Kitabı oku: «Восемь с половиной часов»
1
Мальчики готовились ко сну. Федя уже переоделся и решил пару минут перед сном, пока ещё не зашёл наставник и не велел гасить лампы, почитать интересную книгу, присланную ему отцом. Книга лежала на тумбочке; тусклый свет керосиновой лампы проникал сквозь грязноватое стекло и скудно освещал страницы, куда так тщательно вглядывался мальчик, лёжа на боку и подперев голову рукой. Пёстрый и наполненный событиями мир книжных приключений отвлекал его от суровой действительности, а подвижный детский ум, ещё не лишённый зачастую покидающей нас с возрастом способности фантазировать, предавал каждой строке особое значение, каждое происшествие сопровождал бурей эмоций, какими возможно и не обладал автор книги, а каждое восклицание отважных героев преображал чуть ли не в заклинания невероятной силы. Феде всегда нравилось читать, и читал он увлечённо, за что даже становился пару раз объектом шуток со стороны других мальчишек; впрочем, он на это не обращал большого внимания. Остальные мальчики (в комнате их всего было девять) тоже ещё не спали. Кто-то читал, кто-то писал письма родителям, скрепя пером по бумаге, трое о чём-то болтали. Всего в комнате стояло десять кроватей, без каких-либо перегородок, разделяло их лишь пространство шириной с метр, в котором около стены помещалась тумбочка – в верхней её части была открытая полка, остальные внутренности скрывались дверцей, разумеется, без замка. Одна кровать пустовала – тот мальчик погиб не так давно; как всем коротко объяснили – упал с дерева (правда, лазающим по деревьям ни разу замечен не был).
В комнату с взволнованным видом, запыхавшийся, ворвался Федин друг и «сосед» Миша и набегу прокричал:
– Федька! Тебе лучше спрятаться. Погоняло идёт, и похоже он очень зол на тебя!
Федя, с трудом оторвавшись от страниц, быстро убрал книгу в тумбочку, за дверцу (пусть это никогда и не помогало, если случался обыск – впрочем, книги ведь не были запрещены) и забрался под одеяло, хотя и это было бесполезно. Погоняло – так они называли своего наставника, или лучше сказать – надзирателя, высокого мужика средних лет, с усами, в неопрятной одежде и вечно злого. Даже в те редкие моменты, когда он был в относительно хорошем расположении духа, он не позволял мальчикам бегать во дворе или шуметь, заставляя тихо сидеть в этой огромной спальне; в периоды же ярости он хватал того, кто, по его мнению, нарушил дисциплину, и всыпал ему кнута в специально отведённой для этого комнате. Если же нарушителю посчастливилось куда-нибудь убежать или спрятаться, то кнута уже получал тот, кто был, как ему казалось, соучастником преступления, а фактически – первый попавшийся под руку.
Зная это, все мальчики после Мишиных слов, как по команде, прекратили свои занятия и забрались в кровати. Благодаря деревянному полу тяжёлые уверенные шаги наставника разлетались на всю школу. Слышны они были и в спальне, где одна за другой гасли керосиновые лампы, оставляя запах подгоревшего фитиля и лёгкий дымок в воздухе. Шаги затихли у двери в спальню, и следующую секунду та отворилась, поддаваясь резкому движению сильной руки. Раздался низкий грубый голос:
– Легинский! За мной живо. Тебя вызывает директор.
Федя лежал не шевелясь, надеясь на некое чудо. Может быть, что он станет невидимым или провалится сквозь кровать. Или что свалявшееся ватное одеяло, под которым он прятался, станет непреодолимым стальным щитом – даже в таких ситуациях фантазия не оставляла его. Но наставник не стал повторять дважды. Тем же уверенным шагом он вступил в темноту спальни. Свет не нужен был ему – расположение всех кроватей он знал наизусть, да и сквозь окна проникало достаточно света от холодной декабрьской луны. Нащупав через одеяло ногу мальчика, он с такой силой дёрнул за неё, что тот вылетел с кровати в проход вместе с одеялом и подушкой, ударившись подбородком о низкую заднюю спинку кровати и уронив аккуратно сложенную школьную форму с табуретки рядом. Заплакал, или заскулил от боли. Наставник таким же резким движением, только теперь за руку, поставил его на ноги и быстро повёл в коридор. Никто больше не шелохнулся. Здесь никто ни за кого не заступался – уж слишком суровым было наказание. Тем более если вызывает директор.
