Kitabı oku: «Адмирал Ямамото. Путь самурая, разгромившего Пёрл-Харбор. 1921-1943 гг.»
Глава 1
1
Передо мной выцветшая от времени групповая фотография. На ней Ямамото Исороку, в те времена капитан 1-го ранга, вместе с более чем двадцатью другими офицерами, окончившими в один год с ним Военно-морскую академию. Снимок сделан в середине или в конце 1920 года, у входа в клуб морских офицеров.
Кроме Ямамото, можно узнать и других – тогда в расцвете сил; позднее все они стали адмиралами, занимали ключевые посты в императорском флоте Японии и влияли на судьбу целой нации. У одного улыбка сорвиголовы; лицо другого, высокого, торчит над остальной группой как водосточная труба; большинство – типичные морские волки, половина с усами по моде того времени. Однако верхняя губа Ямамото чисто выбрита; он поменьше ростом, и, судя по выражению, пойманному камерой, это человек мягкий, почти жалкий. Фотографии адмирала Ямамото Исороку, главнокомандующего Объединенного флота, столь популярные в печати военного времени, оставляют несколько другое впечатление – отчасти, несомненно, благодаря усилиям тех, кто фотографировал и публиковал снимки. А на том, о котором речь, этакий коротышка: чуть наклонился, чем-то удручен.
Соберите нескольких, не знающих, как выглядел Ямамото, и спросите, о ком из этих двадцати с небольшим скажешь, что он разработал впоследствии план атаки на Пёрл-Харбор и командовал флотом, осуществившим этот план, – вряд ли кто-нибудь выберет нужное лицо.
Ямамото Исороку и в самом деле невысокого роста. 18 апреля 1943 года, когда он отправился в свой последний полет с восточной взлетной полосы на Рабаул, младший офицер Хайяси Хироси, командир истребителя, сопровождавшего его, впервые увидел Ямамото. Хайяси, сам по себе крупной комплекции, признался, что ему пришла мысль: «Почему это главнокомандующий раза в два меньше меня?»
Рост его 5 футов 3 дюйма (около 160 см), весил он примерно 125–130 фунтов (56–58 кг); сложения чуть не по-женски хрупкого; с пальцами пианиста (как утверждает одна хорошо его знавшая хозяйка ресторана). Правда, в отличие от пианиста он имел лишь восемь пальцев. Общеизвестно, что во время Цусимского сражения в результате прямого попадания русского снаряда в корабль «Ниссин», на котором Ямамото служил кадетом, ему оторвало у самого основания средний и указательный пальцы левой руки. Сам Ямамото вспоминал: «С оглушительным грохотом снаряд врезался в еще остававшуюся носовую 8-дюймовую пушку. Ядовитый дым окутал носовую часть корабля, а меня чуть не снесло силой жестокого взрыва. Я проковылял несколько шагов – и тут обнаружил, что таблицы, что висели у меня на шее, исчезли, а два пальца левой руки отхвачены и висят на одной коже».
Отсюда можно предположить, что он сам верил в это многие годы. Но кажется, истина состоит в том, что разорвало одну из собственных пушек «Ниссина», – это случается, когда ослабленная сталь ствола – после перегрева из-за непрерывной стрельбы на нее обрушиваются холодные волны – уже не способна сдерживать газы при выстреле. Вражеский ли снаряд тому причиной или несчастный случай на борту собственного корабля, только Ямамото знали в квартале гейш Симбаси как Восемьдесят Сен – такое он получил прозвище (обычная плата за маникюр гейши, всех десяти пальцев, – одна иена). Помимо потерянных пальцев, на теле его остались от того инцидента и другие примечательные шрамы…
Для Ямамото его физические данные не играли роли. На упомянутом фото мы видим гладко выбритого интеллигента, без особых внешних отличий. Ничего от облика жестокого военного лидера, – однако отсюда ни в коей мере не следует, что он не соответствовал посту главнокомандующего Объединенного флота.
