Kitabı oku: «Опала на поводке. Книга первая», sayfa 2
«Маааагия!» – насмешливо протянул внутренний голос, едва не заставив меня поперхнуться, плюнув отвратительным чаем на скатерть. За обвинение в использовании магии, сделанное прилюдно, полагалась любимая в этом мире смертная казнь. Как за владение запретным искусством, так и за неподтвержденное обвинение… для обвинителя. Пол, возраст, статус, звание были совершенно не важны.
Сегодняшняя дата – 14 декабря 3294 года. Отсчет идет со дня смерти Шебадда Меритта, последнего божественного мага планеты, прозванного Узурпатором Эфира.
Каждый мог получить шанс. Тварь, выползшая из сибирских миазмов, аристократ, схватившийся за пулемет во имя защиты семьи, даже китаец, пойманный с пачкой печатей, содержащих скверну – у всех был шанс жить дальше. Микроскопический, но все же. Магов же истребляли дольше, чем человечество себя помнит. Осознанное общение человека с эфиром запрещено и проклято сотни и тысячи раз, но все равно тут и там на планете люди пытаются учить заклинания, копаются в раскопках, экспериментируют. За ними охотится инквизиция, аристократия, военные, но эта зараза по прежнему липнет к миру. Человек может использовать эфир только посредством механизмов – это один из законов выживания, написанный этой планетой океаном человеческой крови.
Но подобное совершенно не ставит точку на сверхъестественном. Эфир лишь одна из граней этого мира. Еще есть множество источников странных сил – тьма, тень, кровь, свет, вера, другие планы. Это знание скрыто от большинства людей, как простых, так и благородных… хотя оно, в принципе, и не несет никакого решающего значения. Тайные могущественные силы лишь сидят и наблюдают, как человечество осваивает механику, строит заводы, борется с миазмами. Время этих сил не наступит – они слишком малы для движения цивилизации вперед. В отличие от эфира и науки.
Личная сила – явление совершенно другого порядка. Тренированное аурное тело предоставляет целый арсенал различных веселых штук – я могу подогреть чайник, прикурить сигарету, охладить бокал с напитком и, если сильно напрягусь – то даже силой воли подтащить по столу «Линьер» к себе поближе! Отец, правда, с пренебрежением отнесся к такой дурной мощи аурного тела, загружая меня десятками часов упражнений на контроль. Правильно, кстати, делал – я непременно продолжу развитие, в попытках сделать свои манипуляции тоньше и слабее. Прогресс передо мной откроет неизмеримо большее, чем способность греть чайник с паскудным чаем!
«Ну, если ты останешься в Японии, то умение греть себе чайник будет куда важнее, чем навыки вождения «Паладина». Да тебе самому хочется быть подальше от стен Гримфейта» – хмыкнуло нечто внутри черепной коробки. Оно было право, но выбор был слишком сложен!
Силовые доспехи, работающие на эфире, были чрезвычайно требовательны к своему пилоту. Чтобы рулить большой человекоподобной конструкцией, требовалось филигранное владение аурой, оттачиваемое с самого детства. Тандем из человека и машины был способен на многое, из-за чего был отчаянно востребован везде – от сибирских застав до границ Халифата. Только вот люди, обладающие потенциалом заставить ходячие крепости двигаться, не собирались идти в пилоты. Лишних детей у высшей аристократии, способной себе позволить лучших репетиторов, индивидуальный подход и эксклюзивные методики обучения, не водилось.
Еще одна причина, по которой я был ходячим курьезом. Выполнить порученное в Японии, попутно совершенствуя свои навыки, вернуться домой, стать пилотом «Паладина», если к тому времени не выпустят что-либо еще более мощное и защищенное – вот прекрасный, чистый, честный, а главное – уместный путь к достойной жизни. Слава, почет и рыцарское звание будут гарантированы сразу после экзамена! А уж потом…
С другой стороны…
«Советник посольства» звучит совершенно не так грандиозно, как водитель огромной железной махины, но перспектива куда как соблазнительнее. Япония всего десять лет назад приоткрыла свои границы для очень небольшого числа визитеров и была совершенной террой инкогнита для обывателей цивилизованного мира. Шестьдесят два года назад на этом острове произошел социальный катаклизм, из-за чего страна объявила политику полного изоляционизма, изменившуюся лишь недавно. Слухи, собранные графом Эмберхартом, утверждали, что подобное было связано с одним из Воров Тел, подробности же он поручил выяснить мне.
