Kitabı oku: «Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо», sayfa 5

Христианство у власти

В течение нескольких десятилетий христианство в Римской империи превратилось из дозволенного вероучения в господствующую государственную религию¹¹⁸. И наоборот, быстро началось принижение и изгнание других культов. Констанций II, сын Константина, во время своего единоличного правления с 354 года приказал прекратить все жертвоприношения и закрыть языческие храмы под угрозой смертной казни. Фаза восстановления старой религии при его преемнике Юлиане (который поэтому в христианской традиции заклеймен как Отступник) стала лишь коротким эпизодом между 361 и 363 годами. Император Феодосий I усилил борьбу с язычеством с 380 года и впервые назвал отправление языческих культов преступлением – crimen (Cod. Theod. 16, 10, 12)¹¹⁹. Его преемники даже призывали в своих эдиктах к активному разрушению языческих храмов, а стойких приверженцов старых культов подвергали телесным наказаниям или изгоняли. Наконец, в 436 году, при Феодосии II, императорские указы предыдущей эпохи были систематизированы в единый Кодекс Феодосия. Его последняя, 16-я книга объединила все положения, касающиеся религии, и тем самым воплотила в себе новый подход к государственной религиозной политике. Если раньше речь шла о признании устоявшихся традиций и обычаев, то теперь в центре внимания оказалась религиозная истина: это сделало возможными «мыслепреступления», которые проявлялись в отклонениях от этой истины. В этом новом римском порядке еретики и иудеи имели столь же мало законного места, как и «глупые заблуждения язычников» (Cod. Theod. 15.5.5)¹²⁰.

Исключение «других» из общества

Утверждение христианства было процессом, в котором центральную роль играло систематическое принижение старых богов, мест поклонения им и их приверженцев, решительно поддерживаемое государственным аппаратом. Конечно, на рост новой религии повлияли и другие факторы, например привлекательность Евангелия для потенциальных верующих. Однако представление о том, что именно или даже исключительно эта привлекательность для мужчин и женщин всех сословий сделала христианство настолько успешным, что оно начало свое триумфальное шествие почти автоматически после фазы суровых гонений и героических мученичеств, в то время как язычество угасло постепенно и как бы само собой – этот образ, представленный во многих работах прошлых лет, давно устарел. Становление христианства в качестве государственной религии сопровождалось многообразным принуждением со стороны властей – как словесным, так и физическим¹²¹. Логика этого развития коренится в Моисеевом различении, которое присутствовало в христианском послании с самого начала и которое отличало его от многих других предложений на древнем рынке религий. Ведь даже если религиозные культы имперской эпохи и новая искупительная религия христиан имели много точек соприкосновения¹²², фундаментальное различие между ними остается: «Языческий культ нуждался в адептах. Христианство требовало верующих. (…) Христианская монотеистическая вера означала исключительность, сплочение и избранность одновременно. Считая, что знает единственно возможный путь, она защищала себя от ложных богов и ложных учений». Начиная со второй половины III века христианское духовенство безудержно пользовалось властью государства и применяло «позиции веры как политическое оружие»¹²³.

Масштабы и грани этого принижения противников многообразны и вряд ли могут быть описаны исчерпывающим образом¹²⁴. Христианские полемисты достигли большого мастерства в нападках на своих языческих оппонентов, иногда апокалиптически, иногда иронически. Уже такое обозначение нехристиан (и неевреев), как pagani, т. е. как «деревенские» или «неотесанные», является понятийным обесцениванием¹²⁵. Однако этот термин все же следует считать тонким по сравнению с другими аргументативными операциями христианских идейных лидеров. «Миллионы проповедей в течение четвертого века шли рука об руку с яростной полемикой против „врага“ и посеяли семена, которые вскоре должны были дать ростки». «Лавина сошла, когда в 80-х годах четвертого века произошли первые нападения на языческие храмы и церкви „других“ христиан. Проповедь ненависти и насилия по отношению к еретикам, язычникам и евреям, а также сравнения отступников со змеями, скорпионами или свиньями создали для этого основу на целые века»¹²⁶. Представление о христианской ревности к истине дает сочинение «О заблуждениях языческих религий» («De errore profanarum religionum»), которое римский сенатор Юлий Фирмик Матерн написал после своего обращения в христианство. Как и другие христианские авторы, он в разных формах выражает основной тезис, согласно которому за многообразными культами и идолами стоят дьявольские силы, желающие отвлечь от поклонения единому истинному Богу. После описания самых разнообразных языческих культов этот трактат завершался красноречивым призывом переплавить их культовые предметы и разрушить их храмы. Он усилил свою карательную фантазию, угрожая физическим уничтожением не только самим провинившимся, но и всем их семьям (De errore 28, 6; 10), и без колебаний призвал самого императора словами Ветхого Завета (Втор. 13: 6–18) наказывать смертью всех, кто подстрекает к идолопоклонству.

