Kitabı oku: «Завтра», sayfa 2
2. Мисс Ловенстайн
Собаки меня никогда не кусали. Только люди.
Мэрилин Монро
Бар ресторана «Император»
Рокфеллер Плаза, Нью-Йорк
18 часов 45 минут
Из бара «Император», расположенного на самом верхнем этаже Рокфеллер-центра, открывается сказочный вид на Манхэттен. В обстановке бара удачно соседствуют традиционность и дизайнерские новшества. Обновив в нем многое, художник не тронул панели с деревянной резьбой, столики в стиле ар-деко и кожаные клубные кресла. Благодаря всему этому в «Императоре» царила уютная атмосфера старинного английского клуба, удачно сочетаясь с современностью в виде ярко сияющего бара из стекла, пересекающего все помещение.
Тоненькая Эмма Ловенстайн легко сновала между столиками, поднося бокалы с вином. Посетителей знакомили с разными винами, и она, блистая врожденным даром красноречия, рассказывала историю изысканных напитков. Молоденькой сомелье удавалось заражать окружающих своим воодушевлением. Она располагала к себе всем – изяществом хорошеньких ручек, точностью движений, искренностью улыбки, но больше всего энтузиазмом, присущим юности, которым ей так хотелось поделиться.
Дегустация подвигалась к концу, балет официантов готовил предпоследний номер.
– Тартинки с ветчиной и пармезаном, – объявила Эмма, и в зале послышался одобрительный гул: приглашенные, попробовав, отдавали должное поданному блюду.
Эмма налила каждому по бокалу красного вина, не показывая этикетку, а затем в течение нескольких минут отвечала на вопросы, перечисляя особенности налитого вина, стараясь, чтобы клиенты лучше их прочувствовали. Наконец объявила:
– Вино из винодельни Моргон, Кот-дю-Пи, сухое божоле. Вино с долгим послевкусием, насыщенное, бархатистое, с ароматом малины и кислой вишни, который прекрасно сочетается с пряным вкусом свиной ветчины.
Идея проводить еженедельные знакомства с винами принадлежала Эмме. Слух об изысканных трапезах распространялся все шире, и теперь они пользовались большой популярностью. Идея была проста: Эмма предлагала попробовать четыре разных сорта вина, которые сопровождали четыре блюда, предложенные главным поваром ресторана, Джонатаном Лемперером. Трапезы были тематическими, посвящались сорту винограда или месту, где виноград обладает особыми свойствами, длились примерно час и приобщали желающих к энологии3.
Эмма заглянула за стойку и подала знак нести последнее блюдо. Коротким мигом передышки она воспользовалась, чтобы взглянуть на экран мобильника, он давно уже мигал, подавая ей знак. Прочитав эсэмэс, она на секунду впала в панику.
«На этой неделе проездом в Нью-Йорке. Поужинаем сегодня вечером?
Мне тебя не хватает.
Франсуа».
Она застыла, не сводя глаз с мерцающего экрана.
– Эмма?!
Оклик помощника вернул ее к действительности.
– В завершение нашей дегустации мы предлагаем вам ананас с лепестками магнолии и мороженое с маршмеллоу, карамелизированным на древесных углях.
Она откупорила новые бутылки и предложила еще по бокалу вина своим гостям. Поиграв немного в загадки и отгадки, сообщила:
– Итальянское вино из Пьемонта, мускат Асти. Легкое ароматное вино, игристое, сладковатое. Аромат розы и воздушные пузырьки великолепно сочетаются со свежестью ананаса.
После десерта посетители задавали вопросы. Многие интересовались самой Эммой, где она училась, где вообще получают подобное образование. Она отвечала охотно, спрятав как можно лучше свое волнение.
Эмма из Западной Виргинии, родилась в семье со скромным достатком, отец у нее был шофером-дальнобойщиком, и летом, когда ей исполнилось четырнадцать, повез всю семью в Калифорнию полюбоваться виноградниками. Девочка-подросток открыла для себя волшебную страну, которая очаровала ее на всю жизнь. Виноградники и вино стали ее призванием и профессией.
