Kitabı oku: «Познание смыслов. Избранные беседы», sayfa 3
Почему бессмысленно проектирование идеального общества?
03.02.2016
Комментарий Джемаля к постановке вопроса:
Главный и безусловный враг человека – это общество как таковое. Человек предстоит перед обществом: он, фигурально или буквально выражаясь, стоит на коленях, – общество же является ему в виде огромного храма с широко распахнутыми дверями и сиянием, исходящим изнутри. Там, внутри этого храма, нет жрецов. Точнее, всякий, кто вошёл, становится жрецом.
И в чём же цель проектирования? Неужели кто-то думает, что «идеальное общество» корректирует «искривление» человеческого фактора? Да нет, конечно. Идеальное общество просто отменяет человеческий фактор как глупую архаику.
Но на пути этой машины встаёт союз смертных, община верующих, заключивших завет с Авраамом и всеми, кто от него изошёл, чтобы свидетельствовать об Ином. Вот почему, согласно преданию церкви, Христос говорил: «Царство моё не от мира сего».
Ключ к пониманию того, что такое община, содержится в понятии братства. Это взрывное, сокрушающее понятие, которое вместе с тем амбивалентно. Есть братство, которым повязаны те, кто телесно прошёл одни и те же родовые пути. Такие братья объединены общим для них чревом матери. И, конечно, это физическое кровное братство кое-что может. Однако оно представляет собой антитезу подлинного братства, где братья не входят в мир через единое чрево, а уходят из этого мира через единую для них общую могилу. Союз смертных всегда помнит о том, что подлинное происхождение революционной знати проявляется не через вагину в начале, а через разверстую яму в конце.
Поговорим о социал-утопизме: почему это хорошо и почему это плохо. Почему так долго мечтают люди об «идеальном обществе»? Откуда это взялось, как вы думаете?
Вообще эта тема, наверное, стала актуальной после реализации советского проекта и особенно после его конца, потому что сразу возникли вопросы: а то ли это было? Не было ли это всё изначально заблуждением, не было ли это все играми воображения и так далее? Потому что советский проект уходит своими корнями в очень серьёзную традицию. Это традиция Мора, это традиция Кампанеллы, и люди одушевлялись – по крайней мере интеллигенты, которые шли в революцию, – этой тематикой. Достаточно только вспомнить Чернышевского с его фаланстерами15. И сколько вообще волн поднял этот проект.
А сегодня говорят: «А реально ли было это вообще построить? Был ли это социализм, не был социализм?» Но дело-то не в этом. Дело в другом: есть изначально какая-то чудовищная ошибка в том, что человек пытается решить какую-то свою глобальную проблему через моделирование общества, которое в конечном счёте становится чем более «идеальным», тем более для него страшным.
Но ведь мечта об идеальном обществе всегда существовала со времён разговоров об Эдемском рае, о Золотом веке человечества, где все будут счастливы, сыты, все друг друга будут любить, будет свобода, равенство, братство…
Золотой век – это не совсем общество, не совсем ассоциируется с обществом. Потому что здесь мы должны провести очень чёткую грань. Она может быть стёрта, может произойти слияние двух этих понятий – понятий «человечество» и «общество». Когда мы говорим о Золотом веке, об Эдемском рае, то мы говорим либо о человеке как Адаме – индивидуальном, предстоящем Творцу, природе, в гармонии, – либо, если говорится о Золотом веке, то есть уже о человечестве, то говорится именно о человечестве, а не об обществе. Общество появляется после Золотого века, оно как раз появляется как ответ на исчезновение Золотого века. Потому что идея общества – это защита человека от враждебной среды.
Что такое «общество»? Это компенсация того, что Золотой век ушёл. Был Золотой век – и человек не чувствовал, что есть дождь, жар, зной, голод, холод…
А был ли Золотой век вообще?
