Kitabı oku: «Небосвод Надиры», sayfa 6

Глава 12

Начало лета 1040 года (431 года хиджры), долина к востоку от Трагины

Прошло несколько дней, может неделя, может больше, все это время Конрад не переставал ходить в церковь на холме. Спал там, ел, молился и понемногу стал перебрасываться парой слов с приходившими туда на молитву людьми, а больше всего с греческими монахами, которые говорили на языке ойль, но и с некоторыми слугами и солдатами, охранявшими лагерь. Конрад провел в пещере так много часов, что в краткие моменты, когда он выходил из нее, яркий солнечный свет слепил ему глаза до боли. Он выучил все лики, написанные на иконах, запомнил имена всех святых, особенно ему нравился лик святого Андрея, открывшего уста в молитве и выводящего дланью знак триединства; именно этот святой высился над отцовской могилой.

Рауль со товарищи днями напролет носился по полям, теперь они возвращались из погони и въезжали в лагерь с основными силами войска. Шли ранние послеполуденные часы, Конрад услышал, как в долине шумно и весело кричали, он мог поклясться, что среди палаток что-то празднуют.

Вскоре его опекун поднялся на холм:

– Выходи, сынок!

Конрад вышел, но остался стоять у расщелины.

– Вся армия возвращается.

– Это вы будете праздновать победу… а я в трауре по моему отцу.

– Многие солдаты потеряли в битве какого-нибудь родича, кто брата, а кто даже отца… Несколько дней назад они тоже хоронили своих усопших, и не в таком прекрасном мавзолее как этот, а прямо на поле. Но теперь надо веселиться нашим победам… они погибли и за это тоже.

– Не хочу уходить от отца, – возразил Конрад. – Вдруг какой-нибудь неверный осквернит его могилу? – привел он еще один довод.

– Милосердный Бог накажет его, но убить твоего отца дважды невозможно. Сегодня будем праздновать вместе, а после положим в карман жалованье и вернемся в Сиракузы подсобить нашим, которые остались там, и возьмем город. Большая у нас добыча в эти дни… Одному Богу ведомо, сколько деревень мы разграбили, когда гнались за врагами и обратно! Каждый получит свою долю, а тебе причитается доля твоего отца.

– Я ее не заработал.

– А что ты заработал из того, что отец даровал тебе? Слушай, парень, твои капризы начинают действовать мне на нервы! Мне сегодня даже не верилось, что ты тут больше недели просидел. Но я тебе не отец, и если не сумею выполнить обещание, которое дал ему, то уж лучше голову тебе оторву двумя пальцами, чем позволю путаться зазря у меня под ногами!

– Чего вам от меня надо? – спросил тогда Конрад, подняв голос.

– Чтобы ты вдолбил себе в башку, что твой отец умер, и прекратил хныкать. И знай, я был другом Рабеля, а не твоим, так что я с тобой цацкаться не стану, а вот подвешу на хоругви и все, если не будешь меня слушаться.

– Возьмите долю моего отца себе, и отстаньте от меня.

Сказав это, Конрад повернулся и шагнул обратно в пещеру, но Рауль ухватил его за шею и приподнял метра на два от земли. Пальчища Рауля почти сомкнулись не шее мальчика, сжимая так, что глаза у Конрада вот-вот выскочат из глазниц.

– Меня прозвали Раулем Железный Кулак, и думаешь я позволю тебе, сопляку, оскорблять меня? Мне ничего не стоит раздробить тебе башку прямо тут о камни! – заорал он, словно бес в аду.

И разжал кулак, мальчик неуклюже упал на землю.

– Если кто-то увидит, что ты меня ни во что не ставишь, это подорвет мою репутацию. Я убивал людей и за гораздо меньшие проступки! Благодари отца и мое доброе имя, если я не задушил тебя сегодня. А теперь поднимайся и ступай за мной в лагерь!

Конраду это ранило больше не тело, а душу, он старался не смотреть Раулю в глаза, все еще сидел, сжавшись в комочек, на сухой траве. Даже отец никогда не одергивал его так грубо.

Затем увидел, как огромная ладонь Рауля приблизилась ему к лицу; он зажмурил глаза, подумав, что сейчас его в самом деле задушат.

– Вставай и пойдем со мной. Покажу тебе, как жил твой отец, познакомлю с его друзьями, напою тем, что пил он, и свожу к женщинам, которые ему больше нравились, – позвал Рауль, подавая руку, тон его голоса смягчился.