Кроме того, разглядывание фотографии вызывает разнообразные чувства у тех, кто знает этот период истории. Известный своей прямотой адмирал Инуе Сигейоси, возглавлявший бюро по морским делам в то время, когда Ямамото был заместителем министра, делил адмиралов на первоклассных и второсортных. Из четырех (редкое число), произведенных в это конкретное звание, – Сиозава, Йосида, Ямамото и Симада – только Ямамото достиг первого класса.
Йосида Зенго, предшественник Ямамото на посту главнокомандующего Объединенного флота, вернулся министром в морское министерство, когда Ямамото оставил этот пост. Видимо, Ямамото чувствовал, что Йосиде можно доверить ту работу, которой он занимался вместе с министром Йонаи; но Йосида вскоре оставил этот пост.
В сформированном Тодзио правительстве Симада Сигетаро стал морским министром и оставался на этой должности с начала войны (Ямамото погиб в бою) до того момента, пока Тодзио неохотно расстался с властью – в июле 1944 года, после падения Сайпана. Он столь рабски исполнял распоряжения Тодзио, что за спиной его именовали «лакеем Тодзио».
Невозможно избавиться от ощущения – лучше бы Ямамото в какое-то подходящее время сам вернулся в правительство. Покинь он флот и стань морским министром, – Японию, возможно, ожидала бы другая судьба (хотя в этом случае какой-нибудь японский убийца избавил бы от хлопот того американского пилота, который покончил с Ямамото несколько позже). Действительно, чтобы изучить карьеру Ямамото и ее связь с последней войной, надо знать и это время, и, опять же, что случилось бы, если бы… И вот с одного маленького из этих «если бы», представленных жизнью Ямамото, хотелось бы начать всю историю.
2
Это случилось (или, более точно, не случилось) в тот самый день, когда император назначил Ямамото главнокомандующим Объединенного флота.
В Японии сегодня имя Соримачи Эйичи знакомо многим. Ходил в ту же среднюю школу в Нагаоке, что и Ямамото, и, хотя младше на пять лет, стал одним из его закадычных друзей в родном округе. Двухтомный труд Соримачи под названием «Ямамото Исороку. Мужчина» описывает до мельчайших деталей атмосферу семьи Ямамото, его рождение и воспитание; пусть вся история преподносится тенденциозно и оспины выдаются за милые ямочки, а многие касающиеся героя неблаговидные вещи опускаются – все равно в ней содержится материал, который нельзя найти в других источниках.
Утром 30 августа 1939 года Соримачи сел на станции Сибата главной магистрали Уетсу в экспресс, отбывающий в Токио. В вагоне второго класса заметил своего старого знакомого Исивару Кандзи, в форме генерал-майора. Приветствовал Исивару и поинтересовался, куда тот направляется. Исивара ответил, что его назначили командующим 16-м дивизионом и он едет в Токио. Ему назначена аудиенция императора, и он намерен дать совет в том плане, что нынешнюю войну («китайский инцидент») следует остановить; хотел бы заявить то же самое и принцам Чичибу и Такамацу.
– Знаю, что в этом вагоне полным-полно переодетых полицейских и агентов политической полиции, – сказал он, – но это мне не помешает заявить, что подобное занятие погубит Японию, если мы вовремя не остановимся. В самом деле, – продолжал он, – я также надеюсь увидеться с заместителем министра Ямамото. Он единственный человек на флоте, который может остановить войну… Я хотел бы встретиться с ним 3 сентября, – может быть, ты ему попозже позвонишь и скажешь, что я собираюсь увидеться с ним?