Наставник с Федей вышли в коридор, дверь закрылась и снаружи щёлкнул большой навесной замок – это означало, что Федя сегодня уже не придёт. И возникали сомнения, придёт ли вообще. Старшеклассники рассказывали, что иногда провинившихся вот так уводили, и они уже не возвращались, объясняя это потом тем, что за плохое поведение они были отправлены домой, либо объявлялись «упавшими с деревьев».
Федя угрюмо шёл по тускло освещённому коридору за наставником, рука которого больно сжимала его запястье. Можно было догадаться, что тому натерпится всыпать ему кнута, но сначала нужно отвести к директору, в помещения третьего этажа. Поэтому каждый раз, как Федя хоть чуточку отставал, следовал резкий рывок вперёд, добавляющий боли в руке, и рычание сквозь зубы:
– Шевели ногами!
Сопротивляться у него и в мыслях не было. Он знал, за что его наказывают. Вот уже четыре раза он сбегал из школы в деревню, находившуюся неподалёку, под склоном холма, на котором и возвышалась школа, окружённая густым парком, порой напоминающим лес. Там, в деревне, в крайнем доме его угощала пирогами красивая молодая крестьянка, всегда в одном и том же красном простом платье с передником или фартуком спереди, с добрыми глазами и руками, пахнущими тестом. В грязном дворе у избы всегда копошились куры и гуси, туда-сюда сновали хозяева-мужики, вечно чем-то занятые, и Феде было приятно сюда приходить, поскольку от этого двора и избы веяло теплом, добротой и зажиточностью. Последним могла похвастаться и школа, но никак ни первыми двумя чертами. Федя пробирался через двор и садился в тёмных сенях, наполненных различными приятными запахами разных съестных заготовок, в зависимости от времени года. Его вскоре кто-нибудь замечал, а иногда и сама молодая хозяйка, обычно занятая на кухне, тем более что дверь в избу в тёплое время года зачастую была открыта; и она обязательно выносила ему что-то вкусное, добавляя свою замечательную улыбку. Там Федя мог сидеть часами, забывая обо всём под убаюкивающие звуки деревенской жизни, доносящиеся со двора, и ему ни за что не хотелось возвращаться в школу, наполненную угнетающей, словно выжидающей чьего-нибудь крика тишиной. Когда уже стало прохладно на улице, хозяйка пускала его в дом на кухню, где он имел счастье бесконечно наблюдать за её домашними хлопотами. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается: за ним обычно приходил не сам наставник, а сторож или дворник, брал за руку и вёл в школу по темной грязной дороге со свисающими над ней ветвями высоких деревьев. А в школе его уже поджидал злой как осенняя муха наставник, и следовало наказание. Сначала это были изнуряющие работы по школе с утра до вечера, и уроки, которые необходимо было выучить, тоже при этом никуда не исчезали. После третьего раза, кроме работ, последовало и наказание плетью, часто практикуемое в этой школе. И вот в начале декабря, когда шрамы на спине почти затянулись, Федя снова сбежал. Хозяйка хоть и рада была ему, но его вымотанный вид явно её расстроил, и она советовала не приходить к ней больше. Едва он собрался уходить сам, как в избу ворвался на этот раз уже наставник. Он ударил его и пытавшуюся заступится хозяйку, схватил его за руку и потащил в школу. Наказания кнутом не последовало, что означало, что его ждёт что-то худшее. Ходили слухи среди учеников, что есть ещё одно наказание, имеющее целью причинять не физические, а психические страдания, и что занимается этим уже сам директор.
Вот – эта тёмная дверь в стене коридора, которую старались обходить стороной все ученики – дверь на третий этаж. Теперь она открылась, повинуясь сильной руке надзирателя. Тот впихнул Федю на лестницу сразу за дверью и велел идти наверх, добавив, что директор ждёт его. Сам он за ним не пошёл, а только наблюдал снизу, как Федя, изредка всхлипывая, нерешительно ступает по старым деревянным ступенькам крутой лестницы, ведущей к такой же двери наверху, рядом с которой горела единственная на всю лестницу тусклая лампа.
