Kitabı oku: «Гиперпанк Безза… Книга первая», sayfa 12

– Между тем все эти автономии различий и своего права имеют общий базис своего нарратива возникновения. Все они возникли на отрицании существующего до них отождествления времени и его значений, и на основе этого начали быть какие они себя видят. Ну а всякое отрицание материализуется в разделение, в выделение общего в свои частности по своему идеологическому нарративу, в основном фокусирующегося в вещных интересах на определённом информационном потоке времени. Такая концепция построения автономных сообществ называется шорт-лист. Бизнес-стратегия «лонг-лист» не поддерживается оперативной памятью поколения ПРО, не желающего находиться в плену объективной реальности, ищущей из неё выход любыми, в том числе самыми провокационными способами, с отменой всего прежнего, а точнее, подменой понятий и сменой полюсов и вектора движения – причины и следствия меняются местами. И вот на такой основе и создаются все эти автономии своего права, взявших за приоритет смыслов себя только своё право. Где всеми рассматриваются в первую очередь права, где требование их есть функционал и кредо их жизни, а уж затем только посмотрим, что это за ответственность такая за них наступает, и стоит ли она того, чтобы её принимать.

Ну а идеологическая база приоритетов этих автономных вкраплений в картину общего мира, как и всякая жизнеспособная своё время платформа, транслирует в себе всё самое светлое и лучшее в борьбе со всем тёмным и ущемляющим твои свободы. Это если в общих чертах. А в частности. То новая идеология времени «всё и сейчас» и «позже», вместе с лозунгами свобод, с их расширенным пониманием – через переформатирование отменить всё, что несёт в себе запрет, взяла на вооружение приоритет оказание помощи человеку. «Что продлевает жизнь человеку?!», – задаются вопросом права представители новой морали и сами дают на него ответ. – Поддержка его другим человеком. – И с этим жизненным постулатом, возведённым в ранг аксиомы, не поспоришь. – Вот этим мы и займёмся, взяв за основу медицинский подход к продлению и поддержанию жизни в человеке.

Где используется особый фон его окружения, с изоляцией его от внешних вредных факторов, чтобы любой, даже самый малый фактор негативного значения не повлиял бы на его самочувствие и самооценку, фундамент его духовного, а затем физического здоровья. Что в себя включает этот обсерваторный фон? То всё то, что может укрепить его сознание здорового человека – смещение полюсов значения факторов и результатов анализов: положительный анализ несёт в себе обратное значение и наоборот, использование врачебным контингентом специального языка для коммуникации, чтобы не вызывать не нужных ассоциаций у пациента и не травмировать его душу физиологией значений использованных ими слов-междометий, кои идут часто на замену уж слишком многозначительно звучащим эпикризам и ампутациям мысли.

Плюс лечащий персонал никогда ничего недоговаривает, оставляя большое поле для домысливания того, чего быть может дальше с тобой. И оттого всякое их слово приобретает не просто иносказательное значение, а оно чуть не обладает магическим значением, с лечащим эффектом. Вот почему врачи так избирательны в своих высказываниях. Они знают, что от правильного подбора высказывания многое будет зависеть для своего пациента. И бывает, что и жизнь, если он возьмёт и разведёт случайно перед ним руки, или пожмёт плечами, удивившись чем-то там своему. И на этом значении всё могущего слова и основали свою идеологическую платформу буквально все социумы своего права и автономий принадлежности к чему-то своему.

– Ну а теперь рассмотрим, что из себя представляют эти автономии, эти группы риска из времени «прежде». – Переведя дух, как уже не раз было сделано из большой необходимости и потока стольких сложных слов и их выражений, говорит Сленг, давая понять Мельдонию, что он от него ждёт… Вывода на один из экранов мониторов транслирующей сказанное дальше Сленгом картинки. Пока же Мельдоний занимался поиском чего-то стоящего и подходящего под описание группы риска, как назвал сообщества людей по своим интересам, вытащенным из застарелого прошлого понятием Сленг, сам Сленг спохватился на этом, да и давай себя перефразировать под новую актуальность.

– Назовём их лучше экстремалами сопровождения своей насыщенной до самого не хочу, скоротеч… компактной по времени жизни. – И, хотя Сленга приложил немало усилий, чтобы смягчить острые углы прежнего понятийного клише «группы риска», звучащее совсем не эксклюзивно и отождествлённо с правильным риском, а наоборот, безнадёжно и уныло, у него вышло как-то цинично и обеспокоено за него.