Конрад взял опекуна за руку, поднялся на ноги, вытер слезы, которые текли у него по веснушкам, и постарался улыбнуться.

– Ну вот, так и надо! – похвалил его великан, повернулся спиной и зашагал вниз с холма.

– Рауль! – окликнул его Конрад.

– Чего еще? – с нетерпением ответил тот.

– Хочу, чтобы вы взяли меня с собой в следующую битву.

Рауль расхохотался; он был доволен, что его метод воспитания пошел мальцу на пользу, но смачно расхохотался.

– Чего-чего тебе, сопляк?

– Вы собирались научить меня жить, как мой отец… ну вот и возьмите меня тоже в бой. Отец учил меня драться на мечах, едва я ходить начал. Я умею!

– Сначала покажешь сноровку, как только выдастся случай. А что до войны… так вот, сынок, сперва надо подготовить сердце… надо научиться ненавидеть!

– Я уже умею ненавидеть! Дайте мне магометанина, и увидите, как я искрошу его на кусочки.

– Этого мало, у тебя мало силенок.

– Дайте мне ваш топор, и я это оливковое дерево в три взмаха срублю.

– Ты мой топор и поднять-то не сможешь! Пойдешь со мной в битву, но не сейчас. В регулярные войска Константинополя берут мужчин, которым исполнилось, по крайней мере, восемнадцать лет. У нас, конечно, не ждут совершеннолетия, мы не такие хлюпики, но пускай у тебя хоть щетинки на подбородке проклюнутся, потом и пойдешь.

– В следующем году? – наивно спросил Конрад.

– В следующем году… так и быть, – согласился Рауль, чтобы мальчишка отстал от него.

– Я отомщу за отца!

На этот раз Рауль не ответил, лишь положил руку мальчику на плечо и снова зашагал с холма.

В лагере кишмя кишел народ; раньше лагерь Конраду не казался таким большим. Чувствовался дух веселья, и солдаты вокруг смеялись и перешучивались, на этот раз разные племена не сидели недоверчиво в сторонке одно от другого. У дороги около больших палаток топтался какой-то незнакомец, возле него стоял полный ящик странных железных рогулек с выступающими остриями. Рауль взял одну рогульку в руки, показал его Конраду и сказал:

– Видишь эту штуку, малец? Вот чем Абдулла хотел разгромить нас, разбросал по полю сотни таких железок. Но у наших коней подковы широкие, и эти шипы нам ничего не сделали. Начинай кое-чему учиться про войну.

Не переставали подъезжать телеги с награбленным добром, с ними шли солдаты регулярных войск, все телеги съезжались на широкую поляну перед главной палаткой – палаткой Георгия Маниака; конечно же, сами телеги и быки тоже составляли часть добычи. На некоторых телегах сидели мужчины и женщины, которых схватили во время набегов: это были несчастные мавры из местных жителей, которые не успели спрятаться. Многими из этих женщин солдатня поживится во время увеселений в качестве посвящения женщин в рабство, после чего их в виде добычи отошлют на материк семьям новых хозяев. Женщины будут прислуживать при дворе родовитых семейств, а мужчины станут крепостными, или же мужчины и женщины попадут в руки иудейских работорговцев, а те распродадут их на рынках по всему Средиземноморью. Теоретически христианам было запрещено торговать напрямую обращенными в рабство людьми, но истина заключалась в том, что перепродажа пленных приносила большие доходы всем, христианам и нехристям.

Пришли представители горожан Раметты, они принесли груз провианта, предназначенного для войска. Раметта возвышалась на неприступном месте над Карониями, под власть сарацин она пала лишь в 965 году последним из сицилийских городов и считалась оплотом христианства на Сицилии и примером героизма, проявленного при защите веры. Георгий Маниак снова овладел городом вскоре после того, как пересек пролив, завязав кровопролитную сечу, в которой поплатились кровью большей частью нормандские воины. Теперь жители города поддерживали христианский поход, как только могли, присылали людей и провиант. Поддерживали поход и жители Ринациума⁵² – так назывался город в официальных документах – в нескольких милях к западу отсюда, город был довольно крупным населенным пунктом, который стоял ближе всех к лагерю.

Вскоре пришел Танкред, он нес бурдюк вина.

– Кое-кто уж три бурдюка выпил! – сказал он, подавая Раулю бурдюк.

