Kitabı oku: «Женский портрет», sayfa 2
Мы найдем в романе два прекрасных примера подобного преобразования, два случая редкого химического соединения элементов. Во-первых – в главе, где Изабелла, вернувшись из Лондона, застает в гостиной по-хозяйски расположившуюся у фортепьяно мадам Мерль. Та самозабвенно играет, и главная героиня, застав в этот вечерний сумеречный час в доме дядюшки доселе незнакомую женщину, вдруг подспудно осознает приближение решительного поворота в собственной жизни. Не вижу смысла расставлять ради разъяснения художественного замысла все точки над i и растолковывать свои намерения, а потому не стану сейчас этим заниматься, однако замечу: в любом случае мне следовало добиться большого внутреннего напряжения, не нагнетая обстановку.
Я должен был возбудить интерес читателя до высшего предела, одновременно сохранив внешнюю упорядоченность элементов повествования; в случае удачи мне удалось бы показать, насколько волнующей может быть внутренняя жизнь персонажа, хотя ничего необычного в ней и не происходит. Пожалуй, наиболее успешным и последовательным воплощением этого идеала стал второй пример – сцена сразу в начале второй половины книги, когда моя молодая героиня, лишившись сна, погружается в длительные размышления о случае, который станет для нее важнейшей вехой. По сути, здесь мы имеем дело с критическим мысленным поиском, однако он становится куда лучшим толчком для дальнейшего развития сюжета, нежели двадцать драматических происшествий. Рассуждениями героини мы достигаем нужного нам драматизма, несмотря на скромные декорации сцены. Изабелла сидит у затухающего камина в глухой час ночи, и ее начинают посещать смутные сомнения, которые могут подтвердиться догадкой. В сцене нет физического действия – лишь деятельность мыслительная, и все же она становится попыткой сделать четкую работу ума не менее «интересной» для читателя, чем внезапное появление каравана с золотом или, допустим, разоблачение старого пирата. Эпизод с бессонной ночью у камина в данном случае знаменует собой открытие – важнейший для романиста элемент, а ведь несколько страниц подряд героиня находится в совершенном одиночестве и даже не встает из своего кресла! Очевидно, что это одна из лучших сцен книги, хотя она всего лишь является яркой иллюстрацией общего рабочего плана писателя.
Итак, по поводу Генриетты: ее в романе много, однако подобный прием – вовсе не составная часть замысла, а, пожалуй, некоторый переизбыток моего писательского рвения. Здесь проявилась моя давняя склонность: лучше переусердствовать в развитии сюжета, чем оставить что-то на откуп читателю (а ведь всегда есть вероятность подобного риска или сознательного выбора). Боюсь, многие собратья по перу со мной не согласятся, однако я всегда считал, что перестараться – меньшее зло. Что касается «Портрета», выбирая из двух зол, я ни на минуту не забывал: книга обязана быть занимательной. Существовала опасность ее несколько «пересушить» искусной кладкой, а этого следовало избегать всеми силами, сохранив повествование живым. Во всяком случае, так мне помнится сегодня. Вероятно, Генриетта в то время и явилась для меня важным винтиком к механизму «оживления». Но не только: за несколько лет до написания романа я переехал в Лондон, и в те дни английская столица была настоящий Меккой для иностранцев. Вот та особенность, что наложила дополнительный отпечаток на сложившуюся в моем уме картину. Впрочем, это уже предмет другого разговора. Обо всем ведь не расскажешь…
Глава I
При определенных обстоятельствах нет в жизни ничего приятнее времени, посвященного послеполуденному чаепитию. В подобных случаях сама обстановка становится в высшей мере восхитительной, и неважно – участвуете вы в церемонии напрямую или нет, ведь не каждый из нас любитель английского вечернего чая. Так и случилось в самом начале нашей несложной истории: привычный и не лишенный приятности ритуал волею судьбы превратился в упоительное времяпрепровождение.
Чайный столик накрыли на лужайке перед старинным английским домом в самое удачное время – в середине прекрасного летнего дня, который, впрочем, уж пошел на убыль, однако в распоряжении наших героев оставалось еще несколько благостных часов. Хотя до сумерек было далеко, золотой солнечный свет начал понемногу тускнеть, воздух обрел свойственную предвечерней поре мягкость, и на безупречный травяной покров легли и принялись медленно расти тени.