Исивара, который какое-то время был на короткой ноге с Ямамото, воспринимался в армейских кругах как что-то вроде еретика. Ярый сторонник учения «Ничирен», он верил, где-то через 2500 лет после смерти Будды (примерно в 2000 году) создадут что-то вроде «всемирного правительства», но на пути к нему разгорится война в беспрецедентных масштабах. Именно он планировал «маньчжурский инцидент», имея идею создания в Маньчжурии некоего идеального государства, в котором «будут жить в гармонии пять рас». В этих аспектах могло быть некоторое несовпадение его и Ямамото точек зрения, но, как только был развязан «китайский инцидент», он немедленно выступил с призывом к его локализации. Считал, что войска не следует использовать до начала «последней войны» человечества и инцидент необходимо быстро урегулировать, с тем чтобы избежать немедленной конфронтации с Америкой и Британией. По крайней мере в этом он, вероятно, нашел бы в Ямамото симпатизирующего ему слушателя.
– Как долго ты будешь в Токио? – тихо спросил Соримачи, предупрежденный, что военная и политическая полиция может подслушивать. – Понятно. Я сразу дам знать Ямамото.
Оставшиеся полтора часа, пока поезд не прибыл в Нагаоку, их беседа не представляла интереса, и на станции Нагаока они расстались.
Соримачи ехал провести урок в начальной школе в деревне, лежащей посреди холмов где-то за Мьяучи, следующей за Нагаокой станцией. Урок начался в три часа и длился чуть ли не до заката, когда Соримачи и других присутствовавших накормили в доме какого-то местного шишки, располагавшемся на холме. Пока они ели, примчался запыхавшийся человек из деревенской администрации со срочным сообщением для Соримачи. Там по радио они услышали сообщение: заместитель министра Ямамото назначен на пост главнокомандующего Объединенного флота и побывал во дворце на церемонии облечения полномочиями. Деревенский староста и все присутствующие взволнованно поднялись при этой новости и трижды поаплодировали. Сам Соримачи, в возвышенном состоянии духа, немедля отправился в деревню и на такси вернулся домой в Нагаоку, где заказал разговор с Токио. Когда его соединили, он поздравил Ямамото, и они беседовали, пока Соримачи вдруг не вспомнил о просьбе Исивары, которую от волнения временно упустил из памяти. Он рассказал Ямамото о встрече в поезде и о заявлении Исивары.
– К сожалению, – отвечал Ямамото, – я должен завтра отправиться на корабли и встретиться с ним не смогу. Но когда в следующий раз увидишь – передай ему мои добрые пожелания.
Если бы назначение Ямамото главнокомандующим состоялось на четыре-пять дней позже, встреча, на которую надеялся Исивара, возможно, произошла бы. Произойди это – и развитие «китайского инцидента», а в сущности, все будущее Японии имело бы совсем другой характер; кто знает, но шанс упущен. Ямамото ушел в море и с того времени вплоть до смерти больше не встречался с Исиварой.
3
В тот день, в 5.30 пополудни, Ямамото после поездки в Императорский дворец, где ему вручили полномочия главнокомандующего Объединенного и 1-го флотов, вернулся в здание из красного кирпича, где размещалось морское министерство.
В тот день газеты на видных местах поместили его высказывания при вступлении на новый пост под заголовками: «Вновь подымаем паруса на семь морей после шести лет на берегу. Ямамото – суровый, молчаливый адмирал». Вот типичное его описание в одной из статей: «Крепко сбит, безукоризненная белая форма; в чертах лица мужественность, осознание торжественности момента, волнение; видна решительность характера; походка уверенная… Так выглядел вице-адмирал, входя в зал для пресс-конференции. Сегодня, хотя это нетипично для него, он осушил кружку пива одним глотком и с видимым удовольствием; затем произнес свою первую фразу в ранге главнокомандующего:
– Перед нами стояли всевозможные проблемы, но я сделал все, что мог. Мне нечего комментировать. Я преисполнен сознанием великой важности задачи, которую мне незаслуженно доверили, и намерен сделать все, что в моих скромных силах, на службе его императорскому величеству. Для любого моряка пост главнокомандующего – величайшая честь из всех возможных, и я это великолепно понимаю».