«Ты отвлекся, Советник…» – желчно прошептал внутренний голос. Я лишь скривился, аккуратно складывая и вешая одежду. Опять он прав. Просто не хочу думать о том, сколько на мне ограничений и условий, от которых просто так не избавишься. Положение обязывает, накладывает и возлагает. Кстати! Я подскочил к одежному шкафу и тщательно исследовал плечо своего камзола, за которое схватил верзила. Не обнаружив сальных пятен, я, тем не менее, прошелся десяток раз щеткой по условно грязному месту. Выглядеть я должен безупречно. Пока не доберусь до собственного гардероба.
Насчет одолевающих меня мыслей… плевать. Для начала нужно врасти в совершенно чуждую мне культуру, узнать эту страну, вернуть собственную память. Передо мной стоит тысяча и одно дело, плюс пять лет обучения в академии. Смысла сейчас выдумывать планы – нет.
«Молодец»
И тебе спокойной ночи.
Перед тем, как отправиться в царство Морфея, я вновь вспомнил выражение лица и глаз верзилы-жулика. Лихорадочный блеск жадности, решительности, отчаяния. Он был на взводе, настолько поглощенный мыслью меня неприкрыто ограбить, что проигнорировал пару курящих неподалеку военных. Про выстрел с «Клатча» и говорить не приходится – даже после толчка, падая с высоты в три десятка метров, хабитатец так и не осознал, что уже мертв. Первый человек, убитый мной. Надеюсь, что он же будет последним.
Убивать собственноручно мне совершенно не понравилось.
Глава 2
Расположившись в душном купе японского поезда, я рассматривал сидящего напротив меня дворецкого, одновременно листая выданные мне досье. Человек был нанят со стороны, а не выбран из штата людей Эмберхартов, впрочем, как и весь штат прислуги для японской резиденции. Подобное вызывало как настороженность, так и интерес. Ощущение, что меня выпихнули из Англии с минимальной поддержкой семьи. Хотя, это довольно логично, картина отлучения от семьи несовершеннолетнего должна быть приблизительно такой – никакой роскоши, никакой поддержки от преданных роду семей слуг, никакого общения. Резиденция, несколько наемных работников, определенная сумма на ежемесячное содержание, пара контейнеров вещей – и крутись, как хочешь.
Ужасные условия, как в таких жить? Внутренний голос зашелся в истерическом смехе. Впрочем, это был хоровой сарказм. Я прекрасно бы смог жить один. С приходящей поварихой и прачкой… или хотя бы прачкой. Одним из самых ярких воспоминаний прошлой жизни у меня была память о чудеснейшем изобретении – стиральной машине. Стоило человеку всего лишь уметь немного готовить и регулярно посвящать время уборке – и ему даже не нужно было жениться! И это я говорю о бедных простолюдинах, богатые могли себе позволить прислугу, которая просто пихала грязные вещи в эту чудесную машину!
В порту Йокогамы меня встретили двое – мой старый учитель японского языка и новый дворецкий. Кикути Нобу провел два года в нашем лондонском особняке, обучая меня японскому языку, сейчас взяв на себя сейчас дополнительную обязанность поработать для меня гидом. Невысокого полноватого японца я знал хорошо, даже восхищаясь им местами – другие мои учителя предпочитали жаловаться на слишком плотный график обучения, в то время как Нобу находил возможности. Представить себе преподавательницу экономической географии, что решилась бы давать мне внеочередной урок прямо во время утренней пробежки по Кенсингтонским садам, я решительно не мог. Но хотел. Мисс Валентайн бы удивительно пошла спортивная одежда.