– На, глотни! – пригласил Рауль Конрада и передал ему вино.

Мальчик взял бурдюк и отхлебнул большой глоток, сморщился и едва проглотил. Рауль с Танкредом смачно расхохотались при виде мальчика, который старается подражать взрослым, но у него не получается.

– Я так думаю, что по бабам ему рано пока! – произнес Рауль, давая понять, что раз Конрад с вином не может справиться, уж куда ему до женщин.

– Чего ты хочешь? Девять лет всего, – отметил Танкред.

– Я в девять лет в первый раз с потаскухой уединился! – ответил Рауль, хотя, наверняка, сморозил глупость.

Это было последнее, что Конрад услышал, будучи в здравом уме. После второго глотка вина в глазах у него все поплыло, он уже не различал отдельных голосов в непрестанном приглушенном гомоне тысячи ртов, говоривших на десятке различных языков.

– Слышь, Кулак, твой сыночек, вроде бы, вовсе скис… – отметил их приятель Жоффруа, тоже нормандец из дворянской семьи.

– Это не мой сын, это сын Рабеля… Сын Рауля Железный Кулак сумел бы выпить и лаву из этой горы, – похвалился Рауль, детей-то у него все равно не было, и указал на Джябаль.

– Бабы, кости и вино… около палатки варяжской гвардии гуляют вовсю! – воскликнул подошедший солдат, он был навеселе и тяжело дышал.

Отправились к варяжской палатке, но едва дошли до палатки командующего, остановились посмотреть, в чем дело. Конрада совсем развезло, он плелся за друзьями своего отца, не понимая зачем, не зная куда. Десятки и десятки людей: солдаты всех родов войск, монахи и даже женщины, которые еще не совсем привели себя в порядок после того, как им задрали юбки – стояли вокруг палатки, собираясь на что-то поглазеть. Стояли, не издавая ни звука, веяло тревогой, как когда ждут, что вот-вот случится что-то ужасное. Подошли и бойцы из варяжской гвардии, те, которые, по рассказам, гуляли от души, все стояли и напряженно смотрели в сторону палатки. Рауль протолкался в середину, отодвинув стоявших впереди него; Танкред, Жоффруа и Конрад воспользовались случаем и тоже подошли поближе.

Из палатки Георгия Маниака вышло четверо солдат, четыре константинопольских стратиота⁵³, их можно было распознать по доспехам и средиземноморскому облику. Сейчас что-то случится, вокруг палатки выстроились кольцом другие солдаты из ромеев⁵⁴… калабрийцы, македонцы и апулийцы, они плотно обступили палатку из опасения, что кто-нибудь из толпы решит вмешаться.

Танкред обернулся к стоявшему рядом с ним солдату, который, наверняка, подошел с самого начала и все видел:

– Эй, друг, что за буза?

Тот прикрыл рукой рот и прошептал:

– Да Маниакес⁵⁵ с Ардуином… вроде как размолвка у них вышла.

– Из-за чего?

– Да они по-гречески говорили, я не все разобрал… ну вроде…

– Так из-за чего?

– Да вроде из-за коня поцапались.

Добычу уже начали снимать с телег, и верные люди раскладывали добро по кучкам в зависимости от разновидности. И точно, около телег стоял прекрасный арабский чистокровный скакун, черный как смоль, шкура на нем блистала. Стратиоты подошли к коню и потянули за поводья к палатке. Из толпы выступило несколько лангобардов⁵⁶, но стоявшие кольцом солдаты наставили на них копья, и те отступили назад.

Из палатки, уперев руки в бока, вышел Георгий Маниак, он пылал гневом. Единственным глазом он злобно обвел стоявшую кругом толпу. Потом возопил по-гречески, но все отлично поняли:

– Ну, кто еще надумал против стратига⁵⁷ вставать?

Вопрос предварял то, чего все ожидали.

Четверо стратиотов, которые увели коня, теперь, будто брыкающуюся скотину, силой волокли из палатки командующего контингентом лангобардов Ардуина. Ухватили его за бороду, чтобы он подчинился волеизъявлению Маниака, и привязали к флагштоку, стоявшему на углу около главной палатки, на флагштоке развевалось знамя Константинополя с двуглавым орлом. Маниак выхватил из рук подбежавшего слуги плеть, сорвал в несчастного Ардуина одежды, обнажив спину и зад, и собственноручно принялся полосовать его. Ардуин гордо и упорно не издавал ни звука.

