Kitabı oku: «Гиперпанк Безза… Книга первая»
Прочесть по всем эскадрильям футуристов, крепостям классиков, удушливогазным командам символистов, обозам реалистов и кухонным командам имажинистов.
Часть первая. Время перемен
Глава 1
У каждого свои места обетованные
– Земля обетованная, может быть только необитаемой! – бросил свой, подкрепленный жизненной практикой завет потомкам, проговорившийся после долгого своего молчания, основатель клуба одиночек, в быту называемый Бельведерским, первый глобальный предиктор Робинзон.
– Обетованная…Происходит от слова обет что ли? – едва слышно задался вопросом один из 22-ух находящихся в этом клубном зале иерофантов, глядевший на эту, висящую поверх импровизированной трибуны для выступлений вывеску с этим откровением Робинзона, и который пока ещё обладал возможностью слушать не только себя, в отличие от своих собратьев по проведению в жизнь ими же предначертанных замыслов.
– Я бы сказал от слова обед, что, несомненно, более приятно, – в ответ ему усмехнулся обладатель острого слуха, сидящий рядом с ним внушительного вида его собрат по жреческому делу, чей рот на одно мгновение оказался свободным от пищи. Правда спустя это мгновенно сказанное слово всё было исправлено. И этот, не терпящий пустот собрат, вновь принялся внимать своему голосу, доносящемуся из глубин его желудка и требующего для себя основательных жертвоприношений. Что тоже не прошло мимо ушей того первого, умеющего слышать иерофанта.
И что примечательно для этой ситуации, то громкое чавканье и сопровождающие все уминательные действия внушительного собрата звуки, хрустящий треск за ушами и в глотке, не составляло труда услышать. В свою очередь это вызвало свой желчный отклик в умеющем слышать иерофанте, верно посчитавшем, что его собрат дело говорит, и ему пора отдать собственное жертвенное должное своему столу (ведь если вовремя не уделишь внимание столу, тогда придётся отдавать своё должное стулу, требующее для себя натужного или ещё какого-то внимания).
В общем, как это и всегда происходило при этих столь необходимых и своевременных заседаниях Бельведерского клуба, и на этот раз всё шло по своей накатанной стезе, где все собравшиеся представители богов и людей на земле, дабы не сильно утомлять своих соклубных собратьев, для начала принялись утолять себя. После чего, себя же, утомив, они на полный желудок уже были не столь кровожадно требовательны к своим инстинктам, требующих от них всё новых и новых поглощений.
Впрочем, когда все друг друга отлично знают, и не только в лицо, – это с одной стороны имеет свои приятности, где не стесняясь, можно в любых планах очень многое себе позволить и даже иногда, чисто для пробы и слегка малое, тогда как с другой, правда со всё с той же знакомой стороны, где информированность присутствующих лиц друг о друге не ограничивается одними лишь рамками дозволенного, и где не поверхностные знания являются обоснованием вашего здесь присутствия, а именно ваше умение влезть без мыла в особо потаенные места, как раз и обеспечивает вашу компетентность и выживаемость, это несколько тяготит, – то это всё позволяет собравшимся здесь людям понимать друг друга с полуслова.
И всё это вместе взятое, не просто находит отражение, а навсегда запечатлевается на этих облагороженных трудами пластических хирургов и украшенных не слезающими хищными улыбками физиономиях местных присутствий интеллектов, которые уже сами до осточертения терпеть не могут видеть все эти противные рожи своих соклубников, в междусобойчике называемые иерофантами (в общем, как мы уже могли понять, такая неприятность имеет место здесь быть).
Ну а для того, чтобы все эти противные виды соклубников не сбивали уже других иерофантов со своей такой же зрелой мысли, то требовалось организовать особые условия для их встречи. Ведь их эти, хоть и редкие встречи, со своей под ковёрной деятельностью, налагали на них свой довлеющий на них паласный отпечаток, что при встрече грозило вылиться в личное сбивчивое желание иерофанта: каким-нибудь ненарочным местом задеть своего собрата по клубу. Что в свою очередь грозило глобальными катаклизмами свалиться на лысую башку собрата, который своей оголтелой риторикой окончательно всех достал.