Обстоятельства как нельзя более располагали к приятному отдыху, а его предвкушение делало описанную нами сцену особенно очаровательной. Промежуток с пяти до восьми вечера иной раз становится маленькой вечностью, а в случаях, подобных чаепитию на лужайке загородного имения, да еще в достойном обществе – вечностью, сдобренной истинным наслаждением. Люди, расположившиеся перед старым домом, отдыхали со спокойным достоинством. Сторонний наблюдатель удивился бы, не увидев среди них дам – непременных поклонниц чайной церемонии. На идеально подстриженной траве вытянулись прямые и несколько угловатые тени мужских силуэтов – пожилого джентльмена, сидящего в глубоком плетеном кресле у низкого столика, и двух молодых мужчин. Те прогуливались несколько поодаль, погрузившись в оживленную беседу. Старик грел в ладонях необычно большую чашку; судя по форме и украшавшей ее росписи – явно не из чайного набора. Отпивал он ароматный напиток с большой осторожностью, подолгу задерживая чашку у подбородка и не отрывая глаз от дома. Его молодые компаньоны либо уже успели насладиться церемонией, либо не проявляли к ней особого интереса. Оба курили сигары, меряя шагами лужайку. Один из собеседников то и дело бросал взгляды на старика, а тот, не подозревая, что за ним наблюдают, все рассматривал свое жилище.
Надо сказать, что дом – великолепный образчик типичного английского пейзажа, который мы пытаемся здесь описать, – заслуживал подобного внимания. Стоял он на невысоком холме над Темзой примерно в сорока милях от Лондона. Широкий фасад красного кирпича под островерхой двускатной крышей являл множество признаков старины: над ним изрядно потрудились время, ветра и дожди, которые, однако, лишь придали ему благородства. В глаза сразу бросались ползущие по стене побеги плюща, заплетающие наличники окон, и гроздья каминных труб на крыше. Славный дом имел название, имел и большую историю. Пожилой джентльмен в плетеном кресле с удовольствием поведал бы ее досужему собеседнику.
Строительство особняка завершилось еще при Эдуарде VI, а затем его гостеприимством пользовалась великая Елизавета; августейшая особа останавливалась здесь на ночлег и спала на величественной, выпирающей несуразными углами кровати, ставшей с тех пор предметом особой гордости владельцев дома. В период военных действий при Кромвеле дом жестоко пострадал, а позднее, в эпоху Реставрации, был восстановлен и значительно расширен. В восемнадцатом веке его вновь перестроили, обезобразив до неузнаваемости, после чего он перешел в бережливые руки проницательного американского банкира.
К сделке американца подтолкнула крайне выгодная цена (сложившаяся в силу весьма запутанных обстоятельств, о которых мы здесь говорить не станем). Впрочем, купив дом, банкир долго ворчал по поводу его невероятного уродства и почтенного возраста. Мало того, выяснилось, что особняк еще и страшно неудобен. Так или иначе, по прошествии двух десятков лет, изучив все достоинства и недостатки своего приобретения, старик все же проникся к нему страстью подлинного эстета и с закрытыми глазами мог указать гостю, где следует встать, чтобы разглядеть особенности строения во всей красе, и в какое именно время дня: ему был известен час, когда тени от выступающих частей фасада мягко ложились на старую кирпичную кладку, производя наиболее выгодное впечатление.
Банкир мог с легкостью перечислить большинство владельцев и жильцов особняка со времени его возведения, некоторые из которых были людьми весьма известными. Причем свои рассказы он вел с твердой, но ненавязчивой уверенностью в том, что и последний период в истории дома заслуживал не меньшего внимания.
Фасад выходил на лужайку, однако парадный подъезд располагался с другой стороны. Внешний мир не имел доступа в поместье; мягкий травянистый ковер, катившийся по верхушке холма, словно продолжал изысканное внутреннее убранство. Величественные дубы и буки отбрасывали густую тень, укрывая ее бархатной портьерой от солнца тех, кто отдыхал на лужайке. Здесь владелец дома с гостями будто сидели в одной из многочисленных комнат дома: мягкие кресла, яркие ковры, на аккуратном газоне разложены книги и газеты. Невдалеке несла свои воды Темза – ровно там, где заканчивалась лужайка, обрывающаяся пологим склоном. Прогулка к реке таила в себе особого рода очарование.
Пожилой джентльмен, восседавший у чайного столика, приехал из Америки тридцать лет назад и с собой, помимо багажа, привез типично американскую наружность. Привез – и сохранил в наилучшем виде, так что, случись вернуться обратно в родную страну, наверняка сошел бы за своего. Впрочем, уезжать из Англии он не собирался; путешествия его жизни подошли к концу, и теперь нашего банкира ждал заслуженный отдых – тот, что предшествует отдыху вечному.