Еще один взгляд мельком на того, кому я собираюсь доверить собственную безопасность и обустройство уюта в ближайшее время. В возрасте, но далеко не стар. Невыразительное длинное лицо гладко выбрито, водянисто-голубые глаза смотрят на мир спокойно и безразлично. Выражение лицо в меру чопорное, до главного дворецкого замка Гримфейт этому господину далеко. Старина Карр мало отличался от настенных гаргулий или хорошего автоматона. Оу… автоматоны! Какая замечательная идея! Ей необходимо будет уделить самое пристальное внимание, когда придет время!
Чарльз Уокер, 44 года, вдовец, двое взрослых детей. Рост 186.5 сантиметров, вес 78 килограммов – то есть сухопар и жилист. В прекрасной физической форме. Владеет английским, немецким, итальянским и японским языками. Закончил Голдсмитс. В чем я чувствую подвох?
«Может быть в том, что на бумаге указаны данные в метрической системе, которая, по твоим смутным воспоминаниям должна быть другой?» – ехидно спросил внутренний голос.
Нет. Я поморщился, закуривая очередную сигарету. В 3266-ом, потеряв большую часть своих взбунтовавшихся колоний, Великобритания утратила еще и собственную систему мер и весов. Футы, дюймы, унции почти полностью ушли в прошлое, сдавшись под напором доводов прогрессивного мира. Много позже, в 3273-ем, Соединенное Королевство начнет выпускать сплавы серенита и гладия, что вернет ее на мировую экономическую и политическую арену во всем блеске и могуществе, но… утраченного будет не вернуть. Впрочем, никто особо и не старался.
– Мистер Уокер, – я обратил на себя внимание сидящего напротив меня у окна дворецкого. Лицо Чарльза изобразило умеренный интерес и готовность слушать, чем я тут же и воспользовался, похлопав по папке с его именем, – Указанных здесь сведений совершенно недостаточно для того, чтобы сформировать свое мнение. Не угодно ли вам дать мне объяснение, с чем связан дефицит информации?
– Распоряжение вашего отца, сэр, – немногословно отозвался дворецкий, вновь замирая неподвижно.
Вот значит как. Я взял другую папку, в которой была дана сухая выжимка по горничной. Анжелика Легран, 22 года, знает несколько языков, детей нет, не замужем, прекрасная физическая форма… и вновь все. Странно, мне же с этими людьми минимум пять лет жить. К чему такая секретность? Я начал поигрывать своей тростью и размышлять. Несмотря на то, что это приспособление для ходьбы мне было еще немного великовато по размерам, черную метровую палку с оголовьем в виде головы ворона я любил по-настоящему. Увесистая, сбалансированная, стильная! А главное – никаких скрытых лезвий, так любимых столичными денди!
Эти скрытые лезвия в тростях и зонтах вызывали у меня глубокое отвращение. Трость должна быть элегантным аксессуаром, а не дубиной с запястье толщиной. Какой тогда толщины клинок можно спрятать внутри? Как его использовать? Кусок шпаги с неудобной рукоятью, вот что такое эти модные и бестолковые шампуры! Моя трость – это лишь трость! Правда, если взяться за нижнюю ее часть, то она превращается в очень неплохой клевец, благодаря выдающемуся клюву ворона, а ее узкий кончик, стучащий обычно по мостовым и паркетам, умеет раскаляться до внушительных температур, позволяя быстро продырявить… что-нибудь, но это лишь мелкие детали, на которые никому не стоит обращать внимания!
«Ты просто больной на голову лицемер и фанатик оружия. Хотя нет, поправлюсь – вооруженный параноик с голосами в голове, вынужденный играть роль английского лорда».
«А еще мне голоса в голове ставят диагнозы» – я умею мысленно бурчать в ответ своим внутренним тараканам. Те милостиво изволили поклониться, прижав правую лапку к груди. Позеры. Интересно, а если твоя шизофрения выполняет роль психоаналитика, то к каким последствиям может привести такой мезальянс?