Слишком он уж прагматичен и как-то зациклено схематичен, и отсутствие в нём душевной и сердечной вкладки идейности, не даёт ему верно актуализировать в понятие новую реальность. И вроде бы вся постановка им в формат своего предложения новых, исключающих оскорбительный подтекст слов и местоимений, заменителей ущербных и слов дискриминаций эвфемизмов правильна, но без окантовки присутствия в этой актуализации новой реальности самой идейности культуры отмены, смены авторитарных режимов объективности на очевидно более сознательный – социально близкий, всё что Сленгом озвучивается звучит как-то неоднозначно. И создаётся даже такое впечатление, что он подтрунивает над тем, что видит и что сам же и говорит. А это говорит о том, что он сам не больно верит в то, что говорит, и получается, что собой отождествляет. А это, как минимум заставляет, быть к нему и его словам более чем внимательным.

– На данный момент, – а сейчас только такими единицами измерений времени можно апеллировать, чтобы быть в сроках точности подачи информации, – сделал оговорку Сленг, – актуальны следующие повестки дня. На первой позиции и плане стоят сжигатели авторитетов. – Сказал Сленг, бросив косой взгляд на Мельдония, кто под этим его взглядом нервно одёрнулся. – Первый психологический уровень этой автономии сообщества инклюзивов начинается с самих себя. Сжигатели собственных авторитетов, иными, более близкими к реал-политик словами, бодипозитивно мыслящие прокламации своих фундаментальных и созидательных взглядов на свой собственный мир и своё я люди с большими объёмами информации в себе, это фундамент, основа и всегда крепкий тыл всех типов и видов сообществ и автономий по своему соображению как жить, быть и добиваться этого.

Сжигатели себя, жизни и нет для них никаких авторитетов и значит, и их всех в топку своей ненасытности жить и быть таким каким есть, и есть и есть пока ты есть, всегда выступят подпоркой для реализации своего я в реале того типажа реальности, кто будет отвечать их возлагаемым на него надеждам, диверсификацией понятия стоящего человека, хотя бы в краткой перспективе – как Икар сжёг себя в лучах славы. А выбор для сожжения или лучше и доступней для своего восприятия для сжигателей жизни, сжигания себя, крайне широк и информативен, как могут судить всё они же, сжигатели жизни, через окно во внешнюю жизнь – монитор компьютера, экран смартфона или как самые отъявленные жизнелюбы смотрят на мир во вне всё также через экран телевизора. И здесь на их выбор любые виды, типы и темперации по сжиганию собственного и чужого я, в последнее время вышедшего в тренды новостей и становящихся приметой времени нынче и только сегодня.

Со своим я спорить всегда сложно и как правило, здесь всё ровно и это равенство со своей природой есть основной триггер этой группы открытий себя миру через своё стремление не почивать на том, что есть, которое регресится на объективности своего восприятия, где ты находишься в казематах собственного ограничения, которое несёт эта внешняя не стабильность себя, с эгоцентризмом и чуть ли не расизмом в себе, когда ты должен поддерживать в себе только одно знание – свою природу. И здесь всё однотипно, без большого в этом деле разнообразия – диета и движение, вот и всё. А вот сжигание жизни, а точнее авторитетов иной в себе самостоятельности существования, то это всегда что-то новое и с интригой представление.

И тут первым на ум, под горячую руку сжигателям жизни, и прежде всего калориям в себе, приходит Омар Хайям со своим жизненным кредо: «Ты лучше голодай, чем что попало есть, И лучше будь один, чем вместе с кем попало», как идеалист вычеркнутых из повестки дня совершенств и непреложных истин, плюс он оказался слабаком, раз он не способен жить с тем, что он есть, принимая свою данность как должное, кто отныне списан в расход. Что, конечно, здравое и отвечающее духу сегодняшнего времени решение, о поспешности которого язык не поворачивается сказать, особенно когда он занят, но всё-таки у сжигателей подробностей в себе и жизни при этом, есть на этот и какой другой счёт свои электоральные пожелания.

