Kitabı oku: «С праздником, восьмая Марта!», sayfa 5
– Ну, да, – думаю, – когда коту делать нечего…
А они стеной как хлопнут, аж штукатурка посыпалась. И двое отворачиваются, но мыслят демонстративно, чтобы нам с Мартой было слышно:
– Мы вас покидаем, Бессмертные, и от участия в дальнейшем контакте отказываемся. Мы не в состоянии этого выдержать.
И, не простившись, уходят, натурально покидают сквозь стену, спешат предаться невыразительным развлечениям.
Те, что остались, значит, повыдержаннее, но все же на нас таращатся с презрением и недоумевают: неужели, мол, и их песочные предки такими же недоделками были до эпохи Расщепления Воды?
– И чего, – думаю, – умничают? У нас испокон веков водой расщепляли, а если и чистый пили – до Бессмертия не допивались.
А Марта в скафандр лезет, электронный блокнот достает и изменившимся от волнения голосом спрашивает:
– А нельзя ли о расщеплении воды поподробнее?
Могла бы и меня спросить. Я бы ей открыл все триста тридцать три способа расщепления воды, клея, парфюмерии и прочих товаров народного употребления. Но соображаю: канает межпланетная дипломатия, поэтому, чтобы тумаком не сидеть, тоже в свой скафандр лезу, а хотелось бы в Мартин.
Для марсиан тема, видать, затронута болезненная, потому что начинают они взахлеб и без хамства рассказывать.
Оказывается, не всегда они червями под землей ползали. Сначала нормально, как люди, жили: атмосферу имели, моря и реки. Пока какой-то умник о расщеплении воды не позаботился. Вода, между прочим, и без спирта вся из топлива состоит, не хуже ракетного, только ее расщепить надо. А он и расщепил. Одних формул – на весь Мартин блокнот, вон, у нее уже рука на кнопки не жмет, отваливается.
Тут у них лафа и покатилась. Энергии завались, никто ни хрена не делает – жрут, пьют и новые развлечения придумывают. А реки тем временем высыхают, моря мелеют, потому что расщепленная вода не восстанавливается, как они поначалу надеялись. Да еще от хорошей жизни перенаселение пошло – помирать раньше, чем через триста лет, добровольно никто не собирается.
Через тысячу лет всем Марсом под землю ушли – не понравилось, видите ли, на раскаленной сковородке жариться. И с собой оставшуюся воду утащили, научились энергию впрок, как дрова, заготавливать. А когда у них бабы рожать перестали по какому-то малопонятному принципу, они Эликсир Бессмертия придумали.
Так и живут с тех пор: ограниченно-бессмертно, но высоконравственно. Только в ночь Двойного Полнолуния на поверхность выбираются, а зачем – сами не знают, такие бестолковые! Да еще избыточным кислородом продувки делают – вон какие каналы повыдули.
Короче, хреновая эта история.
А Марта живо интересуется, снова спрашивает:
– А нельзя ли об Эликсире Бессмертия поподробнее?
– Нельзя, – скрипят, – землянка. Ни к чему вам Бессмертие на примитивной и безнравственной стадии развития.
Убрала Марта блокнот, вздохнула.
– Спасибо, – говорит. – А теперь я вам про нашу Землю расскажу.
Тут они смеяться начинают. Вроде бы не вслух, но издевательски. И что-то мне контакт этот совсем уж разонравился. Пора, думаю, от винта давать.
– Подожди, землянин, – сигналит мне тот, что повыше и похудосочнее. – У вас есть еще пара земных часов, чтобы приобщиться к нашим развлечениям.
И я по неясным интонациям натурально улавливаю, что это – баба, хотя башкой и невыразительным блином лица она от мужика совсем не отличается.
А марсианка к Марте шагает, по плечу ее хлопает, шуршит:
– Хочешь со мной приобщиться, толстуха?
Я резко ко второму марсианину разворачиваюсь, а он мои мысли угадать успел, руку отдернул и отпрыгнул в сторону. Но я предупредил его на всякий случай, чтобы потом не жаловался на телепатическое недоразумение.
