Kitabı oku: «По доброй воле», sayfa 2
Сильные обезболивающие превращали меня в зомби. Я мог только смотреть на противоположную стену и пускать слюни по подбородку. Чем я и занимался уже три недели.
Смотрел на стену и пускал слюни.
Слюней, правда, с каждым днем становилось все меньше. А вот боль не ослабевала. Ни на секунду.
И речь не о той боли, которая сжигала разорванные мышцы и сломанные кости. Победить эту боль помогал пульт в моих пальцах. Чуть посильнее нажать – и становилось гораздо легче. Я даже дышать мог почти нормально.
Пули не задели легкое. Вообще никакие органы не задели, но нанесенный выстрелами урон казался непоправимым. По крайней мере, мне. Доктора строили ПРЕКРАСНЫЕ теории и выдавали просто охренительно ЧУДЕСНЫЕ прогнозы.
Я слушал их, вяло кивая, и не чувствовал правую руку. Совершенно. Абсолютно. Словно ее оторвало взрывом.
Нет. Тогда меня наверняка мучили бы фантомные боли. А сейчас было… а нихрена не было. Я просто не чувствовал ее. Словно родился без правой руки.
Хренов Грин взял на себя роль матушки-природы и лишил меня доминантной руки двумя точными выстрелами.
Первая пуля пробила лопатку и вырвалась через грудь с осколком ребра. Вторая расколола ключицу на несколько частей. И сейчас, после очередной операции – я спокойно разобрал бы слово «остеосинтез» на соревнованиях по спеллингу – внутри меня было столько металла, что я должен был пищать в чертовых рамках на входе в аэропорт.
Врачи продолжали лить мне в уши медицинские термины, в которых я уже давно и бесповоротно запутался. И мог только кивать, вяло, безжизненно, практически не реагируя внешне, но разрываясь от злости и отчаяния внутри.
Какие-то инфекции, наросты, мозоли… Каждое слово врачей было подобно гвоздю, который крепко-накрепко забивал тяжелую крышку гроба с моей карьерой военного внутри.
Самый стабильный диагноз – восстановление подвижности с возможным ограничением объема движений и снижением силы. Прекрасно. Замечательно, я только «за», вот только пока что лишь левой рукой! Верните мне правую, и я буду «за» ОБЕИМИ! И верну объем! Силу! Все верну! Только руку мне верните!
После предполагаемого, возможного, МАЛОВЕРОЯТНОГО, но озвученного осложнения под названием «стойкие боли» меня порой накрывала паническая атака. В голове рвались снаряды, в ушах гудела кровь, и я не мог вдохнуть. Я хватался левой рукой за горло, словно пальцы могли нащупать удавку и сорвать ее, но нихрена там не было.
В тот день, когда я услышал про боли, меня впервые ударила невралгия. Она согнула меня пополам, разрывая мышечные волокна и заполняя их адской болью. Словно тысяча острых копий вонзилась в мой бок, и я взвыл от неожиданности. Но именно эта боль победила панику. И я смог вдохнуть. И выдохнуть. И снова, по кругу. Я смог дышать…
Я потянулся левой рукой к стакану, стоявшему на тумбе возле больничной кровати, и, естественно, как обычно, сбил его на пол. Цокот пластика по полу ржавой пилой прошелся по нервам.
Горькая обида сдавила глотку. Губы скривились в болезненной гримасе. Я зажмурился и помотал головой, прогоняя злые слезы.
Физическая боль… это не страшно. Как оказалось, совсем не страшно. Я даже хотел этой боли! Хотел, чтобы у меня болела правая рука! Чтобы каждый день начинался с боли и ей же заканчивался. Но каждый гребаный день начинался с того, что я с ужасом понимал, что я ее не чувствую, все еще не могу шевелить ею. И с одного и того же вопроса – а смогу ли когда-нибудь?!
Чертов Грин лишил меня руки и карьеры. Он лишил меня всего двумя точными выстрелами.
Я судорожно вдохнул, прижимая сжатый кулак к груди, которую словно копьем пронзили, так крепко, как мог.
ОТ ЭТОЙ БОЛИ не спасало ни одно лекарство. Ни один препарат не мог усмирить боль, бушующую в моей груди.
Человек, которого я считал лучшим другом, который был моим единственным другом, моим боевым товарищем, МОИМ БРАТОМ… выстрелил мне в спину. В спину, дьявол его раздери!
Я зарычал, вспомнив рассуждения врачей. О том, как сильно мне повезло.
