то ты побледнел весь… белее простыни стал…

– Нормально. Все прошло…

Наверное, сосед и дальше бы докапывался, но тут дверь в каюту открылась, и внутрь, о чем-то весело болтая, валились еще два офицерских тела.

1

– Пойду свежим воздухом подышу… – сказал своим соседям Антон и, накинув китель, на котором над белым значком мальтийского креста на левом кармане а, сверху на банте болтался одинокий крест с мечами, покрытый красной эмалью, поспешил покинуть каюту.

Ему требовалось пережить и осмыслить все с ним произошедшее в одиночестве, чтобы никто не доставал пустыми разговорами, во время которых он мог сорваться и наговорить того, чего говорить не следует, тем самым испортив отношения с окружающими.

На палубе оказалось не протолкнуться от солдат, реально яблоку негде упасть. Многие курили, другие занимались починкой формы, играли или еще какими-то своими делами занимались. Климов поспешил пройти к носовой части и подняться на бак, где кучковались офицеры. Офицеры тоже курили, о чем-то переговаривались, слышался тихий перебор гитарных струн.

– Господа… – нейтральным тоном поприветствовал он всех скопом и занял относительно свободный пятачок, не примкнув ни к одной из групп, тем самым показывая, что сейчас не расположен к общению с кем-либо.

Опершись руками о теплый металл фальшборта, Антон невидяще уставился вперед. А по обе стороны, что называется на расстоянии вытянутой руки, медленно проплывал песчаный берег.

«Суэцкий канал», – определил Антон.

Собственно, маршрут доставки Первой особой бригады выбрали не самый короткий. Сформировав ее из запасных полков под Москвой, дальше по железной дороге погнали через Самару (где подобрали второй полк бригады, сформированный там же), Уфу, Красноярск, Иркутск, Харбин в Далянь, там погрузились на французские пароходы с заходом в Сайгон, Коломбо и Аден, сейчас вот по Суэцкому каналу идут, а конечным портом прибытия должен стать Марсель.

«Через Америку с выходом из Владивостока, через Панамский канал было бы, наверное, быстрее, – подумал он вяло. – Полтора месяца уже в пути… Или канал еще не достроен?»

Этого факта он не помнил, а спрашивать, естественно, не стал. Не до каналов ему сейчас было.

Осознать факт попадания было тяжело. Чужое время, другие реалии.

– Проклятье… – Антон зажмурился и встряхнул головой.

Что с ним произошло, особо не думал. Вариантов немного.

После сокращения армии Табуреткиным – он же Мебельщик, он же Султан¹ – Климов уволился из армии в звании капитана ВДВ, только-только получил это звание, но найти себя на гражданке так и не смог. Карьера охранника его не прельщала. Потыкавшись, помыкавшись, решил попробовать себя во французском Иностранном легионе. Деньги там платят неплохие плюс гражданство французское дают по окончании второго контракта, а это уже совсем другие перспективы, чем после службы в той же ЧВК.

Отбарабанив три контракта, один пять лет и два по три года, быстро добравшись до звания сержант-шефа, Антон решил уволиться, поскольку денег скопилось прилично (особо не тратился, опять же удачно вложился в биткоины на начальном этапе), можно пожить для себя, и вот тут-то и начались проблемы. Отпускать его не хотели. И дело не в том, что из него такой уж превосходный заместитель командира взвода получился. Русских сейчас вообще пытались всячески удержать в легионе, в отличие от тех же окраинцев, коих, наоборот, в массовом порядке увольняли досрочно.

Ну да, началась СВО на Окраине, и франки не хотели, чтобы русские легионеры усилили собой силы Российской армии. Даже предлагали различные заманухи вроде улучшенного контракта с обучением в офицерской школе для получения первого офицерского звания, что вообще-то редкость редкостная, но Климов уперся рогом.

Ехать на СВО он особо и не думал. Много непонятного и нелогичного там для себя видел Антон. Например, почему до сих пор не раздолбаны мосты по Днепру и продолжается подвоз боеприпасов к линии соприкосновения со стороны окраинской армии? Ведь достаточно разрушить мосты, уничтожить остатки боеприпасов на складах восточнее этой реки – и все, нацики окажутся безоружными и сами отступят от Донбасса. Да, останется один, что идет по плотине, но его и контролировать легче.

Но Антон отмахнулся от вопросов загадочной тактики и стратегии, применяющейся на Окраине Генштабом России. Тем более что это все осталось далеко в прошлом… или в будущем – тут как посмотреть.