Статья, сопровождающаяся фотографией Ямамото, на которой он сверкает ослепительно белыми зубами, продолжается в таком же духе и сообщает ничуть не больше, чем любая газета в то время.
Ямамото, служивший заместителем министра при четырех сменявших друг друга правительствах – Хироты, Хайяси, Коноэ и Хиранумы, – был исключительно популярен у репортеров, аккредитованных при морском министерстве. «Какие бы вопросы вы мне ни задавали, – говорил он журналистам, – я всегда отвечу хотя бы „да“ или „нет“. Но рассчитываю, что вы станете мне верить». Он не отказывался беседовать с ними о сравнительно острых проблемах; иногда репортеры при офисе премьер-министра приходили к выводу: чтобы добраться до сути проблемы, им следует обратиться в морское министерство, к заместителю министра Ямамото. Он неизменно прямолинеен, не любит дипломатической лжи. Иногда становится драчливым в выражениях; способен заявить о ком-нибудь: «Терпеть не могу его характер!» или: «Только осел мог произнести подобное. Сюда бы его!»
Он нередко появлялся в Кокучокаи (Обществе черного потока) в морском министерстве; здесь находился старейший журналистский клуб Японии, и туда заходили некоторые из наиболее талантливых тружеников пера, прикрепленных к различным министерствам. Ямамото поигрывал в шоги (японские шахматы) и болтал с ними, и для них были всегда открыты двери его резиденции заместителя министра; невзирая на позднее время, угощал журналистов виски и сигарами и, расставаясь, провожал до дверей. Одна из причин, почему эти встречи проходили поздно ночью, – сам Ямамото возвращался домой в любое время, исчезая с работы в неизвестном направлении, как только она заканчивалась.
Репортеры, ответственные за сбор новостей из морского министерства, хорошо знали, что это за «всевозможные проблемы», на которые он ссылался, и как он «сделал все, что мог». Знали и то, что, если б хотел, он мог бы дать все необходимые объяснения. Но нельзя об этом сообщать напрямую в газетах. В любом случае он привлекателен как человек и служит важным источником новостей – и репортеры искренне расстраивались, когда человек, которого они за глаза звали Исороку, уходил в морское плавание. Днем раньше Объединенный флот отправил старшего помощника командующего Фудзиту Мотосиге в Токио, чтобы проводить вице-адмирала Йосиду Зенго и привезти нового командующего. Покинув флагман «Нагато», Йосида и Фудзита тут же переоделись в штатскую одежду для поездки в Токио на поезде; пресса тем не менее пронюхала о них и вторглась в ночной поезд, намереваясь выведать у Йосиды кое-что о его надеждах и впечатлениях при вступлении на пост морского министра, и Фудзите пришлось всю ночь серьезно трудиться, чтобы расстроить попытки журналистов.
В 7.10 утра 29-го числа Йосида и Фудзита приехали на станцию Токио, где их встретил помощник капитана 3-го ранга Санемацу Йюзури, адъютант из морского министерства. Они проследовали в здание министерства, где Йонаи Мицумаса ожидал Йосиду.
У Йонаи баня уже готова, и, пока Йосида ее принимал, появился и заместитель министра Ямамото. Все трое побеседовали за завтраком. Не впервые Фудзита встречал Ямамото, с тех пор как служил дивизионным артиллеристом на «Акаги», пока Ямамото командовал кораблем. Однако последующие три с половиной месяца он находился в близком контакте с Ямамото как ответственный за протокол и персонал.
На следующий день, когда Фудзита ехал в резиденцию заместителя министра, чтобы эскортировать Ямамото на церемонию вступления в должность, он узнал, что жена Ямамото, Рейко, в Каруидзаве, а Ямамото в путь провожала служанка. Переодетый агент полиции сопровождал их в машине до ворот Сакасита при въезде в Императорский дворец. Когда они вернулись после церемонии, этот человек ожидал их на том же месте и снова помог Ямамото сесть в машину. Но Ямамото сказал Фудзите, что он уже не заместитель министра и больше не нуждается в полицейской охране; Фудзита отослал агента. Все в то время знали в министерстве, что военная полиция не только выполняет охранные функции, но и шпионит за своими подопечными.
