Kitabı oku: «Писатель как профессия», sayfa 4

Я хотел бы, чтобы вы мне поверили

На премию Акутагавы выдвигались две мои вещи: «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973», но мне, честное слово, было неважно, получу я ее или нет. Я правда хотел бы, чтобы вы мне поверили.

Когда за роман «Слушай песню ветра» я получил премию для начинающих писателей журнала «Гундзо», радость моя была настоящей. Об этом я готов заявить во всеуслышание всему миру. В моей жизни это стало эпохальным событием. Я получил входной билет в мир профессиональных писателей. Войти куда-то по билету – это совсем не то же самое, что без него. Двери перед тобой сразу распахиваются, и если у тебя уже есть пропуск, то и дальше тоже все как-нибудь устроится. Примерно так я размышлял. А с премией Акутагавы ситуация была совершенно другой.

Если говорить честно, то мои первые две книги не казались мне такими уж замечательными, когда я их писал. Я чувствовал, что использую процентов двадцать, максимум тридцать той силы, которая есть во мне. Понятно, что я творил первый раз в жизни, не знал толком, как это делается, не владел писательскими навыками. Однако сейчас, когда я думаю об этом, мне кажется, что нельзя сказать, будто там совсем уж не было хороших фрагментов, ведь я все-таки использовал двадцать-тридцать процентов своего потенциала. Конечно, такие фрагменты были. Тем не менее плохого – ну или по крайней мере такого, чем я сам никак не мог быть доволен, – там было предостаточно.

В общем, на роль входного билета это годилось в самый раз, но если бы за вещь такого уровня вслед за наградой для новичков я получил бы премию Акутагавы, это могло бы стать обузой. Получить высочайшую оценку на начальном этапе, знаете, уже немножко «ту мач»¹⁴. Так и тянет спросить: «Вы что, серьезно?!»

«Мне просто надо больше времени, – думал я, – и я напишу вещь гораздо сильнее». Если вы считаете, что для человека, еще недавно и вовсе не думавшего о возможности хоть что-то писать, такие мысли несколько нахальны, то вы правы. Признаюсь, я и сам так считаю, но позвольте мне высказать личное мнение: без такого вот нахальства вряд ли можно стать писателем.

В прессе обе мои вещи назывались «фаворитами гонки», и в моем окружении, казалось, многие настроились на эту мысль. Но по вышеописанным причинам я, можно даже сказать, вздохнул с облегчением, не получив премию Акутагавы. Думаю, члены жюри, которые в итоге выбрали не меня, чувствовали нечто похожее, и я их по-своему понимаю. По крайней мере, ни обиды, ни недовольства по отношению к ним я не испытывал. А сравнивать свои вещи с произведениями других номинантов мне даже как-то не пришло в голову.

К тому же тогда я все еще держал собственный джазовый бар и работал там каждый день – получи я эту премию, то стал бы публичной фигурой, оказался бы в центре общественного внимания, а это было бы чересчур обременительно. Впрочем, работая в сфере обслуживания, я привык разговаривать с теми, с кем общаться не очень хочется, и убегать уж точно бы не стал. Они бы сами от меня сбегали, как иногда случалось в баре, когда у меня заканчивалось терпение.

В общем, дважды меня выдвигали, и оба раза я премию не получил. Знакомые редакторы мне сказали: «Ну все, Мураками-сан, это потолок. Лауреатом этой премии вы уже не станете». А я, помню, подумал: «Странная какая штука – этот ваш «потолок». Премия Акутагавы – дебютная, она по определению дается новым, еще неизвестным писателям. Поэтому совершенно ясно, когда именно тебя просто вычеркивают из списка номинантов. В той колонке из литературного журнала, кстати, было написано, что некоторых авторов номинировали на нее аж шесть раз, ну а я добрался до предела уже после второго. Почему так получилось, мне неизвестно, но в литературных и издательских кругах, похоже, сформировалось мнение: «Мураками уперся в потолок». Думаю, схема работала именно так.

