Kitabı oku: «Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919-1920»
Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Хадлстон Ноэль Хедворт Уильямсон родился 27 декабря 1886 г. Он был сыном капитана Сесила Хедворта Уильямсона из Касл-Дугласа в Керкубришире. Учился в Итоне и Королевской Военной академии в Вулидже. В 1907 г. поступил на службу в Королевскую артиллерию и служил в Индии и во Франции всю Первую мировую войну с 1914 по 1918 г. Награжден Военным крестом и Бельгийским Военным крестом, был ранен и трижды упоминался в официальных донесениях. Он отправился в Россию, когда там все еще шла Гражданская война, последовавшая за революцией.
Британское вмешательство в дело, являвшееся чисто национальной ссорой, требует некоторого разъяснения. Она началась с большевистского революционного переворота 1917 г., свергнувшего царя и практически прекратившего участие России в Первой мировой войне, а завершилась поражением антикоммунистических лидеров – адмирала Колчака в Сибири в 1919 г. и генерала Врангеля в Крыму в конце 1920 г., и причины ее были в большой степени случайными.
Когда русская армия устранилась от войны, жившие в России чехи, которые еще в 1914 г. высказали пожелание вместе с Россией освободить собственную страну от господства союзника Германии – Австрии, решили отправиться в путь через Сибирь до Владивостока по железной дороге, а затем по морю, чтобы соединиться с союзниками во Франции. К тому времени полки 1914 г. превратились в армейские корпуса, и, хотя им и полагалось сдать оружие, многие из них фактически сохранили его в целях собственной безопасности, и разгорелись бои между ними и большевиками. Активно действуя, чехи захватили все важные города на Транссибирской магистрали до самого Иркутска, а затем оккупировали Владивосток и города на Амуре.
Тут же, видя их успех, амбициозные или заблуждающиеся люди в различных районах России стали создавать правительства в знак сопротивления большевикам и некоторое время смогли управлять крупными регионами страны, а также предпринимать нерешительные попытки победить Красную армию, которая к тому времени была по-новому организована блестящим и кровожадным юристом Львом Троцким. Спорадические стычки перешли в тотальную Гражданскую войну, и до того, как она закончилась, высадились британские, французские, американские и японские войска; в Одессе произошло чуть ли не восстание французских частей; русские солдаты убивали британских офицеров в их постелях, и тысячи бездомных беженцев устремились на юг или в пустыню Центральной Азии, чтобы спастись от наступающих красных армий или умереть на обочинах дорог и в глиняных лачугах среди киргизских степей либо на бесплодных равнинах у китайской границы.
В Сибири и Южной России неуклюжие молодые крестьяне в британских хаки неумело сражались против своих соотечественников, при первой возможности толпами дезертировали к большевикам, а тысячи беженцев месяцами жили в поездах в неописуемой грязи и нищете. Это был рассказ о трагедии, страданиях и тщетности, когда рука об руку шли неумение, предательство и трусость.
И все-таки в июне 1919 г., казалось, все предсказывало победу. На юге генерал Деникин оккупировал треть России и почти дошел до Москвы, на северо-западе генерал Юденич был уже на подступах к Санкт-Петербургу, а на востоке адмирал Колчак почти достиг Волги. И все же антибольшевистские силы довели ситуацию до того, что все победы утекли сквозь пальцы.
Интервенцию союзников сурово осуждали с обоих полюсов общественного мнения. С милитаристской точки зрения было послано слишком мало войск, чтобы они смогли принести хоть какую-то пользу, а также ни одно из антибольшевистских правительств не предприняло каких-либо согласованных действий, чтобы отобрать власть у советских лидеров. Противоположное мнение осуждало этот эпизод как неоправданную авантюру, которая лишь увеличила трудности российского населения и не имела иной цели, кроме как сменить у власти ненавистных Романовых.