ПОВЕЗЛО! ПОВЕЗЛО, ЧТО ПАРЕНЬ, КОТОРОГО Я БРАТОМ СЧИТАЛ, СТРЕЛЯЕТ МЕТКО! ЧТО ОН НЕ УБИЛ МЕНЯ!
ДЬЯВОЛ!
Я стукнул кулаком по кровати. Вялость прошла. По венам побежал адреналин. Дыхание сбилось к чертям и стало частым и отрывистым. Воздух со свистом вырывался сквозь сжатые зубы вперемешку с рыком.
Я снова и снова вспоминал тот день.
Наш спор.
Вес оружия.
Крик Грина.
Предупреждение.
Выстрел.
И следом второй.
И боль.
Адская, всепоглощающая боль.
Шум.
Грохот.
Мой крик.
Голос Грина.
Ад, который разверзся вокруг нас.
Его руки, волокущие меня куда-то.
Его голос, врывающийся в сознание, замутненное болью.
Я помнил все так ясно, словно это случилось только вчера. Запах пороха, пота и крови. Пыль, забивающую ноздри. Оглушающе громкие взрывы. Стрельбу. Все.
Воспоминания лезвием бритвы резали обнаженные нервы. И боль, которую я каждый день носил в себе, баюкал, словно она была ребенком, нуждающимся в ласке, кормил своей кровью и своими снами, стала невыносимой в тот день, когда военный суд решил…
Я застонал, ударяясь затылком об твердую подушку.
Военный суд решил, что Грин невиновен! Три мужчины решили, что это нормально – стрелять в спину боевого товарища, который всего лишь выполнял задание! Нет, не нормально, не так они сказали, не так!
«Человеческий фактор», – сказали они! – «Тактическая необходимость. Решение, принятое в трудных условиях!».
ДА КАКОГО ЧЕРТА?!
Как же просто им было прикрыться человеческим фактором, когда ОНИ САМИ допустили ошибку, отправив нас не туда! Как просто было спереть все на человеческую природу, которой свойственны ошибки, сидя в мягких удобных креслах! Как просто было судить тех, кто рисковал своей жизнью на поле боя, прикрывая спины друг друга… и стреляя в них.
Я вспомнил визит тех ребят в черных дорогих костюмах и без погонов. Это было в тот день, когда суд вынес решение. Мужчины появились несколькими часами позже…
Да уж, вот так беседа у нас с ними состоялась.
Да видно по ним было, что ребята делу нашему обучены. Судя по их выправке, поведению и движениям, они были прекрасными бойцами, но я не мог понять, в каких войсках они служили. Да и не хотел. Они пришли не за тем, чтобы мне помочь.
Они предложили мне деньги. Большие деньги. И они точно знали, сколько будет стоить лечение, которое мне предстояло пройти. Посчитали все. Добавили курс реабилитации. И умножили сумму на 1,5.
Они уставились абсолютно одинаковыми серыми глазами, не улыбаясь и не выражая никаких эмоций. Просто смотрели и ждали ответ.
А я судорожно соображал. И понимал, что попал в безвыходную ситуацию.
Нет, выход есть всегда! И даже тогда у меня было два выхода. Продолжить борьбу за свою честь… или… или…
Я стиснул челюсти, ругаясь про себя.
Или взятку получить.
Да, Грин купил свою свободу. Уж не знаю, чем он заслужил таких друзей, какую услугу оказал, но… он купил меня. Лишь бы я заткнулся и не рыпался.
Дьявол…
Я продался, как шлюха…
Дверь в палату открылась, и я выкрикнул:
– Я НИКОГО НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ!
Но в этой больнице такое не срабатывало. Не с моим хирургом, нет.
Совсем рядом раздались мужские шаги. Я с трудом заставил себя открыть глаза.
– Привет, док.
Мужчина в возрасте далеко за сорок слабо улыбнулся и медленно, почти лениво кивнул.
– Не в духе, да?
Обычно сверкающие глаза потухли. В их уголках собрались глубокие морщинки. На лбу блестели бисеринки пота. Видимо, он только что вышел с тяжелой операции.
Я стиснул челюсти и резко отвернулся.
– Делай, что нужно.
Я прикрыл глаза, ожидая прикосновений к мертвой руке, но их не последовало. В палате повисла тишина, нарушаемая тихим гудением стоящих вокруг больничной кровати аппаратов.
Наконец, я не выдержал и повернулся.
