Kitabı oku: «Природа человека (сборник)», sayfa 3
Наука в России всегда была в полнейшем загоне
Если бы предлагаемая читателю книга («Этюды оптимизма» – Ред.) не появилась сначала за границей, я сомневаюсь, увидела ли бы она свет в России. Трактат о человеческой природе и о средствах изменить ее с целью достижения наибольшего счастья должен показаться теперь очень многим русским читателям величайшим анахронизмом. Несмотря на столь свойственную русским людям любовь к теоретизированию, наука в России переживает продолжительный и тяжелый кризис. На науку не только нет спроса, но она находится в полнейшем загоне.
Когда-то, в конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов прошлого столетия, в России сразу воспрянул научный дух. Отчасти под влиянием Бокля, высказавшего ту мысль, что прогресс обусловливается более всего успехами положительного знания, молодежь с особенным рвением принялась за изучение естественных наук. Сразу определилось несколько очень выдающихся талантов, и русские ученые сделали себе имя и в Европе. Многие из деятелей того времени уже сошли в могилу, но достаточно напомнить имена Бутлерова, Менделеева, Александра Ковалевского, Сеченова, Боткина, чтобы дать понятие о силе роста научного движения в России в указанную эпоху.
Одно время казалось даже, что науке суждено свить себе в России прочное гнездо, и подобно тому как для Франции характерно развитие математики и изящных искусств, для Англии и Северо-Американских Штатов – процветание прикладного знания, так для России, рядом с Германией, будет особенно характерно споспешествование науке вообще и естествознанию в частности. Но этим надеждам не суждено было осуществиться. После некоторого периода расцвета вскоре наступило значительное затишье, и только по временам стали всплывать отдельные таланты, способные двигать науку в России.
В то время как в высших сферах заявлялось открыто, что в России на кафедрах хорошие чиновники предпочтительнее самых выдающихся ученых, – со стороны молодежи обнаруживалось не меньшее пренебрежение к науке. Не удивительно, что при таких условиях людям, всецело посвятившим себя научной деятельности, не оставалось ничего иного, как искать себе убежища вдали от среды, столь неблагоприятной для успехов науки.
Некоторые отдельные симптомы как бы указывали на то, что отвращение от науки в России есть лишь временное явление, за которым должен наступить новый период процветания ее. Открывая в 1883 г. русский съезд естествоиспытателей и врачей в Одессе, я во вступительной речи коснулся этого вопроса. Я тогда думал, что события, наступившие вследствие ужасной катастрофы первого марта 1881 г. (убийство Александра II «народовольцами» и последовавший за этим государственный переворот. – Ред.) заставят опомниться многих и побудят их к серьезному труду. Я призывал к терпимости и к изгнанию «из этической фармакопеи medicamenta heroica», т. е. к прекращению всякого рода политического кровопролития. В то же время я призывал к научной работе и заключил свою речь заявлением, что «в ожидании лучшего будущего обязанностью своей мы считаем отстаивать у нас интересы теоретического знания, несмотря на все препятствия, с какой бы стороны они к нам ни приходили».
В воспоминаниях о знаменитом зоологе А. О. Ковалевском («Вестник Европы», 1902) я снова вернулся к тому же вопросу, и, говоря об угнетенном положении, в котором наука находится в России, я не мог удержаться от предположения, что не за горами то время, когда научная деятельность снова расцветет в ней. Но и этой надежде не суждено было осуществиться. Еще никогда, кажется, наука не была так загнана в России, как теперь. Центры, долженствующие быть рассадниками ее, направлены на совершенно иной путь. Во время моего последнего посещения России, летом 1902 г. среди длинных каникул, профессора, водившие меня по лаборатории, обращали мое внимание на отвратительный запах, сохранившийся от помех научной деятельности при помощи разбрасывания вонючих веществ. Невозможность заместить вакантные кафедры достаточно подготовленными и компетентными научными силами, прекращение научных периодических изданий (как, например, «Архива патологии» и «Научного слова»), вечные беспорядки в учебных заведениях – все это достаточно говорит о гнете, давящем науку в России.