– Так, стоп! – я стукнул тростью по полу, обращая на себя внимание Уокера и задремавшего было Кикути, – Всего. Две. Папки. Мистер Уокер, будьте любезны, поведайте мне о размерах дома, в котором мы будем проживать!
– Лордом Эмберхартом была приобретена стандартная резиденция по архитектурным планам Стивенсона и Маджолиса, – тут же отреагировал дворецкий, – Два этажа, восемь гостевых комнат, помещения для прислуги, небольшой зал для приемов, библиотека, кабинет, несколько подвальных помещений, жилая площадь составляет порядка тысячи двухсот метров. Вынужден заметить, сэр, что реалии этой страны в дефиците подходящей под застройку земли, поэтому дом лишен многого – конюшен, леса или хотя бы парковой зоны. На заднем дворе располагается небольшой пруд, беседка и несколько деревьев. На этом всё.
– Я не привередлив, – сделал я слабый отгоняющий жест рукой, – Но заинтересован узнать, как дворецкий и горничная вдвоем будут управляться с таким домом. А так же – где мне предполагается искать охрану, шофера, повара, прачку, портного, садовника? Служанок, наконец? Поверенного? Секретаря?
Дворецкий обменялся взглядами с бывшим учителем и начал себя неловко чувствовать. Ощущение, что они знают нечто нехорошее, но вынуждены молчать, было слишком сильно.
– Большую часть времени вы будете проводить на территории академии, Алистер-сан. – мягким тоном произнес Кикути, – Там полный пансионат. Резиденция вне вашего присутствия будет требовать минимум забот и усилий. Прошу простить, но это пожелание вашего отца. Он твердо убежден, что вам нужно больше общать…
– Благодарю вас, Кикути-сенсей, – вежливо поблагодарил я японца, грубо оборвав его плавный, но тягучий английский, – Я понял, что ничего не понял.
Мой новый дворецкий счел нужным просто промолчать. Не то, что меня сильно волнуют такие мелочи, как место жительства, главное – добраться до личных контейнеров, стоящих сейчас у особняка… Но! Владение информацией усиливает контроль над любой ситуацией. Я регулярно получаю сюрпризы от лорда Эмберхарта, а вот объяснение его действиям куда реже. Это… раздражает.
А когда я раздражаюсь, то хочу курить.
Выйдя из купе, я злобно выбил из портсигара длинную ароматную сигарету. Закуривая, я бросил взгляд на пробегающие пейзажи страны, о которой я знал буквально крохи. Японский чудовищно сложен, о его письменном варианте я знаю совсем немногое, чего хватит лишь для прочтения магазинных вывесок. Это нужно будет исправить. У сенсея, точнее – меня, было немного времени, которое мы все потратили на устную речь. Одному в пансионате заниматься будет трудно. Отец, ты и это просчитал? Хочешь, чтобы я обращался за помощью к людям? Общался с ними?
Подлый ты ворон.
Заметив краем глаза что-то низкое и белое, бесшумно подбегающее ко мне по коридору, я просто не успел вовремя среагировать. Внутри все разделилось на того, кто начал действовать, и того, кто отреагировал на происходящее короткой фразой – «Курение убивает».
Непонятная опасность слишком близко, я не успеваю воспользоваться ни тростью, ни пистолетами. Трость в правой руке, опасность с левого плеча. Делаю единственно возможную, но отчаянную вещь – отпрыгиваю вправо с разворотом. Опасность в том, что разворачиваясь лицом в коридор, я увеличиваю себя как мишень. Если подбегающий враг вооружен огнестрелом – я труп.
Мне ослепительно везет – мой толчок ногой создал складку на расстеленном в коридоре ковре, и неизвестный спотыкается, с коротким криком падая лицом вниз. Через долю секунд я стою с «Клатчем» в левой руке и тростью в правой, готовый стрелять.