На следующий день, когда Ямамото отбывал на флот, приходилась двадцать первая годовщина его женитьбы, но жена была в отъезде. В то утро он уехал из дому один, отправился в морское министерство, а потом в компании с Фудзитой нанес несколько визитов вежливости на министерской машине и, наконец, поехал на Токийский железнодорожный вокзал.
Чуть ранее одного часа дня Ямамото – при ордене Священного сокровища 1-го класса на левой стороне груди, в белой форме, чуть позади начальника станции Токио – поднялся по лестнице для особо важных персон и прошел через толпу доброжелателей, пришедших проводить его. Тут и крупные правительственные чиновники, и офицеры армии – личные знакомые, и представители прессы, и женщины из квартала гейш Симбаси (это к ним он отправился, когда исчез допоздна в прошлую ночь).
Следуя за начальником станции, направлявшимся к вагону, удобному для обозрения пейзажей, он отвечал пришедшим попрощаться энергичным приветствием, которое стало вскоре столь знаменитым. Перед входом в специальный вагон расстелен красный ковер, но Ямамото явно не питал пристрастия к такого рода церемониям. Если попросить дать оценку его характера, большинство тех, кто знал его или служил при нем, ответили бы без колебаний: «Этот человек не терпел помпезности». А Йонаи Мицумаса определил просто: «Озорной дьявол».
Для Ямамото риск и азартные игры всегда важнее пищи или питья. «У каждого свои ошибки, – пишет Такаги Сокичи, – и адмирал Ямамото не был святым. Мало кто имел такую страсть к риску и азартным играм, как он… Шоги, го, маджонг, бильярд, карты, рулетка – все подходило. На вечеринках или чем-то подобном он, поскольку не мог пить, компенсировал это организацией „лошадиных скачек“ на бумаге и принуждал молодых офицеров сопровождения и женщин, обслуживающих чайную, делать ставки по 50 сен на исход игры».
Ямамото не мог принимать алкоголь, но вместе с другом Хори Тейкичи часто посещал два-три нравившихся ему дома гейш в районах Симбаси и Цукидзи. Считается, что главная цель этих визитов – игра в карты или маджонг с тамошними женщинами. Лишь немногие из ближайших друзей Ямамото знали, что несколькими годами раньше эти посещения переходили границы просто «развлечений». Осталось неясным, ведала ли о том его жена Рейко.
Как рассказывал один из очевидцев, побывавших на вокзале на проводах Ямамото, особенно мягкое выражение промелькнуло на лице адмирала, когда он увидел женщин из Симбаси; смущенная улыбка лучилась из глаз человека, у которого «в чертах лица мужественность» и «видна решительность характера». Как будто он говорил (его любимая присказка): «Может быть, я и Восемьдесят Сен, но, если надо, могу играть роль великого человека».
Как только он вместе с адъютантом поднялся на платформу спецвагона, вокзальный колокол пробил отправление. Ровно час дня: «Камоме» медленно отходит от станции, а взгляды всех в толпе прикованы к одинокой фигуре на платформе в конце поезда. В морской манере он снимает фуражку и машет медленными круговыми движениями. На перроне выделяются – бог знает как они тут очутились – трое фанатиков из секты «Ничирен»: колотили в свои бумажные барабаны, пока поезд не скрылся из виду.
В оставшиеся до налета на Пёрл-Харбор два года и три месяца он несколько раз приезжал в Токио по делам, но столица навсегда перестала быть его родным домом и рабочим местом. Ему 55 лет – столько же, сколько было его отцу Садайоси в 1884 году, когда он родился. Сидя на диване в своем вагоне, с видимым удовольствием наблюдал он проносившиеся мимо яркие под поздним августовским солнцем здания Юракучо и Симбаси.