Договор в Брест-Литовске, в результате которого русские вышли из войны весной 1918 г., позволил германским войскам вторгнуться в Финляндию, Литву, на Дон и Украину. Внешне дело выглядело так, будто они пришли, чтобы помочь слабому советскому правительству поддерживать порядок, но фактически они находились там, чтобы добыть как можно больше продовольствия для того, чтобы преодолеть союзную блокаду, которая ставила своей целью посредством голода заставить Германию покориться. Кроме того, немцы хотели завладеть огромными запасами военных материалов, посланных Антантой России во время войны, а теперь лежащих в железнодорожных вагонах в Архангельске, Мурманске и Владивостоке. Конечно, для союзников было жизненно важно не дать немцам обрести какую-либо выгоду от крушения России, и в марте 1918 г. британские военно-морские силы произвели высадку десанта в Мурманске для охраны этих складов, хотя в тот момент не было и мысли об участии в российских делах. Однако, воодушевляемые успехами чехов и встревоженные растущей дружбой между немцами и большевиками, союзники, которых в значительной степени убедил Уинстон Черчилль, в то время военный министр, высадили войска; а растущий хаос, наглость все еще непобежденных немцев вместе с жестокостью и конфискациями, осуществляемыми большевиками, начали производить ободряющее действие на быстро появлявшиеся контрреволюционные правительства. Еще более их подбодрило то, что стали приезжать союзные военные миссии – они имели целью помочь обучить войска и восстановить стабильное правительство в стране, которая стремительно сползала к анархии.
Британские офицеры вроде Уильямсона вскоре оказались заняты распределением оружия, упряжи, военной формы и т. п., а также обучением русских добровольцев. Все эти колесики организации были приведены в действие до перемирия, которым завершилась война с Германией, а когда оно наступило, уже было невозможно, да и не благоразумно остановить машину одним махом. И после долгих колебаний и лицемерной болтовни на конференции по перемирию было решено сохранить эти миссии для облегчения страданий русского народа. Конечно, настоящая правда была в том, что все боялись коммунистической угрозы и надеялись свергнуть Советы, и французский государственный деятель Клемансо фактически выразил свое убеждение в идее создания «санитарного кордона», как это видел Уинстон Черчилль, между Россией и остальным миром. Однако поддержка в любых размерах в чисто внутреннем конфликте не подлежала обсуждению, и все, что было сделано, делалось лишь наполовину, и с монотонной регулярностью оказывалась поддержка не тем людям. И в результате осенью 1919 г. белые, или антикоммунистические, армии начали рушиться в этом переплетении разрухи, железные дороги, по которым они отступали, для поредевших полков и тысяч и тысяч беженцев, их сопровождавших, становились via dolorosa (дорогой страданий и скорби. – Примеч. пер.).
Тем не менее весной 1919 г., когда Уильямсон впервые оказался причастен к этой истории, шансы на падение правительства Советов и уничтожение навсегда угрозы коммунизма, который уже начал распространяться на запад в сокрушенную Германию и даже во Францию, государственным деятелям Антанты казались многообещающими, и молодые люди вроде Уильямсона отправлялись в Россию, полагая, что занимаются мудрым и почетным делом. Им было суждено пережить прискорбное заблуждение. Они взялись за почти невозможное предприятие. Царская империя столь долго гнила от коррупции, и слишком много людей, с которыми им пришлось работать, стали продуктом этой системы. В то время как, несомненно, было много храбрых и достойных уважения людей, гораздо больше было ленивых, безразличных, фанатичных, корыстолюбивых и даже трусливых. Дневник Уильямсона описывает, как возвышенные надежды, с которыми он отправился в Россию в 1919 г., закончились в 1920-м разочарованием и катастрофой.
Пролог
Осенью 1915 г., когда я был капитаном и командовал полевой батареей в Круа-Барб во Франции, меня по телефону предупредили о том, что ко мне должны прибыть два высокопоставленных русских артиллерийских офицера, которых вместе с переводчиком скоро доставят на автомашине на мою боевую позицию. Мне надлежало сопровождать их при осмотре моих орудий, ознакомить с моим наблюдательным пунктом и устроить демонстрацию огневой мощи гаубиц калибра 4,5 дюйма, которыми в то время британское правительство в значительных количествах снабжало Российскую армию.
«Постарайтесь, чтобы им понравилось пребывание, – было сказано мне. – Но никоим образом нельзя допустить, чтобы их там убило или ранило!»