А вот это уже в ответ могло привести к повышению ставок, где даже принудительная, с помощью дырявого носка лысого собрата эмиссия, не смогла бы заткнуть визжащий рот того первого иерофанта, начавшего такую, аж кровь из носа идёт, дискуссию с лысым иерофантом. После чего, конечно же, никто не сможет усидеть на месте, и подключившись к этой дискуссии, начнёт всецело поглощаться или сливаться, отчего мировые биржи начинает не по-детски лихорадить, а индекс Доу, с кем очень потрясно столкнулся лбом Джонсон, впадает в продолжительную депрессию, отчего вслед и все остальные рынки начинают гнать свою рецессивную волну.
Так что, для того чтобы мир окончательно не погрузился во тьму, участниками клуба, ради, конечно, блага человечества, было решено самим принять на себя этот тёмный удар и проводить все свои заседания за кулисами, при закрытых окнах. Правда поначалу, не обошлось без казуса, и некоторые любители поиграть на биржах, введя в заблуждение своих собратьев, организовали собрание клуба в казино (где, как все знают, нет окон). Видите ли, по их мнению, только с помощью рулетки, в каком-нибудь потаённом и удалённом от глаз месте, при сумрачном освещении, можно найти выход из сегодняшней долговой ситуации. Ну, а так как для человека нет ничего более любопытного, когда от него пытаются что-то в затаённом месте утаить, то он уже только от одного слова «тайный» начинает возбуждаться и искать все эти тайны, спрятанные от его глаз.
Что стало определённо напрягать клубных собратьев, которые всегда считали себя всевидящим оком и незримыми ушами этого мира, тогда как вдруг они сами оказались под пристальным прицелом внимания всей антиглобалисткой общественности. Здесь надо отметить, и произошёл свой глобальный раскол, выявивший разный подход к миру. Где первая консервативная группа придерживалась своего видения мира – на первом месте непременно стояло всевидящее око, ну а другая партия в своих воззрениях на мир всё больше полагалась на информацию, которая, по их мнению, сегодня как раз и рулит миром, чьим символом как раз и стали уши.
– Материалисты! – в запале смеха обрушивались на консерваторов эти информаторы.
– Демократы! – в самую точку крыли информаторов, этих псевдо идеалистов, ещё более весёлые консерваторы.
Надо сказать, что такие стычки были в некоторой степени необходимы, и своей стрессовой разрядкой не давали застояться умам собратьев, которые, как большие поклонники клубной жизни – мы в некоторой степени тоже люди, – в своих избирательных целях принимали прямое участие в деловой и клубной жизни народонаселения. Что говорило лишь о том, что они действительно ещё находились в зависимости от человека, хоть и формальной.
– Спрос порождает предвыборные предложения, – заявляли эти рыночники, выдвигая свою кандидатуру на выборы, которая под собою подразумевает некоторую закрытость от внешнего мира.
И вот на этот раз они пришли к единодушному решению и решили провести свою встречу в одном из клубов, одной из столиц одного из союзов знаковых государств. Где на повестке дня, как и всегда, стоял всё тот же никогда не теряющий своей актуальности, единственный вопрос (конечно, больше риторический) современности:
– Как же нам дальше жить с этим неблагодарным человечеством?
******
– Я ответственно заявляю, хватит! – не вынимая сигару изо рта, всех оглушил своим возгласом Дон. Это новое красноречивое лицо современного истеблишмента, который несмотря на сопротивление своих соратников по партии «Око», сумел-таки вырваться на эту импровизированную трибуну, для того чтобы высказать всё то, что у него накипело.
– Хватит уже плясать под эту его дудку, – тут Дон сделал вид, что замялся, но затем вновь продолжил. – Ах да, прошу прощения, под его саксофон. И теперь для всех настало время убить Билла. – А вот эта неожиданная концовка заявления Дона, судя по наступившей гробовой тишине в зале, несомненно, вызвала оживление хода мысли соклубников, которые отбросив свои столовые приборы, пытались сообразить, что всё это может значить. Ну а сам присутствующий здесь Билл, определённо был больше всех озадачен этим жутким для его «шкуры» призывом к действию. В результате чего он рефлекторно схватил вилку и с одним женским именем на устах приготовился задорого, без всяких скидок на родственные связи, продать свою жизнь.
– Если вы не поняли, я хотел сказать, убить в себе Билла, – Дон, заметивший какую-то не связанную с его ожиданиями, не должную ответную реакцию соклубников, сумел быстро сообразить, какой недочёт прозвучал в его речи и тут же сделал уточнение, между тем не сразу удовлетворившее некоторых из присутствующих собратьев, увидевших в этих его словах нападение на всю устоявшуюся систему ценностей, чьим одним из столпов был тот самый Билл.