Против этих надменных христианских голосов языческие апологеты перешли в оборону – насколько их голоса еще можно услышать, ибо большинство из них погребено под толстым слоем христианской пропаганды или просто уничтожено. В высшей степени символичное противостояние язычества и христианства развернулось в старой имперской столице Риме вокруг убранной со своего традиционного места в зале Сената статуи Виктории – богини победы. В начале 380-х годов старший понтифик Квинт Аврелий Симмах изо всех сил сопротивлялся этому решению¹²⁷. Выражая позицию делегации языческой сенатской аристократии императору в Милане, Симмах задействовал все риторические приемы. Он даже дал слово самой римской богине, которая требует уважения к своей старости (Sym. rel. III, 9–10). Главный аргумент заключался в том, что успехи римского общества были тесно связаны с уважением к традиционным богам: речь идет об успехах как военных, то есть о победах над многими врагами, так и юридических, поскольку присяга у алтаря гарантировала верность сенаторов. Напротив, пренебрежение и святотатство (sacrilegium) по отношению к старым богам привели бы к засухе и неурожаям (Sym. rel. III, 16). Поразителен оборонительный стиль аргументации Симмаха. В его изложении защита старой религии лишь очень косвенно связана с нападением на новую – без сомнения, это отражает господствовавшие взаимоотношения с позиции силы, но также и традиционную открытость политеистических культов. Просьба о «мире богам отцов наших» включает в себя и признание других богов, ибо в конечном счете есть много путей к истине (Sym. rel. III, 10).

Миланский епископ Амвросий был совсем другим: его энергичное вмешательство в дела молодого императора Валентиниана в конечном итоге успешно предотвратило возвращение статуи в зал Сената. Только поклонение единому и истинному христианскому Богу обеспечивает спасение, тогда как все языческие боги – злые демоны. Возведение для них жертвенника не может быть совершено без святотатства (sine sacrilegio) (Ambrosii ep. 17, 10). С мрачным сарказмом Амвросий высмеивал доводы Симмаха: не сила богов спасла Рим от осады Ганнибала, а воинская доблесть (Ambrosii ep. 18, 4–6). А голод от неурожаев? Он и раньше случался под властью языческих богов, все равно тот или иной регион страдал от неурожая, и вообще языческие капища уже много лет повсеместно упразднены – почему боги только теперь удосужились отомстить за это (Ambrosii ep. 19)? В то время как гнев Божий должен был стать в высшей степени оправданным мотивом в христианско-иудейской традиции, предполагаемый гнев языческих богов открыто высмеивался.

Споры вокруг алтаря Виктории велись не только на словах, и на этом распри не прекратились. Демонстративное разрушение святилища египетско-эллинского городского бога Сераписа в Александрии, осуществленное в 392 году местным епископом Феофилом, стало кульминацией многолетних конфликтов между христианами и язычниками¹²⁸. Феофил приказал пронести по городу в карикатурной процессии предметы языческого культа, которые были найдены во время земляных работ при строительстве нового здания церкви. Спровоцированные этим кровопролитные уличные столкновения между двумя религиозными партиями дали епископу законный повод для того, чтобы храм Сераписа – а вместе с ним, вероятно, и многие другие культовые сооружения – был разгромлен разъяренной толпой, а находящиеся в нем культовые изображения уничтожены. Согласно христианским летописцам, деревянный колосс разломился на множество частей, а оставшийся торс был сожжен в городском амфитеатре¹²⁹, что послужило началом решительной христианизации египетской столицы. Жестокое линчевание философа-неоплатоника, учительницы Гипатии, христианской толпой в 415 году стало еще одним ярким проявлением религиозной борьбы¹³⁰. Даже если, как показывают последние исследования, она, возможно, стала жертвой политической борьбы за власть, епископская пропаганда все же свидетельствует о решающем идеологическо-религиозном резонансе: Гипатия была заклеймена как ведьма, чья черная магия якобы привела имперского префекта к атеизму.