Лицо он имел узкое, чисто выбритое, с правильными чертами, и веяло от него спокойной проницательностью. Очевидно, это лицо редко когда выражало владевшие хозяином дома чувства, но оттого светившиеся на нем сейчас удовлетворение и прозорливость тем более заслуживали внимания. Стоило посмотреть на старого банкира – и сразу появлялось ощущение: человек этот добился многого, однако добытый им успех не причинил никому зла, как не причиняют его чужие неудачи; человек этот познал людскую натуру во всех ее проявлениях, и все же в легкой улыбке, заигравшей на впалых щеках с широкими скулами и осветившей глаза насмешливой искоркой, сквозила простодушность, когда он неторопливо поставил на стол свою особенную чашку.
Одет банкир был в тщательно подогнанный черный костюм, к которому не слишком подходили лежащая на коленях свернутая шаль и теплые домашние шлепанцы с искусной вышивкой. На травке у его кресла устроился красивый колли, неотрывно наблюдавший за хозяином едва ли не с той же нежностью, с какой и сам он разглядывал величественный фасад своего дома. Еще на лужайке суетился маленький непоседливый, напоминающий щетку, терьер – тот живо интересовался двумя другими джентльменами.
Если внешность старого банкира говорила о каком угодно, только не британском происхождении, один из означенных джентльменов, великолепно сложенный молодой человек лет тридцати пяти, напротив, обладал лицом типично английской породы. Лицом весьма примечательным – привлекательным, свежим и открытым, с твердыми правильными чертами, живыми серыми глазами и чрезвычайно его красившей густой каштановой бородой. Итак, наш джентльмен отличался блестящей наружностью человека, обласканного судьбою – с легким складом характера, сдобренным высокой культурой. Словом, глянув на него, любой вмиг проникся бы чувством легкой зависти. Сапоги со шпорами будто бы свидетельствовали о недавно совершенной конной прогулке; на голове у него свободно сидела белая шляпа. Он прохаживался, заложив руки за спину, и в одной из них – крупной, белой, прекрасно вылепленной – сжимал пару запачканных лайковых перчаток.
Его собеседник производил впечатление человека совершенно иного склада: у стороннего наблюдателя он вызвал бы любопытство, однако совсем не того рода, что первый джентльмен. Далеко не каждый пожелал бы оказаться на его месте. Высокий, до крайности худощавый и слабо сложенный, он имел некрасивое, бледное и все же в своем роде очаровательное лицо со светящимися умом глазами, украшенное не слишком ухоженными усами и бакенбардами, которые, впрочем, шарма ему отнюдь не добавляли. Явно неглупый, однако чрезвычайно нездоровый – сочетание совершенно несчастливое. Руки он держал в карманах коричневого бархатного сюртука – вероятно, по давно укоренившейся привычке. Его походка была несколько неуклюжей и неровной, и каждый раз, проходя мимо старика в кресле, молодой человек бросал на него долгий взгляд. Увидев их рядом, вы не без оснований решили бы: перед вами отец и сын.
Наконец старик заметил, что на него смотрят, и доброжелательно улыбнулся.
– Не переживайте, сын мой, у меня все хорошо.
– Допили ли вы чай, папенька? – спросил тот.
– О да, и получил несравненное удовольствие, – отозвался отец.
– Не налить ли еще?
Старик на секунду задумался и ответил с отчетливым американским акцентом:
– Не знаю. Пожалуй, подожду, а там будет видно.
– Вам не холодно? – осведомился молодой человек.
Старик погладил прикрытые шалью ноги.
– Сложно сказать. Пойму, когда почувствую, что за-мерз.
– Вероятно, кто-то из окружающих должен взять на себя труд читать ваши чувства, – с легким смехом заметил сын.
– О, надеюсь, что так оно и будет! Вот вы, к примеру, их читаете, лорд Уорбертон?
– Разумеется, и даже очень, – вступил в разговор первый джентльмен. – Сказал бы, что вам вполне уютно.
– Пожалуй, причем во многих отношениях. – Старик опустил взгляд на зеленую шаль и разгладил ее на коленях. – Мне живется легко и уютно уже много лет. Настолько привык, что и не замечаю.