Она поступила в лицей гостиничного хозяйства в Чарльстоне, в нем много внимания уделяли энологии. А когда получила диплом, без сожаления покинула убогое захолустье. И куда отправилась? В Нью-Йорк, конечно! Поначалу работала подавальщицей в скромном кафе, потом старшей официанткой в модном ресторане в Вест-Виллидже. Работала по шестнадцать часов в день, следя за обслуживанием столиков, занимаясь винами и баром. И вот однажды за один из ее столиков сел весьма любопытный клиент. Своего кумира она узнала сразу: сам мистер Джонатан Лемперер. Критики кулинарных журналов называли его «Моцартом гастрономии». Он был шеф-поваром одного из самых посещаемых ресторанов Манхэттена, прославленного «Императора», о котором говорили, что в нем «лучшая кухня в мире». «Император» и в самом деле мог считаться святая святых гастрономии, принимая каждый год тысячи клиентов со всех концов света. Клиентам иной раз приходилось ждать целый год, чтобы наконец заказать там столик. Но в этот день Лемперер обедал инкогнито со своей женой в другом ресторане. У него самого к этому времени были рестораны в самых крупных городах мира. Для короля обширной империи он был поразительно молод.
Эмма набралась мужества и заговорила с кумиром. Джонатан выслушал ее с интересом, и очень скоро обед превратился в тест по найму. Успех не вскружил голову Лемпереру, он был требовательным, но не заносчивым и по-прежнему продолжал искать свежие таланты. Оплачивая счет, он протянул Эмме визитную карточку со словами:
– Приступайте завтра.
На следующий день он подписал с ней контракт, назначив помощником главного сомелье «Императора». И вот уже три года она отлично ладила со своим шефом. Лемперер фонтанировал идеями, и поиск соответствия между подаваемыми блюдами и вином был одной из его давних забот. Эмма осуществила свою профессиональную мечту. В прошлом году Джонатан развелся и снял передник. В ресторане появился новый шеф-повар. Но хотя Лемперер не стоял больше у плиты, его энергия пронизывала все по-прежнему и придуманные им блюда служили украшением меню.
– Благодарю вас за то, что пришли к нам, и надеюсь, что провели приятный вечер, – сказала Эмма, завершая разговор с посетителями.
Она попрощалась с ними, быстренько подвела итоги дня со своим помощником, собралась и отправилась домой.
* * *
Через несколько секунд лифт доставил Эмму к подножию Рокфеллер-центра. Время перевалило за полночь. Дул ледяной ветер, изо рта вылетал пар, но мороз не смущал отважных туристов, которые облепили ограду катка и фотографировали гигантскую новогоднюю елку. Высотой не меньше тридцати метров, дерево сияло огнями гирлянд и сверкало шарами. Чудесное зрелище, а сердце Эммы теснила тоска. Банальная истина остается истиной: встречать Новый год одной невесело. Молодая женщина подошла к краю тротуара и стала высматривать на дороге зеленый огонек свободного такси, натягивая на уши шапочку и потуже закручивая вокруг шеи шарф. К несчастью, и ночью бывают часы пик, и все желтые такси, проезжавшие мимо, были заняты. Смирившись с неудачей, Эмма пробралась сквозь толпу и добежала до угла Лексингтон-авеню и Пятьдесят третьей стрит, спустилась в метро и села в поезд на линии Е по направлению в Даун-таун4. Естественно, что вагон был набит битком, так что она стояла, зажатая в толпе пассажиров.
И все же, несмотря на толчки и тесноту, ухитрилась вытащить мобильник и еще раз прочитать эсэмэс, которую помнила наизусть.
«На этой неделе проездом в Нью-Йорке. Поужинаем сегодня вечером?
Мне тебя не хватает.
Франсуа».
«Отправляйся ко всем чертям! Не думай, что я в твоем распоряжении!» – полыхнула она снова гневом, не сводя глаз с экрана.
