Kitabı oku: «Алла. Восхождение к Высокой Моде», sayfa 2
1940Глава 4. Немецкий оккупант
1940
Алла проснулась от страшного грохота. Стучали во входную дверь, и, кажется, руками и ногами. Залился истеричным лаем соседский шпиц, разбуженный этим стуком.
Накинув старенький халатик, мама уже бежала к двери, сопровождаемая тоже вскочившей и трясущейся от страха Аллой.
– Кто там? – спросила у двери мама каким-то спертым голосом.
– Комендатура! – послышался мужской голос с сильным немецким акцентом. – Открывай!
Мама отперла замок и открыла дверь. Дверь грохнула об стену, а застывший в проеме двери немецкий офицер только занес было руку, чтобы опять начать стучать.
Коротко оглядев хозяев, он деловито протиснулся мимо ошарашенных матери и дочери, и, громко топая, прошел в комнату.
– Я здесь будет жить! Вот направление! – громко сказал он и поставил свой портфель на стол.
Начав раздеваться, снял офицерскую портупею, шинель, повесил их на спинку стула и, оглянувшись и увидев возле двери вбитый неведомо кем большой гвоздь, повесил на него фуражку.
Мать с дочерью так и стояли, открыв рты, возле все ещё открытой двери.
– Что ты стоять? Давать завтрак! – отдав приказ, немец уселся на стул, широко, по-хозяйски, раздвинув ноги и откинувшись на спинку стула.
Мать, дрожа в своем старом халатике, взяла онемевшую Аллу за руку и быстро повела ее на кухню.
– Мама, кто это? – испуганно озираясь на приоткрытую дверь в зал, спросила шепотом по-русски Алла.
– Не знаю, дочка, может, его к нам расквартировали, – таким же шепотом ответила мать.
– А что теперь делать? Мы что, с ним должны жить?
– Наверное. Давай, поставь кофейник на плиту. И это, как его там, господи, зажги печь!
Алла трясущимися руками чиркала спичкой, пытаясь зажечь огонь в плите. Наконец пламя немного начало разгораться. Наполнив кофейник водой из ведра, Алла поставила его на плиту. Выглядывать в зал было страшно. Мать аккуратно нарезала весь оставшийся с вечера хлеб. В доме больше ничего не было. Кофе тоже был ненастоящий, цикориевый, его давали по карточкам.
Поставив на поднос тарелочку с хлебом, чашку с блюдцем и закипевший кофейник, Тамара понесла его в зал. Алла неотлучной тенью следовала за мамой, пригибаясь и страшась.
Офицер, увидев настолько скудный завтрак, открыл было рот, чтобы что-то спросить, но потом захлопнул его и стал деловито открывать свой портфель. Откуда извлек батон хлеба, коробочку сахарина и несколько баночек консервов.
– Вот, нарезать хлеб и открыть консервы. Как тебя зовут?
– Тамара, – несмело ответила мать.
– А это кто, твоя служанка?
– Это моя дочь, Алла.
– Почему он такой странный? Азиат? – удивился офицер.
– Мы приехали из Китая, ее отец и мой муж – китаец.
– А где муж?
– Остался в Китае.
– Ясно. Наливать кофе!
Мать налила кофе в чашку и стояла возле стола, не зная, что делать дальше. В своем же доме она не знала, как себя вести.
Алла тихонько на цыпочках пробежала в свою комнатку. Оделась и стал прислушиваться к разговору мамы и офицера.
Громко прихлебывая кофе с сахарином, офицер критично оглядывал Тамару.
– Садись, – разрешил он ей. Тамара несмело уместилась на краешке стула и сложила руки на коленях.
– Я будет спать в спальне. – сказал он вдруг, с полуулыбкой глядя на Тамару. – Ты спать со мной.
Тамара внутренне охнула, но быстро опустила глаза. – Что делать? Ведь застрелит и меня и дочку, если буду сопротивляться, – подумала она. Надо было смириться.
– Хорошо! – подняв на него глаза, громко сказала Тамара.
– Я будет приносить продукты. Ты будет готовить. Дочка убираться. Так жить.