При таких условиях не удивительно, что не только научная деятельность, но и вообще всякий умственный труд не находит себе надлежащей оценки…
…Важно шире практиковать создание возможностей и выделение средств для самостоятельной научной деятельности ученых-преподавателей…. Нет никакого сомнения, что если предлагаемые меры будут введены в употребление, то научная деятельность по естествознанию расширится у нас весьма значительно. В таком случае недалеко от нас то время, когда нашим молодым ученым окажется вовсе не нужным отправляться в немецкие университеты и когда они будут ездить за границу уже с полной подготовкой для самостоятельных научных исследований… …Все развитие естествоведения за последнее время показывает нам, что именно университетские профессора (за немногими исключениями) двигали науку вперед…
Научные открытия избавят человечество от страданий
Убеждение в том, что занятие положительной наукой может принести больше пользы России, чем политическая деятельность, отвернуло меня от последней. Пребывание за границей, где мне пришлось стать очень близко к главным источникам политической агитации русских революционеров, еще более утвердило меня в моем убеждении. С тех пор прошло около полустолетия, и теперь легко сравнить плоды протекшей с тех пор научной и социально-политической деятельности. Рядом с поразительными успехами положительного знания как в области теории, так и в сфере практического приложения ее стоит толчение на одном месте попыток создания нового общественного строя.
По-видимому, борьба между двумя течениями умственной жизни теперь серьезно склонилась в пользу науки. Но следует ли поэтому думать, что «целью нашей деятельности должно быть искание истины и что последнее есть единственная цель, достойная первой», как провозглашает Пуанкаре (Анри Пуанкаре (1854–1912) – французский математик, физик и астроном, член Парижской АН и Французской академии. – Ред.)?
Мысль свою он поясняет следующим образом: «Нет сомнения в том, что прежде всего мы (ученые. – Ред.) должны стремиться к облегчению человеческих страданий, но зачем? Отсутствие страданий составляет лишь отрицательный идеал, которого всего вернее можно было бы достигнуть уничтожением вселенной. Если мы стремимся все более и более освободить человека от материальных забот, то это делается для того, чтобы он мог употребить завоеванную свободу для изучения и созерцания истины» (La valeur de la science, стр. 1). «Истины нечего бояться, так как лишь она одна прекрасна».
Но что такое «истина», по определению знаменитого французского физико-математика? Прежде всего он под этим разумеет «истину научную», «но я имею в виду, – говорит он, – и нравственную истину, одним из видов которой является то, что называют справедливостью».
Эти обе истины не могут быть разъединены. «Нравственность и наука имеют каждая свою собственную область; обе они соприкасаются, но не проникают друг в друга». Поэтому, думает Пуанкаре, «не может быть безнравственной науки», равно как не может существовать и научная нравственность. «Если науки боятся, то это главным образом потому, – что она не может дать нам счастья. Это, очевидно, так: наука действительно не может нам дать его, так что можно поставить вопрос: не страдают ли животные меньше, чем человек?»
«Человек не может быть счастливым благодаря науке, но в настоящее время он еще менее может быть счастливым без нее». Следовательно, наука дает все-таки счастье, по крайней мере в некоторой степени, если без нее счастье невозможно. Если к тому же она облегчает человечество от страданий, как признает и Пуанкаре, то роль ее становится еще более важной. Это облегчение вовсе не следует считать лишь «отрицательным идеалом», как полагает знаменитый математик. Отсутствие страданий, т. е. пользование полным здоровьем, составляет очень положительное благо, которое все более и более чувствуется с годами и которое составляет основное условие пользования другими благами. Поэтому столь часто высказываемое и повторяемое Пуанкаре положение, что наука не может дать нам счастья, не должно быть принято, как общее правило. Лишь в некоторых случаях знание, будучи беспомощным в настоящем его виде, может стать источником несчастия, но легко усмотреть, что это состояние лишь временное, которое должно измениться, когда наука достигнет большей степени совершенства.