У меня было достаточно времени, чтобы предупредить своих младших офицеров и орудийные расчеты, перед тем как подъехала машина и из нее вышли полковники российской императорской артиллерии Виноградов и Геркович вместе с переводчиком Борисом Анрепом – хорошо известным лондонским художником.
После соответствующего количества поклонов, улыбок и рукопожатий я обнаружил, что оба полковника говорят по-французски, так что я смог подключиться к разговору и обмену личными комплиментами и фотографированию.
А тем временем мои артиллеристы уставились на ряды медалей, блистающие стальные ножны для клинков и шпоры – ведь ничто из этого перечня отнюдь не способствовало передвижению ползком по траншеям, – а обладателям этих аксессуаров неизбежно предстояло именно так добираться до моего наблюдательного пункта. Но когда Виноградов попросил баночку с землей с одного из окопов, где располагались орудия, которую он обещал высыпать на русском орудийном окопе как символ доброй воли между союзниками вообще и артиллеристами в частности, энтузиазму не было границ, и специально для него была устроена демонстрация артиллерийской выучки и артиллерийской наводки.
Посещение НП началось не без серьезных опасений с моей стороны, поскольку полковники в своих зеленых шинелях до пят и в полных воинских доспехах не очень-то были настроены на то, чтобы перемещаться по деревянному тротуару, настланному вдоль залитого водой хода сообщения, который был для нас естественным путем для подхода к НП. Начав путешествие, в котором я имел честь сопровождать их, по верху траншеи, мы вскоре были вынуждены спрыгнуть в полузатопленные снарядные воронки, поскольку начался неизбежный прицельный огонь германской полевой пушки.
После визита вежливости к командиру батальона на оборонительном рубеже мы в конце концов достигли своей цели несколькими выстрелами для уточнения места германского опорного пункта, а за этим сделали еще один-два выстрела по заранее зарегистрированным целям. Конечно, это действие вызвало ответный огонь немцев по траншеям нашего прикрытия – для которого мы ни в коей мере не испытывали избытка своей пехоты, – а потом опять по моей орудийной позиции. Опять поклоны, салюты и рукопожатия – и полковники Виноградов и Геркович навсегда исчезли из моей жизни.
Несмотря на удовлетворение, которое они продемонстрировали, я не был уверен в том, что визит оказался успешным. Их комментарии не очень многое разъясняли, поскольку русские почти не выходили за рамки сравнения наших методов – конечно, с невероятной вежливостью, но все-таки снисходительно неблагосклонно – с теми, что сами использовали в Русско-японской войне 1905 г. и на ранних этапах 1914 г. Насколько я помню, ни в одной из этих кампаний русские не достигли сколько-нибудь значительных военных успехов. Тем не менее я был рад своим гостям, несмотря на то что в качестве рекламы восхваляемого русского парового катка они были не столь впечатляющи.
Три года спустя, в декабре 1918 г., я был очень молодым майором, засидевшимся в небольшом бельгийском городке и наблюдавшим за расчленением армейских частей и лихорадкой демобилизации. И тут новости из внешнего мира стали вновь обретать свою обычную значимость; и, что еще примечательней, новости из России, нашего давнего союзника, стали захватывающе интересны.
На Западном фронте наша война уже закончилась, но теперь, казалось, вдали, в Юго-Западной России, на северном побережье Черного моря, велась страшная борьба за выживание немногими остатками императорской Российской армии, которая, находясь под командой Ренненкампфа и Самсонова, в 1914 г. была загнана глубоко в Восточную Пруссию и ценой колоссальных жертв ослабила германское давление на Западе, когда немцы гнали британцев назад к портам на Ла-Манше. Сейчас, как рассказывали, эти разбросанные части, верные своему убиенному царю и союзникам, которые вступили в войну от их имени, и тем своим товарищам и их семьям, что могли бы избежать первоначальной резни революции, находились в бедственном положении.
Как бы там ни было, думалось мне, но в тот момент они олицетворяли собой бастион на пути быстро нараставшей волны коммунизма, которая уже обрушивалась из Восточной Европы на Запад. Страх его (коммунизма. – Примеч. пер.) уже широко распространился, потому что из-за усталости от войны, неприязни к дисциплине и искусной коммунистической пропаганды, которая вызывала отклик в каждой стране, эта угроза стала вполне реальной.