Будем исходить из того, что был. Потому что нам об этом говорят Гесиод («Труды и дни»), говорит традиция масонов, говорит индийская традиция о том, что с «Сатьи-юги» начинается человечество. Будем исходить из того, что как бы был, – если мы уж говорим об утопизме…
Золотой век – это не общество, это человечество, которое находится в абсолютной гармонии со средой. А общество – это компенсация, защита, это такая раковина, которая образуется вокруг человечества, потому что среда становится враждебной. Ну то, что она враждебная, это уже не миф, это уже не обращение к какому-то неведомому прошлому, которое то ли не было, то ли было, а мы свидетели того, что среда-то враждебна. И эта среда должна быть преодолена социумом. Социум – это такая устойчивая система, которая может выдержать испытание любой катастрофой. Например, если у племени где-то в лесах Амазонки возникают какие-то проблемы с карпом в данной речке, то племя вымирает. А если мы уже говорим об обществе, даже древнем обществе, древнеегипетском или минойской культуре, то там потоп и землетрясение, но всё равно это всё не стирается, всё равно цивилизация: общество находит ресурс, чтобы восстановиться. Это некая сверхчеловеческая сила.
Почему же тогда вы считаете бессмысленным проектировать идеальное общество? Ведь много раз к этому подбирались. И Французская революция, свержение Бурбонов, порубили голов немерено, – и всё это под мечты о том, что у нас возникнет «идеальное общество»…
Напомню, что перед тем Руссо писал о «добром дикаре»16, то есть он готовил почву не тем, что он проектировал некую суперцивилизацию, а тем, что он проектировал уход от цивилизации, – от естественного человека.
Французские просветители много сделали на ниве идеализма…
У них акценты были прямо противоположны большевизму. Потому что большевизм был технократически ориентирован, а просветители французские были ориентированы, скажем так, «экологически». Это был «социал-экологизм» того времени: «добрый дикарь», свободный от язв социума.
Почему идеальное общество проектировать бесполезно? Не то чтобы бесполезно – смотря с какой точки зрения, кем вы хотите быть в этом обществе. Если вы хотите быть там вертухаем, то это самое то – для вас это идеальное общество.
В идеальном обществе будут вертухаи?
«Идеальное общество» – это вертухайская организация.
Не об этом же мечтают люди…
Вы просто возьмите любой текст – возьмите «Город солнца», те же «фаланстеры» Фурье, возьмите то, что описывает Достоевский («устроение по разуму», против которого возражает его «человек из подполья»), – это ГУЛАГ, это разные виды ГУЛАГа.
И я хочу сказать, что иначе быть не может, – в силу самой метафизической природы социума. Социум – враг человека. Я могу объяснить, почему это так.
То есть социум – враг человека. Если человек пытается создавать новый социум…
Чем более он идеален, тем более он враг. Вот в чём дело…
Но ведь можно выстроить социум, который бы устраивал всех людей? Представим себе, что всё человечество не хочет иметь границ, не хочет иметь никаких препон для своего существования, и всё человечество будет акционерами какой-то одной большой корпорации, которой будет принадлежать Земля. Представим себе такую капиталистическую идиллию.
Великолепно. Вопрос только в том: что будет с человеком как экзистенциальной единицей в этом реализованном идеальном проекте? Потому что у нас есть два компонента: у нас есть человек, который, как говорит Достоевский опять-таки, хочет жить по своему глупому разуму, «по своей глупой воле пожить»17, и у нас есть идеальное общество, которое может предоставлять или не предоставлять какие-то свободы, возможности и так далее. Но их соединение – это очень тонкая и интересная вещь. Потому что сейчас, будем откровенны, реализована в глобальном обществе утопия в чистом семантическом смысле. Ведь «утопия» что означает? Утопия – это место, которого нет, то есть отсутствующее место. Что такое глобальное общество? Это общество, которого, по определению, нет нигде, потому что оно везде. Утопия уже реализована технически.
И что же мы видим? Мы видим довольно страшную ситуацию. Мы видим, что человеческий фактор в этом обществе умаляется, сокращается. А мало-помалу для нас становится все более ясно, что общество играет роль нечеловеческого фактора в нашей жизни. Я бы так сказал: каждый из нас, рождаясь, сразу предстоит перед обществом как средой. Допустим, если бы я был героем Даниеля Дефо, Робинзоном Крузо, – то ли родился, то ли выброшен кораблекрушением на берег необитаемого острова, – то мне бы предстояли море, песок, пальмы, крики чаек и так далее, то есть среда. Когда я появляюсь, рождаюсь в нашем пространстве, я оказываюсь здесь вместо моря, песка и криков чаек (хотя всё это может быть эпизодически в социуме, которое поглотило всё, абсолютно всё). Социум – даже если я поеду куда-то, где есть только крики чаек и песок, – там всё равно будет социум. Потому что пляж, море и так далее стали уже социальным явлением, социальным институтом.