Сознание неизбежности смерти, которого лишены животные и которое так часто делает людей несчастными, есть зло поправимое и именно благодаря науке. Более чем вероятно, что она научит жить сообразно принципам ортобиоза и доведет жизнь до момента наступления инстинкта естественной смерти, когда не будет страха перед неизбежностью конца.
Наука может и должна в будущем даровать людям счастливое существование. Но отсюда не следует, чтобы искание истины было единственной целью нашей деятельности, как думает Пуанкаре. Когда наука обеспечит человечеству нормальный цикл жизни, когда люди забудут большинство болезней, подобно тому, как они могут не тревожиться теперь из-за чумы, холеры, дифтерита, бешенства и других бичей, до последнего времени угрожавших им, тогда на первый план еще более, чем теперь, выступит искание удовлетворения высших потребностей душевной жизни. Но наряду с исканием знания ради высшего наслаждения, т. е. наряду с «наукой для науки», человечество еще более теперешнего будет искать счастья в наслаждении всяческой красотой, т. е. в «искусстве для искусства»…
Хочешь жить долго? Ешь простоквашу
…В брошюре, напечатанной бывшим земским врачом К. К. Толстым под заглавием «Корни беспросветного пессимизма» (С.-Петербург, 1909), автор разбирает по главам оба мои сочинения («Этюды». – Ред.) и пункт за пунктом старается опровергнуть высказанные в них положения…
…Не лучше справляется мой критик с задачей, когда дело касается не теории, а вопроса, имеющего практическое применение.
По поводу моих указаний об употреблении в пищу молочнокислых бактерий для воспрепятствования кишечному гниению, он постоянно колет мне глаза утверждением, будто я всем и каждому советую есть «простоквашу», и делаю это потому, что я «увлекся случайно попавшим ему на глаза пищевым веществом». В действительности же я, наоборот, предостерегаю от продолжительного употребления простокваши, так как в ней, кроме полезных молочнокислых, встречаются подчас и посторонние нежелательные микробы. Для избежания последних я советую принимать чистые молочнокислые культуры в прокипяченном молоке или в стерилизованном солодовом отваре. Далее, несмотря на то что я подробно объясняю, почему я даю такой совет, мой критик утверждает, что «простоквашу» можно заменить другими такими же веществами, ни в чем ей «не уступающими», например «сырыми фруктами, сидром, квасом, уксусом, даже легким вином». Но ведь, как я это достаточно развил в своих сочинениях, вопрос не в том, чтобы, поглощать кислоты, так как они, в том числе и молочная, всасываются ранее, чем дойти до толстых кишок, где именно они и нужны для противодействия гнилостным бактериям. Поэтому я советую поглощать живыми молочнокислых бактерий, которые проникают в толстые кишки, живут в них и мешают гниению. Правда, что мой критик и тут находит повод к возражениям. Он говорит, что «неизвестно еще, в каком виде доходят молочные бациллы… до кишок». «Не погибают ли в желудке сами?» Тут опять невнимание и небрежное отношение. Я достаточно привел доказательств того, что молочнокислые бактерии безнаказанно проходят через желудок и встречаются живыми в содержимом толстых кишок. Факт этот был подтвержден с тех пор несколькими исследователями. Сомнений в его действительности быть не должно…
Мистика – это непобедимый инстинкт
Он (врач К. К. Толстой. – Ред.) ссылается на существование у людей особого инстинкта, долженствующего стать руководством нравственного поведения. Вот как он определяет его. «По-моему, – говорит он, – мистические верования основаны на непобедимом инстинкте, на непосредственном ощущении, без всякого опыта и доказательств утверждающих, во-первых, единство вселенной как сознательного, находящегося под контролем высшего разума и высшей воли организма, а во-вторых – неотделимость человека от этой вселенной и вечное участие материальных и психических элементов его натуры во вселенской жизни». Но где же хоть тень доказательства того, что такой сложный инстинкт действительно заключен в человеческой природе? У моего критика нет даже попытки доказать его существование. Тот факт, что большинство людей верит в божество и в будущую жизнь, основан не на религиозном инстинкте, а объясняется влиянием воспитания и внушения. Чувство страха пред различными явлениями есть очень часто проявление врожденного инстинкта. Так, дитя боится пауков, змей и даже очень безвредных животных независимо от всякого указания извне. Но страх перед бабой-ягой, лешими, домовыми, перед приветствием через порог или перед передаванием соли и пр. развивается вследствие рассказов о причиняемых ими ужасах, помимо всякого инстинкта. Поэтому-то мы видим очень часто, что люди, веровавшие в детстве в то, что им было преподано внушением, теряют с годами и с развитием разумной деятельности всякую веру. Если вообще невозможно признать существование инстинкта веры, то тем более этот вывод применим к вере в «неотделимость человека от вселенной», в участии его «во вселенской жизни», что совершенно бездоказательно принимает мой критик.