Достигнув потолка, я не очень уж сильно расстроился. Напротив, я почувствовал облегчение, по крайней мере, меня радовала мысль, что о премии Акутагавы теперь можно не волноваться. Мне самому было все равно, получу я ее или нет, но, будучи номинантом, я чувствовал, как с приближением финального заседания жюри вокруг начинаются странное копошение и суета. Это было мучительно. В воздухе разливалось неприятное чувство ожидания и легкого раздражения. Кроме того, оказаться в числе номинантов было достаточно, чтобы попадать в газеты и вызывать бурную реакцию, иногда негативную. Все это было лишнее. Я за эти два раза испытал столько неприятных ощущений, что мне сразу становилось нехорошо, стоило только представить, как это будет повторяться несколько лет подряд.

Неприятнее всего стало постоянное утешение. Когда объявляли результаты и становилось ясно, что премию я не получил, ко мне приходили разные люди и говорили: «Ну ничего, в этот раз не получилось, но в следующий ты ее обязательно получишь. Пиши дальше, старайся!» Я понимаю, что эти люди – по крайней мере большинство из них – говорили все от чистого сердца, чувствуя ко мне искреннюю симпатию. Но я совсем не знал, что им отвечать, да и вообще испытывал довольно смешанные чувства. В итоге бурчал что-то вроде «Ну знаете… я как бы…» и уводил разговор в другую сторону. Не мог же я ответить: «Да мне как-то без разницы. Ну не получил. Делов-то». Кто бы мне поверил? Да, наверное, никто. Только бы распугал всех.

А уж как меня утомили люди с NHK¹⁵. Когда меня номинировали, они позвонили и сказали: «Если вы получите премию Акутагавы, мы на следующее утро вас покажем по телевизору, приходите к нам на передачу!» А я был завален работой и вообще не хотел, чтобы меня по телевизору показывали (никогда не любил публичных выступлений). «Я не приду», – сказал я им, но они не отстали, а начали спрашивать, почему это я не хочу «попасть в телевизор». В общем, страшно меня разозлили. Пока я был номинантом, такого рода вещи происходили постоянно и очень мне надоели.

Почему наша общественность так носится именно с этой премией? На что им сдалась премия Акутагавы?

Я иногда с удивлением думаю, почему наша общественность так носится именно с этой премией? На что им сдалась премия Акутагавы? Однажды (это было довольно давно) в книжном магазине я увидел среди разложенных на прилавке книжек одну под названием «Почему Харуки Мураками не смог получить премию Акутагавы». Я ее не читал и не знаю, что там говорится – просто постеснялся покупать что-то о себе самом, – но как удивительно, что такие книги вообще издают. Ну надо же. Я только головой покачал.

Вот, скажем, если бы я тогда получил премию Акутагавы, то что? Не думаю, что это хоть сколь-нибудь могло повлиять на судьбы мира, да и даже на мою собственную. С большой вероятностью мир остался бы примерно таким же, как и сейчас, а я за эти более чем тридцать лет, конечно, мог бы стать немного другим, но в главном не изменился бы – как писал себе романы, так и писал бы. Получил я эту премию, не получил – неважно. Мои книги нравятся людям одного типа вне зависимости от наград, а у людей другого типа в любом случае вызывают раздражение (последних довольно много, и их приводят в негодование какие-то мои врожденные качества безо всякой связи с моими заслугами).

Вот если бы я получил премию Акутагавы и благодаря этому не началась война в Ираке, то я, конечно, думал бы иначе, но вряд ли что-то подобное могло произойти. Так зачем тогда нужна целая книга о том, почему я не получил награду? Я искренне этого не понимаю. Вся эта история: получил, не получил – это же буря в стакане воды… да какая там буря? Так… бульканье какое-то.

Может быть, это прозвучит резко, но премия Акутагавы – это всего лишь одна премия из многих, учрежденных издательством «Бунгэй сюндзю». Не скажу, что со стороны «Бунгэй сюндзю» это чистый бизнес, но утверждать, что премия Акутагавы не имеет никакого отношения к коммерции, значит говорить неправду.

В общем, если вы хотите знать мое профессиональное мнение прозаика с солидным стажем, то среди общей массы писанины начинающих авторов не так часто попадаются вещи, заслуживающие внимания. Примерно раз в пять лет, где-то так. Если немного снизить планку, то раз в два-три года. А премию Акутагавы присуждают два раза в год, поэтому, как ни крути, но есть ощущение закономерного размывания критериев отбора. Разумеется, ради бога, я не против: премия – это же всегда в известной мере поощрение, а значит, вещь хорошая, да и в том, чтобы сделать вход в профессию немножко пошире, тоже нет ничего плохого. Но если оценивать объективно, то мне кажется, что не тот это уровень, чтобы поднимать шум в СМИ и позиционировать все как событие огромной общественной важности. Тут как-то с балансом не очень, он слегка нарушен.