Но не стреляю. На полу, одетый в ниспадающее одеяние голубого и белого цветов, вытянув руки вперед, лежит ребенок. Или карлик? Настороженно смотрю на обувь существа, которой нет. Угроза облачена в толстые мягкие носки, из-за чего я и не услышал ее приближения. Коварно и практично. Замираю и пытаюсь сделать нелегкий выбор – пристрелить сейчас или когда дернет руками? Если дернет, тогда выстрелю рефлекторно. В зубах продолжает дымиться сигарета.
Внезапно, картина приобретает иной смысл. С той же стороны, откуда бежало одно существо, появляются новые. Невысокие фигуры, сплошь затянутые в черную ткань, с клинками наголо. Бегут ко мне гуськом и чрезвычайно быстро, настолько, что я опять не успеваю среагировать вовремя, позволяя первому из них приблизиться. Дальше тело действует почти само.
Недлинный узкий клинок агрессора коротко звякает под основанием вороньего клюва моей трости, который я зачем-то протягиваю вперед, спасая жизнь нелепому бело-голубому созданию. Вслед за этим начинает говорить «Клатч». Выстрел. Первый из черных отшатывается назад, мешая остальным, жуткий грохот короткоствольного револьвера бьет по ушам всем, включая меня. Всаживаю еще одну тяжелую пулю в падающего – он уже труп с развороченной грудиной, но находится неприятно близко ко мне. Лелею надежду, что еще одна пуля оттолкнет его чуть подальше.
Надежды любят, когда их лелеют. Хотя, с моей точки зрения, это наиболее бесполезное из всех занятий в мире. Гораздо практичнее лелеять собственную паранойю.
Левый «Клатч» рявкает еще раз, пробивая грудь уже второму из черных меченосцев и вызывая среди остальных более надежную сутолоку. Достаточную, чтобы я ощутил и использовал комфортный промежуток времени, выпуская трость и освобождая руку под второй револьвер. Достав его, тут же произвожу выстрел, роняя цель номер три, решившую перепрыгнуть падающих товарищей. Увидев поверх шевелящейся на полу черноты дверь вагона, и поняв, что далее по коридору никого нет, без всякой экономии выпускаю оставшиеся пять зарядов правого револьвера в кучу людей на полу, тут же отбрасывая пустое оружие.
Навык быстро выпускать из рук ненужное – один из первых, которому меня выучили инструктора боя.
Мощный очаровательный малыш потрясающе эффективен на дистанции в два-три метра, но далее его пули летят по своим делам, попадая совсем не туда, куда целишься. Зато теперь в правой руке «Линьер» – я лихорадочно верчу головой, стараясь держать под контролем обе стороны коридора и продолжающего лежать на полу карлика-убийцу. Тот не шевелится, его руки так же вытянуты вперед, а лицо уткнуто в пол. Люди в этой позе вызывают у меня безотчетное и неоправданное доверие, не могу выстрелить просто так.
Из двери аккуратно высовываются головы Уокера и Кикути, я отвлекаюсь на них и вновь попадаю впросак, теряя целую секунду, а то и полторы. За это время еще двое одетых в черное успевают появиться и пробежать половину дистанции до меня. «Линьер» дважды коротко и сухо щелкает, его маломощные, но точные пульки устремляются строго в лоб агрессорам. Слышен звон, оба дергают головами, останавливаясь, но на этом все. Бегущий первым коротко встряхивает головой и взмахивает рукой, чувствую пару толчков в грудь и что-то лишнее на лице. Я выпускаю остальные четыре патрона барабана – по два в грудь каждому из врагов. Потом появляется боль.
Мельком бросаю взгляд на учителя и дворецкого. Они до сих пор смотрят на все широко раскрытыми глазами. Оружия я не вижу. Разум диктует, что времени вся схватка заняла совсем немного, но Господь Всемогущий, сколько можно пялиться просто так?
Легкий «француз» отброшен, рука привычным движением достает и раскладывает нож-бабочку из левого рукава. Три патрона в «Клатче» и длинное двадцатисантиметровое лезвие из отменной стали.