4
«Камоме» останавливался в Йокогаме, Нумазу и Сизуоке и добрался до Нагойи уже в сумерках. На первых перегонах какой-то человек в штатском, очевидно агент военной полиции, несколько раз появлялся в вагоне, но, вероятно, сошел с поезда в Йокогаме; теперь ему самому приходилось иметь дело с толпами народа, на каждой станции ожидавшими его, чтобы приветствовать. В больших количествах в вагон вносили подарки: сигареты – в Йокогаме, рыбу – в Одаваре, сосиски – в Нумазу. В каждом случае Ямамото вставал и благодарил руководителей, дружески беседовал со всеми вместе и с каждым в отдельности. Но как только поезд вновь набирал ход и он оставался наедине с адъютантом – не тратил усилий, чтобы рассеять или скрыть депрессию, которая читалась у него на лице. Что-то – будущее ли нации, проблемы семьи или какая-то женщина – занимало его мысли; может быть, все понемногу.
В тот же самый день некая женщина ехала в вагоне первого класса экспресса «Камоме», не привлекая ничьего внимания. Фудзита между тем пишет: «Когда мы отъехали от Токийского вокзала, главнокомандующий выглядел ужасно рассеянным; мне казалось, он чувствует себя одиноким»; но Фудзита не делает на эту женщину никакой ссылки.
В Нагойе в вагон поднялись репортеры газет Осаки в надежде добиться хоть каких-то комментариев от Ямамото, который уже сменил форму на полотняный костюм. Ему задавали вопросы о недавно подписанном Пакте о ненападении между Германией и Советским Союзом – событие это привело к отставке кабинета Хиранумы и назначению новых морского министра и его заместителя – и интересовались, не счел ли он эти меры противоречащими японской этике.
– Мне нечего сказать по вопросам политики, – отвечал Ямамото. – В теории, – многозначительно добавил он, – этика в иностранных делах означает делать то, что считается правильным, обманывая при этом кого-то или нет. В человеческом смысле это прекрасная позиция, но в политическом иногда может быть и ошибочной.
На вопрос о развернутой тогда кампании «за новую жизнь», сторонники которой призывали мужчин брить головы, а женщин – отказаться от перманента из-за «серьезности ситуации», он отвечал:
– Какое все это имеет значение? Сам я сколько лет стригусь коротко – так мне удобнее. Но не вижу, какое отношение имеет к какой-то «новой жизни», если кто-то бреет голову или носит длинные волосы. Большинство офицеров в морском авиакорпусе носят длинные волосы с пробором. Стукнешься головой – не так больно, если есть волосы. С другой стороны, неряха и есть неряха, как коротко его ни стриги. Поэтому и так и так нормально. То же с перманентом. Уверен, женщины пользуются этим способом завивки, потому что так экономичнее. Делаете вы перманент или придерживаетесь традиционного японского стиля в прическе – ничего страшного, и нечего поднимать шум по этому поводу.
В этот момент к нему подошел официант сообщить, что обед готов, и, бросив короткое: «Прошу прощения», он направился вместе с Фудзитой в вагон-ресторан.
Поезд «Камоме» прибыл в Осаку в 9.20 вечера, и Ямамото, его спутница, а также адъютант провели ночь в отеле «Нью Осака». Объединенный флот стоял на якоре в заливе Вакамура. Из-за смены главнокомандующего учения отменили. В то время Объединенный флот по мощи был третьим в мире; гавани в Осаке и Кобе были слишком малы, чтобы вместить его, и 1-му и 2-му флотам приходилось дробиться на части, чтобы бросить якоря в этих портах. А залив Вакамура достаточно вместителен для всего Объединенного флота.