Не только приверженцы старых культов, но и манихеи, представители богооткровенной религии, зародившейся в Персии, пали жертвой христианских ревнителей истины, становились жертвами унижений, угроз и гонений. Более того, иудеи, от которых христианство уже давно отстранилось, подвергались дискриминации и изгнанию¹³¹. Однако приоритетной для христиан V века оставалась борьба с языческими храмами и культовыми изображениями. Часто инициативу проявляли местные епископы. В Газе, важном городском центре Палестины, языческое сообщество в IV веке поначалу упорно и успешно сопротивлялось усилиям христианизации. Когда епископ Порфирий вступил в должность в 395 году, христиане, вероятно, составляли только один процент городского населения. Порфирий обратился с ходатайством к императорскому двору в Константинополе и в конце концов добился решения об уничтожении языческой инфраструктуры. Житие епископа подробно описывает разрушение или сожжение в общей сложности восьми храмовых комплексов и уничтожение их культовых изображений, которые также были сожжены или выброшены в отхожие места¹³². Однако монахи и аскеты, готовые прибегнуть к насилию, также были активными борцами с изображениями в сирийской или египетской глубинке. Около 400 года коптский настоятель и пустынник Шенуте Атрипский, глава большого монастыря близ египетского города Панополис, проводил регулярные кампании против языческих культов, храмов и статуй богов, а также против их почитателей. Вместе с воинственными приверженцами он не гнушался насильственными обысками домов окрестных жителей¹³³. А в докладе ритора Либания императору Феодосию I о полчищах «черных монахов», которые сделали Сирию небезопасной, говорится, что они нападали на храмы и деревянными балками, камнями и железными инструментами, а часто голыми руками разрушали крыши, крушили стены и опрокидывали алтари и статуи. Жрецы этих святынь под страхом смерти должны были хранить молчание¹³⁴.

Сосредоточение антиязыческих мер на разрушении храмов и особенно культовых изображений не было случайным. С точки зрения их приверженцев, это были места обитания богов. С христианской же точки зрения языческие храмы были местами поклонения бесам, как подчеркнуто проповедовал отец церкви Августин: «Если я спрошу язычника: „Где твой Бог?“ – то он покажет пальцем на свои изображения. (…) Я смеюсь над камнем. Я возьму его. Я разбиваю его. Я бросаю его. Я презираю его»¹³⁵. Археологические исследования обнаружили впечатляющие свидетельства неистовства христиан против языческих культовых изображений. Обезглавливание древних культовых статуй или отсечение носов и конечностей указывают на дело рук христианских ниспровергателей идолов, даже если эта атрибуция не всегда ясна. Следы таких действий можно найти в восточной Галлии (в современном Эльзасе), а также в районе египетских храмов Дендеры, к северу от Луксора на Ниле¹³⁶. В Афинах, где за несколько столетий до этого серьезно наказывали за осквернение герм, зарытые в землю неповрежденные статуи позволяют сделать вывод, что последние язычники свои культовые статуи прятали от христиан в укромном месте¹³⁷. В последующие столетия борьба с идолами из-за ее мощного символизма оставалась важным инструментом обращения язычников на периферии теперь уже христианского мира. Миссионеры, такие как благочестивый дьякон Вульфилаик Арденнский, собственноручно рубили маленьких идолов на куски или стаскивали больших идолов с помощью веревок. Они поджигали идолов или топили их в озерах, как ирландские миссионеры Колумбан и Галл около 610 года на Цюрихском и Боденском озерах¹³⁸. Подобные методы можно проследить на примере грубой миссионерской деятельности Бонифация в начале VIII века: в 723 году он срубил топором дуб Юпитера, или Донара, в Гейсмаре (Гессен) и построил из его древесины церковь¹³⁹.