Я думал о тех двух русских полковниках, побывавших на моей орудийной позиции в 1915 г. Где они теперь? Может, их уже зверски убили революционеры? Я думал об их загубленном царе, который был внешне так похож на нашего собственного короля Георга. А поскольку вести о коммунистических зверствах шли широким потоком, я думал о великой армии и великой нации, подвергшихся процессу жуткого распада, зависящих от милости революционной толпы, которая не щадила ни женщин, ни детей в своем бешеном стремлении к воплощению так называемой свободы.
Там, в русских степях, отчаянно нуждались в помощи. И нуждались именно сейчас; я впервые услышал, что набирают офицеров-добровольцев, которые нужны для работы в британской миссии для оказания помощи антибольшевистским армиям в распоряжении военным снаряжением и использовании его и тех запасов, которые британское правительство решило отправить в Россию. И перед этим призывом я устоять не смог.
Я предложил себя, будучи охвачен духом поиска приключений и поддержания традиционной этики касты, к которой я принадлежал. У меня было не больше времени на мятежных солдат и матросов, которые издевались над своими офицерами и устраивали побоища, чем на политических авантюристов из преступных классов, убивших своего царя и его беспомощную семью. Я вышел из тех слоев общества, чьи привилегии в то время были очень весомыми, и рассматривал русскую революцию не столько как борьбу рабочих за то, чтобы поправить многое, что было неправильно, сколько как борьбу злых людей, стремившихся покончить с обществом, которому я принадлежал. Российское общество вполне могло заблуждаться и зачастую было коррумпированным, а революция вполне могла положить конец конкретному типу человека моего класса, но, как и многие другие, я считал себя преданным делу крестового похода ради сохранения того, что считал положительным. Мы не были очень умными, эрудированными и, возможно, бывали порой не правы и приписывали идеальные черты некоторым вещам, того, может быть, не заслуживавшим. Но этот идеализм руководил нашими действиями, и мы по-прежнему были горды им, потому что такие поступки были характерны для поколения, к которому мы принадлежали. Та же самая моральная сила посылала тысячи молодых людей в вербовочные пункты в 1914 г. и вела их на смерть на Сомме и у Пасхендале ради идеи, в которую они верили.
Хотя это ощущение уже исчезло, в те дни оно было искренним, и я просто не мог тратить времени на ожидание.
Мне дали недельный отпуск, и я отправился прямиком в Военное министерство, где меня зарегистрировали для отправки в миссию. Потом опять в Бельгию на пару дней, чтобы попрощаться с последним из расформированных штабов моей дивизии, затем неделя – с матерью в Уилтшире, пара вечеринок в Лондоне с друзьями, которые думали, что я совсем сошел с ума. И вот 12 апреля 1919 г. я расстался на причале в Саутгемптоне с некоторыми из этих самых товарищей.
Что представляла собой эта дурацкая одиссея, в которую я ринулся по своей воле? Был ли я сумасшедшим, как уверяли мои друзья? Тогда я совсем не считал себя безумцем.
Глава 1
Саутгемптон был забит высокотрубными судами и войсками, возвращающимися из Франции по демобилизации. Они просто мечтали сбросить военную форму и избавиться от армейской дисциплины, но я вместе с другими офицерами, откомандированными в качестве инструкторов в белогвардейские войска на Кавказе и в Крыму, направлялся еще на одну войну.
В группу кроме меня входили Линг – физически крепкий, краснолицый артиллерист, Пейн из Королевских ВВС, а также Стентон из 7-го полка гвардейских драгун.
Путь наш лежал через Гавр, Модан и Турин, и после трех с половиной очень утомительных дней, проведенных во втором классе итальянского воинского эшелона, мы прибыли в Таранто. Там мы простояли достаточно долго для того, чтобы запастись небольшим резервом консервированных продуктов и летнего военного обмундирования, которое, как мы начали понимать, могло нам понадобиться, а также для того, чтобы к нам подключились шесть сержантов из Королевской полевой артиллерии, а потом мы поднялись на борт корабля Elkantara. На вторую ночь мы прошли Коринфский пролив, а на следующий день сошли на берег в Афинах. Однако у нас хватило времени лишь на то, чтобы взглянуть на Акрополь и Парфенон до того, как в спешке ринуться назад на корабль, но и за это короткое время нам удалось оказаться замешанными в огромной уличной драке, в которой также участвовали два трамвайных вагона, несколько полицейских и толпа из минимум двухсот человек всех мыслимых национальностей. Она началась из-за количества пассажиров, допускаемых на борт судна, но в результате была лишь одна жертва – водитель одного из трамваев, которого ударили ножом в шею.