О самоубийствах, алкоголизме и молодежи
…в течение целого ряда лет мы были свидетелями того, как молодые умы в России переходили от одного пути на другой, с жадностью ища верного направления, но не находя его. Сразу они кинулись в политическую борьбу в ложном убеждении, что Россия покажет миру новые пути общественного устройства, способного осчастливить всех и каждого. Не подозревая, что из этого выйдет, они вызвали упорную и бурную реакцию, которая крушит все направо и налево, тоже, видимо, не отдавая себе отчета в том, до чего это может довести. Одна крайность вызвала противоположную крайность, и теперь все спрашивают, где найти выход из такого положения? Ввиду этого подвергли критике решительно все основы. То, что прежде казалось незыблемым, подверглось самому полному разрушению. Досталось при этом и науке, основания которой были признаны чересчур шаткими. При таких условиях воспрянуло все, что в туманных иллюзиях надеялось найти более прочную опору для поведения. Отсюда искание новых религиозных и философских учений, попытки посредством непроверенной интуиции постигнуть истину, которую не в состоянии разоблачить научное знание. Ряд поспешных и полных энтузиазма исканий в области политики, философии и религии привел, по-видимому, к полному разочарованию, по крайней мере, со стороны многих передовых умов. Отсюда небывалое прежде в России отрицание жизни и учащение самоубийств, особенно среди молодежи. Во многих чересчур кратких газетных сообщениях об этом печальном явлении указывается на отсутствие смысла жизни как на причину самовольного прекращения ее. «Надоело жить», «жизнь не имеет смысла», «не вижу никакой цели в жизни», – так объясняли в предсмертных записках юноши свое безвозвратное решение. Насколько я знаю, еще недостаточно подведены итоги самоубийств в России, быстроты их учащения и причин, их вызывающих.
Судя по некоторым данным, на первом месте в числе последних находится злоупотребление спиртными напитками. Но почему алкоголизм стал больше, чем прежде, вести к самоубийствам? Не потому ли, что люди, стоящие на более низкой ступени развития, разочаровавшись в надеждах на введение в России социалистического общественного строя и на обладание полным счастием, стали усиленно пить и решили, что при сложившихся условиях не стоит жить? Среди лиц, находящихся на более высокой ступени развития, в России и раньше появлялось усиленное стремление топить горести будничной жизни в вине и притом в размерах, не встречающихся в Западной Европе. Примеры, подобные Альфреду Мюссе и Верлену, во Франции составляют исключение среди пишущей братии, в России же они гораздо многочисленнее. После всех испытанных неудач, не находя «смысла» и «цели» жизни, быть может, немалое число таких представителей высшего слоя, умственно развитых людей решили лучшим покончить с жизнью.