– Смотри, – говорю, – голубоватый. Враз лишу Бессмертия-то.
И опять скрипит в голове песок, пересыпается без всяких отличительных признаков:
– Возвращайтесь на свой корабль, земляне. Через два земных часа мы прекращаем кислородную продувку поверхности, и к восходу Солнца чтобы ноги вашей на Марсе не было. Вам не понять, варварам, какая вам честь была предложена.
И гаснут, в темноте растворяются, и снова мы с Мартой, обнявшись, в песок зарываемся, и вскоре на поверхность выскакиваем, лишь под ногами небольшая ямка медленно затягивается.
А над нами небо черное, звездное, две изогнутых луны нахально пялятся, легкий ветерок волосы развевает, и до того хорошо и радостно, что я ямку эту быстренько ногой заровнял и снова за Мартин скафандр принялся.
Она жмется ко мне и спрашивает:
– Супер, милый, неужели нас пригласили только за тем, чтобы похвастаться?
Я на ушко ей объясняю, зачем нас пригласили, и как они с рождаемостью покончили.
Марта смущается и интересуется недоверчиво:
– Что же им своих мало?
Я ей снова втолковываю, что и на Земле случаются высоконравственные товарищи, которым гориллу подавай или, к примеру, кенгуру заморскую.
– А кто из нас горилла, профессор? – с улыбкой Марта спрашивает.
– Да я, конечно, – шепчу вкрадчиво и второй застежкой щелкаю. – Я – горилла, кто же еще…
– Так, значит, я – кенгуру?! – вскрикивает Марта обиженно, из рук моих вырывается и отворачивается.
И плетусь я за ней в расстроенных чувствах к "Спейсобусу", марсианским песком похрустываю и подавленно думаю, что хоть и ловок я в космической логике, и профессором зовусь заслуженно, а вот по женской части уступаю значительно тому же институтскому плотнику…
***
Как дошли до "Спейсобуса", сразу доложили номеру Первому о контакте и о марсианском жлобском ультиматуме: чтобы нам, значит, к рассвету подобру-поздорову сваливать.
Номер Первый кивал снисходительно и на Мартины застежки, улыбаясь, поглядывал, но, когда в ее блокнот заглянул, за голову схватился и побежал к старту готовиться.
А пока он мотор прогревал, подобрела Марта и говорит:
– Супер, я хочу, чтобы между нами все было по-честному. Как только мы на орбиту Марса выйдем, я через наш спутник передам информацию о расщеплении воды своему правительству. А потом тебе диск отдам, чтобы ты на ваш спутник передал. Только не надо, чтобы номер Первый об этом узнал – я ему сказала, что ты тоже все сам записывал. Но я первая передам, не обижайся, ладно?
– Ладно, – отвечаю, – заметано. Хорошая ты девка, Марта, и я с тобой буду по-честному. Мне Премьер наш перед вылетом прибор доверил с одной единственной кнопочкой и очень доступной инструкцией: на эту кнопочку жмешь, а потом хоть вприсядку иди. Прибор сам любые волны улавливает, записывает и на наш спутник передает.
Достаю из скафандра коробочку и Марте протягиваю.
– Вот, смотри, уже и ответ пришел.
А на маленьком экране надпись светится: "Спасибо, братишка".
Улыбнулся я сестренкиному посланию и продолжаю:
– Потому как спутник этот, несмотря на то, что на перевернутый "Вазотроллейбус" смахивает, любую информацию за полсекунды азбукой глухонемых шифрует и со скоростью света передает, куда следует. Да еще и ваши сообщения перехватывает и анализирует. Так что, первой тебе быть не получится, красавица.
Тут Марта ко мне ближе придвигается, дышать начинает прерывисто и глазки закатывать. Наверное, башковитые продувку вырубили. Поэтому я шлем ее с песка поднимаю и торопливо ей на голову напяливаю.
А командир уже всех в "Спейсобус" зовет.
Сажусь я в кресло между Мартой и Бычарой, который за ночь немного очухался.