Доктор Стивенсон сложил руки на груди и покачивался на пятках. Он спокойно ждал, когда я перестану рычать.
«Опять эта идиотская игра в гляделки. Какого хрена ему нужно?».
Я стиснул челюсти, глядя в голубые глаза мужчины, который был невиновен в том, что я оказался в этой палате. Который делал все, чтобы я поправился. Который нашпиговал меня металлом покруче Грина. Который сидел рядом со мной, когда меня атаковала паника. Который слушал меня и молчал, давая мне то, в чем я нуждался сильнее всего – облегчение. Пусть недолгое, но живительное.
Я ненавидел его за его прогнозы, но он был единственным человеком, который хотя бы пытался со мной говорить. И вел я себя с ним, как редкостный скот. Но он не сдавался и приходил снова и снова. И каждый раз его игра в гляделки заканчивалась разговором. Серьезным, сильным, по душам.
«Не сегодня, пожалуйста. Меня кроет, сильно кроет!».
Впрочем, как и каждый день в этих гребаных стенах…
– Док, я не хочу разговаривать.
Мой голос прозвучал хрипло и болезненно. Аж самому противно стало, и я невольно поморщился.
– Серьезно, давай сегодня без копаний в моих кишках.
Мужчина грустно улыбнулся и указал взглядом на край кровати. Я тяжело вздохнул и отвернулся. Без лишних слов док подошел и сел. Краем глаза я видел, что он так же, молча, расправил форменные брюки и стянул с себя шапочку. Помял ее в руках, вздохнул и потер пальцами шею.
Я повернулся к нему и нахмурился.
Док выглядел паршиво. По-настоящему паршиво. На его идеально выбритом лице, расчерченном морщинами и шрамами, лежала тяжелая печать горя. В мудрых глазах разливался мрак. Широкие плечи поникли, а спина согнулась так, словно он гору принес в мою палату.
Нехорошая догадка посетила голову.
– Кто?
Мужчина тяжело, неровно вздохнул, пряча взгляд. Он помолчал несколько секунд и тихо ответил:
– Один из ваших.
Я медленно кивнул.
«Нет, док, не из наших. Не из моих. Больше не из моих, спасибо одному ублюдку».
– И что с ним было?
– Ему повезло не так сильно, как тебе. Осколок кости задел артерию при транспортировке. И я не смог это исправить. Сам дьявол не сумел бы, если бы встал со мной за один стол и взял в руки чертов скальпель.
Он покачал головой и провел ладонями по лицу.
Мне захотелось позволить себе что-то невообразимое – потрепать его по плечу, похлопать по спине. Но он сидел справа от меня. А я все еще не чувствовал чертову руку.
– Мне жаль, док, но ты не виноват в этом.
Мужчина грустно засмеялся.
– Я знаю, Дэниел. Но скажи, кто виноват? Те, кто пытался доставить его сюда? Те, кто привез его в итоге? Те, кто грузил его на носилки? Кто, Дэниел?
Я опустил полыхающий взгляд. В груди забурлила ярость. Сильная, пытающаяся уничтожить мою сущность и обратить меня в зверя. Однорукого раненого зверя, дьявол меня раздери.
– Стрелок, док, тот, кто в него выстрелил.
Доктор как-то странно хмыкнул и склонил голову набок.
– Я не имею права рассказывать про это, но… Ты же не сдашь меня, да?
– Я – могила.
Док опустил взгляд на шапочку, которую все еще сжимал в руках.
– Это был ребенок, Дэниел. Ребенок-солдат. Дитя войны.
Я вздрогнул всем телом.
Кажется, страшнее этого ничего нет. Дети-солдаты, под угрозами или по своей воле берущие в руки оружие и выступающие наравне со взрослыми. Страшно! Слишком страшно, чтобы хотеть вспоминать о том, что они вообще существуют, чтобы думать о том, что, возможно, и ты когда-нибудь встретишь их и… придется защищаться. А защититься от таких можно только одним способом…
– Этот парень… Его ранили, потому что… он…
Док неопределенно пожал плечами.
– Я не знаю всех деталей, но… Неужели ты скажешь, что этот ребенок виновен? Глядя на ситуацию только с нашей стороны. Скажешь?
Я отрицательно мотнул головой.
– Это… это сложно, док. Это…
– Не скажешь. Совесть не позволит! И мне не позволяет! Это же ребенок, Дэниел! Ребенок!