– Господа, с вас пять фунтов за просмотр спектакля, – хрипло шучу я, но получить ответ не успеваю. Оконное стекло вагона лопается, сквозь него пролетает еще одна черная фигура, ударяя меня двумя ногами в плечо. Влепляюсь в противоположную стену, как муха в стекло эфирного мобиля, роняя нож и утрачивая ориентацию в пространстве. Покрасовался.
Слышу тревожный вскрик Кикути, но он не несет угрозы моему противнику. Тот это прекрасно осознает, приподнимаясь с пола и награждая меня пинком в голову. Следующий пинок приходится в грудь, туда, куда раньше что-то ударило.
Боль.
Отрезвляет.
Но слишком поздно. Противник опытен как тренировавшие меня седоусые отставники, ветераны халифатских сражений. Пинки только для дезориентации, черный уже выдернул из-за спины короткое лезвие и наносит горизонтальный режущий удар, призванный рассечь мне горло. Резко заваливаюсь набок, защищая левой рукой горло. Грохот, скрежет, боль.
Тьма.
Интерлюдия
Мистер Чарльз Уокер имел все основания считать, что в его случае сорок четыре года – это закат. Несмотря на богатый и разносторонний опыт, взять на работу человека с его «рекомендациями» вряд ли бы кто осмелился. Более того, слишком специфичен был этот его опыт, чтобы быть востребованным в домах британской знати. Впрочем, Уокер вряд ли бы смог претендовать хотя бы на место инструктора в пансионате для мальчиков – на Островах никому не хочется нанимать человека, вызвавшего гнев знатного семейства.
Менять же страну Чарльз не собирался – он и так провел слишком много лет вне берегов Англии. Последнее время это его решение все чаще проверялось на прочность, отказы следовали за отказами. Пенсии же Уокеру хватило бы на тихое и спокойное дожитие, но он был решительно против подобного исхода. За пятнадцать-двадцать лет до момента, когда он превратится в дряхлую развалину, можно достичь многого. Был бы шанс.
Агенты графа Эмберхарта вышли с ним на связь тогда, когда Уокер уже всерьез начал размышлять о еще одном контракте возле халифатских границ. Ставить точку – так передав кругленькую сумму Дороти и Генри, дети хоть и живут безбедно, но явно будут не против дополнительных средств.
Граф предложил куда больше, чем просто деньги, купив Уокера с потрохами. Сразу, влёт, с первых минут разговора. Но такие немыслимые блага полагалось отрабатывать соответственно.
Сейчас, глядя, как нашедшийся в одном из вагонов поезда врач суетится, накладывая швы на тело и лицо раздетого до исподнего смуглого подростка, Уокер смотрел сквозь людей и стены, вспоминая монолог угрюмого графа.
«Мистер Уокер, к Алистеру неприменимы никакие стереотипы. Он может показаться вам рассудительным, чрезмерно взрослым, даже гением, – эти впечатления не будут обманчивы. Совершенно. Но в жизни все, так или иначе, уравновешивается. В случае моего четвертого сына это правило работает целиком и полностью. Я не могу сказать, что Алистер страдает от паранойи, легкой шизофрении и мании преследования, но с уверенностью могу описать несколько десятков случаев, когда от этих его недугов страдали окружающие. Без смертельных исходов, но в будущем это может измениться. На ваше с ним пребывание в Японии я возлагаю большие надежды. Впереди его ждут пять мирных лет в академии, где безопасность иностранных студентов гарантирована императором. Надеюсь, что это позволит моему сыну расслабиться в достаточной степени. В любом случае, я, а значит и вы, не позволим ему позорить имя семьи. Чем? К примеру, превращением выкупленной мной недвижимости в укрепрайон или наймом армии охранников. В целом, кроме ваших основных обязанностей, мистер Уокер, я вменяю дополнительные – держать в узде параноидальные желания моего потомка и сопровождать Алистера в «специальных» случаях. У последних будет много общего с вашей будущей наградой, поэтому я надеюсь на ваше полное молчание»
Что может быть проще, чем провести пять спокойных лет в особняке, протирая пыль и изредка выполняя просьбы подростка? Получив за это новый шанс на достойную жизнь… даже более – способ исполнить свою мечту?