Также в Афинах мы впервые увидели беженцев, которые уже покинули Южную Россию перед наступлением большевиков.
Они представляли все классы общества, но больше всего было бывших царских офицеров, дворян и зажиточных торговцев, которых революция лишила собственности. Похоже, никто из них не испытывал неудобств, потому что они смогли убраться из России вовремя, но на свое положение они жаловались во весь голос. Они ввели нас в курс событий, происходящих в России, где генерал Корнилов, этот первый настоящий командующий Белой армией, занял активную позицию в борьбе против большевиков.
Невысокого роста, худощавый, Корнилов был выходцем из бедной казачьей семьи, и его монгольские корни проявлялись в мускулистой маленькой фигуре, черной эспаньолке и раскосых глазах и к тому же тонких ногах, искривленных годами, проведенными в седле. В обществе его считали грубым и резким, но армия его любила за простоту манер. Хотя какой-то соперничавший с ним генерал и описал его как личность с «львиным сердцем и бараньей головой», он все же был в состоянии воодушевить свою армию личным примером. И он достиг высочайшего ранга в императорской Российской армии в то время, когда такое было нелегко сделать, не имея благородного происхождения либо влияния, и также отличился как в Русско-японской, так и в Европейской войнах.
Попав в плен к австрийцам, он переоделся в австрийского солдата и бежал, а когда революция низложила царя, новые руководители выбрали его для командования мятежным гарнизоном в Петрограде – бывшем Санкт-Петербурге. Однако он разошелся во взглядах со своими политическими хозяевами на то, как они руководили армией, и вернулся на фронт. В результате неудавшейся попытки заставить правительство восстановить в армии хоть какую-то дисциплину и навести порядок в стране над ним нависла угроза тюремного заключения. И, однако, опять он ускользнул вместе со своей дивизией и, приказав своим воинам рассеяться, бежал через всю Россию на Дон с небольшой группой сторонников. Легко одетые люди замерзали в пути, у лошадей изнашивались подковы, отряд подстерегали пулеметные засады, и в конце концов Корнилов, переодетый крестьянином, добрался один.
Он тут же подключился к попытке генерала Алексеева, бывшего начальника штаба Верховного главнокомандующего Российской армией, сформировать – из сбежавших от большевиков офицеров и казаков – новую армию для борьбы с немцами и красными. И в феврале 1918 г. он смог выступить в поход из Ростова во главе отряда из 5000 человек, положивших начало Добровольческой армии, к которой нам предстояло присоединиться.
Бойцов этого отряда сопровождали жены, семьи, больные и раненые, и после потери Екатеринодара они брели по степям Кубани в форме, превратившейся в лохмотья, все запасы медикаментов и хирургических инструментов были практически израсходованы, их единственным оружием и боеприпасами было то, что им удалось захватить у большевиков. Русские дамы, прежде привыкшие к комфорту и роскоши светской жизни Москвы и Петербурга, сопровождали войска в качестве медсестер, а то даже сражались бок о бок с мужчинами. Для офицеров попасть в плен значило смерть под пытками, а женщин ожидало то же самое и еще более страшное. В большевистских войсках было много китайских трудовых корпусов, использовавшихся во время войны на тыловых работах, а сейчас мобилизованных и вооруженных Троцким, и всякого пленного, которого надо было подвергнуть особым пыткам, большевистские комиссары передавали им. Китайцы за свою жестокость были достойны своей репутации.
Ряды корниловского отряда косили мартовские ветры, жгучий холод, переправы вброд через ледяные реки и вынужденные переходы в метель.
– В оставшуюся часть зимы, – продолжал рассказчик, – во всех деревнях свирепствовал тиф, и донские казаки поддались коварной большевистской пропаганде. Но доброармейцы не впадали в отчаяние.