Голос состоявшегося мужчины, успешного хирурга дрогнул и разлетелся осколками стекла. Он прикрыл глаза и болезненно вдохнул, прижимая пальцы к тронутым сединой вискам.
Я смотрел на него с искренним сожалением и пытался подобрать слова, чтобы хоть немного утешить его. Но в моих утешениях док не нуждался.
Он поднял на меня пронзительный взгляд.
– Мы привыкли судить однобоко, имея в свидетелях мнение лишь одной стороны – нашей! Мы не можем быть объективными, когда дело касается нас и наших близких. Родители погибшего солдата – вот они наверняка скажут, что тот мальчик с автоматом виновен в том, что их сын мертв! Вместо них говорит гнев, боль и горечь утраты. Они не зададутся вопросом, почему в руках того ребенка оказался автомат! Почему он выстрелил и лишил их сына! И избранница этого солдата не задаст этот вопрос! Но ребенок… Дэниел, видит Бог, я немало потоптал землю. Многое видел, много людей встречал и слишком много историй слышал.
После нескольких секунд напряженного обмена взглядами я кивнул. Медленно и нехотя.
«А вот и подводка к разговору по душам…».
Док продолжил:
– Этому парню не повезло. Ему не просто не повезло! Он стал жертвой страшной ситуации и… он мертв. А ты жив, слышишь? Жив. Ты можешь злиться на весь мир и продолжать запираться в себе, но тогда ты никогда не выздоровеешь.
Он склонил голову набок и окинул меня по-отечески теплым взглядом.
– Я не дурак, вижу гораздо больше, чем говорю. И то, что ты до сих пор не можешь пошевелить ни одним пальцем правой руки, не связано с тем, что я – хреновый врач.
Я хрипло засмеялся. Я поспорил бы… да спорить было не о чем. Не он первый, кто сказал мне об этом.
– Мне жаль тебя расстраивать, док, но я…
– Зол? Обижен?
Я судорожно вдохнул и сжал левую кисть в кулак.
– А что, у меня нет повода злиться и обижаться?! Меня всего лишили! Всего! Вместе с этой чертовой рукой тот парень отнял у меня… будущее.
Я закончил почти шепотом, потому что невидимая рука сдавила мое горло.
Это были те самые слова, которые я так боялся допускать даже в качестве обычной мелькнувшей мысли. И вот я признался. Себе. Ему. Миру.
Гребаный Логан Грин не просто лишил меня руки и карьеры. Он лишил меня будущего.
Доктор тяжело вздохнул и наклонился вперед, заглядывая мне в лицо.
– У тебя есть будущее. В отличие от того солдата, что истек кровью, пока его везли ко мне, у тебя есть будущее. И не твоя травма стоит сейчас между тобой и твоим будущим, а ты сам. Упрямый, обиженный и злой. Заперся в своем панцире, спрятался от мира и людей, которым ты наверняка дорог.
Я понуро опустил голову. Не было у меня никого. Ни семьи, ни… ни друга. Ни товарищей по службе.
Никого у меня нет.
Настроение, и без того паршивое, упало до планки: «а застрелиться, кстати, не самый плохой выход».
– Чего ты хочешь, док? Добей меня и… давай разойдемся на сегодня.
Мужчина коснулся моей правой руки, и я проследил за его действиями взглядом. Тупая боль пробила грудную клетку, а губы скривились в гримасе.
Я ничего не почувствовал. НИ-ЧЕ-ГО.
Слезы обиды грозились вот-вот политься из глаз, и я до ломоты в зубах стискивал челюсти, останавливая их.
– Тот парень, Грин, он звонит. Часто. Каждый день, вообще-то. Он хочет…
– Нет.
– …встретиться с тобой. Поговорить.
Я снова вспомнил парней в черных костюмах.
Продался, как шлюха… И кто же меня осудит?
– Нет. Я… не готов, док. Не готов.
Мужчина пару секунд смотрел на меня, потом поднялся, натянул шапочку и тихо ответил:
– Ты никогда не будешь готов к этому. Никогда. Поэтому… просто подумай о том, чтобы поговорить с ним. Не обязательно прощать его. Видит Бог, я понимаю, что ты чувствуешь, но…
Он замолчал, и я поднял взгляд. Глаза моего собеседника сверкнули.
– В отличие от тебя, я вижу в этой ситуации и плюсы. И один из них знаешь, какой? Этот парень спас тебя от убийства невинных людей и избавил от груза вины, с которым жить очень сложно. Немногие с ним справляются. Я вот до сих пор учусь.