– А по мере роста самосознания нашего современника и моего в том числе, которое проявляется и в такого рода переоценке, навязанных нам деструктивным и без альтернативным прошлым ценностей по надуманной стоимости, определённой проповедниками и проводниками прежней значимости идей, растёт также…хотя не также, а в геометрической прогрессии, как снежный ком, число открытий того, как нас обманывали, издевались над нашим здравым смыслом, скармливая нам подавляющие нашу волю идеи и силлогизмы, разрушали нашу самостоятельность своего определения и индивидуализма абстракциями принятых за классицизм культур обмена, где каждое направление нашего оболванивания под свою определённую конструкцию окультуривания собой определяла та или иная деструктивная личность. Лидер общественного мнения, ЛОМ, в терминологии сейчас времени и порядке сегодняшнего понимания архаики распределения личностного нарратива.

И наши требования сводятся не только к эффектной и полной крови сюжетной картинке извлечения из своего небытия той или иной личности деструктива и, через его стирание, обратного помещения в небытие этой отныне отменённой для всех личности, а основной подкласс общности автономии социума своего права требует показательного процесса над отменёнными идеями прошлого, чьим выразителями являются эти ЛОМы прошлого. И только после такого показательного процесса, с соблюдением процессуальных рамок и регламента реализации в своём праве судебного процесса в формате того, что считалось прежде незыблемым и верным, с вынесением приговора нового времени тому что было и уже не будет как прежде, будет не просто реализовано право свобод нового времени, а для всех индивидов, в том числе и сомневающихся, будет установлен прецедентный жизненный ориентир, который станет точкой отсчёта для нового времени.

И первого кого стоит привлечь к ответу, так это Исаака Ньютона, посмевшего всех и каждого из живучих на этом свете людей, где среди них нет ни одного одинакового и каждый из них мыслит по разному или хотя имеет право на такой промысел, мерить одной мерой, утверждая, что на каждого человека, не важно какого он вероисповедания, шатен, брюнет или альбинос, как он думает по этому или по другому поводу, кто голоден сейчас был, а кто наоборот, наелся от пуза, кто лыс, а кто не просто не стрижен, а ещё и кудряв на всю голову, ковыряет ли в носу или чешет зад, холост или разлучён со своим одиночеством уже столько счастливых лет, при деньгах или гол как сокол, действует всё едино одна и та же определяющая их такое разное сознание и сознательность сила тяжести.

И вот спрашивается, как всё это эгоцентрическое утверждение и самовосхваление Ньютона понимать, разве что как только его желание подчеркнуть своё сэрство. Мне, мол, всё ни по чём, и я что хочу, то и ворочу, такую несусветную чушь утверждая. Но только тогда, когда силу законов определяло право сильного, а сейчас время другое и возникла необходимость всё это дело пересмотреть с позиции новой реальности, приближенной к желанию социума быть с ней на ты.

– И как будем лечить личность Исаака Ньютона от его ереси и суеверия нашего времени, самим им придуманным законом пренебрежения человеческих потребностей и вольностей жизни, а в частности, им называемым законом всемирного тяготения? – обратится к судьям нового времени, избранных по разнарядке судебной допустимости к процессу судопроизводства через жребий, один из тех, кто собой олицетворяет значимость этого департамент права, с правом подвергать ответственности тех представителей социума, кто безответственно пользуется своим правом, в данном случае гротеск Иллианор.

А что могут сказать другие гротески социума судьбоносности, когда им даже смотреть противно в сторону выявленного как преступную личность и в виде голографического изображения вынутого из своего небытия и поставленного перед кафедрой суда для показательного процесса над суевериям прошлого, Ньютона, кто первым пришёл на ум сжигателям жизни, кому всё не даёт спокойного и комфортного мироустройства эти сделанные Ньютоном выводы насчёт того, кто во всём этом мироустройстве виноват и с кого весь спрос. Да ничего они из доступного в рамках этого процесса сказать не могут и не хотят хвалить Ньютона, используя в его сторону демонстративно нейтральные выражения. Такие как:

– Мне он сугубо не принципиален.

– Придаю вес твоим, Ньютон, замыслам, всех обдурить при оценке мер веса выпускаемых под твоим началом в казначействе монет, но твои постулирования не ставлю в счёт.

– Нет такой тяжести на свете преступления, которое бы перевесило собой то, что позволил себе сделать Ньютон.

– Тяжела ложка к обеду, как я слышал говорят. И как тогда понимать такое отступление от твоих правил, Ньютон? Никак кризис осуществимости твоих самопровозглашённых идей.