– Хорошо.
– Ты и твой дочь будет учить немецкий язык. Я трудно говорить французский.
– Хорошо. – снова сказала Тамара.
Он вроде не такой ужасный, – подумала она про себя.
***
Так и началась жизнь Тамары и Аллы с немецким оккупантом. Он оказался действительно не таким ужасным. Ему нравилась французская культура, Париж и его архитектура, сама жизнь в Париже с его многогранной культурной программой. Конечно, все было не так, как до войны, но ведь он об этом не знал.
Тамара ему тоже понравилась, они оказались ровесниками. Он по-своему даже заботился о них, иногда называл своими девочками. Работал он в районной комендатуре, заведовал каким-то складом и часто приносил такие продукты, которые Тамара и Алла никогда не видели раньше.
Потихоньку жизнь устроилась, хотя сначала Алле было очень неприятно, когда по утрам она видела офицера, выходящего из маминой спальни. Что он там с ней делал, она предпочитала не думать. Мама сама ее об этом попросила.
За четыре года жизни в Париже с мамой, Алла привыкла к стилю жизни матери, ставшей кафешантанной певицей. Тамара, забросив диплом зубного техника, полученный в Харбине, за ненадобностью, поступила на учебу в русскую консерваторию Рахманинова. Захотела стать оперной певицей, благо, природные данные для этого были. Учась там, она познакомилась с нужными людьми и даже спела в опере несколько партий. Но основной доход приносили выступления в ресторанах Парижа и его окрестностей. Труппа, сформированная из студентов консерватории, почти вся была русской.
Но к моменту вторжения немецкой армии во Францию, вся артистическая деятельность Тамары пошла сильно на убыль. Тамара почти не зарабатывала, перебиваясь случайными заработками. Часто не было самого необходимого.
Алла, будучи подростком, к своим четырнадцати годам сильно переросла маму и недоедание и даже частое отсутствие еды сформировало ее тип фигуры. Она была очень худенькая, но довольно высокая.
Элен, ее классная подруга и наперсница, а также ее кузина Надин, часто звали ее к себе переночевать, пытаясь подкормить ее. И Алла с удовольствием оставалась у них, вместе с ними посещая балетный класс.
Высокую Аллу в балет не приглашали, но, глядя на разучивающих пируэты подружек, Алла полюбила танцевать в своей комнате. Теперь, после оккупации, обо всем этом, казалось бы, можно было забыть.
Но жизнь налаживалась даже в условиях оккупации, Алла все так же ходила в школу, снова практиковалась в танцах, всё стало, как прежде. Почти.
Только теперь мама жила с немецким офицером, который их обеих кормил, но заставлял учить свой лающий язык.
Общаясь с русскими подругами, Алла узнавала, что многие их знакомые из русских эмигрантов принимали участие в сопротивлении немецким оккупантам. Шла подспудная борьба с врагом и время от времени Алла узнавала о тех, кто попался. Она рассказывала обо всем этом матери и они обе мечтали о том дне, когда немцев выгонят из Франции. Но мать взяла с Аллы честное слово, что Алла никогда не будет участвовать в партизанской борьбе.
– Аленька, если тебя схватят, как Скрябину, то даже Макс не сможет тебя спасти. Будь умницей. И ты ещё ребенок.
Но Алла мечтала о том, чтобы уйти в партизаны и освобождать свою новую родину от фашистской оккупации. Вместе с подружками они строили планы побега, пытались овладеть медсестринскими навыками, тренировались друг на друге в перевязках. Алла хорошо понимала, что она не сможет переступить через запрет матери, но помечтать же можно?
Тамара иногда всё ещё выступала в ресторанах, но, получая паёк немецкого сожителя, потихоньку становилась почти буржуазной дамой. Даже внешне это становилось заметно, по одежде и ее поведению. И соседи осуждали ее, понимая, на чем зиждется относительное благополучие этой маленькой семьи.