Но в чём проблема? Общество стало судьбой – а может быть, оно давно таким являлось. Общество – это судьба. Для нас общество – это судьба в том смысле, в каком гравитация – это «судьба» физических тел. Вот имеет ли «судьбу» физическое тело? Имеет. Оно имеет закон тяготения, который над ним довлеет, который определяет его «физичность». Вот точно так же «социальность» является судьбой каждого из нас, и эта социальность является фактором чего-то совершенно вне нас находящегося.
Хорошо, социум – враг человека. Но ведь каждый человек в отдельности – враг социума? Большинство людей не бунтуют против социума, и я так думаю, что 99 % людей вполне устраивают эти общие социальные нормативы – купить жене шубу, купить машину получше. В этих ориентирах обычный среднестатистический человек отлично себя чувствует и выживает…
Правильно. Потому что человек прошёл длительный процесс поглощения его как человека, как человеческого фактора, обществом. Допустим, двести лет назад, сто пятьдесят лет назад в медвежьих углах крестьяне русской губернии или бретонские рыбаки не были интегрированы в общество, – по крайней мере в такой степени. Потому что община, которая имела место в деревне России – рыбацкой или пахотной, – это не общество. Это действительно община. Община – это совершенно другое. Община – это узкий коллектив людей, которые знают друг друга, и это действительно система личных связей, личных индивидуальных отношений между семьями, между членами этого маленького посёлка, городка, деревни. Но по мере того, как эти люди перемещаются в большие центры, в мегаполисы, их потомки превращаются в винтики, и их человеческое содержание мало-помалу растворяется. То, что они довольны этим, то, что они находятся в некоем социальном сне, – это ведь не говорит о том, что это хорошо.
Вспоминая свой юношеский идеализм, я всё-таки думаю, что во многом именно построение социальных утопий продвинуло человечество вперёд. Давайте вспомним 8-часовой рабочий день, который так долго требовали в царской России, который всё-таки подтвердили большевики. Это одна из ступенек социальных утопий. Давайте вспомним всеобщее избирательное право, которое тоже было сначала придумано в виде социальной утопии и, наконец, его все получили, включая женщин. То есть разные пути, которые человечество сначала придумывало для себя в виде такого проекта идеала…
Возражаю категорически. Потому что и 8-часовой рабочий день, и право женщин голосовать – это не элементы утопий. 8-часовой рабочий день возможен, потому что резко возрастают производительные силы, и 14-часовой рабочий день уже не нужен просто потому, что будет перепроизводство, – с одной стороны. С другой стороны, есть вполне хищнический настрой хозяев дискурса, хозяев общества на то, чтобы вытянуть женщин из своих кухонь и просто использовать их как разменную монету – в голосовании или послать, опять-таки, на работу, потому что их жизненное время тоже нуждается в капитализации. Вы представляете: половина человечества вообще не задействована в капитализации своего жизненного времени – и это женщины. А мы их сделаем сейчас работницами, введём в «социальный оборот» и посмотрим, насколько резко у нас подскочит стоимость совокупного человеческого капитала. Это хищническая мысль, это не идеальное общество, не проектирование утопии.
Если ввести женщин в «социальный оборот» – что и происходило в начале ХХ века, – ими достаточно было легко манипулировать и тогда, и сегодня…
Гражданские права женщины в Англии получили в 30-е, а право голосовать в Швейцарии – только в 50-е.