На следующее утро Ямамото простился со своим компаньоном на перроне станции Нанба и пересел на поезд частной дороги Нанкаи, направлявшийся к Вакамуре. Там у пирса небольшой катер ждал главнокомандующего. Был прекрасный солнечный день. Ямамото исчез в маленькой каюте, и по команде дежурного офицера, младшего лейтенанта, чьи щеки покраснели от усердия, катер отошел от пирса.
Вдали стояли на якоре семьдесят или восемьдесят кораблей Объединенного флота, мирно покачиваясь на залитых солнцем волнах залива Вакамура. Флагману «Нагато» предстояло стать домом Ямамото и штабом флота до тех пор, пока после начала войны на Тихом океане не вступит в строй «Ямато».
Катер с новым главнокомандующим подходил к «Нагато» под взорами команды, которой выпало служить под его началом. Все стояли на внутренней стороне палубы, смотрели на него со сходней: капитаны и штабные офицеры флотов и дивизионов; на внешней стороне той же палубы – штабные офицеры Объединенного флота; под прямыми углами к этим двум линиям – капитан Фукудоме Сигеру вместе с другими офицерами «Нагато».
После того как Йосида Зенго ушел с «Нагато», чтобы стать морским министром, на борту много спорили по поводу того, кто придет на его место. В то время 2-м флотом командовал Тоеда Соему, и, судя по прецедентам, ему и предстояло занять пост командующего Объединенным флотом. Когда вместо него назначили Ямамото Исороку, многих, видимо, удивил и даже поразил этот выбор.
Как только катер подошел к «Нагато», Ямамото ловко взобрался по сходням. Вот вымпел вице-адмирала, полоскавшийся над катером главнокомандующего, приспущен, а на мачте «Нагато» взвился вымпел главнокомандующего. В тот же момент оркестр на флагмане заиграл мелодию, обычно исполняемую в честь главнокомандующего. Ямамото поднялся на борт, ответно поприветствовал всех собравшихся и исчез в люке; затем прошел в кормовую часть корабля в каюту главкома, где собрался высший командный состав флотов для встречи с ним.
Церемония передачи оказалась сравнительно простой. Как только она кончилась, Ямамото почувствовал облегчение и, явно оживившись, стал вести непринужденную беседу. «Я не против стать главнокомандующим, – говорил он своему адъютанту. – Это популярность. А заместитель министра – должность для высокопоставленного мальчишки».
«Высокопоставленный мальчишка» или нет, но в период нахождения на этом посту и особенно последние несколько месяцев он оказался вовлеченным в ряд скандальных и неприятных эпизодов. В глазах общества он являлся основной причиной упрямой оппозиции моряков Трехстороннему пакту и, как таковой, стал объектом враждебных действий со стороны правых; его жизни просто угрожала опасность. Несомненно, он почувствовал облегчение, когда вновь очутился в море после шести лет жизни на берегу.
Примерно две недели спустя, 15 сентября, он пишет Сасакаве Рючи:
«С тех пор флот находится в канале Бунго, круглые сутки занятый учениями; при этом все контакты с берегом прекращены, за исключением доставки почты. К данному времени тренировочные занятия по программе этого года близятся к концу, и у меня такое ощущение, что флот почти достиг предела своих возможностей. Я истинно горжусь тем, что под моим началом такой великолепный флот, и в то же время все яснее осознаю, за какую работу взялся, – боюсь, что у меня не хватит сил.
Что касается событий во внешнем мире, знаю только то, что могу почерпнуть из радионовостей три раза в день и из газет, которые доставляются через день, – даже они кажутся дальними отголосками из иного мира. Сейчас я могу позабыть обо всем и целиком посвятить себя морским задачам, – чувствую живительный эффект от этого как духовно, так и физически».
Сасакава Рючи, президент националистической организации «Кокусуи домеи», – единственный из лидеров правого толка, еще уважавший Ямамото. Он часто навещал его в морском министерстве, надев официальное, украшенное гребнем кимоно. Всегда обращался к адмиралу «сэнсэй» («хозяин») и даже давал советы, как себя вести при встрече с возможным убийцей.