Мне пришлось в течение моей уже долгой жизни не раз сталкиваться с вопросом: «быть или не быть?», и потому я считаю себя вправе сказать свое слово. Я убежден, что трагическое решение столь многих молодых сил, которые могли бы в свое время принести большую пользу людям, зависит в значительной степени от их незнания того основного закона душевного развития, по которому смысл и цель жизни познаются не в ранней молодости, а в более позднем возрасте. Подобно тому, как отроки и отроковицы не сознают «смысла» и «цели» их половых органов, нормальное отправление которых может совершаться лишь в более поздний период их развития, так и молодые люди еще не доходят до понимания истинного назначения человеческой жизни. Предлагаемые читателю в новом издании «Этюды оптимизма», равно как выпущенные раньше «Этюды о природе человека», стараются дать по возможности полный ответ на этот вопрос, отметив постепенность развития душевных способностей человека и сравнительно позднее, к сожалению, нередко слишком позднее, развитие «инстинкта жизни», который без объяснений дает чувствовать смысл и цель существования. Мне кажется, что приведенные мною примеры пессимистов в молодости, сделавшихся оптимистами в зрелых годах (к числу которых принадлежит и автор этих строк), способны навести на полезное размышление многих молодых людей, ставящих себе роковой вопрос о жизни. Я горжусь тем, что на одного очень выдающегося ученого, как я узнал, чтение моих «Этюдов» произвело благотворное действие, и мечтаю об увеличении числа таких примеров…
Что делать со стариками?
Существуют еще народы, которые разрешают вопрос о старости самым простым образом: они убивают своих стариков. В цивилизованных странах вопрос этот осложняется вмешательством возвышенных чувств и соображениями общего характера.
По всей Меланезии распространен обычай закапывать живыми стариков, бесполезных для работы.
На Огненной Земле, когда угрожает голод, старух убивают и поедают раньше, чем приняться за собак. Туземцы объясняют это тем, что собаки ловят моржей, между тем как старухи не могут делать и этого. У некоторых индейцев Северной Америки по крайней мере половина стариков бросается на произвол судьбы в том случае, когда они не могут ходить. Считается это в порядке вещей и оправдывается тем, что лучше умереть, чем влачить бесполезное, полное страданий, старческое существование.
Цивилизованные народы не поступают, как жители Огненной Земли или другие дикари; они не убивают и не съедают своих стариков, но тем не менее жизнь последних часто становится очень тяжелой. На них смотрят как на тягостную обузу, потому что они не могут быть полезными ни в семье, ни в обществе. Не считая себя вправе избавиться от них, все же желают их смерти и удивляются, почему так долго не наступает желанный конец.
Итальянцы думают, что у старух семь жизней: бергамаски наделяют их семью душами, еще маленькой восьмой да еще половинкой; литовцы считают старух настолько живучими, что их нельзя даже измолоть в мельнице.
Эти народные поверья находят отзвук в столь частых убийствах стариков даже в наиболее цивилизованных европейских странах. При беглом просмотре хроники преступлений поражает количество убийств стариков и особенно старух.
Легко выяснить мотивы таких преступлений. Один преступник, сосланный на Сахалин за убийство нескольких стариков, наивно говорил тюремному врачу: «Что их жалеть: они были уже стары и без того умерли бы через несколько лет».
В своем знаменитом романе «Преступление и наказание» Достоевский переносит нас в трактир, где между молодежью идет спор о разных общих вопросах. Во время беседы один студент говорит, что он убил бы и ограбил эту проклятую старуху без всяких угрызений совести. И действительно, продолжает студент, «с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет… с другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду!»
Старики не только рискуют быть убитыми, но часто сами лишают себя жизни.
Без средств к существованию или неизлечимо больные, они предпочитают смерть своей тяжкой жизни. В газетной хронике часто встречаются случаи самоубийства стариков: утомленные страданиями, они лишают себя жизни, чаще всего посредством угара.
Значительное количество самоубийств среди стариков установлено многочисленными и точными статистическими данными. Это было давно уже известно, и новые факты подтверждают этот вывод. Так, в 1878 г. в Пруссии на 100 000 человек насчитывалось 154 самоубийства между 20 и 50 годами; число возрастает почти вдвое среди людей от 50 до 80 лет.
Дания, классическая страна самоубийств, подтверждает это же правило. В Копенгагене в течение 10 лет (с 1886 по 1895 г.) на 100 000 человек 394 лишили себя жизни между 30 и 50 годами и 686 – между 50 и 70 годами.
Следовательно, из всех случаев самоубийства 36,5 % выпадает на долю возмужалого возраста, а 63,5 % – на долю стариков.