С другой стороны, если ставить вопрос о качестве, то тогда придется говорить не только о премии Акутагавы, а вообще о реальной ценности всех литературных наград во всем мире. Разговор тогда получится долгий. Любая премия – даже Нобелевская или приз Академии¹⁶ – не имеет никакого объективного обоснования, кроме редчайших исключений, когда критерии оценки четко выражаются числами. Было бы желание, а придирку всегда можно найти – и не одну.

В одном из писем Рэймонд Чандлер написал о Нобелевской премии по литературе следующее: «Хотел бы я стать великим писателем? Хотел бы получить Нобелевскую премию? Нет, не хотел бы, если для этого нужно слишком много и тяжело работать. Что за бред, они дают эту премию такому количеству второсортных писателей, так с чего бы мне вообще про нее думать? Если я ее получу, мне придется ехать в Стокгольм, надевать смокинг, произносить речь. Стоит ли оно того? Однозначно нет!»

Другой писатель, Нельсон Олгрен (автор романов «Человек с золотой рукой» и «Прогулка по беспутному кварталу»), получил прекрасную рекомендацию Курта Воннегута и в 1974 году удостоился премии Американской академии искусств и литературы за вклад в литературу США. В день вручения премии он приятно проводил время, выпивая с девушкой в баре, и в результате пропустил церемонию награждения. Разумеется, он знал, что делает. А когда его спросили, что он сделал с медалью, которую ему послали почтой, Нельсон ответил: «Мм… сунул куда-то, точно не помню». Этот эпизод описан в автобиографии Стадса Теркела.

Понятно, что эти двое – крайне редкое исключение из правил. Оба они были писателями с особым стилем, с мятущейся и бунтарской душой, прожившие непростую жизнь. То, что они чувствовали и хотели выразить своим отношением, можно сформулировать так: «Для настоящего писателя есть вещи и поважнее, чем литературные премии». Одна из таких вещей – создавать нечто, наполненное смыслом для тебя самого. Другая – быть уверенным, что где-то у тебя есть читатели (и неважно, сколько их), которые по справедливости оценят твои творения. Если два этих условия выполняются, то писатель становится безразличным к наградам и премиям. Потому что они всего лишь литературная формальность, социальный конструкт.

Верно и другое – в большинстве случаев люди не видят ничего, кроме вещей, имеющих яркую, конкретную форму. Качественные характеристики литературного произведения таковой не имеют, зато если писатель получает награду, то тут уже все конкретно. Людям гораздо легче на это ориентироваться. Думаю, что именно такой никак не связанный с литературными достоинствами формализм, а также авторитаризм, выражающийся в подходе «мы тебе премию даем, так что будь добр приехать сюда», раздражали Чандлера и Олгрена – и, может, даже чересчур.

Когда мне во время интервью задают вопрос про литературные премии (интервьюеры – как японские, так и иностранные – почему-то часто это спрашивают), я отвечаю так: «Не может быть ничего важнее, чем хорошие читатели. Премии, награды, положительная критика – все это ничего не значит по сравнению с тем, что я получаю от преданных читателей, которые на свои деньги покупают мои книги». Я столько раз за свою жизнь повторил эти слова, что мне уже самому надоело, но, несмотря на мой все время одинаковый ответ, возникает ощущение, что никто в него по-настоящему не вслушивается. Его просто игнорируют.

Если вдуматься, дело, наверное, в его банальности. Ответ вежливый и, может быть, даже немного показной, да? Я и сам иногда так думаю. Но он хотя бы не из той же серии, что и некоторые «заигрывающие» журналистские комментарии. Как бы скучен и очевиден такой ответ ни был, он описывает реальный, неоспоримый факт моего жизненного опыта. Так что придется мне и дальше продолжать отвечать в том же духе.

Когда читатель покупает книгу за тысячу или несколько тысяч иен, у него нет никакой задней мысли. Он просто хочет почитать то, что купил (я так думаю). Он уже настроился и ждет первой удобной возможности. Всем таким читателям я от самого сердца хочу сказать спасибо! По сравнению с ними… а впрочем, давайте на этот раз обойдемся без сравнений.