– Входи! – послышалось приказание снизу, усиленное вытянутым деревянным помещением.
Федя толкнул легко поддавшуюся дверь и вошёл в столь же тускло освещённый холл со шкафами вдоль стен, несколькими письменными столами и диваном с деревянными подлокотниками.
– Закрой дверь! – снова голос снизу.
Федя повиновался, осторожно притворив за собой дверь, выглядевшую с этой стороны, кстати, куда лучше. Примерно по середине левой стены комнаты, между шкафов, находилась полуоткрытая дверь, оттуда в эту своеобразную «прихожую», как догадался Федя, струился яркий жёлтый свет. Остальные две двери, тоже между шкафов, казались наглухо закрытыми. Федя даже смог разглядеть на них тяжёлые навесные замки. Стараясь ступать бесшумно, он заглянул за эту единственную открытую дверь. Снова он увидел стеллажи с книгами, но к ним добавились большие шкафы с какими-то странными предметами – как показалось Феде, весьма бесполезными. Там лежали, кроме горшков и кувшинов различной величины, какие-то небольшие коряги – то ли кости животных, то ли причудливые ветки деревьев; злобные, усмехающиеся, угловатые маски и изображения непонятных тварей, вероятно чертей, вырезанные из дерева или кости; банки с неизвестным содержимым или, зачастую, пустые. Самый верх шкафов украшали чучела птиц. Было в шкафах и много мелкой ерунды, вроде выполненных в совокупности с резными животными и злобными масками чернильниц, перьев и других разукрашенных принадлежностей для письма. Яркий свет обеспечивала большая люстра с множеством керосиновых (а может, газовых) ламп среди чистого прозрачного хрусталя. Но то, что Федя смог рассмотреть точно – в центре этой композиции в шкафу красовался большой череп лошади с торчащими зубами, половина которых выпали, в основном по бокам. Череп видимо был достаточно старый, о чём говорил его коричневатый оттенок. Всё это интересно было рассматривать, Федя даже забыл, что впереди его ждёт неизвестное и вероятно очень суровое наказание; он словно попал в средневековую лавку из своей книжки. Но только он увидел череп, как в глубине живота стал зарождаться страх, быстро расползающийся металлическими нитями по всему телу. Федя уже хотел отступать назад, как справа раздался довольно приятный и приветливый голос:
– А, заходи, Фёдор. Я тебя давно поджидаю.
Мальчик вздрогнул, отвлёкся от созерцания черепа и взглянул вправо. Хоть голос и был приветливым, даже сладким, но в нём всё же проступали нотки злобной усмешки.
Справа настежь распахнутая дверь открывала вид в кабинет директора. Федя смог разглядеть там край большого стола, кресло, часть окна и опять же край шкафа. Страх прошёл, сменяясь на крайнюю степень недоверия. Он подошёл и заглянул в кабинет. Директор сидел за большим резным тёмно-коричневым столом, выполненным буквой «Г», стол как бы охватывал его с левой руки. Это был человек лет шестидесяти, с седеющими волосами некогда тёмного цвета, с небольшой лысиной и объёмными усами, делающими его старше и придававшими доброты его достаточно суровому, серьезному лицу. На нём был тёмно-серый сюртук, явно не отвечающий ни вкусам современной моды, ни общей цветовой гамме кабинета, в которой преобладали коричневые насыщенные тона. Сюртук же казался старым и немного выцветшим. На столе лежали бумаги, несколько книг, стояли чернильницы, лампы, пепельницы, ещё какое-то барахло. В одной из пепельниц, в основании которой в ужасе метались застывшие в кости черти, лежала недокуренная толстая сигара.