Не говоря больше ни слова, он развернулся и вышел из палаты, а я смотрел ему вслед и сжимал кулак. Все еще один. Все еще левый. И плакал, облегчая душу.
***
Через несколько дней я лежал в той же палате, на той же кровати и смотрел в ту же стену. Я ждал, когда придет мой боевой товарищ. Я поддался на уговоры дока и уже сто раз пожалел об этом.
Сердце отбивало чечетку на ребрах, а невралгия выжигала свое имя на моих мышцах.
Какого хрена я на это подписался? Знал ведь, что это плохая идея! Дьявол!
Прошлую ночь я провел практически без сна. Да еще и от обезболивающих по совету дока почти отказался. Почти. Мне все еще было слишком больно, чтобы перестать нажимать на чертову кнопку совсем.
ДЬЯВОЛ!
Я ждал уже довольно долго. Казалось, что секундная стрелка стала минутной. Уж слишком долго она перемещалась по циферблату.
И это злило меня.
Как и недосып.
Как и боль.
Как и тот факт, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хотел этой встречи. И причина была проста!
Я всеми фибрами души ненавидел моего уже теперь бывшего боевого товарища.
Неправ был док, хоть и был почти в два раза старше меня. Не нужен мне этот разговор. И чем меньше во мне оставалась обезболивающего, чем сильнее боль проникала в кости, чем глубже ее когти врезались в мышцы, тем яснее становилось одно.
Я не хотел разговаривать. Я не хотел прощать. Я не хотела смотреть В ГЛАЗА ТОМУ, КТО ПРЕДАЛ МЕНЯ. ТОМУ, КТО ЛИШИЛ МЕНЯ ВСЕГО!
Я хотел его страданий. Я хотел видеть его лицо, искаженное мукой. Я хотел его смерти. И мне было абсолютно насрать на то, что он собирался мне сказать. Уверен, это будет что-то, типа: «Мне очень жаль», «Прости меня», «Я не мог иначе».
Кровь прилила к голове. Сознание на несколько секунд помутилось от сшибающей с ног ненависти. В груди разгорелся пожар, который с легкостью мог испепелить весь мир. И когда дверная ручка щелкнула, я медленно повернул голову, уничтожая остатки человечности в сердце.
Логан Грин нерешительно вошел в палату и огляделся. Его взгляд прошелся по стенам и мебели, мазнул по краю больничной кровати, упорно огибая меня. Он отвернулся, прикрыл дверь и так и застыл, спиной ко мне, опустив голову. Его спина была неестественно прямой, плечи разведены чересчур широко.
Злая усмешка скривила губы, когда я вдруг понял – Логан Грин боится. Он боится посмотреть на меня. Боится, что я что-то увижу в его глазах. Что-то прочту по его лицу. Может, боялся ослепнуть от ярости в моем взгляде?
Он глубоко вдохнул и, наконец, медленно повернулся и посмотрел на меня. Он открыл рот, но ничего не сказал. Не смог выдавить из себя даже банальное: «привет». Просто стоял и смотрел на меня.
Жгучая ярость взревела и взметнулось стеной пламени до самых небес, когда взгляд Логана скользнул по моей правой руке. Его брови изогнулись, придавая лицу моего посетителя почти страдальческое выражение. В голубых глазах разлилась океаном вина.
– Дэнни. Я… я…
Его голос едва заметно дрожал. Мой зазвенел гитарной струной.
– Тебе очень жаль.
Грин судорожно вдохнул.
– Да. Мне жаль.
По моей спине побежали мурашки. Волоски на шее встали дыбом, а виски сдавило. Перед глазами повисла красная пелена. Я практически не видел Грина, когда произнес:
– Ты не мог поступить иначе.
– Дэнни…
– Простить тебя?
Я дышал так часто, что горло пересохло. Нестерпимо захотелось пить.
Логан опустил голову. Он молчал, а я терпеливо ждал, когда он скажет те самые слова, которые вобьют последний гвоздь в крышку гроба нашей с ним дружбы. Я почти молил его произнести их. И он ответил на мои молитвы.
– Прости меня.
Планета перестала вращаться. Мир замер. Секундная стрелка остановила свой ход.
Я смотрел на мужчину и молчал. И он молчал. И тишина, повисшая между нами, заполнила весь мир. Ее нарушал только бой моего сердца да гул крови в ушах. Больше не было ничего. Ничего больше и не было нужно. Только этот бой и этот гул. Звуки, которые уверяли меня в том, что я жив.