Всё правильно, но тем не менее они были введены в «социальный оборот», им предоставили такое же право голоса, и теперь женщина с радостью будет голосовать за мужчину старше среднего возраста, добропорядочного семьянина, который рассказывает, какая она молодец. А то, что он предлагает совершенно какие-нибудь людоедские экономические реформы – ей это будет всё равно, потому что она в этом всё равно ничего не понимает, он просто ей лично очень симпатичен. Естественно, половиной человечества можно будет достаточно легко манипулировать. Я утрирую, но смысл-то в этом. Идеальное общество всегда проектировали, всегда это было…
Конечно. Давайте посмотрим на этих проектантов – не враги ли они людей? Давайте посмотрим серьёзно на Томаса Мора, которому, кстати, отрубили голову. Ещё надо разобраться, за что. Кстати, все эти утопии писались в тюрьмах, не исключая даже Чернышевского, который, если и писал не в тюрьме, то по крайней мере посидел немножко там.
Давайте не идти в детали: ну права там, голосование и так далее. А давайте посмотрим, что делает идеальное общество идеальным с точки зрения тех же самых Мора и Кампанеллы. Это отсутствие зазора между человеком и социумом, то есть нет конфликта, человек не конфликтует.
Социум не требует от него, чтобы он работал…
Нет, требует, чтобы он работал, требует от него порядка, требует, чтобы строем ходили на обед, с обеда в фаланстер, требует, чтобы все пели песни поутру, радостно обращаясь к светилу и воздавали ему хвалу, – но без внутреннего конфликта. Вот в чём «идеальность». Проект идеального общества – это снятие внутреннего сопротивления индивидуума обществу, которое заменило среду.
По сути это – зомбирование каждого конкретного человека…
Вы назвали очень важную, очень интересную реалию – зомбирование, оно сейчас модно. Конечно, зомбирование. Почему? Потому что глобальное общество, которое сегодня уже построено, реализовано, – просто мы этого не видим, не понимаем, не сталкиваемся с этим, – но реализована та самая утопия, с которой мы начали: общество, которое нигде, потому что оно везде. Бог стал социальным институтом, природа стала социальным институтом. Нет элемента Бытия, которое было бы объективным. Любой социальный элемент Бытия стал социальным институтом. И это касается как времени, так и пространства, и духовных каких-то измерений. Всё стало социальным.
Если мы задумаемся о том, как и почему это произошло, мы увидим, что это связано с фундаментальным кризисом человека. Господство общества, его рассвет, доминация над нами являются оборотной стороной, продолжением кризиса человека.
Какие компоненты кризиса? Кризис Бытия. Я уже сказал, что Бытие стало социальным, то есть из объективного, каким оно ещё было для Гегеля, не говоря уже о Платоне, оно стало социальным. Сегодня социолог, психолог, социальный работник является «философом-онтологом», изучающим Бытие в гораздо большей степени, чем мыслитель, который рассуждает о каких-то категориях и так далее. С моей точки зрения это кризис Бытия, потому что оно просто перестало быть. Социальное бытие – это фикция.
Кризис сознания. Очень важно. Что такое сознание? Сознание – это глубинное переживание «здесь-присутствия», интуиция своей данности здесь и теперь, которая неотрывна от ощущения своей смертности. Это рефлексия собственной конечности. Что делает общество? Общество борется с этим и стремится заменить это интимное сознание гештальтом. Если вы посмотрите на, скажем, рекламную вставочку, где молодые люди либо пьют колу, либо едят мороженое, либо идут по пляжу, то это не что иное, как гештальты, которые абсолютно равны снаружи (как предъявленная картинка), так и внутри в переживании персонажа этой рекламной паузы. У человека, который дан в этом рекламном образе, нет зазора между внутренним и внешним: он и внутри себя есть некто, кто пьёт эту колу. Это гештальт. Люди «теряют сознание» и превращаются в некий пластик.