Алла стеснялась этой ситуации, хотя лично к Максу не испытывала неприязни. Тот, первый день их знакомства, в общем, не был типичным и для Макса. Он сам происходил из немецких бюргеров и жизнь в Париже в семье эмигрантов из Китая, была для него тоже нетипичной. По-своему он старался создать некое подобие семьи. И даже немного занимался с Тамарой и Аллой немецким языком, мотивируя это тем, что Франция навсегда останется в границах великого немецкого тысячелетнего рейха, а им обязательно нужно знать язык великого Гёте. Чтобы поднять свою культуру.
Тамара и Алла уже сносно болтали по-немецки, но на третий год оккупации Макса перевели в другой город и Тамара с Аллой осталось одни. Больше к ним никого не подселяли.
С продуктами стало совсем плохо, по карточкам почти ничего не давали и Алла стал совсем худенькой. Тамара приносила из ресторанов, где пела, какие-то остатки пищи. Этим и питались. Денег едва хватало на аренду квартиры, и они решили снова переехать в крошечную двухкомнатную квартирку в 16 округе Парижа, где они никого не знали.
Наступил четвертый год оккупации. Американцы высадились на Ла-Манше и в Париже забурлили надежды на скорое окончание оккупации, а может быть, и войны.
Немцы уходили тихо, растворяясь в ночи, совсем не так, как входили в Париж четыре года назад.
Американцы, высокие и белозубые, наводнили улицы Парижа. Везде была слышна американская речь.
Алле удалось устроиться на работу секретаршей к американцам. Удивительно, но английский язык давался ей значительно легче, чем немецкий. Может, из-за особого настроения?
Кто-то донёс на Тамару, что она жила с немецким офицером. И ей пришлось ходить в администрацию округа, доказывать, что она не виновата. В конечном итоге, санкции к ней решили не применять, так как она не была француженкой. Да и новые знакомства Аллы среди американцев помогли снизить градус претензий к Тамаре. Алле пришлось тоже давать показания и она честно сказала, что жизнь с немецким офицером в одной квартире – очень трудная задача, с которой не всякий бы справился. В каких бы отношениях ее мать не состояла с немцем, это ее личное дело, она не гражданка Франции.
Власть округа, и без того обремененная множеством проблем в послевоенном Париже, решила не форсировать решение по Тамаре. В итоге, все сошло на нет. Этому помог и недавний переезд в 16 округ Парижа, где Тамару никто не знал и с немцем под ручку не видел.
Так закончился период военной оккупации Парижа и Алла стала взрослой.
Проработав почти два года в миссии, Алла уже вполне свободно изъяснялась по-английски. Работа ей нравилась, но природная скромность не позволила ей завести кавалера среди американцев. Да и понятно было, что все они ненадолго в Париже, работники постоянно менялись. Миссия закончила свою работу неожиданно, и Алла снова встала перед проблемой, где найти работу.
Послевоенный Париж вовсе не был Клондайком в смысле работы. Однажды, когда Тамара оказалась случайно в консерватории, выяснилось, что в подвале открылась столовая. Им требовались работница и Алла, скрепя сердце, пошла в посудомойки. Работа была тяжёлой и грязной, но там кормили и можно было что-то получить продуктами. По карточкам давали только самое необходимое и очень мало. Так прошло полгода.
Алле очень хотелось найти интересную и хорошо оплачиваемую работу. Подружки постоянно ходили на кастинги во все парижские кабаре. И Алла тоже попытала счастья в кабаре «Лидо». Ей хотелось танцевать, а там были подготовительные классы. Так и не получив от «Лидо» никакого конкретного предложения, она продолжала искать.
Алла иногда встречалась с другими русскими эмигрантами, девушками своего возраста. Многие из них пробовали себя в качестве манекенщиц во вновь открывающихся модных домах. Элен и Надин тоже пробовались, но у них особо не получилось, несмотря на опыт в балете.
Глава 5. Кастинг в ателье моды
1947
В один из долгих вечеров середины ноября, когда Алла мыла в столовой тарелки и приборы, к ней забежала поделиться новостями подруга Надин.
Закончив помывку очередной партии грязной посуды, усталая Алла сняла резиновые перчатки, которые надевала, чтобы кожа рук не стала жесткой и красной от применения мыла и вышла вместе с Надин во дворик столовой, чтобы покурить и послушать новости подруги.