Франки в конце концов его отпустили, но напоследок подгадили, не дав воспользоваться транспортом легиона, чтобы добраться до Франции, а выпнули за территорию базы в одной из африканских стран, где он проходил службу. Так что пришлось добираться самому через Египет, где его и перехватили.

Сейчас он пытался разобраться с настоящим.

Ясно, что из подобных ему и, скорее всего, беглецов, кои сдернули от частичной мобилизации за границу, где их прихватили за яйца, иностранные спецслужбы готовили зомби с помощью нейропрограммирования по какой-то новой методике с медикаментозным и аппаратным усилением. Вернулись бы такие «добровольцы» вроде Антона и «раскаявшиеся» на Родину, последних, естественно, всех простили бы, а потом начали бы срабатывать внедренные в мозги программы. И тут остается только гадать, что и кому вложили. Вот его, например, нацеливали на диверсию в Кремле.

«Хотя как бы я туда попал? – подумал он. – Ну да мало ли?.. Вдруг удостоился бы награждения самим ВВП?»

Не ново, кстати. Американцы давно этим балуются, с семидесятых годов, начали с синтетических наркотических препаратов вроде ЛСД и, надо думать, достигли за это время определенного прогресса.

Потому со стороны наших власть и бабло имущих надо быть полными дебилами, чтобы отправлять своих детей учиться за границу, где им хорошенько прокомпостируют мозги, делая своими марионетками, которые станут искренне считать, что поступают по собственной воле.

«А со мной так и вовсе какая-то петрушка вышла… Землетрясение как-то сыграло свою роль. По всей вероятности, колпак этот электронный вывел мозги на иной уровень работы: мощный электромагнитный удар перегрузил устройство, и как-то это все заставило отбросить мою информационную матрицу в брата прадеда – наверное, ближайшее родственное вместилище, что находилось поблизости территориально…» – размышлял он.

Выводы так себе, основаны на слишком большом количестве допущений, если не сказать хуже – на притягивании за уши, но иного объяснения у него не имелось. Да и не важно это все стало. Что случилось, то случилось, и этот факт теперь не отменишь. Сейчас следовало подумать о том, что делать дальше.

В окопы Первой мировой, или, как сейчас говорят, Великой войны, – защищать лягушатников – ему хотелось попасть еще меньше, чем в окопы СВО. Там хотя бы бронежилеты выдавали, а тут кроме каски Адриана из жести в полмиллиметра толщиной ничего не светит, и придется ловить пули голой грудью.

«Или выблевывать легкие из-за горчичного газа, он же иприт, или хлора», – подумал Антон, поморщившись.

Невольно подумалось, что на самом деле вся эта СВО началась не только и не столько для защиты жителей Донбасса от фашиков (восемь лет утирались, позволяя фашикам глумиться над людьми, и ничего, а тут вдруг подорвались и как давай защищать), сколько из-за пиндосовских биологических лабораторий. По-видимому, разведка получила данные, что там приготовили что-то совсем забористое и готовы выпустить как бы случайно, типа из-за аварии, как это сделали с коронованным вирусом в Китае, где все произошло, дескать, по халатности сотрудников. Тем более что делали так на Окраине уже не раз. Сколько вспышек атипично протекающих, казалось бы, хорошо знакомых болезней произошло у соседей, что очень плохо поддавались лечению?..

Но тогда следовало бы и в других странах лаборатории разгромить: в Казахстане, Грузии, Армении, Азербайджане, Таджикистане и Узбекистане.

«Или там пока для нас не так все страшно в плане биогенной опасности из-за отсутствия в тех странах достаточного количества подходящего биологического материала для натурных испытаний? Ведь русских оттуда большей частью в девяностые выгнали ногой под жопу, а те, что остались, полной картины не дадут, да и слишком подозрительно окажется, если заболеют лишь русские, а автохтоны – нет…» – подумалось ему.

Встряхнув головой и прогоняя неактуальные сейчас мысли, Климов пытался понять, что ему делать в данный момент.

«Попробовать свалить с этой войны? – подумал он. – А как?»

Выпрыгнуть с борта даже ночью не вариант. Заметят и выловят. Да и нет смысла рвать когти в данном регионе. Слишком уж тут… нездорово, во всех смыслах этого слова. Подцепить лихорадку или еще какую дрянь раз плюнуть, а лечат тут, прямо скажем, посредственно. Да и средств нет, чтобы тут же убраться куда подальше в более цивилизованные места. Это в будущем здесь рай для отдыхающих, а сейчас та еще жопа мира с кучей всяких бандитских шаек.