Он мечтает об этой картинке и потом её добивается всеми возможными средствами…
Просто у него уходит этот момент, потому что тут есть целые системы средств. Ведь человека в значительной степени поддерживает в способности вернуться к рефлексии, к ощущению себя как «здесь-присутствующего», язык, – язык как средство мышления. А сегодняшний язык, благодаря глобальному обществу, всё больше и больше лишается статуса инструмента мышления и всё больше и больше становится сначала чисто коммуникативной условной вещью, а потом посткоммуникацией. На финальном этапе язык превращается в набор сигналов, которые вы не можете связно воспроизвести, потому что там нет никакого содержания. Послушайте, например, выступление какого-нибудь политика или чиновника, который должен объяснить, что «всё не так уж плохо». Например, в Алма-Ате, на медиафоруме, куда я некоторое время ездил каждый год, были довольно серьёзные люди: скажем, сенатор США, который (только что Обама пришёл к власти) приехал, чтобы объяснить смену курса, миролюбие, были нобелевские лауреаты… И его там спрашивают: а как же вы там в Афганистане свирепствуете, а почему же вы оттуда не уходите? И он, начиная отвечать: «Прежде всего позвольте мне выразить вам благодарность за ваши вопросы и за тот интерес, который вы проявляете…». Это первая и последняя фраза, которую вы можете воспроизвести, потому что всё остальное, что он говорит – это просто набор бессмысленных звуков. Это сплошная мука.
Я до этого уже разрабатывал теорию посткоммуникации в современном обществе. И я просто оказался перед таким живым примером своей собственной теории. Я сидел рядом с ним в общей панели – у нас была одна панель, он слева от меня сидел, к залу обращался и гнал, и я слушал и не верил ушам. Я понимал все слова, но я не мог понять ни одной мысли: там вообще ничего не было! Там люди сидели и тоже хлопали глазами. Виртуознейшая вещь. И, кстати, он был чистым гештальтом: человеком, у которого внутри не было ничего.
Давайте подумаем о людях, проектировавших идеальное общество на разных этапах истории, которую мы можем обозреть. Давайте возьмём Ленина с Марксом, и командой, может быть, Наполеона, который хотел делать единую Европу. В конце концов, его идея вернулась в виде сегодняшней единой Европы. Эти люди были идеалистами – или они были больше манипуляторами, то есть понимали ли они что делают?
Они, конечно, были искренними…
Прошу прощения, я вот задумался: ведь Ленин с командой были такими злобными картавыми карликами в песочнице с детьми. Он ведь повели за собой крестьян, которые вообще плохо что понимали…
Крестьяне как раз в меньшей степени пошли. Пошли гимназисты…
Но тем не менее они во многом обманули. И идея самого проекта идеального общества – они в это верили или это была жёсткая манипуляция?
Конечно, верили. Потому что, если кто читал «Государство и революция» Ленина, эта книга была написана перед революцией, и там совершенно чётко излагалась идея, что «государство – это враг» и идея революции состоит в том, чтобы ликвидировать его необходимость, отменить его, снять его. И там пафос – ориентир на прямую демократию. Но когда реально власть оказалась у революционеров, которые были не только большевики, Ленин внезапно увидел, что в Советах-то не только большевики, а есть ещё и эсеры. И если дать власть Советам по-настоящему, то, собственно говоря, а кто пахал-то? Поэтому он сказал, что – нет, пока подождём, пока государство будет ещё над Советами, рядом с Советами и так далее, давайте с государством не торопиться. Он был не только идеалист, но и реальный прагматик, исходящий из необходимости удержать власть в руках своей партии. Но, конечно, он был искренний человек.
Я могу сказать, что он был занят не проектированием идеального общества, он был занят достаточно радикальной космистской идеей. Ведь в чём состоит дух и сущность ленинизма? Материалистическая идея заключается в том, что материя через сингармонизм сверхсложности развивается, развивается, повышая свой статус до появления ноосферы, а потом эта ноосфера задним числом начинает менять законы материи, начинает преобразовывать эту материю. Это как бы главная материалистическая идея. Ленин переносит это всё в социальную сферу. Аналогом материи является простой «чёрный» народ, которому (помните: «кухарка должна управлять государством») даётся возможность через Советы управлять собственной судьбой. И в итоге народ сам себя вытаскивает за волосы. То есть он приходит к тому, что он осваивает некий «ноосферный» разум. Социум от чёрного перегноя низших классов поднимается до сияющих высот.
Понятно, что были устроены великолепные социальные лифты в 1917 год и далее…
Это метафизическая идея. Здесь надо смотреть не на практику (на то, что там были социальные лифты, допустим), не на то, что поднялись такие люди, как Цандер и Королев, а на метафизическую идею самоуправляющейся материи. Она самоуправляется будто бы в космосе, порождая человека и так далее, и она должна самоуправляться в социальном плане. Чёрный народ, кухарки приобретают статус «саморуководящихся». Идея была именно в этом.