Первые сомнения в легкости поставленной перед ним графом задачи появились, когда в Йокогаму, где Чарльз ожидал прибытия молодого сэра, пришло радиосообщение об убийстве на корабле. Сухая сводка о смерти жулика была сопровождена дополнительным комментарием капитана, высказавшего уверенность в том, что молодой аристократ осознанно заманил покойного на корму судна. Остальные улики и свидетели были целиком на стороне молодого Эмберхарта, но осадок радиограмма у Чарльза оставила. Будущий дворецкий прекрасно понимал, что Алистер осознанно застрелил человека, хотя обладал всеми необходимыми навыками, чтобы решить ситуацию без жертв.
Теперь счетчик трупов несовершеннолетнего подскочил еще на пятерых. Последнего, норовящего раскромсать подростка длинным ножом, застрелил уже сам Уокер. Ругавший себя сейчас последними словами.
Выглянув на грохот выстрелов и увидев молодого Алистера, стоящего возле тела неподвижного ребенка, Уокер застыл на месте, так же как и полноватый японец. Англичанин был готов отдать обе руки на отсечение, что мыслили они в тот момент абсолютно одинаково – сын лорда слетел с катушек и устроил бойню в поезде. А когда подросток невозмутимо поймал телом и лицом несколько брошенных в него лезвий, но вместо какой-либо реакции бросил на дворецкого осуждающий взгляд, сознание Чарльза просто оцепенело, заставив тело двигаться на рефлексах. Слава Богу, старый «лаокон» отработал на ура, отшвыривая убийцу от молодого сэра.
А ведь мог и отказать! Сколько времени прошло с тех пор, как Уокер менял уставшую пружину в обойме своего пистолета?
В любом случае, даже несмотря на немыслимую ситуацию, это был полный провал Уокера как дворецкого. Что морально уничтожало англичанина еще сильнее – так это понимание, что как раз он, Уокер, должен был справиться с ситуацией лучше любого другого. С его-то военным опытом буквально прошляпить всё, опомнившись лишь в самом конце!
Нервничающий молодой японец быстро сметывал жуткие разрезы на лице молодого сэра, а на соседней полке лежала так и не пришедшая в сознание крохотная японка. Жизни последней ничего не угрожало, лишь на затылке вздувалась крупная шишка, которую девочка определенно получила от случайного удара оголовьем трости молодого англичанина. Чарльз докурил сигариллу и принял решение застрелиться.
…конечно же, после того, как довезет Алистера Эмберхарта до особняка и доложит его отцу о произошедшем инциденте.
Глава 3
– Ты уверен, что не хочешь позвать Элизу? – спросил отец, озадаченно хмурясь, – Может, она заодно выяснит, что стало причиной головных болей?
– Ты предлагаешь четырнадцатилетнему мальчику свести с его лица свидетельство о смертельном бое с превосходящим противником? – я бы вздернул бровь, но сейчас это было бы слишком болезненно, – И да, что за предубеждение к бедной Элизе? Почему из всех родственников своего старинного друга ты постоянно вызываешь единственную, кто боится меня до трясущихся коленей?
Общение по зеркалу – одна из многочисленных мелких и приятных привилегий в бытие Эмберхартом. Большинство людей довольствуются телеграфированием и радиосвязью – ничем не хуже зеркал, разве что глохнет во время Бурь и собеседника не видно. Туманная память предоставляла мне информацию о других формах связи, аппараты для которой выглядели как тонкие пластинки, что человек постоянно держал на ладони и что-то в них чертил пальцем, либо разговаривал, поднеся к уху. Слишком часто, на мой вкус – люди держались за эти пластинки, как будто те составляют основу их существования.