Командовать людьми – дело трудное во все времена, всегда есть опасность, что потрафишь одному, да останется недовольным другой, но Георгием Маниаком не был доволен никто, за исключением простонародья, считавшего его освободителем христианства, все же остальные его ненавидели.

То, что происходило на глазах у всей армии, было делом невероятным: унизили, как простого раба, командующего вспомогательных войск… командующего! Маниак полагался на основную часть войска, на регулярные полки, которыми он командовал непосредственно, поэтому предъявлять им требования и заставить уважать себя ему было легче. Ардуин же командовал контаратоями, воинами, вооруженными щитами и копьями, завербованными силой в Апулии; ясно что, за исключением какого-нибудь верного лангобарда-дворянина, никто за него не заступится.

К тому же, поссорились Маниак с Ардуином из-за пустяка.

Короче говоря, Ардуин отказался отдать того прекрасного чистокровного арабского скакуна своему генералу, своему стратигу, и из-за этого вышла ссора, в которой ни тот, ни другой не хотели уступать. На сотый отказ Ардуина, Маниак решил укротить его, преподнеся хорошенький урок за неповиновение.

Но грубая сила не всегда разрешает споры, более того, очень часто последствия рукоприкладства и злоупотребления властью оказываются гораздо более досадными, чем основания для их применения. Последствия, которые вызвало избиение Ардуина, не мог представить себе даже сам Маниак, который, по правде говоря, из-за своего отвратительного характера часто реагировал под влиянием сиюминутного порыва, не подумав, что из этого может выйти. Кроме того, тогда как солдаты считали победу в сражении огромным успехом и хотели погулять от души, Маниак считал обращение Абдуллы в бегство провалом. И все по вине флота, который допустил, что под прикрытием гор сарацинский эмир погрузился на корабли и уплыл в столицу Баларм. Командовал флотом и должен был поддержать войска Маниака Стефан Калафат, но его умение командовать не шло ни в какое сравнение с воинскими способностями генерала. Стефану доверили командовать флотом только потому, что он был зятем императора, а заслужил ли он звания, во внимание не принималось, именно из-за этого Гергий Маниак его терпеть не мог.

– Так будет со всяким, кто встанет поперек Георгия Маниака! – закончил генерал, выбросив вперед руку, в которой сжимал плеть, и еще раз оглядел толпу.

Люди начали расходиться, но было ясно, что от вида окровавленной спины Ардуина у всех пропало желание веселиться. Лангобарды отвязали своего военачальника и перенесли в палатку. Избиением дело не кончится, это знали все…

Рауль с друзьями хмуро вернулся в отведенную им часть лагеря; даже вино и женщины в тот вечер уже не так привлекали.

Ближе к закату, когда они остались одни, Рауль оперся на жердь, к которой он привязал своего коня, и произнес:

– Сегодняшнее избиение ни в какие ворота не лезет!

– А я говорю, что нам надо было вмешаться, – подключился Танкред.

– Мы подчиняемся Гвемару Салернскому, а не Ардуину, – ответил Рауль.

– Ардуин тоже подчиняется Гвемару. Нас один и тот же хозяин нанимал.

– Вот пусть его хозяин и вернет ему поруганную честь! Ведь Гвемар тоже вроде бы лангобард? – отозвался Жоффруа, согласившись с Раулем.

– Вопрос не в происхождении и не в родстве, а в том, что ни один дворянин, более того, если он из знатной семьи, не заслуживает такого обхождения. Мы что, не вмешались бы, если бы на месте Ардуина был Вильгельм де Готвиль?

– Вильгельм ему зубами сердце вырвал бы! – воскликнул Рауль.

– Но Вильгельм не торопится нарываться на ссору с этим македонцем, с этим проклятым бешеным псом! – послышался голос… но говорившего было не видно.

Трое солдат почтительно склонились, дав понять, что подошел человек важный.

– Вильгельм, мы говорили только потому, что болтовня входит в жалованье, – с некоторой иронией стал оправдываться Танкред, именно он не сомневался, что их контингент вмешался бы.

– Танкред Длинный Волос, как-нибудь при случае расскажете мне, отчего вас так прозвали, – ответил Вильгельм, он же Гильом де Готвиль.

– Длинным Волосом звали моего деда… а я всего лишь унаследовал прозвище.