Шариков идёт руководить отделом очистки…
Пародия очень чёткая, потому что можно сказать, что пёс трансформируется в человека, а потом становится главным.
Вы считаете, что не нужно проектировать идеальное общество? А что же нужно проектировать?
Дело не в том, нужно или не нужно. Проектируют и являются жертвами разные люди. Одни проектируют, другие – жертвы.
Мы же должны определить, собственно говоря, что такое общество, и мой тезис заключается в том, что общество – это отнюдь не сумма живущих. Некоторые думают, общество – это семь миллиардов людей на планете. Так вот, общество – это не сумма семи миллиардов живущих. Общество – это сумма живших, это сконденсированное жизненное время мириадов человеческих существ, которые прошли и оставили свой след в виде соборного капитала. Всё, что мы видим – это плод бесчисленных поколений, включая рабов Рима и Древнего Египта: любой камень, любое, на что мы посмотрим, – от станков с цифровым управлением до садов с пальмами, высаженными где-нибудь на Крите, – это всё конденсированное время мириадов существ, которое оценивается, переоценивается (в том числе задним числом). Например, особняк, построенный в XIX веке, сегодня объявляется памятником истории и стоит в сто раз больше, чем он стоил при постройке. Черепок, который не стоил в момент создания кувшина ничего, – через три тысячи лет его достаёт археолог, и это уже на вес золота или дороже, потому что это свидетельство какой-нибудь пупырчатой культуры.
То есть всё, что мы видим вокруг себя – это и есть наше общество, включая наших предков и того, что они нам передали?
Хозяин жизненного времени умерших. Общество – это «книга мёртвых». И на самом деле этот хозяин – это не человеческий фактор. В целом это некая система, когда живые предстоят сокровищнице смерти, сокровищнице прожитого времени, прожитого бесчисленными поколениями, которые сконденсированы в некоем факте, здесь и теперь поставленном перед нами.
Когда я говорю «хозяин», имею в виду само общество и не имею в виду персонально какого-то хозяина. Я имею в виду Хозяина с большой буквы. Я имею в виду Хозяина, отчуждённого от человеческого фактора. И это он решает, это не кто-то навязывают обществу, это общество ведёт игру, и оно приказывает Америке вести себя так, а России этак, а Ирану и Китаю ещё как-то. Потому что это всё – пешки внутри этого социума. Государства и нации с их цивилизационными матрицами – они как клетки в шахматах.
Кто же тогда определяет поведение этих пешек?
Это очень хороший вопрос. Мы исходим из того, что социальное бытие съело все реалии большой жизни. В начале времён, в глубокой древности человек типа царя Одиссея или Ахилла предстоял, с одной стороны, природе, виноградникам, морю, с другой стороны – Олимпу. И он обращался к Олимпу с тем, чтобы тот повлиял на эту природу, чтобы она была добра к нему. Было два фактора: природа и Олимп. И вот, этот человек, который перед этим стоял, – индивидуум с экзистенциальным центром. Общество было не более чем посредником между Олимпом и природой – с жрецами, с пифиями и так далее. Но мало-помалу этот посредник стал всё пожирать. Он съел и Олимп, который стал, как я уже сказал, просто институтом внутри этого социума, он съел эту природу, и теперь он хочет, как Цирцея – Одиссея, пожрать и превратить его в какую-нибудь свинью, которая забыла о том, куда она плывёт и какое у неё назначение в жизни. Общество – это не человеческий элемент, это элемент, я бы сказал, инфернальный. Общество – это инфернальный18 элемент.
В своё время говорили «сердце царёво в руце Божией» или «султан – тень Аллаха на земле». И так говорили, конечно, попы всех цивилизаций. Они говорили, что фараон, кесарь – «помазанник божий» и так далее. Я думаю, что здесь есть глубокая правда, только она вывернута с чёрного на белое. И на самом деле всё обстоит наоборот. Общество в лице своих лидеров, в лице своих руководителей, и само оно (руководители же они тоже пешки, которые обслуживают общество) – это абсолютно инфернальная вещь.