Они присели на рассохшуюся скамейку, стоявшую там явно не одно десятилетие и Алла приготовилась слушать.
Надин всегда приносила вести, что и где происходило, где есть хоть какая-нибудь работа. Вот и сейчас она с энтузиазмом начала рассказывать, что на авеню Монтень открылось новое шикарное ателье, где нанимают на работу каких-то манекенщиц.
– А что это такое вообще? – из приличия поинтересовалась Алла. Ноги у нее, после стояния у чана с грязной посудой в течение нескольких часов, немного ныли и гудели.
– Ой, это интересная работа! – оживилась Надин. – Представь, на тебя будут шить платья, которые потом будут продавать женщинам из высшего общества. Там работает Таня, ты же знаешь ее, княжна Кропоткина. Говорит, что работа не тяжелая. И платят нормально. А Таня там звезда!
– Ааа… – протянула Алла. – Ну, мне там ничего не светит.
– Зачем ты так! Может, мы им понравимся? – не отступала Надин. – Ты же завтра свободна, пойдем со мной. Просто постоишь, посмотришь, что за заведение. Ну, пожалуйста!
Алла понимала, что Надин стесняется или боится идти одна. И решила помочь подруге. Мало ли, вдруг они возьмут Надин на работу?
– Ладно, пойду. Даже интересно стало, что это за работа такая.
На самом деле такая работа не интересовала Аллу. Ей хотелось попасть в кабаре «Лидо», где работа явно повеселее, чем стоять, утыканной булавками на подиуме. Или ещё где.
Наутро девушки, наряженные по последней парижской моде, в теплых платьях и плащах, поехали на автобусе в центр, на авеню Монтень, 30. Именно там должен был проходить отбор манекенщиц.
Стоя в довольно большой очереди, Алла с любопытством разглядывала девушек. Каких там только не было! Прихорашиваясь перед маленькими зеркальцами, девушки красили губы и с комическим энтузиазмом подмигивали сами себе в зеркальце, будто говоря – кто, если не ты?
Двери ателье открылись, вышла молодая женщина и предложила претенденткам пройти внутрь. Алла хотела подождать на улице, но потом решила войти внутрь из-за холодного ветра. Надин, волнуясь, без конца теребила платочек и спрашивала, как она выглядит. Алла флегматично сообщала ей, что она очень хороша.
Помощница месье Диора предложила всем пройти в гримерки. Девушки разошлись. Вестибюль опустел и Алла осталась одна. Мимо нее то и дело пробегали люди в белых комбинезонах, где-то внутри помещений ателье, судя по звукам, явно шел ремонт.
Через некоторое время Алле стало скучно. Непонятно было, сколько ждать. Алла решила найти подругу и узнать, что ей делать дальше. Пройдя большой зал справа, она попала в коридор, где как раз и шел ремонт. Неподалеку остановился мужчина в возрасте, окинул внимательным взглядом Аллу и ушел. Через минуту из двери гримерки выскочила девушка и подбежав к Алле, предложила тоже участвовать в кастинге. Не успевшую возразить Аллу быстро завела в гримерную, где уже действовали проворные гримерши.
Они быстро раздели Аллу, надели на нее шелковое платье с широкой юбкой, и красивым пояском в тон платья, подобрали туфли на каблуке, оказавшиеся очень неудобными. Потом посадили перед зеркалом, намереваясь что-то делать с прической. Распустив ее волосы, забранные с утра в низкий пучок, гримерша восторженно заахала, прищелкивая языком.
Волосы, избавленные от заколок и шпилек, обрамили лицо Аллы буйными темно-каштановыми волнами, спускаясь вниз почти до линии талии. Ещё раз восхитившись, гримерша попыталась усмирить шевелюру Аллы, закидывая волосы то налево, то направо. Решив что-то окончательно, она закрутила волосы вправо в форме раковины, втыкая и втыкая в прическу десятки шпилек.