– Предлагаю на практике проверить работы этого закона. – Делает дельное предложение всё тот же гротеск Иллианор, всегда идущий на встречу общим пожеланиям, а для того чтобы их понять, у него для этого имеется отличный нюх и интуиция. При этом судебные оформители права человека на свою талантливую или бесталанную выразительность, гротески, вопросительно так посмотрели на Иллианора и не сразу его поняли без дополнительных слов-разъяснений с его стороны.

А гротеск Иллиарион всегда готов дать себя познать своего собрату по праву быть, в том числе самим собой. – Эта самонадеянная личность утверждает, что такой закон есть и он для всех одинаково посилен, вот мы и проверим его сейчас же, заказав в зал суда обед. И там посмотрим, в какой он степени действует на сытого человека и на голодного. – Кивнув на последних словах в сторону Ньютона (он даже будучи в голографическом осуществлении, имел в себе принципиальность взглядов на обед, от которого он бы тоже не отказался), Иллиарион дал всем тут находящимся гротескам понять, как он рассудителен и алогичен – очень большой спецификации квалифик.

И как Иллиарион задумывал своим хищным на диспут и откровения замыслом, то только они, а не Ньютон, потяжелевший от горестных мыслей и от своей отверженной участи, оказались в приподнятом настроении, что указывает на облегчённость их восприятия действительности сопряжённой с надуманным только давлением на всех и каждого общей силы тяжести, тогда как она для каждого индивида и личности всегда отдельна и разна, в зависимости от его интеллекта собственного осознания. А осознание собственной правоты, а уж затем только собственное наполнение и другого рода пищей, всегда облегчает твою поступь и положение в пространстве. Что отвергал этот деструктивный человек и не личность Ньютон. На чей счёт, так уж и быть, дадут свои пояснения гротески своего времени.

– Твоя, Ньютон, проблема в том, что ты себя позиционируешь от всех своим желанием стоять над очевидностью в классическом виде – над всеми. Что, совершенно, неприемлемо в нашем времени прогрессивных идей. Выше всех только свобода, которую ты неправильно для сегодня нашего сознания подаёшь. Идея равенства, заложенная в твой закон всемирного тяготения, может быть и верная, но сейчас имеет значение лишь форма её подачи. А здесь у тебя большие проблемы. Ну и как будем тебя судить, Ньютон? По форме или по содержанию? – Уж очень не просто поставил вопрос перед Ньютоном гротеск Иллиарион.

– По форме, по новому времени. – Вроде как находит правильный ответ Ньютон.

– Вижу похвальное стремление к покаянию и изменению себя. Но этого, как понимаешь мало. Ты сбил с толку целые поколения людей, кто на основе твоих заблуждений и ограничений по физическому императиву, создали целый вакуум определённого состава мироотношений, без возможности вырваться за границы своей весомости – в невесомость. И ты должен показательно наказан тем, что мы тебя и всё тобой утверждаемое сделаем невесомым для нас, людей нового порядка и значения собственного веса. Голосую за то, чтобы сэра Ньютона вычеркнуть из состава весомых для науки людей. – Подводит итоги гротеск Иллиарион, поднимая руку для голосования в суде и он-лайн голосования.

– Единомышление! – подводит результаты голосования отвечающий за подведение итогов голосования пресс-гротеск. А Исаак и тем более Ньютон, стоит вылупив свои зенки и не поймёт, а точнее пребывает не в курсе того, что за него всё уже решено и от него больше ничего в этом мире не зависит. А понять всё это ему не даёт престранные действия технического персонала служащих суда, кто начал проявлять активность, вынося в центр зала, где проводится сейчас судебное заседание, атрибуты… Дайте-ка получше приглядеться. Вот чёрт! Плахи. Где результирующее решение суда приводится в исполнение путём рубки головы признанного виновным индивида – так на пол постелили красную ткань, водоотталкивающего исполнения, чтобы она оберегла собой паркетный пол, где на неё была поставлена колода или плаха, служащая подставкой для головы. А пока голова приговорённого к вот такой окончательной для себя участи – рубке своей головы, там не разместилась, то туда был вколочен ужасающих размеров и видов топор, которым запросто можно срубить голову самому циклопу, если такой попадётся на глаза.