То есть, проще говоря, это все дьявольские штучки?
Это не дьявольские штучки, потому что это снижает. Я бы сказал, что это Денница. Я не говорю «Сатана», потому что у людей сразу возникает идея о вилах, крыльях и так далее. Я скажу так: Денница. Денница в том смысле, что это такое светозарное существо, Аполлон. Денница с точки зрения единобожников – это Сатана. Аполлон – это Сатана. Но просто мы должны понять, что в данном случае это Бытие как таковое. Потому что Бытие как таковое противостоит Духу. А Дух непосредственно воплощается в том самом нашем индивидуальном сознании здесь и теперь, в том самом интимном присутствии, которое тесно связано с ощущением неизбежной смерти, которая является тем, что отличает нас от всего, – от камня, от животного, – потому что для них смерти нет. И для людей с гештальтом – у которых сознание заменено гештальтом и баночкой колы в руке, – для них тоже нет смерти. Для них есть только гибель. Для собаки есть гибель, для неё нет смерти. Смерть есть только для людей, у которых есть абсолютная рефлексия внутрь себя. И общество является ненавистником и врагом этого. Это «книга мёртвых», которая играет на повышение стоимости того капитала, который она изъяла из жизни живших и превращает в линейный прогресс, в линейное бесконечное будущее.
Чем больше общество пытается из себя что-то спроектировать, тем хуже получается?
Я бы так сказал: общество основано на поглощении нашей жизненной энергии, оно переводит нас в стоимость. Не в буквальном, грубо экономическом смысле. А в стоимость как ресурс. Наше время, наши возможности, наше человеческое бытие формализуется в качестве потока информации и становится социальным ресурсом. И пока мы живы, мы ещё можем маневрировать. Мы ещё предстоим этой внешней среде, но когда мы умираем, мы уже полностью поглощены социумом, который нас съедает, оприходует, интерпретирует, присваивает себе.
Из нашего общества, получается, выхода никакого нет?
Только не надо говорить «нашего», потому что оно, во-первых, не наше, во-вторых, у слушателей может возникнуть иллюзия, что мы конкретизируем это всё до масштабов России или ещё чего-то. А на самом деле мы, конечно же, говорим о глобальном обществе, в котором сегодня уже находятся и папуасы Новой Гвинеи с проблемами каннибализма в их деревнях и джунглях. Раньше они были предметом интереса Миклухо-Маклая, а сегодня они через интернет, через социальных работников ООН – составная часть глобального общества. Они – составная часть глобального общества, и они интегрированы в это глобальное общество. Поэтому не будем говорить «наше». Кстати, и слово «общество» тоже немножко нас дезориентирует семантикой, потому что оно нам настойчиво навязывает, что это некий коллектив. Это не коллектив, это сущность, это отдельная сущность.
Есть ли выход? Выход есть, я считаю. Потому что этот опыт экзистенциальной рефлексии «здесь-присутствия» внутри человеческого сердца имеет своё самовыражение в религии. Но не в какой-нибудь религии, не в религии, которую нью-эйджевские люди считают религией, то есть сесть в асану, начать какие-то дыхательные упражнения, послушать какие-нибудь советы о том, как быть счастливым, – это как раз гештальт. А религия, которая связана с подлинным, эссенциальным зерном религии. Это авраамический инстинкт абсолютно Невозможного.
Если мы вспомним эпопею Авраама, который является праотцом той крупицы истины, которая есть в человечестве, то Авраам в своём поиске обращался ко многим символам величия – звезде, ветру и так далее, – и раз за разом он закрывал эти темы, потому что они были манифестированными символами величия, которое отменяемо. В конечном счёте он пришёл к тому, что абсолютная альтернатива всему, что может быть увидено, воспринято, пережито в опыте и так далее, – вот только это есть истинный Бог. Неведомость является Его атрибутом. И эта Неведомость является не фантомом, а она вдруг обнаруживается в твоём сердце. Тайна твоего сердца и есть клеймо того истинного авраамического Бога, к Которому он обращается. Это и есть выход, потому что от авраамизма мы переходим к общине, к братству, которое противостоит этой сущности, отнимающей у нас жизнь.