Накрасила Алле губы алой помадой, удивительно точно подошедшей к ее цвету лица, черным глазам и бровям полумесяцем. Больше ничего делать было не надо. В зеркало на восхищенную гримершу смотрела какая-то восточная принцесса. Алла с любопытством следила за своей трансформацией, узнавая и не узнавая себя в этой девушке напротив.
Аллу попросили выйти и пройти по вестибюлю, где все так же что-то делали рабочие. Пройдя его до конца, Алла в недоумении вернулась в гримерную, где остались ее вещи. Переоделась и вышла, беспокоясь, куда же делась Надин. Пока с ней возились, переодевая и накрашивая ее, она забыла спросить, где остальные девушки.
Выйдя в главный вестибюль, она сразу увидела Надин в группе девушек. Все были возбуждены и шепотом рассказывали друг другу о своих превращениях.
Вышла давешняя девушка и сообщила, что месье Диор информирует всех о своем решении через несколько минут. Девушки, было притихшие, с новым жаром начали перешептываться. Помощница модельера оглядела всех и подошла к стоящей поодаль Алле.
– Мадемуазель, вы ангажированы.
Алле показалось, что она ослышалась.
– Извините, что вы сказали?
Девушка улыбнулась и ещё раз повторила.
– Но, я не видела месье Диора! Как он мог меня ангажировать?
– В вестибюле ателье был месье Диор и видел вас.
– Но там были только рабочие!
– Он был среди них. С указкой. – Девушка терпеливо улыбнулась и попросила заполнить анкету.
Заполняя довольно длинную анкету, Алла думала, нужна ли ей эта работа. Она ещё раз оглядела зал, оформленный в бело-серых тонах, с большими хрустальными люстрами и обитыми бархатом слегка позолоченными креслами.
Ателье будто говорило ей – тут роскошь и богатство! Соглашайтесь!
Алла закончила заполнять анкету и вдруг поймала взгляд Надин, смотревшей на нее с удивлением и даже восхищением. Алле стало неудобно. Она осознала, что в этом зале является единственной, кто заполняет анкету. Среди всех этих прекрасных блондинок и шатенок, она – единственная, кому месье Диор предложил сразу же ангажемент! Он что, не увидел, что она сильно отличается от красавиц рядом?
Удивленная этим открытием, Алла отдала анкету помощнице, но сказала, что должна посоветоваться и подумать, прежде чем подпишет бумаги. Помощница месье Диора кивнула и, попрощавшись, ушла вглубь ателье.
Выйдя на улицу, ошарашенные подруги медленно шли. Алла, осознав, что Надин не знает, что произошло, пока она отсутствовала, коротко рассказала о своем участии в отборе.
Надин, все ещё под впечатлением от трансформации Аллы, шла, слушая вполуха. И, волнуясь, неожиданно заявила – Алла, дорогая, я очень рада, что тебя взяли!
– Ну, я даже не знаю, как маме сказать. Я же в «Лидо» хочу работать! Теперь что, я должна идти в манекенщицы? А всё ты, пойдём, да пойдём! – Алла с притворным гневом стукнула кулачком Надин.
Девушки весело рассмеялись, и начали рассказывать друг другу о том, что с ними делали гримерши на кастинге.
– Ты представляешь, она кидала мои волосы туда-сюда, вообще не представляя, что делать с такой копнищей волос! И затолкала в мою прическу штук сто шпилек. И прическа все равно разваливалась! – со смехом рассказывала Алла подруге свое приключение.
– Ой, Аллочка, да она в первый раз, небось, увидела столько волос сразу, да на одной голове! – веселилась Надин – Представляешь, как ей трудно было!?
Вернувшись домой, Алла решила серьезно поговорить с мамой. Конечно, работа в столовой давала возможность питаться самой и даже приносить что-нибудь домой. Но и выматывала сильно, особенно в те дни, когда надо было самой греть воду во дворе в большом котле на дровах. И заносить в больших и тяжелых ведрах в кухню столовой.
Мама вернулась не слишком поздно, и Алла в лицах рассказала ей со смехом историю своего неожиданного ангажемента. Мама гораздо серьёзнее восприняла идею работать манекенщицей.