С Франсуа, наследником одного крупного винодела из Бордо, она познакомилась два года назад, когда ездила во Францию изучать местное виноделие. Он не скрыл от нее, что женат, что у него двое детей, но она все же ответила на его ухаживание. Эмма продлила свое путешествие, и они провели сказочную неделю, странствуя по «винным» дорогам тех краев: знаменитой «дороге Медок», по следам прославленных сухих вин небольших замков, по «тропинкам на склонах» с романскими церквями, археологическими древностями, средневековыми городками и аббатствами Междуморья, по старинным деревенькам Сен-Эмильона… Потом они виделись в Нью-Йорке во время деловых командировок Франсуа. И даже съездили в отпуск, провели неделю на Гавайях. Два года коротких страстных встреч, два года бесплодных ожиданий. Разрушительные два года. Всякий раз, когда они встречались, Франсуа обещал, что вот-вот разведется. Эмма не то чтобы очень в это верила, просто была влюблена, и все.
А потом, когда они снова собирались вместе провести свободные дни, он написал ей, что все еще любит жену и хочет положить конец их связи.
Эмма уже не первый раз в своей жизни приближалась к опасному краю. Она изведала на себе, что такое булемия или невозможность есть, испытала желание наносить себе раны. Сообщение о разрыве подтолкнуло ее еще ближе к бездне.
Опустошение, пустота – вот все, что она ощущала. В ней сломалось что-то очень важное, и она сделалась хрупкой и уязвимой. Жизнь утратила краски, вкус и давала знать о себе только тянущей болью. Справиться с этой мукой можно было одним-единственным способом: погрузиться в теплую ванну и перерезать вены на запястьях. Сделать два глубоких надреза на каждой руке.
Ее попытка самоубийства не была призывом на помощь или детским театральным жестом. Она хотела уйти из жизни всерьез. Причиной была несчастная любовь, но корень разлада с жизнью таился гораздо глубже. Эмма хотела уйти из жизни, и у нее бы получилось, если бы не ее брат, кретин и идиот, который не нашел другого времени, чтобы ворваться в ее квартиру с упреками, что она не заплатила в этом месяце за отца в доме для престарелых.
При этом воспоминании у Эммы всегда пробегала по спине ледяная струйка…
Поезд остановился. Станция «Сорок вторая стрит», конечная остановка всех автобусов. Вагон опустел, и Эмма наконец смогла найти себе место. Едва она села, как мобильник завибрировал. Франсуа настаивал:
«Умоляю, дорогая, ответь. Дадим себе еще один шанс.
Отзовись. Прошу! Мне так тебя не хватает.
Твой Франсуа».
Эмма закрыла глаза и стала дышать очень медленно. Ее бывший любовник – непостоянный эгоист и манипулятор. Он умело пользуется своим обаянием, делая из себя героя с любящим сердцем. Хочет утвердить над ней свою власть. Знает, что способен лишить ее самообладания. Умеет безжалостно использовать ее слабости и неуверенность в себе. Бередит раны, напоминает о неудачах. Лучше всего ему удается истолковывать происходящее в свою пользу, а ее представлять фантазеркой с маниями.
Чтобы не поддаться соблазну ответить, Эмма отключила мобильник. Она заплатила дорогую цену за то, чтобы избавиться от чар Франсуа. Она больше не хотела попадаться в ловушку. Тем более в канун Нового года. Тем более что чувствовала себя такой одинокой!
Самым худшим ее врагом был вовсе не Франсуа. Она сама себе была худшим врагом. Не могла научиться жить ровно, без всплесков. Эмма знала, что за ее доброжелательной веселостью таятся импульсивность, эмоциональная неустойчивость, что она может впасть в глубокую депрессию или в безудержную эйфорию.
И сейчас ни за что не желала пойти на поводу своего страха перед одиночеством, потому что потом она опять впадет в отчаяние и, кто знает, может, опять поддаться силам саморазрушения. Ее привязанности не приносили ей счастья. Любя, она отдавала все, но тому, кто этого не заслуживал. Эгоистам вроде Франсуа. Однако в ней самой было что-то, чего она не понимала, с чем не могла справиться. Какая-то темная сила, какое-то внутреннее свойство натуры подталкивало ее к несвободным мужчинам. Она безрассудно стремилась слиться, раствориться в своем чувстве и в то же время прекрасно понимала, что эта любовь не несет в себе ни надежности, ни постоянства, в которых она так нуждалась. И все-таки она не отказывалась от связи, с отвращением становилась сообщницей в неверности, подрывала семейный очаг, хотя это было против ее правил и против того, чего она хотела для самой себя.