«Во Франции?.. – обозначил он в мыслях следующую возможность побега. – Уже реальнее…»

Там, особенно в Париже, офицеры окажутся по большей части предоставлены самим себе: ну как же, типа честь, долг и все такое прочее, дескать, лучше сдохнуть, но не посрамить чего-то там. Антон хоть и имел дворянские корни, но для него это осталось пустым звуком, не проникся. Хотя видел и таких, что, узнав о своей дворянскости, начинали изображать из себя невесть что, выглядело глупо и противно.

«Останется только раздобыть достаточно бабла, и можно делать ноги в ту же Америку, будь она неладна. Пистолет есть, грабанем банк – и вуаля! Я свободен, словно птица в небесах!..» – повеселев от найденного выхода и в общем-то принятого решения, спел мысленно строчку из песни Кипелова Климов.

Личное оружие у офицеров имелось, это солдатам его предстояло получить во Франции. У реципиента так и вовсе два ствола в чемодане заныкано. Один табельный револьвер – наган 1895 года, а второй – маузер С-96, трофей, так что можно с двух рук палить!

Мысль пойти на преступление – ограбление – не вызывала у него ни малейшего внутреннего отторжения. Лягушатники (и не только они) по факту грабили Российскую империю, через продажных чинуш продвигая свои проекты по завышенным и невыгодным ценам, через грабительские кредиты, так что это будет где-то даже справедливо, если часть награбленных средств вернется в руки одного из ее подданных.

«А в США, или, как сейчас говорят, САСШ, найду чем заняться, тем более что общие вехи развития мне более-менее известны, так что не пропаду», – подумал он.

2

– Господин штабс-капитан… – Кто-то тронул Антона за плечо.

– А? Что?! – развернулся он и увидел перед собой поручика Василия Бодько.

Тут он осознал, что его окликали несколько раз новым именем, да он не отреагировал.

«Надо забыть свое старое и перестраиваться на новое, – подумал он. – Теперь я не Антон, а Михаил».

– Прошу прощения… – смутившись, произнес поручик. Но его можно понять, совсем молодой парнишка, и двадцати нет, и еще не принимавший участия в боевых действиях.

– Говорите, господин поручик.

– А что за песню вы напели?

«А я, ептыть, вслух, что ли, пел?! – мгновенно покрылся холодным потом Михаил, потому как если песню спел вслух, то и остальные свои мысли мог озвучить, а это уже даже не залет, а… перелет. – Надо себя лучше контролировать».

Быстро осмотревшись по сторонам, Михаил… теперь уже именно Михаил Климов увидел, что на него смотрят с любопытством и ожиданием, а значит, ничего такого крамольного он все же не ляпнул, забывшись.

Гитара тоже, кстати, играть перестала.

– Не могли бы вы спеть эту песню нам, господин штабс-капитан? Мы ее не слышали…

– Э-э…

Собравшиеся офицеры одобрительно загудели: дескать, спой, птичка, спой, красава.

– Да, Михаил Антонович, спойте, – поддержал офицеров подошедший полковник Нечволодов, командир Первого особого пехотного полка. – А то скука просто невыносимая, а у вас, оказывается, есть никому неизвестная песня… и возможно даже не одна. Не хорошо так с обществом поступать, оставляя нас в неведении касательно своих поэтических талантов!

– Но я… – Михаил хотел сказать, что песня не его и он не помнит весь текст, только отрывки. С запоминанием текстов стихов и песен у него действительно имелись некоторые трудности. Но сейчас вдруг понял, что помнит эту песню от начала и до конца, даже более того, и многие другие тоже, что оставили в его душе определенный отпечаток, сильно понравившись в свое время, так что он слушал их много-много раз.

«Это мне такой бонус с абсолютной памятью небеса прописали?» – с восторгом подумалось ему, ибо бонус был бы очень в тему.

Впрочем, губу с огорчением пришлось закатывать обратно. Память оказалась далеко не абсолютной. Попытка с ходу вспомнить текст песни Кати Лель «Муси-пуси» с треском провалилась.

«Но, может, это потому, что я ее ни разу не дослушал до конца?» – подумал он с надеждой. Но как показала еще одна попытка вспомнить песню той же исполнительницы, «Джага-джага», что он имел несчастье дослушать до конца, все равно не смог.

Ему протянули гитару.

– Хорошо…

Михаил, взяв гитару и присев на кнехт, перебрал струны, подтянул немного парочку и, не испытывая ни малейших неудобств от публичного выступления, запел, подражая автору песни, не опасаясь дать петуха, ибо из памяти реципиента знал, что голос у тела хороший.