– Аленька, ты же видишь, что наш финансовый уровень упал, уже ниже некуда. Может, это как раз удача – получить работу в среде богатых клиентов? Я думаю, ты можешь согласиться и начать там работать, как можно быстрее. Но надо узнать насчет жалованья. Как и сколько будет платить. Сходи туда завтра и все разузнай. Потом примешь решение.
– Но, мама, а как же мой кастинг в «Лидо»? Я так хотела танцевать!
– Аля, послушай меня. Понимаешь, ты же слишком высокая для кабаре и всегда будешь выделяться из строя танцовщиц. То есть, в кордебалет тебя не возьмут. А в примы тебя точно не возьмут. Там большой опыт нужен и поддержка важной персоны. А такой у тебя нет. Сама подумай!
– Хорошо, мама. – Алла привычно поцеловала мать в щеку. – Я – спать, устала что-то сегодня. Много впечатлений.
Улегшись в постель, Алла закрыла глаза и стала молиться богу, чтобы завтрашний день сложился удачно.
Глава 6. Платье «Май»
1948
– Ой! Укол иглы вернул Аллу из мечтаний на землю. Мастерица случайно уколола ее, пытаясь уложить воздушную вышитую ткань в складки юбки и формируя фижмы. Складки надлежало приметать к белой основе юбки в особом порядке. Сама верхняя ткань была тончайшей прозрачной органзой, на которой были вышиты шелковой гладью зеленые листья клевера и красные, розовые и белые цветочки в виде сборных шелковых узелков по всему полю.
– Да… Папаша Лесаж уж как постарался, такую большую площадь расшить – это вам не шуточки!
Юбка, как любил мэтр Диор, должна была быть собрана в мягкие и пышные складки. Уходило на пошив, конечно, очень много красивейшей вышивки и шелка. Но платье того стоило. Готовили его к весенне-летнему сезону. Вышивка была сделана давно, наверное, с год назад и хранилась для особого случая, но собиралось это платье воедино только сейчас.
Сначала, конечно, был собран образец из белой туали, и потом, после бурного обсуждения и выбора ткани, собиралось само платье.
Алла стояла на круглой подставке, время от времени слегка поворачиваясь, когда швеи просили об этом. Стоять так приходилось часами, ведь платье выкраивалось практически на теле, и на нем же и собиралось.
Манекенщицы в ателье дома Диор были приблизительно одного размера, но формы их были, конечно, не одинаковыми. И когда мэтр придумывал особое новое платье, отшивалось оно исключительно на одну из своих, кабинных манекенщиц. Причем, сначала из туали, хлопчато-бумажной ткани, типа сатина. А потом уже выбиралась ткань, из которой шился коллекционный экземпляр.
Если платье получалось очень интересным и могло иметь коммерческий успех, его дублировали на несколько размеров, не выходя, впрочем, за 40 размер. Это было связано с особенностями кроя. Большие размеры могли просто по-другому выглядеть, чему мэтр всегда противился.
Лишь особенные клиентки могли попросить размер побольше, но тогда готовили другие лекала, чтобы крой не терял своей привлекательности. И стоило это уже совершенно другие деньги. Хотя и в малых размерах такое платье стоило целое состояние!
Для Аллы, работавшей в ателье уже второй год, такое платье было вообще не по карману. Кабинным манекенщицам платили небольшую дневную ставку, в неделю это выходило около 35 франков, и стоять на примерке приходилось долго, часами.
Поэтому Алла никогда не завтракала, чтобы потом не проситься по неотложной надобности. Да это и невозможно, когда ты вся утыкана иголками, как ёж.
Старалась есть и пить немного, чтобы ее талия в 47 сантиметров не увеличилась, не дай бог! Конечно, в ателье были девушки и покрупнее ее, но все без исключения старались соблюдать диету и правильный распорядок дня, чтобы всегда выглядеть красиво и не менять размер талии, груди и бедер.
Мэтр был добр со своими манекенщицами, но требовал неукоснительного соблюдения стандарта фигуры. Хотя иногда и давал особым своим любимицам поблажки, в виде платья на особый выход, на вечерок. Конечно, только те платья и наряды, что были поскромнее и не имели собственных наименований, а только цифровые обозначения.