И тут на нас устремился косой взгляд.
– Они, понимаете, надеялись на помощь Британии и Франции. Но никакая помощь не пришла.
И опять взгляд – на этот раз слегка высокомерный.
– Но эта маленькая армия держалась, и те русские, которых вы видите, с наградами в виде короны из шипов, пронзенной кинжалом, висящей на красно-сине-белой ленте царской России, – это мужчины и женщины, которые воевали до конца в этой суровой Кубанской кампании.
Однако к настоящему времени и Алексеева, и Корнилова уже не было в живых.
– Алексеев умер от тифа, – сказали нам, – а Корнилов – от ран, полученных при разрыве снаряда под Екатеринодаром в апреле 1918 г. Теперь командование легло на плечи генерала Антона Деникина.
Но тут случилось чудо, и с казаками Дона, Кубани и Терека на своей стороне Добровольческая армия Деникина обеспечила себе короткую передышку, а большевистские силы были отрезаны от берегов Черного моря, Донецкого угольного бассейна, зерна Дона и Кубани, а также кавказской нефти. К несчастью, искусная пропаганда, утверждавшая, что белые сражались только за восстановление помещиков и нового царского режима, возымела свое действие на донских казаков и даже оказала влияние на французские войска в Одессе, и Одесса была потеряна, когда французский командующий стал действовать слишком поспешно и приказал начать эвакуацию. Гражданское население, зная, что красные войдут в город сразу же, как только французы его покинут, было охвачено паникой, и эвакуация велась в полном беспорядке, многие тысячи людей заполонили причалы, стремясь попасть на борт французских крейсеров, при этом многие кончали с собой во время ожидания. Это было позорное событие, негативно повлиявшее на боевой дух белых, особенно потому, что теперь люди считали, что оставление французами Севастополя – лишь дело времени.
В результате Крым, за исключением Керченского полуострова, охранявшегося орудиями британского Черноморского флота, был потерян. Весь Дон к северу от Новочеркасска находился в руках красных. Пал Царицын, и большевистские силы приближались к тихорецкому узлу, который находился на прямой линии связи между Добровольческой армией вместе с донскими казаками в районе Ростова и штабом и остатками деникинской армии в районе Екатеринодара – Новороссийска.
– Каждый корабль, покидавший порты Черного моря, был забит беженцами – в основном женщинами, больными и ранеными офицерами, отставными генералами и государственными деятелями. Похоже, большевики их ненавидели больше всего.
– А как те, кто не смог выбраться?
Он пожал плечами:
– Остававшиеся в руках Деникина деревни были выше пределов переполнены беженцами, а поскольку цена денежных рублевых ассигнаций упала, для них очень острой стала проблема найти достаточно денег хотя бы для того, чтобы купить даже хлеб.
И вновь наступление большевиков потеряло силу, и, пока они продвигались по территории Кубани, все возрастающее число кубанских казаков, возмущенных бесчинствами, творимыми красными войсками в их станицах, стало сплачиваться вокруг Деникина. Было предпринято последнее отчаянное контрнаступление в направлении р. Маныч и Царицына, и группа из 8000 кубанских казаков под командой генерала Петра Николаевича Врангеля и ведомая генералами Шкуро и Улагаем отбросила большевистскую кавалерию назад, на северный берег Дона, окружила Царицын и соединилась с правым флангом войск донских казаков.
Армия вновь была спасена, и на этот раз появилась новая надежда на будущее, потому что действительно шла долгожданная помощь из Британии. На причалах Новороссийска один за другим корабли сгружали орудия и боеприпасы, военную форму и медикаменты. Орудия Викерса и ручные пулеметы Льюиса уже поступали разобранными на две-три части с полками на фронте, и вместе с ними прибывали британские офицеры, занявшиеся обучением устройству этой военной техники, ведя из них огонь по большевикам и вкладывая душу в остатки Добровольческой армии.
Мы слушали все это с большим интересом. Но это была история, а мы были солдатами и шли воевать, и нас интересовали красные армии.
– Как они выглядят? – спросили мы. – Есть ли в них хоть что-то положительное?
– Иногда да, – был ответ. – Троцкий – опасный человек и на удивление хорошо знающий дело.
– А Деникин?