Не хотелось бы повторяться, но потомкам останутся в наследие наши произведения, а не премии. Даже если человек помнит, кто получил премию Акутагавы два года назад или кто получил Нобелевскую премию три года назад – таких памятливых очень и очень немного. А вы сами держите это в уме? Но если у писателя есть хотя бы одна действительно превосходная вещь, прошедшая испытание временем, то она навсегда останется в людской памяти. Был ли нобелевским лауреатом Эрнест Хемингуэй (был) или Хорхе Луис Борхес (а правда, что там с Борхесом?) – вряд ли кто-то обращает на это внимание. Литературная премия может «высветить» определенные произведения, но она не может вдохнуть в них жизнь, но это само собой разумеется.

Навредило ли мне то, что я не получил премию Акутагавы? Я думал-думал и ничего особо вредного для себя не припомнил. Хорошо, может быть, наоборот, от этого была какая-то польза? Нет, особой пользы от ее отсутствия тоже, кажется, не было.

Хотя, я, наверное, все-таки немного рад, что рядом с моим именем не напишут в скобках «лауреат премии Акутагавы». Разумеется, я могу только предполагать, но если рядом с твоим именем специально указывают в качестве титула название дебютной премии, то словно каждый раз напоминают, что ты оказался там, где сейчас есть, только благодаря этой награде. А это немного грустно, как мне кажется. У меня сейчас вообще нет ни одного подобного титула, и чувствую я себя легко и приятно. Я просто Харуки Мураками (и никто другой), и это совсем неплохо. По крайней мере, мне самому неплохо.

Все это не потому, что я решительно настроен против премии Акутагавы (я уже говорил, что ничего такого и в помине нет), а потому, что я – это я, и этого мне достаточно, чтобы писать прозу и скромно гордиться прожитой жизнью. Может, для кого-то это и пустяк, но для меня – очень важно.

Цифра всего лишь приблизительная, но тем не менее – прослойка людей, для которых чтение художественной литературы является повседневной позитивной практикой, составляет примерно 5 % от всего населения. Их можно назвать «читательским ядром». Сейчас часто говорят о все большей потере интереса к чтению и книгам, и это отчасти соответствует действительности. Как я себе представляю, эти 5 % – это люди, которые найдут способ читать, даже если им запретят это делать. Как у Рэя Брэдбери в книге «451 градус по Фаренгейту» – люди спасаются от репрессий, укрываются в лесах и заучивают там книги наизусть… Впрочем, до этого, надеюсь, все-таки не дойдет, и будет достаточно незаметно читать книжку в каком-нибудь укромном уголке. Кстати, я сам, разумеется, тоже вхожу в эти проценты.

Когда ты научился, а затем и привык читать – чаще всего на чтение подсаживаются в детском возрасте, – отвыкнуть так просто не получится. Даже если у тебя под боком YouTube, трехмерные видеоигры и так далее, все равно свободное время (есть оно у тебя или нет) ты проводишь за книгой. Таких людей, как ты, – один человек из двадцати. И пока вы существуете, я не вижу повода серьезно беспокоиться за будущее книг и художественной прозы. Насчет электронных версий я бы не спешил с выводами, но, мне кажется, особых причин для беспокойства тоже пока что нет. Бумага или дисплей (или, как в «451 градусе по Фаренгейту», изустное предание) – тип и форма носителя не имеют такого уж большого значения. Главное, чтобы любители чтения продолжали это делать.

Что лично я могу предложить читателям, какие произведения могу написать, ориентируясь на них?

О чем я всерьез беспокоюсь, так это о себе как писателе. Что лично я могу предложить читателям, какие произведения могу написать, ориентируясь на них? Это серьезная проблема. А все остальное – просто окружающие обстоятельства. Вообще-то пять процентов от населения Японии – это примерно шесть миллионов человек. С таким рынком писатель вполне может себе позволить зарабатывать литературой. Если еще посмотреть, сколько читателей живет во всем мире, то, несомненно, окажется, что их гораздо больше шести миллионов.