– Пристегнись, – говорю ему строго и из рукава скафандра ключ на двадцать пять дюймов показываю.
Бычара послушно пристегивается, бубнит себе под нос:
– Ладно, начальничек, на Земле тебе все припомнится.
Ну, и взлетаем без всяких с марсианской стороны неприятностей. На орбиту выходим, а справа от нас – два спутника. Американский за собой нашего на буксире тянет, упирается.
Марта свой диск в главный бортовой компьютер загружает и передачу ведет.
Я, чтобы ее не отвлекать, отвернулся к экрану обозрения. Гляжу: выдвигается из нашего спутника антенна в виде ладони, к уху приставленной, и внимательно слушает. Но недолго слушает. Через десять секунд обратно втягивается, и высовывается вместо нее короткоствольная 170-миллиметровая гаубица. Как чугунным ядром шарахнет – американский спутник с орбиты, как корова языком. Гравитацию Марса преодолел и, кувыркаясь вокруг оторванного буксира, в бескрайние просторы Вселенной направился. А наш следует дальше своим заданным орбитальным курсом, еще и скорости прибавил.
Американцы-то в это время вокруг Марты прыгали, поздравляли с открытием, так что я не стал их расстраивать.
Вскоре Марс съежился, превратился в красную искорку, и совсем неожиданно в Космосе гроза началась. Потемнело вокруг до черноты, молнии сверкают, ветер звездную пыль гонит, а номер Первый стоит у экрана обозрения, обалдело глазами хлопает и скафандр на себе рвет, утверждая, что не может быть грозы в Космосе.
– Ты, – говорю ему, – номер Первый, на уроках космической метеорологии, наверное, в углу кривлялся, фигушки показывал. Оттого потом и с метеором стукнулся.
Он ответить ничего не успел – затрясло "Спейсобус", завертело. Ключ на двадцать пять дюймов у меня из рукава выскользнул и, описав замысловатую траекторию, угодил мне прямо по темечку. Тут и я дискуссию прекратил, то есть, можно сказать, полностью вырубился…
6
Очнулся я, а кругом светло, никакой грозы и в помине нет. Сгрудились номера с Первого по Шестой у экрана обозрения, и Бычара там же сгрудился, только Марта рядом со мной на полу сидит, голову на коленях держит – в общем, все, как положено.
А из-за спин моих товарищей очертания планеты проглядываются.
– Что, номер Первый, – ехидно спрашиваю, – решил все-таки на орбиту вернуться, от несуществующей грозы спрятаться?
– Это не Марс, профессор Супер, – глухо отвечает номер Первый и, не оборачиваясь от экрана обозрения, в сторону отходит.
– Эй! – кричу я, потому что на экране натурально Земля вертится. – Вы что же это, волки позорные, на весь перелет оставили меня на полу валяться? Не могли пораньше разбудить? Не культурно это и не по-товарищески!
– Осторожно, Супер, – шепчет Марта, – у тебя еще кровь на голове не высохла.
– Уж хотя бы кровь за столько времени могли остановить, – ворчу я обиженно и снова на колени к ней укладываюсь.
– Вы упали с кресла две минуты назад, профессор, – продолжает номер Первый неуклюже оправдываться. – А минуту назад Земля появилась, как будто занавес отдернули. Лучше сами подойдите, посмотрите, что на Африке написано.
– Да что там может быть написано? Так и написано: «Африка», – говорю раздраженно, но встаю и подхожу к экрану обозрения.
А там через всю желтую Африку красивыми печатными буквами выложено:
«С возвращением на Землю в 2238 год, наша долгожданная экспедиция!»
И, главное, по-русски написано.
– Что скажете, профессор? – спрашивает номер Первый дрожащим голосом.
Я же твердо и политически-грамотно отвечаю:
– А что говорить? И так ясно: иностранец писал – наши фразу бы не так построили. И одну цифру перепутали, опять же. Да и не стали бы наши из Африки плакат устраивать, хотя бы по причине временных экономических трудностей. Налицо какая-то подло спланированная провокация.