А вид плахи сам по себе интригует и буквально берёт тебя за живое, ну а когда ты имеешь к ней прямое отношение, хоть и думалось сперва, что только косвенное, то тут хочешь того не хочешь, а отдашься всецело своим инстинктам и начнёшь бледнеть и мурашками покрываться, не понимая никак и даже не представляя себе, как дошло до этого. И Исаак и при этом Ньютон, вняв голосу интуиции, осев в своих коленях до предельных значений, с трудом оторвав свой взгляд от плахи, перевёл его в сторону гротесков, кто как видно не особенно за него волнуется, а на свой счёт повода как вроде нету, и давай предприимчивостью своего внимательного и такого жалостливого взгляда напоминать гротескам, а в частности гротеску Иллиариону о том, что он всё-таки заслужил снисхождения своим признанием своей неправоты.

А гротеск Иллиарион и не собирается отводить от Ньютона своего взгляда вершителя его судьбы, прячась за свою судейскую мантию величия, а он в ответ на Ньютона посмотрел приоритетным взглядом и дал ему понять, что суд учёл его чистосердечное признание и явку по первому зову, и поэтому приступает немедленно к вынесению для него приговора – отсечь любую связь с реальностью личности Ньютона, сделав её безликой.

– Впрочем, у тебя есть ещё шанс. – Многозначительно говорит гротеск Иллиарион, ничего толком не поясняя Ньютону. Кому это прямо сейчас крайне необходимо знать – его подхватили за белые (пометка цензора)его рученьки, да и живо потащили головой вперёд на плаху. Чтобы потом, как понимает Ньютон, вынести его отседова уже ногами или тем, что от него останется вперёд назад. Вот какая парадоксальная ситуация всех с ним в будущем ждёт. Но зрелище с ним предстоит незабываемое, вот и никто не даёт команду палачам оставить всё как есть.

И за всем этим отчаянием, Ньютон и не успевает понять, как он так быстро оказался размещённым на плахе, с которой для удобства его расположения на ней убрали топор. И Ньютон, у кого быть может времени подумать о вечном осталось всего ничего, ни о чём из этого думать не думает, а все его мысли занял топор, о чьём сейчас месте нахождения он принялся гадать, забыв обо всём.

– Он определённо находится в руках палача Сансона. – Принялся гадать Ньютон, не имея возможности повернуть никак голову, прижатую к плахе специальным приспособлением. – Не будет же он его в самом деле отставлять в сторону, когда путь мой последний вот он уже так близко. – Эти прискорбные мысли заставили Ньютона замереть от страха перед неизвестностью, ну и плюс ему захотелось с помощью своего слуха убедиться в верности своих предположений.

И только он так крепко прислушался, как его вдавливает в помост голос гротеска Иллиариона.

– А теперь всё для тебя зависит от верности применения твоего утверждения о якобы имеющей место общей силы тяжести. Скажи и покажи Сансон, – как можно понять из этого обращения, Иллиарион обратился к Сансону, – как у тебя опускаются руки при взятии на себя всей тяжести вынесения приговора. – И хотя всё это было так странно слышать Ньютону, он что есть силы зажмурил свои глаза, физически понимая, что сейчас всё для него зависит оттого, насколько тяжеловесна для Сансона сказанная двусмысленность Иллиарионом.

– Следующий. – Отжав кнопку дефрагментатора, установленного на устройстве дискового пространства с файлами исторического значения памяти, спустя время делает заявление гротеск Иллиарион.

А следующий уже поспел быть притянутым аллегорически за уши к своему ответу за то, за что он и не думал в своё прежнее время отвечать, а вот потомки его следов в истории, наследники того, чем он себя прославил только с его собственной точки зрения, теперь его рассудят и выскажут всё, что им надумалось надумать по этому поводу и на его счёт не к месту.

И Омар Хайям, о ком вот никак здесь, на суде истории, не забыли и он за это должен питать в себе уважение к этой, ну и пусть что злопамятливости своих, не по прямой, а далеко косвенной линии потомков, хоть и не мог себе представить и даже подумать, что вот так сейчас с ним такой разбор дел и полётов выйдет, всё-таки сообразил суметь догадаться о том, куда это его тут тащат.