– Для Элизы это заслуженное наказание! – отрубил отец, раскуривая трубку, – Но раз мой четвертый сын считает, что разрезанное лицо и грудь придадут ему дополнительный шарм, то последствия он примет единолично!
– Как и всегда, – пожал я плечами, вызывая многозначительное хмыканье человека в зеркале. Сеанс связи закончился.
Теперь можно было поморщиться от боли. Плоть на щеке задумала проверить швы на прочность и я передумал.
С главой рода было… легко находить общий язык. Роберт Эмберхарт исповедовал одну и ту же политику, что к подчиненным, что к собственным детям. «Делай что нужно, и будь свободен во всех своих желаниях, пока те остаются в рамках и без последствий». Проще говоря, он всем и каждому предоставлял определенные и весьма широкие границы свободы от его мнения. Принципиально. Для простолюдина это было бы чрезвычайно мало, но быть свободным от капризов вышестоящих в знатном роду – практически демократия!
Сие благословение рациональности так же коснулось и Уокера. Доставив мое не желающее приходить в сознание тело в резиденцию, дворецкий препоручил меня заботам мисс Легран, вызвал врача и телеграфировал графу, каясь во всех надуманных грехах и запрашивая отставку. Получив жесткий отказ, дворецкий попробовал обходной путь, обратившись на следующий день уже ко мне. Пришлось ему объяснить, что недостаточная расторопность в поезде вполне нивелирована спасением моей жизни. Для первого раза вполне хороший исход. Но я убедительно попросил Уокера больше не допускать куда более серьезных ошибок, а именно – целой толпы вооруженных японцев, набившихся в вагон, когда мы прибыли в Токио. То, что они прибыли забрать выжившее ошибкой судьбы бело-голубое существо, а не пристрелить меня, было лишь слепой удачей. От такой трактовки дворецкий почему-то оторопел и удалился деревянной походкой. Привыкнет.
Тренированное аурное тело напоминает полуматериальное стекло, становясь упругим защитным полем, окутывающим человека. Но, кроме ряда приятных мелочей, вроде управления температурой или пассивной защиты, не позволяющей комарам меня кусать, оно имеет ряд других преимуществ, ради которых его, собственно, и тренируют с младенческого возраста. Одним из наиболее существенных достоинств правильно работающей ауры служит ментальная чувствительность – большинство аристократов сразу определят, если на них посмотрит кто-либо, испытывающий сильные эмоции, и даже смогут определить «вкус» толкнувшего их аурное тело взгляда. Даже раздосадованный короткий взгляд конного извозчика, получившего не так много чаевых, как бы хотелось последнему, ощущается как короткий тупой тычок.
Почти четыре года моей жизни в Лондоне я провел под бомбардировкой ауры. Настороженные, враждебные, боязливые, панические, желающие убить, прогоняющие, обдающие огненным душем неистовой ненависти. За пределы особняка приходилось выходить довольно часто, хотя даже в нем я чувствовал чужое наблюдение и эмоции. Отец и старшие братья, к которым я неоднократно обращался с этой проблемой, называли ее «аурным беспокойством», которое и лечилось жизнью в большом городе. Последнее заодно и было поводом, по которому мне был заказан вход в семейный замок. Гримфейт был единственным местом, где я чувствовал себя в безопасности и мог расслабиться.
То, что я не ощущал враждебных и настороженных взглядов на «Кристине», в поезде и сейчас, находясь в собственном особняке… было очень странно. Постоянно приходилось скидывать вину на шок от смены места жительства. Хотя, быть может, мои проблемы решаются куда проще и нужно лишь регулярно в кого-нибудь стрелять? Сплошные загадки.
– Сэр, во дворе стоят два контейнера. Не изволите отдать приказ, что с ними делать? – обратился ко мне Уокер, успев поймать перед выходом. Я счел полученные ранения и головную боль недостаточными, чтобы оттягивать запланированные экскурсии по Токио, посему планировал небольшой выезд в город.