А командир за голову хватается, не верит.
– Ничего они не перепутали! Вы обратите внимание, профессор Супер: на Антарктиде льдов нет, потому, наверное, Африка и Австралия стали желтыми. Да и остальные континенты словно желтой пылью посыпаны. За эти две минуты двести лет прошло. Я так думаю, провалились мы в Черную Дыру и летели не в Пространстве, а во Времени.
Ну, а я своей версии придерживаюсь:
– Мы с номером Восьмым в Черную Дыру уже проваливались, но успели к "Спейсобусу" вовремя. А что желтым везде посыпано – не иначе, пекинские происки. Вот я и говорю: провокация!
Вдруг прямо в Центральном посту голос раздается и по-русски чешет без акцента малейшего:
– Внимание, космонавты долгожданной экспедиции. Просим вас занять свои места. Начинаем автоматическую посадку "Спейсобуса" в Калифорнийский областной музей-космопорт Американской Союзной Республики.
Тут уж мне к сказанному добавить нечего, и номер Первый хмуро отворачивается.
И снова рассаживаемся, как в день вылета: мы – с одной стороны, американцы – с другой, только нет у нас больше обучающих компьютеров, способных превратить конфронтацию в jбщение. И пока номер Восьмой решительно стирает с лица косметику, номер Пятый усердно в лапшу стрижет технические описания, а номер Первый торопливо готовит корабль к самоликвидации, мы праздно наблюдаем за приземлением "Спейсобуса".
Посадили "Спейсобус" в глубокую воронку, цветными плитами выложенную. Натуральный стадион: мячи летают, объективами утыканные, народу вокруг – не протолкнуться, только не свистят и бутылками по "Спейсобусу" не кидаются. И морды какие-то совсем не оккупантские, а наоборот, подозрительно дружелюбные. Улыбаются, цветы под ноги бросают, норовят руки пожать или просто дотронуться.
Номер Первый ближайшего за локоть хватает.
– Простите, сэр, как вас зовут?
– Смит Сяо Пин Александрович, – отвечает тот с почтительной улыбкой.
– Так вы не американец? – огорчается номер Первый.
– В настоящий момент – американец, конечно, – удивляется Александрович. – Ведь мы же находимся в Американской республике. А, вообще, последнее время на Туамоту живу, в Островной Тихоокеанской республике. Я сюда только сегодня прилетел, потому что торжественные встречи, как и горькие проводы, мое главное увлечение.
Номер Первый плохо врубается – видно, мало занимался с обучающим компьютером. А мне и самому интересно, и помочь командиру хочется, поэтому говорю непонятно чьему Александровичу:
– Ты не виляй, давай, вчерашний туамотовец, а объясни герою долгожданному: почему все по-русски спикают, и, главное, воевала ли Россия с Америкой?
Задумался Александрович, наморщился.
– Почему Мировой Союз на этом языке разговаривает, я точно сказать не берусь – языковедение не входит в мои увлечения. А ваш вопрос насчет войны я, наверное, не совсем правильно понял. Кому же придет в голову между собой воевать, а, особенно, с Россией-матушкой?
Тут я вздыхаю облегченно и наезжаю на номера Первого со всей язвительностью:
– Ну, что, слыхал, фашист номер Первый, убежденный натовец? Все бы вам, американской военщине, из-за пустяков локальные конфликты между мной и номером Восьмым устраивать!
– Простите, профессор, – шепчет понуро номер Первый. – Признаюсь, что сделал поспешные и ошибочные выводы. Очень уж все неожиданно.
– Я, – говорю, – на Марс улетал еще неожиданнее, но товарищам по долгожданной экспедиции нервы не портил из-за того, что здесь тогда по-американски разговаривали.
Постепенно дошли мы до выхода и уткнулись в полуразрушенную бетонную колонну. У самого подножия – маленький "ВазоМиг" из блестящего металла и потемневшая плита с английской надписью.