Оставшиеся 95 % населения не так часто сталкиваются в повседневной жизни с художественной литературой, и, вероятно, чем дальше, тем реже это будет происходить. Значит, потеря интереса к чтению будет прогрессировать. И тем не менее на сегодняшний день – и опять речь идет только о приблизительной цифре – как минимум половине из этих 95 % литература небезынтересна как социокультурный феномен или как интеллектуальное развлечение. Если бы этим людям предоставили возможность, они, судя по всему, были бы не прочь почитать на досуге книжку. Это так называемые «латентные читатели». В политическом контексте такое явление называется «колеблющимися голосами». Им нужно что-то вроде шоурума или хотя бы витрины, и этой цели, по-видимому, и служит премия Акутагавы. В мире виноделия эту роль исполняет фестиваль Божоле-нуво, в музыке – новогодние концерты Венского филармонического оркестра, в беге – эстафета Экидэн Хаконэ. Ну и, конечно, есть еще Нобелевская премия по литературе. Но говорить о ней – это вообще-то целая отдельная беседа…

Я никогда в жизни не входил в жюри ни одной из литературных премий. Не то чтобы меня ни разу не просили, просто я всегда отказывался, потому что считаю, что у меня нет необходимой квалификации для такой работы.

Почему – ответ простой: я по натуре чересчур индивидуалист. У человека, которого я называю собой, есть очень четкое внутреннее понимание того, кем является этот «я». В соответствии с этим пониманием происходит внутренний, формирующий смыслы процесс. Чтобы его поддерживать, мне нужно обязательно оставаться самим собой во всех аспектах жизнедеятельности. Иначе я не смогу писать.

Это мое, сугубо личное видение профессии, оно подогнано именно под меня – не думаю, что другим писателям оно сгодится. Я ни в коем случае не оспариваю право на существование других, отличных от моего подходов (а многими из них, несмотря на различия, почтительно восхищаюсь), но есть среди них такие, которые решительно со мной несовместимы. А может быть, я просто не в состоянии их понять.

Как бы то ни было, я могу наблюдать за вещами и событиями и судить о них только в одной системе координат – своей собственной. Это можно назвать индивидуализмом, но есть и другие названия: эгоизм и эгоцентризм. И если в этой эгоцентричной системе координат, исходя из своего видения, я начну судить произведения других людей, то для них это будет невыносимо, как мне кажется. Если речь идет о уже состоявшихся писателях, то это еще куда ни шло, но вершить, так сказать, судьбы только-только вступивших на профессиональную литературную стезю, исходя из своих предвзятых представлений, – страшно. Такого я допустить не могу.

Наверное, мой подход может быть истолкован как отказ меня как писателя от социальной ответственности. Если так, ну что ж поделать, возможно, те, кто так думает, правы. Ведь я сам попал в писатели благодаря дебютной премии журнала «Гундзо» – она стала моей путевкой в жизнь, с нее началась моя карьера прозаика. Если бы я ее не получил, то скорее всего просто не стал бы писать. Настрой у меня был «побаловался, и хватит», а с таким отношением ничего бы я больше не создал, как мне кажется. А раз так, то неужели я не должен, в свою очередь, оказать услугу молодому поколению? Даже если мои представления столь предвзяты, неужели я не чувствую моральную обязанность сделать над собой усилие и, вооружившись минимальной объективностью, выдать несколько путевок в жизнь младшим коллегам, дать им шанс? Да, наверное, должен и, наверное, чувствую. И если ничего в этом направлении не делаю, то может показаться, что виной тому исключительно моя нерадивость.

Только, обратите внимание, главная ответственность прозаика – не забывать о своих читателях и продолжать писать качественные вещи. Моя основная профессия – писатель, вернее, «писатель в развитии», то есть находящийся в поиске и постоянно спрашивающий себя: «Что я сейчас делаю? Что буду делать дальше?» Он не на жизнь, а на смерть бьется на поле боя под названием «литература», на самой линии фронта. И его (моя!) задача – выжить в этом бою и продвинуться дальше. Объективное чтение и критика произведений других авторов, поручительство и рекомендации, а также отклонение кандидатур – все это не входит в сферу моей нынешней профессиональной деятельности. Если все это делать всерьез – а если уж делать, то, понятно, только всерьез, – понадобится немало времени и сил. Значит, придется обкрадывать самого себя, тратя ресурсы, необходимые для основной работы. У меня, честно говоря, нет на это пороху. Наверное, есть люди, которые могут делать и то и другое одновременно и неплохо, но меня едва хватает на ежедневное выполнение своей основной задачи.