Вильгельм взглянул на самого рослого воина, и взгляд его сразу же упал на стоявшего рядом Конрада.

– Рауль Железный Кулак, вам делает честь, что вы взяли на себя заботу о мальчике.

– Вильгельм, с моим братом Рабелем меня связывает нечто большее, чем кровные узы.

– Это говорит о том, что за вашим топором кроется доброе сердце…

Он помолчал и продолжил:

– Как бы то ни было, знайте, что я только что был в палатках варяжской гвардии… и наказание Гаральду тоже не понравилось.

– По-моему, оно никому не понравилось. Нельзя так унижать полководца! – отозвался Танкред.

– Я уверен, что будь я на месте Ардуина, вы не стали бы стоять в сторонке и смотреть.

– Так и есть, Вильгельм! – сказал Жоффруа.

– Но это стало бы самоубийством! Ардуин тоже это знал.

– По мнению Ардуина это будет самоубийством, даже если вмешаются завтра… или послезавтра… или через месяц, – согласился кто-то еще, он только что подошел.

А подошел младший брат Гильома Дрого, которого все звали Дро. Он стоял спиной к закатному солнцу, и в полутьме опускающейся ночи его тотчас узнали по нашитому на тунике гербу благородного нормандского семейства из нижнего течения Сены; с ним подошло еще человек пятьдесят, и разговор начал принимать вид надвигающегося мятежа.

– Ну да, ардуиновы контаратои не годятся даже поля удобрять, когда сдохнут, – ответил Гильом.

– Но так и знай, Гвемар смотреть не станет, когда новость дойдет до него в Салерно. Я уверен, что решение, которое он примет по поводу Ардуина, будет в силе и для нас. И тогда Маниак будет иметь дело не только с контаратоями Ардуина да с горсткой его верных людей, а подключится весь нормандский контингент… и один Бог знает, насколько мы страшны! – объяснил Дрого.

– А варяжская гвардия? Личная охрана императора Михаила на чью сторону встанет? – спросил Жоффруа.

– Гаральд Гардрад со своими людьми ненамного от нас отличается, они по тем же соображениям воевать пошли. Это я говорю не только потому, что мы из одних краев родом, из северных земель, говорю потому, что я слышал их разговоры. Бог меня накажет, если я ошибаюсь! Если Гаральд увидит, что ему недоплачивают, Маниаку придется иметь дело и с ними тоже, – ответил Гильом.

– Так что нам делать? – растерянно спросил Жоффруа.

– Пока ничего. Маниаку, наверное, уже донесли о нашем негаданном вече – у него во всей армии соглядатаи есть, – и он наверняка уже готовится к самому худшему, то есть к отказу воевать всех вспомогательных контингентов. Не будем торопиться, посмотрим, чем все обернется. Подождем, чем ответит Ардуин. А все-таки рисковать нам нельзя, нельзя, чтобы эта греческая лиса застала нас врасплох… так что, братва, доспехи не снимайте, мечи держите все время при себе и не ходите в одиночку. Не напивайтесь сегодня ночью, а к бурдюку пусть прикладывается тот, кого больше шатает трезвым, чем пьяным. Не ходите по бабам, да не снимайте штаны. Спите по очереди, и ждите моих указаний, – распорядился Гильом, но по тону голоса казалось, будто он дает дружеский совет.

Он помолчал и добавил:

– Долгой будет сегодня ночь, но пока к нам проявляют уважение с той стороны, условий найма мы не нарушим. В прошлом некоторые из нас уже воевали с ромеями… они знают, что я имею в виду, когда говорю, что ничего не надо считать само собой разумеющимся ни на войне, ни в мирное время. Так что, по палаткам, братва, но спите только одним глазом.

После его слов негаданное вече – как назвал его Гильом – начало расходиться. Ночь будет длинной, одной из ночей, которые несут совет, одной из бессонных ночей, когда воины начеку и готовы к чему угодно. Когда ни один солдат не расстается с боевым оружием, положил его около подушки, а в доспехах, как водится, спрятан кинжал.

Во всей этой смуте казалось, что Конрад тревожится больше всех, не потому, что у него оружия еще не было, и не потому, что не вышел летами, и в этом возрасте все видится огромным и страшным до жути, а скорее потому, что вдруг ему придется покидать лагерь впопыхах, и он не сможет сходить в последний раз на могилу отца и попрощаться.