Наверное, можно было поискать работу и поденежнее, и на это постоянно намекала мама, но Алла любила это состояние, эти часы кропотливой работы швей, кружащих вокруг нее, словно пчелы в улье, это ожидание чуда, когда из кусков материи шаг за шагом появлялось потрясающее любое воображение платье. Не говоря уже о том чувстве восторженного ожидания, когда стоишь в выстраданном тобой чуде швейной архитектуры, которое полностью готово к выходу на подиум!
Да и платил мэтр хоть немного, зато постоянно, без задержек. В послевоенном Париже постоянной работы было мало. Алле, познавшей труд посудомойщицы во всегда набитой людьми дешевой столовой, работа кабинной манекенщицы в фешенебельном ателье вовсе не казалась тяжелой.
Сам мэтр стоял чуть поодаль и наблюдал за процессом сборки платья. В руках у него были вечные блокнот и карандаш. Опершись локтем на подоконник и время от времени внимательно поглядывая на стоящую на подставке Аллу и суетившихся вокруг нее швей, он снова и снова чертил в блокноте женские силуэты, зарисовывая каждый вид платья со всех сторон.
Вспомнив вчерашний разговор с месье Лесажем, он снова нахмурился и его карандаш стал непроизвольно и нервно прорисовывать детали будущей вышивки.
Папаша Лесаж собирался на покой и вызвал для передачи бизнеса своего сына, уже три года жившего и работавшего в Голливуде.
Молодой Лесаж был, говорят, очень хорош в вышивке, да и как портной, был на хорошем счету у многих американских звезд экрана.
Однако во вчерашнем разговоре Франсуа был очень недоволен проектом одной из вышивок Диора. Сказал, что реализовать это невозможно и что творить, держа в руках карандаш, да на бумаге, любой может. И что проекты создавать надо бы, имея свой собственный портновский опыт. Как, например, мадам Мадлен Вионне или мадам Эльза Скиапарелли, которые открыли свои модные дома, проработав закройщицами и портнихами долгие годы.
Да, конечно, он, Диор, не имел собственного портновского опыта и мог только рисовать модели, которые отшивали нанятые им швеи. Но, черт возьми, кто-то же должен поднимать голову от раскройного стола и хоть иногда смотреть за горизонт! Да, Диор не умеет шить, но он умеет мечтать! Конечно, не все его мечты могут реализовывать даже очень умелые руки вышивальщиц, тут молодой Лесаж где-то прав… Придется спускаться иногда с небес на землю. Да и ссориться с сыном лучшего вышивальщика Европы не стоило…
Взгляд Диора сосредоточился на создаваемой на Алле юбке для платья. Это платье он назвал «Май». Нежность молодых листиков клевера и разбросанные меж ними некрупные, но яркие цветочки на нежнейшем белом тюле должны были вызвать ассоциацию с весной, теплыми майскими днями, когда природа только просыпается, выдавая стрелки тоненьких листочков и рассыпая везде яркие головки цветущего клевера.
Алла стояла, наклонившись к рукам девушки-швеи и внимательно смотрела, как закладываются складки. Диор залюбовался тонкой фигурой Аллы, умевшей даже наклоняться настолько гармонично и элегантно.
Он вспомнил тот день, год назад, когда случайно увидел Аллу, стоявшую без дела и явно скучавшую в коридоре ателье.
Один взгляд опытного модельера и он понял – это она! Невероятная, тончайшая талия, высокий рост, экзотическая восточная внешность! Подозвав ассистентку, он попросил пригласить девушку на кастинг. Девушка явно удивилась просьбе ассистентки, но согласилась пройти в кабину и переодеться. Увидев ее на в вестибюле, мэтр понял, что не ошибся.
Алла, можно сказать, совершенно неподготовленная, пришедшая с улицы, шла по вестибюлю с такой грацией и элегантностью, даже с каким-то невозмутимым аристократизмом, которых он часто не мог добиться от других его манекенщиц. Все это, помноженное на природную естественную красоту девушки, производило потрясающий эффект!