Внутренний раскол – ортодоксия и иноверие

Ярость христиан по отношению к последователям древних культов и религий была лишь одной стороной усилий по дискриминации и устранению несогласных. Поиск единой, целостной истины с самого начала вызывал расколы также в самом христианстве. Споры начались уже в раннехристианских общинах, например в разногласиях между «иудеями-христианами» и «христианами из язычников» или в конфликте с гностическими течениями, и продолжились в полемике об отношении к «отступникам» (lapsi) или «предателям» (traditores) во время гонений на христиан, что привело к донатистским спорам III века. Кульминацией стала в поздней Античности борьба за истинную природу Христа, которая породила такие гетеродоксальные течения, как арианство, монофизитство, несторианство и другие. Помимо сложных богословских позиций, которые мы не будем здесь описывать, общей чертой является унижение противоположного лагеря и его лидеров, независимо от того, стоят ли они на позициях большинства или меньшинства. Однако начиная с эпохи Константина большинство имело преимущество в том, что могло мобилизовать средства государственной власти. Можно ли считать притязания на исключительное обладание истиной и яростное обесценивание альтернативных точек зрения разновидностью религиозного фундаментализма, вопрос спорный¹⁴⁰. Однако тот факт, что христианство установило новое дихотомическое мировоззрение, резко разграничивающее «правильное» и «неправильное», «нас» и «других», кажется неоспоримым. «Как можно предположить, что церковь мучеников и собрания изменников – это одно и то же? – спрашивает автор рассказа о мучениках, отдавших свои жизни во время гонений Диоклетиана в Абиции, Северная Африка, в 304 году. – Они абсолютно враждебны друг другу. Они противостоят друг другу столь же кардинально, сколь свет противостоит тьме, жизнь противостоит смерти, Святой Дух противостоит дьяволу или Христос противостоит антихристу»¹⁴¹.

Поколения богословов практиковали то, что называют Ars Maledicandi – раннехристианское искусство проклятий в адрес еретиков¹⁴². Например, высказывания самоуверенного епископа Киприана Карфагенского о своих оппонентах в письме к папе Корнелию, написанном в середине III века, читаются так, как будто речь вряд ли идет о собратьях по вере в Христа. В споре об отношении к тем, кто отпал от христианства во время гонений, Киприан пытался склонить на свою сторону открыто медлящего папу, используя настоящий фейерверк из всевозможных обличений¹⁴³. Карфагенский епископ клеймил своего оппонента Фелицисcима как опасного преступника и про́клятого врага Христа, который присваивал деньги, осквернял девственниц и разрушал браки. Киприан считает его и его последователей осужденными преступниками, заговорщиками, прелюбодеями, безбожниками, короче говоря, «лживыми сынами дьявола». Ввиду такого накопления уничижительных характеристик кажется довольно странным, что одним из главных обвинений Киприана в адрес противной стороны было очернение и клевета на него лично и ортодоксальных представителей церкви. Угрозы и упреки со стороны противников были безошибочным признаком развращенности: «Ибо и язычники, и иудеи угрожают, и еретики, и все те, чьим сердцем и умом овладел дьявол, ежедневно свидетельствуют своим гневным голосом о ядовитой ярости своей». Такие люди подобны убийцам перед Богом. Все это выдает «дух антихриста», который хочет разделить церковь. Однако те, кто произносит ругательства, в первую очередь разрушают свою собственную жизнь, потому что «не те, кто слышит ругательства, а те, кто их произносит, достойны длительного наказания». Ибо несправедливость, которую они причиняют другим, возвращается к самим грешникам.

Конечно, не все заявления были вдохновлены таким святым рвением.

Но противопоставление истинной церкви, с одной стороны, и еретиков-отступников с их ложными взглядами и практиками, с другой, является лейтмотивом, который проходит через всю историю ранней церкви.