– Никак осудить собираетесь?! – с полным пренебрежением к волеизъявлению представителей судебного слова и права, гротесков, этот дерзновенный Хайям даже не озадачился вопросом, а на ходу сделал выводы за всех, за себя и за исход своего дела. А гротески после такой его демонстрации собственной самонадеянности, однозначно сравни бунтарству духа, а никак не проявлению его воли, что допустимо, невольно опустили руки, уже не оставив шанса Ньютону на иной для себя выбор, как вслед за этим махнуть на него рукой Сансону, и перестали ждать от этого рассмотрения дела что-то позитивного для себя.

И как только Омар Хайям, этот прикрывающийся лирикой своего поэтического слогизма бунтарь духа, был перед всеми поставлен на вид, то слово жесткости и неприятия такой допустимости реальности в виде возмутителя сердечного и душевного спокойствия Хайяма, взял гротеск Вердикт.

– Не являешься ли ты, Хайям, приспешником самого Ньютона? – с неспокойным лицом и язвительностью в себе и не в себе, задал Хайяму только с виду простой вопрос гротеск Вердикт. А Хайям ожидаемо всем в зале суда пошёл в несознанку, как на местном сюжетном наречии по делу раскладывают пасьянс своих междуречий невольники своих предубеждений к своей правоте по своему праву быть не таким как все. – А кто это ещё? – выкатив глаза для демонстрации своей искренней удивлённости и чуточку изумления, начал пытаться водить всех тут гротесков за нос этот ловкий на человеческое заблуждение кудесник замыслов и форм их подачи, Омар Хайям.

Но люди-гротески здесь все тёртые не только собой об стулья и мантии своих одежд, а они тёрлись так же среди столького количества самосознаний людского я, что они в миг уразумеют хитрость твоего ума и его подачу. – Ну и хитрец же Хайям. Мы ещё только сейчас вычеркнули Ньютона, а он уже его типа и знать не знает.

– Не юли, Омар. – Ставит на место Хайяма гротеск Иллиарион, битый не только жизнью, но и её производной – второй стороной своих супружеских отношений, и всё равно не потерявший в себе оптимизма. – Никогда не обольщайся настоящим, заявляя, что, наконец-то, самое страшное позади. Оно всего лишь стоит к тебе задом. А так-то оно всегда идёт впереди всего того, что ты себе надумал.

– Мы знаем, что ты использовал его наработки в деле осознания мирового пространства, ориентируясь в нём, исходя из представлений о нём Ньютона. Всех всегда тянет вниз низменность своих побуждений. Разве не так? – требовательно вопрошает Хайяма Иллиарион. К кому тут же присоединяется нетерпеливый и нет ему больше смысла сдерживать себя, гротеск Вердикт. – И поясни нам, будь так добр. Откуда в тебе все эти мысли нетерпимости к себе? С кем ты свыкнуться никак не можешь, ища для себя другое, самое возвышенное самовыражение?!

А вот тут-то Вердикт, да и Иллиарион, сами того не ожидая и не подозревая, подловились на способности Хайяма все их благостные и добрые начинания переврать и обратить себе на пользу.

– А вы посмотрите на меня. – Обхватив руками выдающийся во всех смыслах живот, какой бы он ни был, а он должен вызывать уважения, делает отвлекающее на свой живот заявление Хайям. А гротески, как прежде всего люди, поддались на свои рефлексы и доверились Хайяму больше, чем следовало, обратив всё своё внимание на то, что он в себе демонстрировал. А как только они отвлеклись от своих мысленных предубеждений в сторону Хайяма, так ловко их переведший на свою физическую стать, то тут-то он их всех и ловит на имеющую свою здесь наглядное место очевидность. – Разве всё это, до очевидности не указывает на то, что я легковесно и невесомо подошёл ко всем этим утверждениям об одинаковом воздействии силы тяжести на человека, потребляющего жизнь и то, что он есть. – И все буквально гротески, кто как и Хайям имел в себе, а кто-то из них был просто замечен, склонность преувеличивать значение гравитации, кто с легкомысленных и невесомых позиций подошёл к собственному мироустройству в плане того, что все они рассчитывали на то, что их потребности и потребление всех этих потребностей будут сглажены отдельно на них действующими законами невесомости (мне всё сходит с рук, то чем это не предпосылка для своей невесомости не только в глазах права, но и так же и в глазах природоведения), поперхнулись в себе при виде таких оснований Хайяма быть правым.

А Хайям при этом не останавливается на достигнутом и идёт дальше, заявляя, что он через материализацию своего возмущённого духа и пытался исправить сложившую ситуацию с собой, где материальное в нём взяло вверх по причине слишком большой своей доверчивости к непроверенным утверждениям и постулатам мысли этого, как там…А! Ньютона.