Надо мною тишина, небо, полное дождя,
Дождь проходит сквозь меня,
Но боли больше нет.
Под холодный шепот звезд
Мы сожгли последний мост,
И все в бездну сорвалось.
Свободным стану я от зла и от добра,
Моя душа была на лезвии ножа…

Когда закончил, на судне стояла практически мертвая тишина, если не считать каких-то технических звуков. Потом слушатели взорвались криками горячего одобрения. Аплодировали.

– Ваша песня, Михаил Антонович? – спросил полковник Нечволодов.

– Моя, Михаил Дмитриевич, – присвоил себе авторство Климов. Потому как свалить на кого-то другого авторство не получится. Ну и чего греха таить, подумал, что, а вдруг за счет этого сможет что-то для себя выгадать, скажем, благожелательное отношение полковника, а значит, сможет с большей вероятностью дать увольнительную в город погулять, если вдруг с этим окажется все же строго, чем можно воспользоваться для побега. Правда, для закрепления положительного отношения придется еще несколько концертов устроить, и лучше если на них будет присутствовать еще и сам генерал-майор Лохвицкий – командир Первой особой пехотной бригады.

– Очень необычно… очень… ново… оригинально… Есть у вас еще что-то?

– Есть несколько, – кивнул Михаил, понимая, что если сказал «а», то надо говорить и «б», потому как не может человек сочинить всего одно произведение; если уж талант есть, то он раскроется, как взорвавшийся снаряд осколками, вопрос лишь в количестве этих осколков, десяток или сотня, а также в качестве: может, из десятков песен всего одна – хит, как, собственно, частенько и бывает.

– Что же вы от нас скрывали свои таланты, Михаил Антонович? Столько кукуем на этом судне… Право слово, это где-то даже грешно… но, впрочем, неважно. Спойте еще что-нибудь, Михаил Антонович, у вас очень хорошо получается, да и песни свежие.

– Просим! Просим! – загалдели офицеры.

И даже солдаты что-то одобрительно загудели внизу.

«Ах да… попаданец же, как же без песен? Но Высоцкого я вам петь не стану», – мысленно усмехнулся Климов.

Мысленно перебрав композиции, решил на этот раз остановиться на Александре Розенбауме с его «Нарисуйте мне дом».

За второй пошла третья, потом четвертая, пятая… Шли разные исполнители, вроде «Комиссара», «Любэ», Лозы и даже «Технология».

На девятой Михаил решил немного похулиганить, но так, без фанатизма, и кивнул солдату с гармонью.

– Дай-ка, братец, свой инструмент…

Обучаясь в музыкальной школе, Михаил помимо рояля с гитарой, на которые его, собственно, записали, чтобы там зашлифовали домашнее обучение, освоил – пусть и на любительском уровне – гармонь с аккордеоном, барабаны, и даже при случае мог на скрипке сбацать. Ну и чисто для прикола балалайку освоил. А вот что ему не давалось, так это духовые, все эти трубы, кларнеты и флейты с прочими саксофонами.

Взяв гармонь и на разводе пройдясь по кнопкам, затянул песню Леонида Аграновича «Не грусти». Ну и под конец вжарил песню Ники «Подари мне поцелуй», слегка переделанную под мужской вариант исполнения, как изначально, наверное, и была написана. Эти две песни больше солдатам зашли. Но и офицеры приняли вполне благосклонно.

– Все, господа, на этом, пожалуй, давайте закончим наш импровизированный концерт… а то еще немного, и просто голос сорву.

Горло и вправду драло с непривычки. Опять же прокуренным оказалось, и «прокопченные» связки заболели.

«С куревом, кстати, надо завязывать», – подумалось ему.

Офицеры разочарованно погудели, сожалея, что такой интересный концерт закончился так быстро, но отпустили.

Чтобы не пристали с разговорами на поэтические темы, в которых он ни в зуб ногой, Михаил поспешил покинуть палубу: дескать, в гальюн срочно потребовалось. Действительно зашел, снизил уровень жидкости в организме и отправился обратно в каюту, по пути усваивая биографию реципиента.

Климов Михаил Антонович, тысяча восемьсот восемьдесят шестого года рождения… тридцатого октября.

«Это значит, что мне сейчас… двадцать девять… Ну неплохо, сбросил десяток… с хвостиком лет…» – подумал он.

За печами реципиента значились Первый кадетский корпус и Павловское военное училище. Учился в целом неплохо и закончил училище по второму разряду. Потихоньку рос в званиях и на момент начала Первой мировой являлся поручиком Двадцать девятого Черниговского пехотного полка.

Контужен 07.03.1915 у деревни Зиомек; остался в строю. Прошел 26.04.1915 Особый Царскосельский эвакуационный пункт и был направлен в Царскосельский лазарет № 44; проходил лечение в Царскосельском лазарете № 33, откуда выбыл в действующую армию 08.11.1915 в звании штабс-капитана. 21.01.1916 переведен в Первый особый пехотный полк.