По счастью, вот уже несколько месяцев она занималась психотерапией и немного научилась отходить в сторону и не поддаваться сразу порыву чувств. Теперь она точно знала, что должна оберегать себя и держаться подальше от недобросовестных эгоистов.
Вот и конечная – «Уорлд Трейд Центр». Этот городской квартал на юге города был почти полностью разрушен терактом. Сейчас в нем по-прежнему ведутся строительные работы, и очень скоро новые башни из стекла и бетона украсят нью-йоркский горизонт.
«Символ мощи Манхэттена, способного выйти еще более сильным из любых испытаний, – подумала Эмма, поднимаясь по лестнице к Гринвич-стрит. – Пример, над которым стоит поразмышлять…»
Она дошла быстрым шагом до перекрестка с Гаррисон-стрит и пошла по эспланаде вдоль больших жилых домов из зеленоватого кирпича, построенных где-то в 70-х, когда Трайбека5 был всего-навсего промышленной зоной, усеянной предприятиями. Эмма набрала код и толкнула двумя руками тяжелую дверь.
Довольно давно в трех сорокаэтажных башнях дома номер 50 на Норд Плаза сдавались сотни скромных квартир. Внезапно цены в квартале взлетели вверх, их дом надумали в ближайшее время ремонтировать, в ожидании ремонта холл выглядел плачевно: облупившаяся краска на стенах, тусклый свет, сомнительная чистота. Эмма забрала из ящика почту, села в лифт и вышла на предпоследнем этаже, где снимала квартиру.
– Хлодвиг!
Стоило ей переступить порог, как к ней бросилась ее собака, бурно выражая восторг.
– Дай я хотя бы дверь закрою, – проговорила она, гладя бархатистую шкурку, сложившуюся в прочные твердые складки.
Эмма поставила сумку и минут пять здоровалась с Хлодвигом. Ей нравилось его плотно сбитое тельце, большой черный нос, честные глаза, мерцающие на треугольной мордочке, и притворно недовольный вид.
– Вот уж ты всегда мне будешь верен!
И словно бы в благодарность сразу же насыпала ему в миску сухого корма.
Квартира была маленькой – сорок квадратных метров, но не без шарма – светлый пол, стены под кирпич, огромное окно. В кухне главной была стойка из черного песчаника и три металлических табурета. А вот что касается гостиной, то вся она была заставлена стеллажами с книгами. Американская литература, европейская, книги о кино, винах, гастрономии. Были в доме и недостатки: старые трубы, перебои с водой, мыши в прачечной, постоянно ломающиеся лифты, плохие кондиционеры, тонкие стены, которые дрожали во время грозы и не скрывали интимной жизни соседей. Зато из окна был потрясающий вид на реку, а уж при взгляде на Нижний Манхэттен просто дух захватывало. Цепочки светящихся зданий, набережная Гудзона и возле нее множество самых разных пароходов и лайнеров.
Эмма сняла пальто, шарф, повесила костюм на манекен и надела старые джинсы и просторную футболку «Янкиз», потом отправилась в ванную, чтобы смыть макияж.
Зеркало отразило лицо молодой женщины тридцати трех лет, с темными, слегка вьющимися волосами, светло-зелеными глазами и небольшим носом, на котором заблудилось несколько веснушек. В очень счастливые дни в ней можно было найти отдаленное сходство с Кейт Бекинсэйл6 и Эванджелин Лилли7, но сегодня день был несчастливый. Стараясь не поддаться наплывающей тоске, Эмма послала себе насмешливую гримаску. Она избавилась от линз, а вместе с ними от рези в глазах, надела очки и отправилась на кухню ставить чайник.
«Брр, ну и холодина!» – вздрогнула она, взяла по дороге плед, закуталась в него и прибавила мощности отоплению. Дожидаясь, пока вскипит чайник, уселась на табурет и открыла лежащий на стойке компьютер.