С трудом разлепив пересохшие губы, я ответил спокойно и уверенно:
– Если когда-нибудь наши пути пересекутся, я убью тебя. Обещаю.
Мужчина стиснул челюсти. На долю мгновения его лицо исказилось от боли, но тут же окаменело, не выдавая больше ни единой эмоции.
Я всегда восхищался этой его способностью – держать лицо даже перед смертельным врагом, коим я только что себя назвал.
– Будь уверен, Грин, к следующей нашей встрече я не просто встану на ноги. Я не просто верну себе то, что ты у меня отнял. Я сделаю все, чтобы убить тебя.
Он прищурился на один короткий миг и медленно кивнул.
– До встречи, Дэниел.
Логан еще несколько мгновений смотрел на меня, а потом развернулся и, опустив голову, вышел из палаты. А я откинулся на подушки и закричал, выпуская плавящую внутренности ярость на свободу.
Глава 2
СПУСТЯ ГОД ПОСЛЕ ВЫСТРЕЛОВ
Алессандра счастливо засмеялась.
– Дэнни, ты просто молодец!
– Ты кофе много пьешь, или итальянцы все с рождения такие жизнерадостные?
– Иди к черту и повтори упражнение! Давай, детка, порадуй меня своей моторикой!
Я не сдержал легкую улыбку, глядя на восторженно хлопающую пушистыми ресницами девушку. Она улыбалась, наблюдая за тем, как я перекручивал карандаш пальцами правой руки, одновременно вращая кистью. Ее карие глаза светились от удовольствия, но от моего взора не укрылось, как внимательно она следит за моими действиями.
Ничто не могло укрыться от ее пристального взгляда. И потому я прилагал титанические усилия, чтобы рука не дрожала. Не хотелось попасть на внеочередную ментальную порку…
– Уже год прошел. ГОД! По-моему, это ожидаемый результат за такой срок постоянной работы, нет?
Алессандра подняла на меня вмиг потяжелевший взгляд, и меня обдало холодом.
– Это мне решать, такого результата мы ждем или нет. А с учетом того, как плохо ты выполнял мои рекомендации в первые месяцы, гробя все труды хирургов, я вообще удивлена, что ты можешь нормально шевелить рукой! Ты в курсе, что такое неполноценное сращение костной ткани, Дэниел?
– Если ты начнешь грузить меня осложнениями, вероятность которых составляет несколько гребаных процентов…
– ТЫ ЕДВА НЕ ПОПАЛ В ЭТИ ГРЕБАНЫЕ ПРОЦЕНТЫ, ДЕТКА!
Звонкий голос ворвался в мои уши, и я невольно поморщился, крепко сжимая карандаш. И с тоской понимая, что кисть все-таки дрожит. Едва ощутимо, почти незаметно, но дрожит.
Девушка скрестила руки на груди и тряхнула головой, отбрасывая упрямую прядку каштановых волос со лба. Ее взгляд, обычно искрящийся от смеха, теплый, как кофе с молоком, прожигал насквозь.
Снова. Она снова отчитывает меня, как мальчишку! Да мы почти ровесники! Мне – двадцать пять! Ей – не больше двадцати восьми! Какого черта она снова это делает?!
– Алессандра…
– ДЕТКА! ТЫ МЕНЯ БЕСИШЬ!
Я выдохнул, сжимая карандаш уже откровенно дрожащими пальцами.
– Ты меня тоже! Как ты меня достала со своим «детка»! Какого черта ты так меня называешь?!
Девушка весело засмеялась, запрокидывая голову, чтобы собрать каштановые волосы до плеч в пушистый хвост.
– А ты попробуй! Тебе тоже понравится! Что у нас с тремором?
«Все кошмарно».
– Все прекрасно.
Алессандра скептически выгнула бровь и склонила голову, но я лишь широко улыбнулся.
– Неужели я буду врать своему доктору?
Я театрально вздохнул и положил карандаш на белый столик. И в тот самый момент, когда предмет почти коснулся пластиковой поверхности, перенапряженный запястный сустав подвел меня. Пальцы словно ток пробил, и я выронил гребаный карандаш. По кабинету разнесся такой грохот, словно рядом бомба взорвалась.
«Дьявол…».
Я выдохнул сквозь стиснутые зубы и прикрыл глаза в ожидании настоящего взрыва и матерясь про себя всеми известными словами.