– Ты что, сволочь такая, сказал? – с места заорал первым обретший дар речи мистер X, который даже здесь, в тёмном зале, находился в тёмных очках. Он не имел право на свою более точную идентификацию, являясь представителем одной из самых секретных служб у Его величества (как оказывается, наравне, а скорее всего, даже ровнее, рядом с Её величеством существует этот всем известный, но мало кем вслух произнесённый Его величество…Ну, вы, наверное, сами догадались, кто он), носящая органично символическое название «Ассоциация Независимых Брадобреев», сокращенно АНБ, которая, для того чтобы всегда быть при деле, сначала разводила угрюмых бородачей, всех умеренных и неумеренных мастей, попутно вовлекая их в свои махинационные схемы, ну а после того, как они до неприличия зарастут, то тогда являлись к ним на зов, скорей всего, крови (так как другого зова никто никогда не слышал), где и принимались вовсю стричь этих овец.
– Ах, вот почему ты всех подслушиваешь. Так ты оказывается глухой. – Дон очень умело контратаковал этого прогрессиста, продвигающего идею: всё технически лучшее двигать ближе к людям.
– Я, бл*дь, тебе покажу… – закипевший в ответ мистер X и так много чего лишнего сейчас сказал (правда, как считали рядом с ним сидящие, он ничего нового не сказал, ну а то, о чём он ненароком обмолвился, то это и так все прекрасно, если не знали, то об этом догадывались). И мистер Х хотел уже было сделать непоправимый шаг, ведущий к окончательному раскрытию себя, но лёгшая на его руку женская рука и прозвучавший едва слышно голос обладательницы этой руки: «Тише, тише…», – заставил его образумиться и вновь занять своё место, тогда как все это видевшего, уже вновь обретшего себя Билла, заставило с горечью в горле дополнительно приложиться к наполовину опустошённой им бутылке. После окончания которой он дал себе зарок, слово и пятёрку баксов, переложив её из одного кармана в другой, предназначенный для его неблаговидных трат, и собрался для начала разбить бутылку об голову мистера X. А уже после этого акта отмщения, пойти и поймать какую-нибудь аспирантку, отвести её в любой наиболее дальний кабинет и там уж с ней отомстить этой курве по полной программе.
Но пока блуждающая мысль Билла, всё ещё перетекая из одного пустого сосуда в другой порожний, не оформилась в своё действие, обладательница женского взгляда и всего того, что соответствует ему, всё также тихо проговорила этому мистеру М(даку, всё-таки этот Билл, когда излишне хлебнет, опасен для всяких там топ секретов, что и проявилось в очередной раз, когда с его языка слетела эта государственная тайна). – Будь дальновиднее, толерантный вы мой, – чем окончательно «успокоила» мистера X, державшего у себя в голове какие-то не толерантные, хотя и радужные планы (одно другому не мешает сосуществовать, а ещё лучше сортировать) на счёт её и всех других людей, занимающих рядом с ним места.
– Так что ты предлагаешь? – с другой стороны зала послышались выкрики тех, кто давно убил в себе Билла. Что не только не мешало им представлять, как из всего себя, так и собою ту самую партию, чьим лицом когда-то и слыл этот много страдающий за всех лиц (кроме чёрной мамбы) одного отдельного пола Билл.
– Для того чтобы нам выжить, нам нужно полностью изменить правила игры, – на что в ответ прогремел голос Дона. Чем на этот раз уже заставил встревожиться, сидящую рядом с мистером М(удаком, не спит Билл, вовремя вставляя свои дополнения) обладательницу женского образа – миссис К(озу и стерву, ух, как иногда бывает откровенно жесток этот Билл), которая сжав свои присадочные места, возмущённо процедила. – Это что значит, многополярный мир? – но на её вопрос не последовал ответ, и тогда она продолжила дальше. – А это значит, что Дон пытается использовать наше выстроенное ПРО не по назначению и если добавить к нему то имя, которое мы договорились не упоминать всуе, то… – Миссис З(аноза, Билл уже не столь грамотно остр на язык, но всё же не спит) аж обалдела от своего открытия, чему последовали и её приверженцы, только уже охерев от проделанного умозаключения.