Есть хотелось страшно. Эмма вышла на сайт японского ресторана, работавшего с доставкой на дом, заказала себе мисо суп, суши, маки и сашими.
Получила по почте подтверждение, что заказ принят, проверила его и узнала время доставки, а потом просмотрела остальную почту, опасаясь наткнуться на письмо от бывшего любовника.
По счастью, писем от Франсуа не было.
Зато было другое письмо, загадочное, от неизвестного Мэтью Шапиро.
Эмма слыхом не слыхала о таком!
Но он-то и перевернет всю ее жизнь…
3. Письмо
Если страдание – твой лучший друг, отказаться от него – подвиг.
Микела Марцано
Бостон
Квартал Бэкон-Хилл
Восемь часов вечера
– Мама не вернется, да, пап? – спросила Эмили, застегивая пижаму.
– Нет, не вернется. Никогда, – подтвердил Мэтью и взял девочку на руки.
– Это неправильно, – жалобно проговорила она дрожащим голоском.
– Совсем неправильно, – согласился он резко, – но в жизни такое случается.
И он уложил девочку в кровать.
Небольшая комната с невысоким потолком была теплой, уютной, но без пастельной слащавости, какая обычно царит в детских.
Когда Мэтью и Кейт ремонтировали дом, они старались вернуть каждой комнате ее первоначальный облик. В этой убрали перегородку, отмыли и натерли воском паркет, чтобы мягко поблескивал, поставили старую мебель – деревянную кроватку, покрашенный белой краской комод, обитое холстинкой кресло, лошадь-качалку, а для игрушек приспособили рыжий кожаный чемодан с латунными накладками.
Мэтью погладил Эмили по щеке, надеясь хоть как-то ее утешить.
– Хочешь, я тебе почитаю, а, малыш?
Эмили опустила глаза и грустно покачала головой.
– Нет, не надо мне читать…
Мэтью невольно нахмурился. Вот уже несколько дней он чувствовал, что дочка подавлена. Он как будто передавал ей свою тоску и тревогу и теперь не мог не винить себя. Но ведь он старался! Он крепился, не показывал дочке своего горя, носил маску, но с детьми это не проходит, у них есть шестое чувство, они знают все. Была и еще одна беда: Мэтью, потеряв жену, боялся лишиться еще и дочери. Он понимал, что его страх – глупость, всячески старался образумить себя, но не мог. Ему чудилось, что Эмили из-за каждого угла грозит опасность, и он оберегал ее от всего и вся с риском лишить воздуха и веры в себя.
Современным отцом он не был.
В первые недели после смерти Кейт Мэтью напугало безразличие Эмили. Она оставалась совершенно спокойной, не горевала и как будто не понимала, что матери нет на свете. В поликлинике врач-психолог, которая наблюдала Эмили, объяснила ему, что такое поведение часто встречается у детей. Дети инстинктивно оберегают себя, отстраняя травмирующее событие. Они словно бы дожидаются, когда у них накопятся силы, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.
Вопросы о смерти пришли позже. На протяжении нескольких месяцев Мэтью, следуя советам психолога, отвечал на них, помогая себе книгами, картинками и всевозможными метафорами. Но расспросы Эмили становились все более дотошными, они ставили его в тупик, и он стал обходить их. В самом деле, как объяснишь ребенку четырех с половиной лет, что такое смерть? Мэтью не знал, как ему говорить с дочкой, не находил слов, какие бы она поняла. Психолог советовала не волноваться, говорила, что с возрастом все уладится. Эмили, подрастая, будет все отчетливее осознавать, что никогда больше не сможет снова увидеться с матерью. Психолог считала, что расспросы Эмили полезны и здоровы. Они помогают выйти на свет ее страхам, разрушают табу, освобождают ее.
Но, по мнению Мэтью, Эмили была еще очень далека от освобождения. Каждый вечер перед сном во власти страха и тревоги она задавала все те же вопросы, на которые Мэтью было так трудно отвечать.
– Если не читаем, засыпай!
Малышка в задумчивости натянула на себя одеяло.
– Бабушка сказала, что мама на небе, – начала она.