– Честный солдат и стойкий либерал с буржуазным прошлым. Сын скромного офицера и совсем не друг Романовых. Врангель происходит из германо-скандинавской семьи, которая дала десятки солдат. Он всегда отличался умом и до поступления на службу в армию получил образование горного инженера. Шкуро немножко бандит.
Похоже, беженцы восприняли победу белых как само собой разумеющееся, а среди британцев было очень много возбужденных разговоров о ситуации в Южной России.
– Там, должно быть, интересно, – решили мы.
– Судя по всему, там уйма работы, – сказал кто-то.
Все это выглядело волнующе, а мы были достаточно молоды, чтобы надеяться, как мы надеялись в 1914 г., что Гражданская война не закончится до того, как мы туда приедем.
Следующим портом были Салоники, где нам пришлось на неделю сойти на берег, но нас комфортабельно устроили в великолепном доме отдыха, ранее являвшемся турецким консульством. Здесь к нам присоединился Гарольд Куртни Армстронг из 67-го пенджабского полка, который направлялся в Константинополь по делам разведывательного ведомства. В Куте он был среди осажденных вместе с генералом Таунсендом и, выдержав экзамен на выполнение обязанностей британско-турецкого переводчика, очень широко использовался на разведывательной работе. После взятия Куга он был интернирован в Малую Азию, но сумел устроить себе побег и стал подстрекать коренных жителей на совершение набегов на вражеские линии связи. Из-за чьего-то предательства его вновь схватили и интернировали, но на этот раз в другой лагерь, ближе к Черному морю, где он столкнулся с начальником тюрьмы, отличавшимся очень дурным характером. Однако, обладая даром убеждения и знанием языка, он до такой степени вошел в доверие к остальным туркам, с которыми контактировал, что, когда пороки начальника стали настолько резко выраженными, что обратили на себя внимание властей, Армстронга использовали для обвинения начальника, и последний был за свои зверства осужден на семь лет заключения. Он продолжал проявлять очень большой интерес к туркам и после войны написал авторитетную биографию Кемаля Ататюрка.
Мы с Армстронгом в Салониках встречали многих турков из всех слоев общества, и, хотя они жили под постоянным страхом резни от рук греков как возмездия за времена господства Оттоманской империи, они казались учтивыми, благородными и образованными.
В течение недели, проведенной нами в Салониках, мы сумели одолжить машину и на ней отправились за город. К сожалению, единственный мост через невероятно раздувшийся поток был смыт, и нам пришлось довольствоваться обзором издалека, поскольку не было возможности найти машину для переправы.
В то время центр страны был наводнен комитаджами – солдатами балканской нерегулярной армии, которые были немногим лучше бандитов, – в случае чрезвычайного положения они превращались в партизан или группы сопротивления. После болгарского отступления в конце войны они собрали урожай винтовок, боеприпасов и даже пулеметов и часто постреливали по гостям своей страны, хотя никогда не предпринимали организованных акций. У нас, однако, встреч с ними не было, хотя, пока мы обедали, появился какой-то очень живописный и свирепого вида македонец на белой лошадке и уставился на нас. У него был крайне агрессивный вид, но в конце концов он приблизился к нам в принятой в этой стране манере – с головным убором в руке, выпрашивая подаяние.
Два дня спустя пришел приказ подняться на корабль Seangbee, который перенесет нас еще на несколько этапов вперед в нашем путешествии до Константинополя. Перед посадкой в нашем распоряжении в Офицерском клубе оказалась некоторая интересная информация. Между собой беседовали два человека, бывшие командирами батарей в полевой артиллерии, и они должны были вот-вот передать полный комплект оборудования своих подразделений. Один из них жаловался на большое количество запасных частей, которых нам не будет хватать, и боялся, что его заставят нести за это ответственность.
– Почему бы тебе не сходить на деникинскую свалку? – спросил другой офицер и после того, как от него добились объяснений, рассказал, что парк военных материалов, предназначенных для Деникина, – это просто отличный охотничий заказник для любого офицера, нуждающегося в комплектации вооружения своей части перед передачей. Очевидно, там не было никакой охраны, и любой командир батареи мог найти там все, что его душе угодно, стоит только попросить.