– Так ты на кого это намекаешь? – вновь нашёлся мистер Х(ер, силы покидают Билла) сжавший свои руки в кулаки.
– Да ни на кого я не намекаю и никого не представляю. Я сам за себя, – всё-таки Дон определённо опытный политик и вовремя умеет насмешить. Вот и сейчас, на одно для себя передышечное мгновение он вызывает взрыв смеха в зале, правда, только среди своих сторонников, после чего на него вновь обрушивается свой требовательный вопрос. – Хорош, всё ходить вокруг да около. Говори конкретней.
– Нам надо всё заново поделить, – третье пришествие золотого тельца, наверное, не вызвало бы столь оглушительного эффекта, который вызвал этот, однозначно безумный призыв Дона, чьи слова в одно своё заявление вызвали апокалипсический шок в головах собратьев. Который галопом четвёрки всадников апокалипсиса пройдясь по их головам и, подняв на дыбы их остатки волос, своим отбоем вызвал свои разные, от неимоверности до своего окончательного представления осложнения в виде нервных припадков, падений в себя, за себя, под себя и даже на соседнего себя. В общем, если ни одним словом, а кратко сказать, то в скрежет зубов погрузился весь этот полумрак зала.
– Да ты разжигаешь! – уже не сдержался мистер X и, брызгая слюной, заорал на Дона, который между тем, не взирая на эти все недомогания, делает глубокий вдох в свою сигару (революционер чёртов, явно за Фиделя хочет сойти) и со словами: «Я как раз тушу!», – прицелившись, бросает в мистера X эту свою разгоревшуюся сигару, которая удачно приземлившись в свою цель, обозначенную на редкость пышной шевелюрой мистера X (в целях конспирации, не иначе, как накладной парик), можно сказать, вызывает огонь на себя из себя.
Что, конечно же, вызывает свою цепную реакцию, в которой мистер X, для того чтобы сбить это яркое пламя (точно накладной парик, раз так ярко горит и светится), начинает нещадно бить себя по своей и так не слишком умной голове (а после таких серьезных воздействий, скорее всего, не поумнеешь).
Всё это шоу, конечно же, не проходит мимо взгляда рядом с ним сидящей миссис С(тервы, очнувшийся Билл уже начал повторяться), которая узрев в этом действии не только опасность для себя, но и, пожалуй, покушение на свою особу, очень быстро сообразив, схватила первый же попавшийся бокал (она, вовремя не сообразив, допустила ошибку, не сообразив, что в нём налито: Закон сообщающихся сосудов гласит, что если в одном месте не сообразить, то это всегда в другом месте кому-нибудь на голову выльется), в который она не удосужилась заглянуть носом и, не удостоверяясь в его содержимом, плеснула его на голову мистеру X. Чем вызвала неожидаемое ею затухание пожара, а наоборот, его подхлёст, который теперь начал напалмом жечь остатки растительности, теперь уже практически его лысины, вызывая истошный крик последнего.
Но если кого-то беды близких волнуют, а невзгоды далёких даже немного под задевают, то для этой, собравшейся здесь публики, не имеющей даже понятия о таких вещах, естественно, все эти пожарища и обрушившиеся на голову бедствия, не только не проходят незамеченными, а они были согласно их жизненному принципу просто проигнорированы. И стоило только Дону, вслед за брошенной сигарой, со смехом прокричать: «Затухни!», как из глубины зала к нему выдвинулись две серые, мордоворотного типа личности.
Эти две мордоворотные личности, подойдя сзади к Дону, который думал, что пришёл сюда только лишь рядом постоять, положили свои руки ему с двух сторон на плечи и без промедления обратились к нему со своим сакраментальным вопросом. – А как же насчёт нашей доли?
– И какие есть мысли по этому поводу? – отставив в сторону фужер с искристым напитком, побуждающим мысли знатока этого напитка к экспрессионной динамике эксклюзива своего образа мышления, задался этим вопросом сути бытия один из тех иерофантов, кто встретился нам первым, и кто возбуждал местную атмосферу своим критическим отношением к ней, задаваясь различными, не всегда любознательными и любо-дорого посмотреть вопросами.