– Мама не на небе, бабушка сказала глупость, – отрезал Мэтью, посылая про себя свою мать ко всем чертям.
Кейт была сиротой. Сам он рано ушел от родителей, двух законченных эгоистов, которые преспокойно жили себе в Майами, даже не представляя, в каком он горе. Они никогда не любили Кейт, а ему всегда ставили в вину, что он занимается своей философией, а не их проблемами. Людям, которые всю жизнь думали только о себе, такое простить невозможно. Сразу после гибели Кейт они, разумеется, приехали в Бостон, чтобы поддержать сына и позаботиться о внучке. Но сочувствия хватило ненадолго. Очень скоро они уехали и теперь довольствовались одним телефонным звонком в неделю, чтобы узнать новости и наговорить глупостей Эмили.
Все это в совокупности выводило Мэтью из себя. Его бесило лицемерие религии. Он не верил в доброго Бога, не верил никогда, и смерть Кейт тем более не могла убедить его в существовании Милосердного. Мэтью был философом, а философия была неразрывно связана у него с атеизмом. Кейт полностью разделяла его взгляды. Смерть была концом всего на свете. После нее ничего больше не было. Никакой загробной жизни. Пустота. Ничто. Небытие. Полное и абсолютное. Даже ради ее спокойствия Мэтью не мог внушать дочери лживые иллюзии, которые презирал сам.
– Не на небе, а тогда где? – настойчиво продолжала расспросы девочка.
– Гроб с телом на кладбище, ты сама знаешь. Но не умерла мамина любовь, – сделал уступку Мэтью. – Она всегда в нашем сердце, в нашей памяти. Мы можем ее помнить, говорить о ней, перебирать все хорошее, что у нас было, смотреть фотографии, ходить на кладбище.
Эмили смотрела на него с тревогой.
– А ты? Ты тоже умрешь?
– Да, как все, – кивнул он, – только…
– Ты умрешь, а с кем буду я? – с той же тревогой спросила девочка.
Он ласково ее обнял.
– Я умру еще не скоро, малыш. Проживу до ста лет, обещаю, – сказал он.
«Обещаю», – повторил он, прекрасно зная, что говорит пустые слова, просто-напросто лжет.
Еще несколько минут он сидел рядом с малышкой и говорил что-то ласковое, потом потеплее укутал ее, погасил свет, оставив только ночничок над кроватью, поцеловал в последний раз и перед тем, как закрыть дверь в ее комнату, пообещал, что Эйприл придет пожелать ей спокойной ночи.
* * *
Лестница с двух верхних этажей спускалась прямо в гостиную. Только первый этаж был освещен мягким неярким светом.
Вот уже три года Мэтью жил в доме из красного кирпича на углу Моунт-Вернон-стрит и Уиллоу-стрит. В красивом особняке, смотрящем окнами на Луисбург-сквер, с белой массивной дверью и темными ставнями.
Мэтью выглянул в окно и увидел яркие цепочки гирлянд, которыми украсили решетку парка. Всю жизнь Кейт мечтала жить именно в этой старинной части Бостона. Внутри маленького, уцелевшего от Викторианской эпохи островка со строгими домами, плиточными тротуарами, улицами, обсаженными деревьями, старинными фонарями и цветочными клумбами. Казалось, в этом волшебном месте время замерло так же, как красивые старинные дома. Квартал был не по карману врачу из университетской клиники и преподавателю, который только-только успел расплатиться за обучение. Но разве такой пустяк мог остановить Кейт? Месяц за месяцем она обходила все магазинчики чудесного квартала и приклеивала объявления. И вот одна дама, собираясь переезжать в дом для престарелых, прочитала ее объявление. Богатая жительница Бостона презирала агентства и хотела продать «из рук в руки» дом, в котором прожила всю жизнь. Кейт, наверное, ей понравилась, потому что она охотно согласилась пересмотреть назначенную цену в сторону уменьшения, но при этом покупателям был поставлен ультиматум – они должны были дать ответ на следующий день. Решение было очень серьезным. Несмотря на скидку, сумма оставалась внушительной. По сути, они брали обязательство на всю жизнь, но оно означало, что они верят в свою любовь и свое будущее. Мэтью и Кейт решились. Они влезли в долги на тридцать лет вперед и все свободные дни проводили, крася, шпаклюя и клея. Мэтью не был любителем мастерить, но теперь они всей семьей заделались «специалистами» по части укладки паркета, электрической проводки и водопроводных труб.