– Вот на чём созрели плоды моих мыслей о своей питательной основе и почему я, конечно, не самого себя, а то моё воплощение в материи духа, отвергаю в себе. – На этом месте Хайям как-то неожиданно выпутывается из своего окружения приставленных к нему людей, в два счёта сокращает расстояние от прежнего своего я до Иллиариона. И не успевает Иллиарион ахнуть, как Хайям его нагружает смыслами своего обращения к нему. – И ты, Иллиарион, лучше голодай, чем что попало ешь, – здесь Хайям поворачивается к рядом сидящему Вердикту и на нём ставит точку окончанием своей рубаи. – И лучше будь один, чем вместе с кем попало. – Как буквально с плеча рубит своими рубаями смысловые ассоциации себя вердиктов Хайям, ставя всех тут в неоднозначно понимаемое положение с подтекстом и подразумеванием. И так до тех пор, пока всех в свою сторону не одёргивает ни на что непохожий, но всеми отчётливо допонимаемый, что всё это значит, звук удара …

– Очевидно у Сансона всё-таки руки опустились на этот раз по настоящему. – Выносит вердикт этому звуку гротеск Вердикт.

– Ну что-то я отвлёкся. – Сленг с иронией в себе вынимает Умника из своего погружения в эту подробность, отпочковавшуюся от настоящего в ирреальность домыслов рассказа. А как только Умник в лице пришёл в осознание себя и того, что есть вокруг, Сленг, предупреждая его лишние вопросы: «Так когда и как по настоящему опустились руки Сансона?», пускается в дальнейший рассказ.

– А теперь зададимся вполне актуальным на данный момент вопросом. Кто есть такие сжигатели жизни, эти распространители засевших в нас сиднем идей востребованности перемен и смещения на другие смыслы точек опоры, приоритеты жизненных установок? Они причина или следствия того, что мы имеем на сегодняшний день? И я дам вам ответ на этот вопрос. – Обращается к Умнику Сленг, хотя его заявление подразумевало массовость желающих знать ответ на этот вопрос.

– Они, сжигатели жизни, как и другие подобные сообщества выразителей мнений части сегодняшнего социума, не просто признаки нашего времени, а они есть симптомы оздоровления нашего общества, ещё только формирующегося на идеологической базе смещения приоритетов жизненного пространства. – Сленг выдохнул и сделал знаковое добавление. – А ЛОМы, лидеры общественного мнения, являются агрегаторами, фиксаторами и номинальными выразителями потребностей общества сегодня быть. Они собой определяют ориентиры насущного и векторы движения жизни общества в назидание другим, вперёд за завтра, против вчера. Ну а как в просторечье говорят, то против лома нет приёма, если нет другого лома. – Здесь Сленг с такой многозначностью посмотрел на Умника, что тут и слов не нужно было, чтобы понять, что он это своё последнее заявление соотносит к нему.

А вот что это буквально может значит, то пусть лучше он сам всех тут, и главное Умника посвятит. А то ошибки в таких делах дорого стоят. Да и в голову, никого не спрашивая, лезет всякая удивительная неразумность насчёт всех этих ЛОМов.

Так перед глазами Умника в один момент предстаёт всё тот же вид судебного заседания правоустанавливающего органа актуализации в действительность суждения, где распорядителем повестки дня является гротеск Иллиарион, кто сейчас, во время ожидания привода следующего лица, требующего для себя порядком рассмотрения и разъяснительных выводов, с другими гротесками отвлёкся на перерыв в слушаниях.

А между тем, это следующее лицо, неприступного вида и к нему не подойти с несмелыми предложениями, чья личность в себе ничего и скрывать не думает, а если ты ей неприятен и она не приемлет это и это, и отторгает всё не удобоваримое и не своё, то эта монументального исполнения личность не будет этого скрывать за лицемерной улыбкой и обходительностью острых углов и неприятных моментов, со всей своей прямолинейностью указав этому вставшему на его пути лицемеру, что он видит вещи как они есть и будет называть их своими именами, а не как тебе и всем тут удобно и кошерно. За что, скорей всего, он был в своё время выделен и примечен временем, а сейчас не давал никакого покоя умам нынешней действительности, распоряжавшимся упорядочиванием её фактуры по современным значениям.