На что, впрочем, без особого сожаления, неудовольствия и совсем без осуждения смотрит его сосед по столу, второй иерофант, кто вообще на всё вокруг отдельно от него существующее и живущее в своей удивительной пропорции и изобретательности выживать с помощью аксиомы пословицы: «Голь на выдумку хитра», смотрит под углом параллельности и созерцательности. А дело в том сейчас, что второму иерофанту более ближе фужер с таким же искристым и искренне за него радующимся напитком в его руках. На который он с удовлетворением и комфортом в лице смотрит, и выражает полное согласие тому, на что указывает эта искренность искрящегося неподдельной радостью напитка – он пришёл к той знаковой границе своего я, за которой всё тленное уже нисколько тебя не волнует и не вызывает эмоций. И зачем тогда куда-то спешить, когда ты уже всё обрёл.
Вот и второй иерофант, достигший обретения пояса нирваны, как бы сказали люди, не постигнувшие высшего знания обретённости и одновременно отрешённости, не так взаимодействует с реальностью, как бы хотел того его собрат и сосед по столу, первый иерофант, только совсем недавно возведённый в столь высокий ранг высшего порядка значимости и посвящения.
И только тогда, когда второй, а по сути первый и более высокого порядка мудрости и зрелости иерофант, всегда смиренно и снисходительно принимающий вот такие потуги молодости бежать впереди телеги, расщепил на свои результирующие частности количественность пузырьков искраносного напитка из фужера, – всегда в итоге остаётся один, – и отставил на стол фужер, притронувшись к нему только умственно (а для этой зарядки для ума иерофантов и служат все эти напитки, за сотню тысяч инвалюты за бутылку), он посмотрел на своего собрата и соседа по столу, и с глубокой печалью во взгляде на то, что есть и осталось от этого мира, с которым им придётся уживаться и считаться, даёт свой многоходовый и смысловой ответ.
– Мир зашёл в тупик. – Задумчиво сказал второй иерофант, носящий сегодня имя Антидот (иерофант имеет множество сущностей и ипостасей, он является отражением сиюминутной необходимости и чаяний актуализации времени, и сейчас второй иерофант был востребован именно в таком качестве; что не значит, что у него нет основы его сознания – у второго иерофанта его основной номен крепился на сущности осознания имени Харибда), смотря в глубину тёмного зала перед собой. Немного понаблюдал за происходящим на сцене, где Дон продолжал отбиваться от требований, предъявляемых ему так для него не кстати, со стороны наиболее спешащих всё знать соклубников, сознающих себя как передовая мысль прогресса, да и добавил. – А вернее его апологеты.
А вот у его собеседника, первого и не столь зрелого как он иерофанта, носящего имя Сцилла, куда как более оптимизма в себе. – И что. – С сарказмом типа вопрошает Сцилла. – В первый раз что ли.
Антидот искоса посмотрел на Сцилла, и согласился с ним в свойственной себе манере не быть однозначно понятым. – Да нет. – Говорит Антидот и, повернувшись лицом к своему собеседнику, задаётся вопросом. – Но тут встаёт вопрос. Что дальше?
А Сцилла, видимо и не подумал, что ему сейчас придётся за всех отвечать через этот вопрос, как он всегда небезосновательно делал обобщения, и оттого он несколько растерялся под этим к себе обращением Антидота. Впрочем, Сцилла занял своё место в кругу избранных не из-за компромисса разума его составных единиц, иерофантов, а он умел находить правильные ответы на поставленные вопросы.
– И что дальше? – переспросил второй иерофант Сцилла Антидота, дав себя понять в том ключе, что он понял Антидота и его мысль в плане его желания самому сделать предложение миру, от которого тому сложно не отказаться. И Антидот согласился с таким своим пониманием Сцилла.
– Нужна не просто оздоровляющая, а взбадривающая мир идея. – Как всегда всё сложное просто решается, звучит и видится Антидоту. Чего недостаточно для Сцилла, ему нужны хоть какие-то подробности.
– И что на этот раз? – спрашивает Сцилла.
– Ничего нового. Миру, если он хочет остаться прежним, придётся разделить наши общие проблемы. А для этого он должен, как бы это когнитивно не диссонировало с первым положением, измениться до неузнаваемого. – Делает малопонятные для обычного ума пояснения Антидот.
Ну а так как иерофант Сцилла не осознаёт себя среднестатистическим умом, то он не признает себя им, и ему по большей части понятно, что имел в виду иерофант Антидот. – Согласен. – Говорит Сцилла. – Но как?