Вечером 1 сентября – в день, когда Ямамото получил назначение на флот, – он слушал по радио новости о вторжении Германии в Польшу. 3 сентября, в 7.15 вечера по японскому времени, Англия объявила войну Германии. Спустя шесть часов Франция последовала за ней. 4 сентября он пишет Симаде Сигетаро: «Огромные потрясения, происходящие сейчас в Европе, приводят меня в ужас, когда я начинаю думать о наших отношениях с Германией и Италией».
5 сентября Ямамото обратился к личному составу всего Объединенного флота. Его обращение начиналось словами: «Осознавая серьезную ответственность как главнокомандующий Объединенного флота, в соответствии с неожиданным приказом его императорского величества…» – и заканчивалось: «Ситуация в Европе имеет четкие признаки перерастания в еще один всемирный конфликт. Перед императорским флотом сегодня стоит задача серьезная, как никогда. Я надеюсь, что все, кто находится под моим командованием, будут еще больше заботиться о своем здоровье и денно и нощно тренироваться, с тем чтобы держать мощь флота на высоте; он призван выполнить свой долг по защите Отечества в соответствии с волей императора».
Это чисто формальное обращение; скорее всего, Ямамото не притрагивался к черновику, подготовленному его штабом; в Японии в те времена, если кто-либо в его положении собирался сделать какое-нибудь официальное заявление, важным считалось не то, что он сказал, а то, чего не сказал. Если внимательно прочесть обращение, создается впечатление, что тут излагается некая теория «невоюющего флота» – как она изложена еще одним строптивым адмиралом – Като Томосабуро.
5
Однако Объединенный флот не проявлял ни малейшего признака раскола из-за военных действий в Европе. 4 сентября недавно сформированное правительство Абе обнародовало заявление, в котором говорилось: «Япония не намеревается вмешиваться в войну, которая недавно вспыхнула в Европе, а собирается посвятить себя исключительно разрешению „китайского инцидента“…» Распорядок дня на флоте оставался неизменным, а у Ямамото – в резком контрасте с его периодом работы заместителя министра – вдруг оказалась масса времени.
Кроме тех дней, когда шли маневры, у главнокомандующего Объединенного флота в мирное время было сравнительно мало дел. Ямамото стал предлагать своим штабистам сыграть в шоги или укрывался в своей каюте и писал письма либо выдавал образцы каллиграфии, которые так часто у него выпрашивали почитатели. Выходцы из тех краев Японии, откуда он сам, имели репутацию любителей покушать, а морской воздух только подстегивал аппетит. Завтракал главнокомандующий в японском стиле или (тут надо делать заказ за ночь вперед) по-европейски, с кофе, кашей и т. д. Тем не менее существовал консенсус – «войну на овсянке не выиграешь», и большинство выбирали фасолевый суп и рис.
Обед представлен целиком европейской кухней – начинался с супа и завершался десертом. За столом пользовались как серебряными столовыми приборами, так и чашками, чтобы есть руками. Для услаждения слуха обедающего в течение получаса, с 12.05, играл оркестр на афтердеке – это заменяло ему ежедневные репетиции; но в репертуар редко включались такие военные мелодии, как хорошо известный «Марш линкора», – акцент делался на сентиментальные японские мелодии и популярную западную музыку. Говорят, сам Ямамото особенно любил «Китайскую ночь». Остальная часть команды спешила покончить с едой и подняться на афтердек послушать музыку – один из основных видов отдыха команды, но, естественно, только когда корабль стоял на якоре.
В состав ужина, вновь в японском стиле, входили такие деликатесы, как морской карп, либо вяленый, либо жареный, пикантный яичный крем и сырая рыба дольками, а на камбуз, конечно, принимали поваров, известных своим искусством. Единственный недостаток – поскольку морские офицеры обязаны оплачивать свое содержание, молодые моряки, занимавшие подножие стола, считали подобную роскошь невозможной для своих кошельков.