Осуждающие эпитеты и сравнения с хищными зверями или волками бесчисленны. Это риторика не только греха, но и преступления и безбожия. «Любимый образ епископа Епифания Саламского (310/320–403) в его «Панарионе» («Аптечке от всех ересей») – змеи и скорпионы, с которыми он сравнивает еретиков»¹⁴⁴. Пренебрежительный и агрессивный стиль языка раннего христианства отражен в многочисленных названиях, которые защищали собственную позицию («Апология») или были направлены против противоположных позиций (сочинения «Adversus» или «Contra»¹⁴⁵). Эта речевая модель проходит красной нитью от Нового Завета через полемических богословов, таких как Иреней и Тертуллиан, к отцам церкви Августину и Иерониму, а также уходит в Средние века¹⁴⁶. Часто она не ограничивалась агрессивным языком: спор между христианскими конфессиями мог перерасти в жестокие погромы, включая убийство епископов и дальнейшее кровопролитие, как в Александрии в конце V – начале VI веков¹⁴⁷.

Поздний римский историк Аммиан Марцеллин сообщает, что император Юлиан, которым он восхищается, вызвал к себе лидеров враждующих христиан, чтобы обратиться к их совести: они должны позволить всем беспрепятственно исповедовать свою религию. Он заботился о единстве своего народа, потому что по опыту знал, «что никакой дикий зверь так не опасен для людей, как большинство христиан в их смертельной ненависти друг к другу» (res gestae 22, 5, 4). Напротив, для дуалистического мировоззрения христиан характерно, что ненависть переплеталась с клеймением других, нехристианских, точек зрения. Сплоченную фалангу неортодоксальных позиций можно найти как в полемических писаниях, так и в нормативных текстах¹⁴⁸. Эти «другие», достойные осуждения, включали не только язычников и иудеев, но и – даже, возможно, прежде всего – отклонившихся от нормы в своих собственных рядах еретиков. Все они, так сказать, стояли на службе обеспечения ортодоксальных христиан их собственной идентичностью посредством демаркации¹⁴⁹. «Еретики, евреи и язычники образуют единство против единства», как выразился Августин¹⁵⁰. Таким образом, отец церкви зафиксировал «геометрию ненависти», которая впоследствии найдет отражение в римском законодательстве Юстиниана¹⁵¹.

Эта фиксация включала в себя оттачивание понятий, чтобы сделать формы девиации терминологически однозначными. «Ересь» стала ведущим термином для стигматизации отклоняющегося религиозного поведения¹⁵². На раннем этапе этот термин имел значение «выбор» или «решение», из которого развилось первоначально нейтральное его использование в значении «учение» или «секта». Но даже в раннем христианстве этот термин быстро приобрел негативный оттенок, а в течение II века закрепилось его двойное значение – «ложное учение» и «отделение от церкви». Еретик упорно настаивает на своем мнении, противоречащем ортодоксальному. Для него характерно интеллектуальное высокомерие, а также моральная развращенность.

Позднее, с принятием закона Юстиниана, добавилось политическое измерение, поскольку император дал определение ортодоксальности, и ересь, таким образом, приобрела характер преступления против светских властей. «Апостасия», с другой стороны, еще один часто используемый термин, подразумевал полное отступничество от христианской веры¹⁵³. Оба термина часто и в разных местах появляются в Кодексе Феодосия 436 года (например, Cod. Theod. 16, 5; 7). Это относится и к третьему термину, используемому для обозначения религиозных отклонений, – «святотатство». Еще в дохристианские времена он употреблялся для описания преступлений против мест и предметов, которые пользовались религиозным почитанием. В христианском контексте это слово относится прежде всего к церковным кражам, но также и к осквернению церковных зданий посредством надругательства, например кровопролития¹⁵⁴. Еще одно бросающееся в глаза обвинение христианских полемистов против своих языческих оппонентов, а именно – обвинение в идолопоклонстве, интерпретируется по-разному: собственно поклонение идолам («идолатрия») – лишь одна из граней этого. То же самое относится к таким терминам, как «враждебность к Богу» или «нечестие»¹⁵⁵. Термин «богохульство» гораздо реже встречается в традиционном арсенале христианской боевой лексики. Все изменилось в VI веке.