КАКОГО ЧЕРТА МЕНЯ ПОДВОДИТ ЗАПЯСТЬЕ?! У меня была сломана ключица! Почему запястье ходит ходуном-то?!
«Не только ключица. Еще лопатка. И ребро, если ты вдруг забыл».
Тишина, повисшая в кабинете, разъедала нервы похлеще кислоты. Я уже почти молился, чтобы мой потрясающий доктор в очередной раз начала орать на меня. Но Алессандра поступила хуже.
Тихий, спокойный голос прошелся пилой по обнаженным нервам:
– Дэниел Николас Стоун, ты – самый отвратительный пациент, которого можно пожелать.
Я нервно огрызнулся:
– Если ты думаешь, что я так долго МУЧАЮ ТЕБЯ, потому что ты – прекрасна и восхитительна, и я нуждаюсь в твоем обществе…
Алессандра засмеялась. Звонко, весело. Будто ничего смешнее не слышала!
Тонкие пальчики плавно опустились на мое правое плечо, скользнули вниз через ключицу, погладили шрамы от пуль сквозь футболку. Меня передернуло всем телом – я ненавидел, когда кто-то прикасался к ним. И она знала об этом. И специально тискала меня.
– Поверь, детка! Последнее, чего я жду от такого засранца, как ты, это симпатия.
Я сжал челюсти до скрипа зубов и искоса глянул на Алессандру. Она улыбалась так искренне и душевно, что мне стало стыдно.
Вот только непонятно, за что и почему.
Я невольно повел плечом, пытаясь сбросить теплую руку. Но не тут-то было. Алессандра вцепилась в него еще крепче, заглядывая мне в лицо.
– Послушай меня, детка…
– Твое «детка» меня бесит!
– Живи с этим!
Я раздраженно закатил глаза, и она мягко хлопнула меня пальцами по лбу.
– Я буду бесить тебя! Буду! Постоянно! Потому что злость и раздражение – единственные ЖИВЫЕ и НАСТОЯЩИЕ эмоции, на которые ты способен! И если они помогут тебе выздороветь, я буду бесить тебя и терпеть твое дерьмо, ДЕТКА!
Я снова дернул плечом. На этот раз Алессандра отпустила меня и сложила руки на коленях.
– Мне НУЖНО бесить тебя. Потому что только в эти моменты, когда мне удается пробиться к тебе, я вижу ТЕБЯ! Я вижу живого человека, которому страшно и больно! Тебя, а не того робота, который вошел ко мне в кабинет, сгорая от ненависти и сжигая всех вокруг себя! Ты так сильно хотел вернуть себе руку, что ждал, что это произойдет… через сколько? Через три сеанса? Через пять?
Ее голос устало дрогнул, опускаясь почти до шепота.
– Это так не работает, Дэнни. Не работает! Ты пришел с очень серьезной травмой! У тебя было сломано три кости! И одна из них, ключица, на секундочку, уникальна! Ты пришел с легким покалыванием в пальцах, с рефлекторными движениями на раздражители, убитый и опустошенный, ведомый лишь злостью! Да я вообще не должна была принимать тебя без заключения от психолога… или психиатра, видят боги, мне порой хочется засунуть тебе в глотку пару седативных пилюль! Но я взялась за тебя! Я сразу тебе объяснила, насколько трудным и долгим будет наш путь! Три кости, Дэниел! Три! А ты что же, ждал, что я прошепчу заклинание, и ты снова ломанешься крушить мир? Нет, детка! Чтобы выздороветь, нужно работать!
Каждое слово Алессандры врезалось в мозг ледяной иглой.
Нужно работать. Нужно работать. Нужно работать.
Эти два слова давным-давно стали моей мантрой. Я повторял их каждое утро, глядя в зеркало. Каждое мгновение, когда вспоминал тот день. Выстрелы.
Девушка осторожно коснулась моего бедра. Я вздрогнул и отвернулся, когда теплый воздух скользнул по моей щеке, путаясь в волосах на виске.
– Я видела, как ты старался в самом начале. Видела, каким огнем горели твои глаза. Как тебе хотелось поправиться. А потом… Ты помнишь, что случилось потом?
На плечи словно небо рухнуло, когда я вспомнил свой… приступ. Состояние аффекта.
Это действительно страшно, когда злость настолько порабощает тебя, что не оставляет в тебе ничего человеческого.
Стыд сжал сердце в тугой комок мышц. Я медленно повернулся и с сожалением посмотрел на девушку.