– В том-то и недостаток подобной привычки, – заявил лорд Уорбертон. – Не чувствуем, когда нам хорошо, зато прекрасно понимаем, когда становится плохо.
– Вероятно, мы слишком избалованы, – ответил его спутник.
– Избалованы? Да, несомненно, – пробормотал лорд.
Все трое недолго помолчали. Молодые люди посматривали на старого банкира, и тот наконец попросил еще чая.
– Должно быть, вам не слишком приятно сидеть с этой шалью на коленях? – предположил лорд, а сын тем временем вновь наполнил чашку отца и воскликнул:
– А вот и нет! Шаль папеньке совершенно необходима, и не внушайте ему обратного.
– Это вещь моей супруги, – кратко пояснил старый джентльмен.
– Ах, выходит, у вас причины сентиментального рода? – сделал извиняющийся жест лорд.
– Хм. Пользуюсь, пока ее нет. Вернется – отдам, – пожал плечами старик.
– Стоит ли? Вам непременно следует держать колени в тепле, отец.
– Чем вам не угодили мои старые колени? – улыбнулся старик. – Полагаю, они ничем не хуже ваших.
– Смейтесь, смейтесь, я стерплю, – ответил с улыбкой сын, подав старику чашку.
– Мы оба с вами чахлые калеки. Вряд ли между нами есть разница.
– Весьма польщен вашими словами, отец. Как вам чай?
– Слишком горяч, на мой вкус.
– В том и есть его прелесть, не так ли?
– Многовато прелести, – добродушно пробормотал старик. – Из него вышла прекрасная сиделка, лорд Уорбертон.
– Не слишком он ловок для сиделки, – усомнился лорд.
– Ничего подобного! Учитывая, что мой сын – человек далеко не здоровый… Пусть и немощная, а все же хорошая сиделка. Я так и зову его – моя немощная сиделка.
– Перестаньте, папенька! – воскликнул молодой человек.
– Разве не правда? Мне хотелось бы видеть вас в добром здравии, но увы… Разве что случится чудо.
– А вдруг и вправду случится? Недурная мысль, – возразил сын.
– Приходилось ли вам сильно болеть, лорд Уорбертон? – спросил старик.
Тот взял несколько секунд на раздумья.
– Да, сэр. Однажды, в Персидском заливе.
– Он над вами подшучивает, папенька, – покачал головой сын.
– Что ж, шутить мы все горазды, – благодушно ответил старый банкир. – Однако сдается мне, что серьезная болезнь вас никогда не настигала, лорд Уорбертон.
– Вы неправы; он болен усталостью от жизни и болезни своей страшится. Так мне и сказал, слово в слово.
– Верно ли говорит мой сын, сэр? – нахмурился старик.
– Ежели и так, утешить меня в моем горе он не способен. Ужасный он человек, настоящий циник. Ни во что не верит.
– Он снова шутит, отец, – вставил обвиненный в цинизме.
– Вся причина – в телесной немощи, – объяснил старик лорду. – Она воздействует на ум и заставляет на многое смотреть особенным взглядом. Может показаться, что Ральф считает себя пасынком судьбы. И все же это лишь теория – на самом деле он крепок духом. Как ни посмотришь на него – всегда жизнерадостен, вот как сегодня, и частенько поднимает мне настроение.
Молодой человек, удостоившийся столь оптимистического описания, со смехом взглянул на лорда.
– Что я слышу? Восторженный панегирик или обвинения в легкомыслии? Не следует ли мне сей же час развить мои теории, папенька?
– Ей-богу, попробуйте! – воскликнул лорд. – Страсть как хочется услышать нечто этакое!
– Надеюсь, сарказм еще не стал вашей второй натурой, – обратился старый банкир к сыну.
– О, Уорбертон в этом смысле даст мне фору. На самом деле он лишь притворяется утомленным жизнью. Я, в отличие от него, жизнью не пресыщен и нахожу ее невероятно занимательной штукой.
– Ах, невероятно? – заметил старик. – Сын мой, вам следует сдерживать свои порывы.
– Приезжая к вам, забываю о скуке и усталости, – вставил лорд. – Такие у нас случаются занятные беседы.
– Еще одна шутка, сэр? – улыбнулся старик. – Скука, усталость? Вам нет оправдания! В ваши годы я о сплине и не слыхивал.
– Должно быть, вы поздно повзрослели.