Трудясь день за днем, они сроднились с новым домом. Вложили в него душу, он стал для них гнездом, где они хотели вырастить детей и состариться. «Убежище от гроз», как поет Боб Дилан.
Но теперь, когда Кейт умерла, какой смысл был в таком большом доме? Дом остался живым мучительным напоминанием о ней. Убранство дома, мелочи, даже запахи – ароматических свечей, палочек, саше, – все было связано с Кейт. Все здесь напоминало Мэтью о жене, и ему казалось, что Кейт стала этим домом, и у него не было ни воли, ни желания с ним расстаться.
Но воспоминания не покидали только нижние этажи дома, верх оживила своим присутствием Эйприл, арендовавшая верхний этаж – просторную спальню, ванную комнату, гардеробную и небольшой кабинет.
На втором этаже находились комната Мэтью, комната Эмили и еще комната малыша, появление которого они с Кейт не собирались откладывать слишком надолго. На первом они оставили открытое пространство, служившее и кухней, и гостиной, и столовой.
Мэтью, медленно выходя из оцепенения, заморгал, стараясь прогнать тягостные мысли. Он спустился в кухню, где они так любили утром завтракать, а вечером рассказывать друг другу, как прошел день, сидя рядышком возле стойки. Он достал из холодильника упаковку светлого пива, откупорил бутылку, вытащил из кармана блистер с анаксиолитиком8 и запил таблетку глотком «Короны». Лечебно-алкогольный коктейль. Другого средства быстрой отключки и сна он пока не нашел.
– Эй, красавчик, поосторожнее с такими смесями, они тебе могут сильно навредить, – окликнула его Эйприл, спускаясь по лестнице. Она собиралась провести вечер с друзьями и была, как всегда, ослепительна.
На умопомрачительных каблуках в шикарном эксцентричном наряде – прозрачная бордовая блузка с вышивкой на манжетах, кожаные блестящие шорты, темные колготки и темный жакет с подхваченными ремешком рукавами. Свои роскошные волосы Эйприл подобрала в шиньон, на лицо нанесла тональный крем с перламутровым отливом, благодаря которому особенно выразительно смотрелись ее кроваво-красные губы.
– А ты не хочешь пойти со мной? Я в «Выстрел», новый паб неподалеку от набережной. Там такая свинина, убиться можно! А мохито! Нет слов! И сейчас там ужинают самые красивые девушки нашего города!
– А Эмили? Я оставлю ее одну?
Эйприл тут же отмела возражение:
– Попросим посидеть с ней дочку наших соседей. Она всегда готова поиграть в няню.
Мэтью, не соглашаясь, покачал головой:
– Нет, спасибо. Я не хочу, чтобы моя маленькая дочь проснулась через час, разбуженная дурным сном, и обнаружила, что отец ее бросил, потому что захотел выпить мохито в баре лесбиянок и сатанистов.
Всерьез огорченная Эйприл поправила широкий браслет с пурпуровыми арабесками.
– «Выстрел» вовсе не бар лесбиянок, – немного нервно возразила она и настойчиво прибавила: – Мэтт, я говорю совершенно серьезно: тебе нужно выходить, видеть людей, постараться снова нравиться женщинам, заниматься любовью…
– Влюбиться? Мне? Как ты себе это представляешь? Моя жена…
– Я не говорю о чувствах, – оборвала она его. – Я говорю о постели. О телесном удовольствии, освобождении, чувственности. Могу тебя познакомить со своими подружками. Сердечные девушки и хотят только немного поразвлечься.
Мэтью взглянул на нее, как на инопланетянку.
– Все поняла и больше не настаиваю, – отступилась Эйприл, застегивая пиджак. – А ты никогда не задумывался, одобрила бы твой образ жизни Кейт?