Номер Первый вытягивается, честь отдает и надпись вслух читает:
– Неизвестному российскому летчику – благодарная Америка.
И я тоже честь отдаю и слезу смахиваю. И при этом чувствую, как сзади кто-то мою свободную от чести руку берет и тихонечко поглаживает.
Идем мы с Мартой дальше рука об руку, забыв о территориальных претензиях, и в прозрачном десятиместном шаре садимся рядом. Но перед тем, как взлететь, я вижу невдалеке знакомое лицо Александровича и зову его с нами.
Много у меня вопросов к Александровичу, даже не знаю, с чего начать.
– Это вы всех космонавтов, – спрашиваю, – таким всемирным праздником встречаете?
И опять морщит лоб задумчивый туамотовец.
– Вообще-то, нет на Земле никаких праздников, потому что и будней нет. А вот кто торжественными встречами увлекается, те, действительно, со всего мира собрались. А те, кто не увлекается, но интересуется, по стереовидению смотрят. Ваш корабль еще двадцать лет назад пространственно-временным локатором засекли и Центральному Правительству в Москву-Петербургскую сообщили. А они сразу всему Союзу объявили, что это и есть та самая, долгожданная экспедиция. Почему долгожданная, я затрудняюсь сказать – история космоплавания не является моим увлечением. Может быть, потому что в Космос давно уже не летает никто, даже на Луне дачные участки забросили. Жизнь на Земле гораздо прекраснее.
Больше мне ничего не удалось узнать. Развернулась под нами плоская зеленая крыша Центра Дискуссий и Конференций, и упал наш шарик, не коснувшись бортов, прямо в центральную лузу. А внутри здания покинул нас заскучавший Александрович, потому что дискуссии и конференции не являются его увлечением.
Но другие энтузиасты нас встретили, выделили помещение, в воздухоплавающие кресла усадили и сказали, что, как только мы отдохнем и соберемся с мыслями, можем сразу приступать к пресс-конференции.
Американцы кресла в кучу сдвинули, пошушукались, и в результате толкает номер Первый заявление:
– Дорогой профессор Супер! Решили мы с коллегами предоставить вам право сделать основной доклад от имени экспедиции, потому что…
Но Бычара до конца не выслушивает и подвергает мою кандидатуру яростной и необъективной критике:
– Никакой он, в натуре, не профессор! По блату в Космос пролез! Знаем мы, каким местом за него голосовали! Это я нефть нашел, а больше там базарить не о чем!
Я ключ-то на двадцать пять дюймов в "Спейсобусе" оставил, а тут и языка лишился от такой клеветы. Но номер Первый за меня горой стоит:
– Стыдно, профессор Би-Чара, поддаваться влиянию псевдонаучной зависти. Я за профессора Супера уверен не по причине его высокого воинского и научного звания, а потому что за двести двадцать лет работы в Космосе не встречал еще специалиста, столь сведущего в космической логике. А вы о своем открытии можете хоть сейчас идти докладывать.
Тут Бычара залился угрозами и вместе с креслом за двери вылетел.
– Спасибо, – говорю, – номер Первый, за оказанное доверие, а главное, за защиту науки от невежества. Только я от доклада отказываюсь и тебе, братан, спешить не советую. Давай, попросим день отдыха и немного оглядимся, осмотримся. Что-то в новой Земле мне не нравится.
– Ты прости меня, братан Супер, – отвечает номер Первый, – но слабоват ты в земной логике. Через день о нас уже забудут все и вернутся к другим увлечениям. А я должен до конца задачу выполнить: доложить о результатах исследований. Так что расслабься, чувачок уважаемый – сам же намедни гнал, что нет на новой Земле ни войн, ни опасностей. Кроме одной: грядущих последствий водородной цивилизации. А вот об этом наколку земелям дать мы просто обязаны.
– Не могу, – говорю, – расслабиться. Мы в России привыкли всегда начеку держаться. Чем светлее праздник, тем тяжелей топор под подушку кладешь. Поэтому я отсюда немедленно сваливаю. А ты, номер Пятый, пойдешь со мной?