– Вовсе нет. Повзрослел я очень рано – в том-то все и дело. Созрел уже к двадцати годам и работал не покладая рук. Если у вас есть достойное занятие – вы никогда не заскучаете. Увы, молодежь ныне ведет праздный образ жизни, слишком много думает об развлечениях, слишком привередлива, ленива и обеспечена.
– Вам ли обвинять своего ближнего в богатстве, сэр! – деланно возмутился лорд.
– Я банкир – на это вы изволите намекать?
– Да, если угодно. Ведь вы не ограничены в средствах, не так ли?
– Не столь уж он и богат, – милостиво встал на защиту отца молодой человек. – Вы не представляете, лорд, сколько денег папенька раздавал направо и налево.
– Что ж, он распоряжался собственным состоянием; это ли не доказательство богатства? Может ли меценат порицать других в склонности тратить деньги на удовольствия?
– Отец ценит удовольствия – особенно когда их испытывает его ближний.
Старик покачал головой.
– Не буду хвастать, что доставил так уж много удовольствия другим.
– Вы непозволительно скромны, папенька!
– Ральф изволит шутить, сэр, – улыбнулся лорд.
– Молодежь нынче много шутит. Что же будет, когда шутки кончатся?
– К счастью, их кладезь неисчерпаем, – заметил сын банкира.
– Позвольте вам не поверить. По моему мнению, жизнь становится все более серьезна, и вы, молодые люди, скоро в этом убедитесь.
– Чем серьезнее жизнь – тем больше поводов для шуток.
– Разве что для мрачных, – пожал плечами старик. – Убежден: грядут большие перемены, и перемены не к лучшему.
– Полностью с вами согласен, сэр, – подтвердил лорд Уорбертон. – Сам в этом уверен. Мы вскоре столкнемся с весьма занятными событиями. Потому и нахожу затруднительным последовать вашему совету; вы ведь говорили на днях, что мне следует пустить корни? А как на это решиться, если назавтра земля уйдет из-под ног?
– Пустить корни – значит обзавестись прекрасной женщиной, – хмыкнул его приятель. – Уорбертон уже некоторое время пытается влюбиться, – объяснил он отцу.
– Прекрасная женщина – существо непостоянное, какие уж тут корни! – воскликнул лорд.
– О, нет! – возразил старый джентльмен. – Они крепко держатся за землю. Общественные и политические перемены, о которых я веду речь, на них не повлияют.
– То есть женщина никуда не денется? Что ж, в таком случае как можно скорее заведу себе одну и накину себе на шею в качестве спасательного круга.
– В дамах наше спасение, – сказал старик. – Я имею в виду – в лучших из них, ибо женщина женщине рознь. Найдите себе наиболее достойную, женитесь, и у вас появится интерес к жизни.
Молодые люди примолкли, видимо пораженные великодушием своего старшего собеседника, поскольку и тот и другой доподлинно знали, что собственный супружеский опыт старика оставляет желать много лучшего. Впрочем, он, как видно, проводил между женщинами различие; возможно, его слова свидетельствовали о собственной большой ошибке. Тем не менее заявить вслух о не самом удачном выборе старым банкиром спутницы жизни было бы неуместно.
– Ежели я возьму замуж интересную женщину, во мне вновь возникнет жажда новизны? – спросил лорд Уорбертон. – Так следует вас понимать? Видите ли, я ведь нисколько не горю желанием связать себя узами – ваш сын ввел вас в некоторое заблуждение. С другой стороны, никогда не знаешь, как интересная женщина может повлиять на мужчину.
– Хотелось бы понять, что такое в вашем представлении интересная женщина? – вновь подал голос Ральф.
– Дорогой друг, вряд ли вы сможете понять мои возвышенные внутренние помыслы. Я и сам их не слишком понимаю – иначе давно стал бы совсем другим человеком…
– Намерен предупредить: кого бы вы ни выбрали, о моей племяннице речь идти не должна, – покачал головой старик, и его сын рассмеялся:
– Папенька, после ваших слов Уорбертон не может не проявить любопытства. Вы живете среди англичан тридцать лет и наверняка привыкли к их манере выражаться, однако вам не дано понять, о чем они умалчивают.
– Что думаю – о том и говорю, – добродушно ответил старый джентльмен.
– Не имею чести знать вашу племянницу, – сказал лорд Уорбертон. – И вроде бы впервые о ней услышал…
– Я имею в виду племянницу супруги. Миссис Тушетт сейчас как раз сопровождает ее на пути в Англию.