– Не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Если предположить, что она смотрит на тебя сверху, то что она думает о твоей жизни?
– Нет никакого сверху! Не хватало, чтобы и ты изрекала подобные благоглупости!
Эйприл не обратила никакого внимания на возражение «философа».
– Подумаешь! Я сама тебе скажу, что думает о твоей жизни Кейт! Она не хочет, чтобы ты застревал на месте, а хочет, чтобы ты взял себя в руки, встряхнулся, снова зажил полной жизнью!
Гнев перехватил горло Мэтью.
– Как ты можешь говорить от ее имени? Ты ее не знала! Ты ее даже не видела!
– Это правда, – согласилась Эйприл, – но мне кажется, ты полюбил свое горе и всеми силами его растравляешь, потому что боишься, что иначе потеряешь связь с Кейт и…
– Уймись! Доморощенный психолог из женского журнала! – взорвался Мэтью.
Обиженная Эйприл не пожелала отвечать и ушла, хлопнув дверью.
* * *
Оставшись в одиночестве, Мэтью устроился на своем любимом маленьком диванчике. Выпил залпом бутылку пива, вытянулся и стал массировать себе веки.
«Черт знает что, право!..»
У него не было ни малейшего желания заниматься с кем-то любовью, прикасаться к чужому телу, целовать чужое лицо. Ему хотелось быть одному. Он не искал ни понимания, ни утешения. Да, действительно, он хотел лелеять свою боль, свое горе со своими верными анаксиолитиками и любимой «Короной».
Стоило ему закрыть глаза, и перед ним бежали картинки, словно он опять смотрел все тот же фильм, который смотрел уже сотни раз. Ночь с 24 на 25 декабря 2010 года. В тот день Кейт дежурила до девяти вечера в детской больнице на Джамайка-Плэйн, педиатрическом отделении Массачусетского главного госпиталя9. Кейт позвонила ему после дежурства:
– Застряла на больничной стоянке, дорогой. Машина никак не заводится. Ты, как всегда, прав, мне и в самом деле пора избавляться от старой калоши.
– Я говорил тебе это тысячу раз.
– А мне жалко! Старенькое купе «Мазда»! Ты же знаешь, первая моя машина, я купила ее самостоятельно, когда была еще студенткой!
– А было это в девяностом году, сердечко мое! И к тому же она была подержанной.
– Попробую добраться на метро.
– Ты шутишь? В этот час в районе больницы небезопасно, я сажусь на мотоцикл и заезжаю за тобой.
– Не надо, слишком холодно. Ты знаешь, что идет дождь со снегом? На мотоцикле опасно, Мэтт!
Но он настаивал, и Кейт в конце концов согласилась.
– Так и быть. Только будь осторожен. Жду тебя.
Это были ее последние слова. Она нажала на кнопку «отбой».
Мэтью мигом оседлал «Триумф». И только он выехал за пределы Бэкон-Хилл, как Кейт удалось завести старушку «Мазду». А в 21 час 07 минут муковоз, который доставлял груз в хлебопекарни центрального района, сшиб ее на полном ходу, когда она выезжала со стоянки. Машина Кейт перевернулась в воздухе и приземлилась на крышу. Грузовик занесло, и он раздавил ее своей тяжестью. Когда Мэтью подъехал к больнице, пожарные работали над высвобождением бесчувственного тела Кейт из металлической ловушки. Понадобился целый час, чтобы освободить ее и привезти в университетскую больницу. На следующую ночь она скончалась от полученных травм.
Шофер грузовика не пострадал. Анализ на наркотики, который ему сделали после катастрофы, показал небольшое количество анаши. На следствии он клялся, что причиной случившегося было то, что Кейт звонила по телефону и не уступила ему, как положено, дорогу.
Его показания подтвердила камера наблюдения, установленная на выезде со стоянки.
* * *
Мэтт открыл глаза и сел. Он не имеет права распускаться. Он должен держать себя в руках ради Эмили. Он поднялся с дивана, думая, чем бы себя занять. Сесть проверять работы? Посмотреть по телевизору баскетбольный матч? Взгляд упал на сумку, в которой лежал купленный по случаю ноутбук.