– Да, Алессандра. Помню.
Она грустно улыбнулась.
– И я помню.
– Прости меня…
– Прощаю… детка.
– АЛЕССАНДРА!
Я взбеленился и развернулся к ней всем телом. Девушка весело засмеялась, запрокидывая голову, и снова вцепилась в мое правое плечо своими невероятно острыми пальцами.
– Дыши, Дэниел! И прекрати мне врать. Я не дура. Все вижу.
Я глянул на карандаш так, словно он мог ожить и вонзиться мне в глотку, пробив сонную артерию.
– Я просто… Я задолбался.
– Я знаю.
Я ответил на ласковую улыбку обреченным вздохом.
– Сколько еще это будет длиться?
– Это?
– Лечение.
Алессандра опустила взгляд на мою правую руку и задумалась. И я с трепетом и искренним страхом ждал ответ.
Она права. Я сам похерил шанс на скорое восстановление. Начал херить еще в госпитале, когда вместо физиотерапии пускал слюни и пялился в стену. Там было больно. Потом была инфекция. Таблетки. Много таблеток. Антибиотики. Иммуностимулирующие. Кальций. Много возможных осложнений, которых я каким-то чудом избежал, несмотря на то, что нихрена не делал. Кости срастались правильно, наличие винтов в лопатке и скоб в ключице перестало пугать меня. И когда я оказался у Алессандры, злой, как черт, и готовый бороться за будущее – за возможность свернуть Грину шею ОБЕИМИ руками – мне пришлось на собственном опыте узнать, что значит выражение: спешка дурака – не скорость.
Спустя всего два месяца, стоило мне понять, что быстро я с тремором, ограниченной подвижностью и выводящей из себя слабостью в конечности не справлюсь, я пришел в такую ярость, что разгромил кабинет Алессандры, умудрившись сломать даже то, что, в теории, сломать было нереально. В том числе, я едва не сломал едва сросшуюся ключицу во второй раз. И на этот раз – в акромионе…
Возможно, до того момента я действительно верил, что хватит заклинания или пяти сеансов. Но ведь прошел уже год! Чертов год!
«И ты умудрился обосраться и сдаться уже в самом начале пути…».
Кажется, я еще никогда так сильно не нуждался в человеке, который скажет мне – эй, все будет в порядке, ты поправишься, ты восстановишься и сделаешь то, чего так сильно желаешь! Ты сумеешь! Я в тебя верю!
Впрочем, Алессандра в избытке сыпала на меня эти фразы с первого дня. Но ей я почему-то не верил…
Бодрый голос вырвал меня из раздумий.
– Если перестанешь врать и халтурить, думаю, мы управимся довольно быстро и…
Довольно быстро. Она постоянно так говорила, не обозначая точные сроки. И это злило меня до багровых пятен перед глазами.
– Я не халтурю.
– Ой, да брось ты! Детка…
Девушка снова засмеялась, когда я едва слышно зарычал.
– ДЕТКА. Направь то, что так жжет тебя внутри, наружу. Только не на меня, очень прошу. Обрати это в упорство. И начни уже, наконец, работать в полную силу.
Выпустить, значит. Обратить в силу. Да как бы ЭТО не сожгло весь мир…
– Прекрасный совет… детка.
Алессандра засмеялась так звонко, что я отшатнулся. Она тут же схватила меня за плечо и вернула на место, игнорируя раздраженное ворчание.
– Я же говорила, что тебе понравится!
Я вздохнул, ощущая приятное тепло в груди.
Алессандра была практически единственным человеком, с которым я контактировал за последний год. И она мне нравилась. Не как женщина, хотя ее экзотическая романская внешность и абсолютно дикое поведение притягивали взгляды мужчин. Она завораживала.
Самого изящного среднего роста, со спортивной фигурой без следов лишних физических нагрузок, с плавными линиями плеч, мягкими окатами форм. Она много жестикулировала, размахивая хрупкими лишь на первый взгляд руками. На узком личике с острым подбородком и высокими скулами весело сверкали огромные карие глаза, присыпанные золотым песком, в обрамлении просто невероятно густых ресниц. Ее брови не задерживались на одном месте надолго, то взлетая к линии роста волос, то сходясь на переносице, и ее кожу уже изрезали морщинки. Она вечно улыбалась, растягивая полные губы нежнейшего розового оттенка. Густые темно-каштановые волосы она неизменно собирала в прыгающий при каждом шаге пушистый хвост.