– Воздушно-капельным путём, как наиболее привычным и доступным. – Как само собой разумеющееся говорит Антидот.
– Вирусом. – Почему-то шепотом говорит свою догадку Сцилла.
– Им самим. – Искажается в лице усмешкой Антидот.
– Я понял твою мысль. – Понимающе кивнул Сцилла Харибде, чья сущность проявилась сейчас в Антидоте. И Харибда не был отстранён от того, что вселенная дала Сцилле, он принял этот проблеск глубинного сознания Сцилла. И Харибда посчитал уместным быть ближе к разуму Сциллы, придвинувшись к нему, и с этого промежутка реальности и по времени это тоже близкое к их пониманию расстояние, заговорщицким тоном голоса заговорил через уши Сциллы его сознание и познание себя духовного:
– Каждый себя мнит исключительной личностью, созданной не подобно кому-то, а бесподобно и по индивидуальным лекалам. Где признать себя при этом оригинальной личностью, ему не позволяет его желание осознавать себя не тем, кто он есть. А зачем ему эта к своему настоящему я недопустимость, то всё просто, это позволяет ему не нести ответственность за свои поступки. Что, конечно, им озвучивается иначе. Как застой в своём ограничении, не дающий ему свободно развиваться. А оригинальность, этот предикат его ясности и основ себя, только мешает. Вот и идёт по всем фронтам осознанности вытеснение неудобной для себя информации и замещение её отвечающей целеполаганию. Так что дела нынче не несут в себе характеристику сложности, а они гипертрофированы их сознанием.
– Это как? – задался вопросом Сцилла, о ком не сказать, что он ничего не понял из сказанного Харибдой, но не без этого.
– А ты пойди разберись. – Даёт малопонятный, многогранный ответ Харибда. И теперь пойди разберись Сцилле, что хотел ему сейчас сказать Харибда – напутствовать на дело, или же это был его нервный отклик на нынешние реалии разума. Вот Сцилла и молчит, пребывая в недостатке сознательного ресурса в себе.
А Харибда знаково так смотрит на Сциллу, типа я всё понимаю происходящее в тебе, и ты просто побудь с этим, а я попытаюсь донести до тебя то, что вселенная дала мне, а с тобой у неё другой расчёт. – Вот так и во всём. Не разберёшь. – Говорит Харибда.
– И что делать? – высказывает соответствие Сцилла.
– Пробовать. Иначе никак. Ни вдоль, ни поперёк. А на рожон, то выпилят. – Даёт ответ Харибда.
– Да, мир перегрелся. – Констатирует факт неизбежности Сцилла.
– До озноба. – Харибда подчёркивает и на другую константу реализуемости реальности – её отрицательный полюс неизбежности, избежность.
– Будем остужать? – риторически спросил Сцилла.
– Только без перегрева. – Говорит Харибда.
– Как получится.
– Лучше так, как не во все. – Следует ответ Харибды.
– И так всегда и во всём. Полный здец. – На одной волне с Харибдой в своём ответе Сцилла.
– И такое напутствие будет запечатлено и записано в меморандум отрешения мира от сознания себя. – Ставит свою точку Харибда в этом потоке сознания и познания только своей данности иерофантами.
– И что это было? – задаётся вопросом Сцилла.
– Прописываю исходный код для нового мира, – а это был пример его реализуемости на практике, на низовом уровне, – созревшего для нового осознания себя в прорыве своей реализуемости до свершений своих предназначений. – Говорит иерофант …Антидот, чья именная сущность выступила на первый план необходимости и значения для внешнего контура реальности. – А человеческий язык, как инструмент самосознания и опознания себя, а уж затем коммуникации, и есть исходный код, на основе которого строится мироздание человеческого порядка. Сейчас порядком поиздержавший себя и требующий апгрейда. И проект прописки нового исходного кода я назвал «Прометей». Для него как раз вышло время. И арт подготовка уже идёт по всем фронтам идиоматического фронта, с подключением в процесс культивирования и культивации сознания потребителя и его потребностей всех видов и форм корреляторов реальности.