Чуть ли не главным критерием, по которому отбирали в него офицеров, было знание французского языка. А он его знал хорошо. Хотя у большинства офицеров с этим все же оказалось не ахти. Кто бы мог подумать это при втором-то критерии?! Вторым критерием служило дворянское происхождение, хотя хватало уже и не дворян, и только потом учитывался боевой опыт. Но и без боевого опыта брали, как того же поручика Бодько, не иначе по чьей-то протекции. Ну как же, во Францию поедут, ля-мур тужур.

Офицеров вообще гребли в корпус отовсюду, набирая, что называется, с бору по сосенке, лишь бы удовлетворяли этим критериям и не опозорили Россию перед сверхчеловеками… которых поехали спасать от других сверхчеловеков.

Из наград успел заработать орден Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом, а также орден Святой Анны тоже четвертой степени с надписью «За храбрость».

Не женат и даже не имеет сердечных привязанностей. В общем, положился на волю родителей: кого сосватают, на той и женится. На редкость в этом плане пофигистичный человек с ровным отношением к женщинам, он их где-то даже побаивался.

Соседи по каюте, к счастью, угомонились, и общаться с ними не пришлось, так что Климов завалился на свою койку.

«А ведь скоро революция… – безэмоционально подумал он. – Разруха. Миллионы погибших. Да и потом…»

Все-таки предстоящая весьма трагическая история страны пробила скорлупу отрешенности, и Михаил болезненно поморщился.

По поводу революции у Михаила Климова сложилось сложное мнение. Царский режим сгнил до основания, тут вопросов нет, и спасать его не то что нет смысла – вредно. Да и как спасти того, кто не хочет спасаться? А чтобы спастись, нужно измениться, а меняться дворянство не желало.

«Да и что я могу в этом отношении сделать? – снова подумал он с некоторым неудовольствием внутри. – Ничего».

Но и большевиков Михаил тоже не поддерживал. Слишком они, получив первый успех, заигрались в мировую революцию, разжигая ее за счет средств России, и в итоге все спустили в унитаз. Потом, конечно, когда остались с голой жопой, спохватились, но опять же действовали, словно руки из этой самой жопы растут, используя самые неэффективные решения из возможных. Словно специально выбирали.

Климов будто наяву представил себе бредовую картинку, как в Кремле заседает правящая верхушка из революционеров. Перед Сталиным лежит несколько проектов, и он, попыхивая трубкой, спрашивает:

«А какоэ из ных самоэ затратноэ в рэализации и нээффэктывноэ в работэ, товарысч?»

«Вот это, товарищ Сталин, под номером шесть. Заводы будут, как вы любите, самыми большими в мире, управляемости никакой, логистика хуже не придумать, модернизация фактически невозможна без остановки всего производства, и хватит одной вражеской бомбы, чтобы парализовать работу всего завода и целого сектора экономики, с ним связанного. Мы ведь их строить будем поближе к врагам, чтобы их бомбардировщики точно до них долетели!»

«Вот его и рэализуйтэ. Когда война начнэтся, угробим эсшо туэву хучу срэдств на ых эвакуацию, и палавыну заводов патэраэм в дарогэ».

«Слушаюсь, товарищ Сталин!»

«Есть предложение, как еще хуже сделать, товарищ Сталин», – предлагает еще один деятель, лысоватый и колобковатый, вскакивая со своего стула.

«Гавары», – сверкнув желтыми палпатиновскими глазами, кивнул Сталин.

«Давайте запустим кампанию по перевыполнению плана! Назовем это стахановским движением! Тогда станки без нормального обслуживания будут ломаться на порядок чаще, люди уставать сильнее из-за переработок, и как результат лавинообразно возрастет травматизм на производстве, а также процент брака с нынешних шестидесяти процентов поднимется до девяноста! Под это дело можно фабриковать дела по статье «Диверсия» или объявлять гондурасскими шпионами и всех оставшихся еще у нас специалистов и высококлассных рабочих загнать в тайгу, чтобы валили лес тупыми топорами и кривыми пилами без зубьев, или вовсе расстрелять как врагов народа!»

«Мнэ нравитса ваша ыдэя! Дэйствуйтэ, товарысч Кукурузов!»

То же самое с производимой по лицензии продукцией. Складывалось впечатление, что из всех возможных вариантов выбирали самые хреновые. Те же грузовики ГАЗ-А, в девичестве «Форд», к примеру, маломощные, сложные и ломкие.

1.Имеется в виду министр обороны А. Э. Сердюков.