Диор был в своем любимом белом халате, и, замешавшись в кучу рабочих в белых комбинезонах, готовивших комнату к покраске, наблюдал, как ходила по вестибюлю эта девушка.
– Бинго! Я нашел изюминку этой коллекции! Эти черные глаза сведут с ума нашу публику! Кажется, восточный флёр просто необходим, чтобы разбудить Европу!
– Передайте этой девушке, что она ангажирована, мадам! – обратился он к ассистентке.
– Хорошо! – деловито кивнула она и быстро побежала за уже выходившей из зала Аллой.
Мысли Диора вернулись в комнату. Мастерица справилась со складками и мэтр подошел, чтобы удостовериться, что складки заложены правильно, как он и задумывал. Немного поправив юбку на Алле, он отошел, прикрыл один глаз и оглядев всю конструкцию с одной, только ему видимой точки, скомандовал:
– Мадам, пришивайте лиф! Складками я удовлетворен!
– Урра! Алла радостно наблюдала в зеркало, как руки мастериц сноровисто орудовали, сшивая детали платья и вынимая бесчисленные булавки из пояса юбки. – Все! Можно хоть немного размяться! До вечера ещё так далеко!
Сегодня она собиралась пойти посидеть с Элен в ресторанчике неподалеку. Подруга была русская и у нее могли быть какие-нибудь новости из России.
– Ну, мало ли что, а вдруг будет хоть какая-то весть об отце?
Вспомнив отца, Алла погрустнела, черные глаза налились непрошенными слезами.
Столько же пришлось им всем пережить с той поры, как отец посадил их в Шанхае с матерью на тот норвежский пароход! В памяти только и осталась одинокая, удалявшаяся так быстро и становившаяся все меньше и меньше фигурка отца в пальто с поднятым воротником…
Алла незаметно смахнула слезу. Отец очень любил ее, но видела она его редко. Он был постоянно на работе, на своей железной дороге, и редкими были его часы и дни отдыха. Алла вспомнила, как отец любил своего большого вороного коня, возился с ним на заднем дворе их харбинского дома. Конь напоминал ему далекую казахскую родину.
– А я так и не научилась скакать на лошади! – с сожалением подумала она. – Вот бы был с нами отец, он бы научил давным-давно!
Она вспомнила, как отец вихрем взмывал на своего вороного, даже не пользуясь стременами!
– Это все начинается с детства! – говорил он. Когда его отец, уже городской житель, отправлял сына в аул, все городские привычки мальчика моментально куда-то исчезали. Гимназист куда-то пропадал. В ауле он учился седлать лошадь, стреножить, чистить ее, поить, отпускать на выпас.
– Всё это знание у меня с детства! – говорил отец. – И девочки тоже умели все это делать.
Но Аллу так и не успел научить. Всегда вмешивалась мама и требовала прекратить таскать девочку на задний двор, где были грязь и микробы. Да, профессия обязывала ее быть такой вьедливой. Даже выучившись впоследствии на оперную певицу в Париже, мама так и осталась в душе зубным техником. Карьера оперной певицы особо не задалась, и мама пела по кафешантанам, иногда выезжая на гастроли по окрестным городкам с русской труппой.
Алла встряхнула головой, будто отгоняя непрошенные мысли об отце. Хватит уже мечтать о несбыточном! Столько лет прошло! Он бы хоть какую весточку передал, если бы был жив…
Швеи закончили приметывать верхнюю, вышитую юбку к лифу и нижней юбке. Ансамбль практически закончен.
Диор удовлетворенно оглядывал платье, Алла медленно поворачивалась в своем обычном стиле, переступая ножками, будто в танце.
Полностью вышитый зелеными нитями лиф, отороченный сверху воздушной белой шелковой вуалью, будто фосфоресцировал, оттеняя цвет ее смугловатой кожи.
– Кажется, неплохо выходит! – радостно подумал Диор. – Думаю, на весенне-летнем показе оно произведет фурор. Теперь главное, чтоб юный Лесаж смог делать хорошие копии этой вышивки для заказчиц…