Колумбарии и ассенизаторы взялись за прореживание и расчистку культурологического сонма, пиар агентства наделяют массы актуальной повесткой дня и прививают их сознание формами разнообразия и многозначными значениями себя, септиматики выписывают рецепты счастья и итоги по руководству к действию. Так же своей очереди постигли куртуазные марьенисты, за кем назначено определение воли и футуризма. – Антидот покосился на Сцилла, кто пребывал в воздействии на себя внешнего фактора и ограничении этим воздействием, и сделал для него пояснение последнего фактора неизбежности взращения будущего. – Это есть триггер культуры размена. Насчёт же нашего главного инструмента работы с сознанием – культуры отмены, на этом остановимся во времена завершённости. – Сделал знаковое уточнение Антидот, вызвав у Сцилла необходимость понять себя(??). А так как Сцилла всегда так малопонятно и невнятно выражается, где всё в нём и им сказанном звучит двойственно, как в самом ближайшем его разумении, то Антидот не дал Сцилле развить себя до полного предложения, оставив за ним лишь: «Откуда всё это…», и тут же его поправил:
– Мир, по крайней мере наш, по большому счёту конечен. И новому, по сути, не откуда браться. Только из того, что есть. Которое и переформатируется под новую реальность необходимости и сути времени, создав новый формат избранности времени и ок. – На этом месте Антидот впадает в задумчивость, и начинает негромко вслух размышлять над последней своей мыслью. – Подтверждать точность чего-то маркером ошибочного суждения, откорректированного в новое знаковое значение злоупотреблением человеческой мысли – это действительно знаковая примета нового времени. Надо всех этих носителей вычистить из употребления. – На этом моменте Антидот с прозрением в своём взгляде вышел из своей задумчивости, с потайной знаковостью посмотрел на Сцилла и проговорил. – И от того мир так цикличен, вечно возвращаясь с того, что начал, и так по спирали круга. – После чего он отвлёкся на свои ручные часы, смотрящие на него своим широчайшим и безграничным кругозором временного потока, который ничем не был ограничен, а именно его классификацией на свои режимы, разграничением по этапам и линейкам, и подгонкой под свои осознанные промежутки и пределы времени, в соответствии с местными реалиями сознания.
А всё это реализует на практике инструментарий обозначения в своё понятие времени – временные стрелки, которые отсутствовали, и это расширяло многофакторно возможности этого инструмента уже не обозначения, а теперь понимания времени, как потока сознания, а уж затем его реализуемости на практике в виде событий.
И у иерофанта Сцилла, посмотревшего на эти часы, естественно, есть вопросы к Антидоту.
– И на какое время указывают часы? – задаётся вопросом Сцилла.
– Да вот выбирают.
– Из чего? – ничего не поняв, спросил Сцилла.
– Из иллюзий разума. – Продолжает настаивать на своём непонимании Сциллой Антидот.
– Из каких? – ожидаемо следует ответная и вопросительная одновременно реакция Сциллы.
– Ну, например, из следующих. – Говорит Антидот, принявшись крутить крышку циферблата по кругу своей оси. – Время перемен. – Антидот озвучивает начальную веху реализуемости сознания. На чём не задерживается и вместе с движением кольца контура циферблата начинает перечислять переходные сознанием этапы своего становления, то есть времени. – Время выбора. – Говорит Антидот, бросив взгляд исподлобья вне себя. После чего возвращается к часам и уже без остановок на своё отвлечение начинает перечислять самые знаковые времена. – Время становления. Время утверждения. Время узурпации. Время собирать камни…Стоп. – Сам себя перебивает на мысли и слове Антидот, и с бурчанием себе под нос: «Что-то я забежал слишком вперёд», вроде как возвращается к какому-то пропущенному итогу. Здесь на нём зрительно и мысленно останавливается, и подняв взгляд на своего собеседника, Сцилла, утверждающе говорит: «Настало время избранных». И ничего больше не говорит, ожидая от Сциллы понимания.
А тот может и понял Антидота, но не совсем уверен в том, что его понимание Антидота соответствует тому, что хотел выразить сам Антидот. Вот он, чтобы значит, не вышло никакой разногласицы, задаётся вопросом. – И что это значит?
– Что значит? – как-то уж загадочно повторяет за Сциллой вопрос Антидот, находя рукой с первого раза фужер с искристым напитком в нём. После чего он переносит фужер со стола в пространство перед собой, знаково смотрит через фужер на Сциллу, и спрашивает его. – Ну так что. Обет или всё же обед.
– Ты знаешь мой ответ. – Говорит Сцилла, поднимая свой фужер с изгоняющим вздор ума напитком.