– Матушка провела зиму в Америке – кажется, я рассказывал, – объяснил молодой Тушетт. – В самое ближайшее время мы ожидаем ее возвращения. Недавно она написала, что обнаружила там родную племянницу и предложила ей приехать в Англию.
– Вот как? Миссис Тушетт очень добра, – пробормотал лорд. – А что ваша кузина? Интересная особа?
– Мы знаем о ней не больше вашего. Маменька в подробности не вдавалась, да и телеграммы шлет путаные. Говорят, женщинам это свойственно, а маменьке – в высшей степени. Вот что она телеграфировала последний раз: «Устала Америки тчк жара ужасна тчк возвращаюсь Англию племянницей следующим пароходом приличными каютами». А племянницу первый раз, похоже, упомянула в предыдущей телеграмме. Вот, слушайте: «Телеграфируйте новый адрес тчк сменила отель отвратительного наглого портье тчк девочкой сестры поедем Европу тчк отец умер прошлом году зпт остались две сестры зпт независимость невероятная». Мы с папенькой ломали головы: подобную писанину можно толковать и так, и этак.
– Ясно одно, – добавил старик, – портье она задала приличную трепку.
– И об этом я не стал бы говорить с полной уверенностью – ведь поле боя пришлось покинуть именно маменьке. Итак, сперва мы решили, что речь идет о сестре портье. Однако, поскольку в следующей телеграмме маменька уже говорила о племяннице, сделали вывод: сестра – одна из моих теток. Далее возник вопрос: откуда две сестры? Вероятно, дочери тетки? И уж совсем непонятно про «независимость». Кто именно независим? Мы так и не догадались. Возможно – юная леди, которую взяла под опеку маменька, а возможно – и обе сестры. Опять же, в каком смысле? В моральном или в финансовом? То ли они ни в чем не нуждаются, получив хорошее наследство, то ли не желают быть никому обязанными… Может статься, уместно иное толкование? К примеру, сестры не намерены ни к кому прислушиваться…
– Что бы это ни значило, последнее толкование наверняка подразумевалось в том числе, – заметил мистер Тушетт.
– Полагаю, вскоре вы все поймете, – заключил лорд Уор-бертон. – Когда прибывает миссис Тушетт?
– Мы в полной неизвестности. Должно быть – как только подвернется пароход с приличными каютами. Вероятно, еще не подвернулся. Впрочем, как знать? Могли уж и сойти на берег в Англии.
– Скорее всего, миссис Тушетт телеграфировала бы.
– Ей свойственно слать телеграммы, когда их не ждешь. Когда же не находишь себе места от нетерпения – их нет, – усмехнулся старик. – Супруга обожает падать как снег на голову. Видимо, рассчитывает застать меня за предосудительными занятиями. Ни разу не застала, однако надежды не теряет.
– Маменька ни за что не поступится своим вольнолюбием – такова фамильная черта, – смягчил язвительные слова отца молодой Тушетт. – Допустим, юные леди из Америки независимы, так ведь маменька независима вдвойне! Вечно норовит поступать по-своему; в помощниках не нуждается, да в них и не верит. Считает, что от меня пользы как от пятого колеса в телеге, а потому лишь разъярится, ежели я приеду в Ливерпуль ее встретить.
– Не дадите ли мне, по крайней мере, знать, когда объявится племянница? – обернулся к старику лорд.
– Разве что с условием, о котором я упомянул: вы обещаете не влюбляться в юную особу, – заявил мистер Тушетт.
– Неужто вы считаете меня недостаточно достойным?
– Отнюдь. Полагаю вас в высшей степени человеком достойным – именно потому и не желаю, чтобы вы женились на моей племяннице. Вряд ли она едет сюда искать себе партию, хотя подобным образом поступают многие – будто дома женихов недостаточно. Кроме того, юная леди, по всей вероятности, помолвлена, как и любая молодая американка. Так или иначе, сомневаюсь, что из вас выйдет прекрасный супруг.
– Помолвлена? Вполне возможно. Я знавал многих девушек из Америки, и это для них вполне обычная история. Однако помолвка еще ничего не значит, помяните мое слово. А по поводу способности стать хорошим супругом… Увы, тут я и сам в затруднении, однако кто не попробует – тот не узнает!
– Пробуйте, лорд, только не с моей племянницей, – улыбнулся старый банкир, дав тем самым понять, что разговор затеял более ради шутки.
– Ах, нет так нет, – в свою очередь, улыбнулся Уорбертон. – В конце концов, возможно, она того и не стоит.