– Не бойся, присаживайся, – пригласил директор, указывая на одно из кресел около шкафа у правой стены, на некотором отдалении от стола. Рядом со столом кресел не было. Федя сел на край кресла, сложил руки между колен. Директор посмотрел на него, помолчал, передвинул какие-то бумаги на столе, снова посмотрел, о чём-то раздумывая. В школе директора видели мало, только если он выходил, чтобы куда-то ехать. С важным видом по школе он не расхаживал и работу педагогов не проверял, поручив эти заботы нескольким управляющим с различными уточнениями к их должности, вроде «управляющий хозяйственной частью», «управляющий учебной работой» и т.д. А сам он сидел у себя наверху, и никто не знал точно, что он там делает. Ходили слухи, что ставит какие-то опыты. Никто в школе, включая управляющих, не называл его по имени, а ученики его и вовсе не знали. Приглядевшись, Федя сделал предположение, что он может не такой уж и старый, как кажется на первый взгляд. Продолжая разглядывать мальчика, директор заговорил:
– Так ты, говорят, повадился бегать в деревню. Не так ли?
Боясь собственного голоса и стараясь не смотреть на директора, Федя выдавил:
– Да, господин директор.
– И ты ведь знаешь, что это нарушение дисциплины, не так ли?
– Да, господин директор.
– Та-ак, а ты знаешь, что дисциплину нельзя нарушать, не так ли?
– Да, господин директор.
Директор, до этого опиравшийся локтями на стол, откинулся на спинку кресла. С каждой фразой его голос терял фальшивую приветливость, становясь холодным и жёстким, лицо же теряло добродушие, делаясь резким и будто бы молодело. Металлические нити страха снова начали пронизывать тело Феди, хотя и более медленно, чем за пару минут до этого.
– Нарушители дисциплины должны быть наказаны, – изрёк директор, и голос его стал совсем холодным. Федя только виновато опустил голову.
– Скажи-ка мне, – продолжал директор, – у тебя есть предрассудки?
Данный вопрос несколько смутил Федю. Странно слышать подобные вопросы в адрес одиннадцатилетнего мальчика.
– Наверно, нет, господин директор, – ответил Федя после нескольких секунд размышления. Едва ли он полностью понимал значение слова «предрассудки». Тем более, многие из них дают о себе знать значительно позже его возраста.
– Тогда тем лучше для тебя. Ты умный мальчик, я наблюдаю за тобой с момента твоего первого посещения деревни. Но, хватит разговоров. Уже время. Тебе придётся пройти одно испытание, и я бы не стал называть это наказанием. Это просто тяжёлое психологическое испытание для тех, кто это заслужил. Ведь трусливые люди без силы духа никогда не станут нарушать дисциплину, а ты смелый. Скажи мне, та крестьянка из деревни тебе очень нравится?
– Д-да.
– Тем лучше. Светлые чувства всегда помогают в трудную минуту.
Директор резко встал, обошел вокруг стола и протянул руку:
– Пошли.
Федя несмело подошёл к директору в ожидании, что и он схватит его за руку, но тот всего лишь слегка подтолкнул его, положив ладонь на спину. Голос его стал совершенно беспристрастным с проглядывающей усмешкой. Они пошли к неприметной двери в правой стене кабинета, которую Федя не приметил поначалу из-за шкафа. За дверью оказалась совсем маленькая комнатка, скорее коморка, с маленьким окошком вверху, через которое Федя увидел тёмное, почти чёрное небо и несколько звёзд. У противоположной стены комнаты стояли деревянный диван и вешалка, больше ничего; а прямо перед ними оказалась ещё одна дверь рядом с ней круглая печь, обёрнутая металлическими листами, называемая стояком или голландкой. Топилась печь с этой стороны, а задняя её часть, должно быть, обогревала комнату за дверью. Директор остановился и спросил слегка потеплевшим, словно жалеющим голосом:
– Ты ничего больше не хочешь мне сказать?
После пары секунд раздумья Федя отважился спросить:
– А что будет, если я пройду это испытание?
– Всё, что угодно. Ну, скажем, я разрешу тебе раз в неделю посещать деревню – ответил директор с намерением подбодрить мальчика, сейчас это было важно. Вряд ли он действительно собирался это разрешить, ведь не было ещё случаев, чтобы даже те, кто прошёл испытание, возвращались к нормальной школьной жизни.
Лицо мальчика едва заметно посветлело.
– Это всё? Тогда к делу. За этой дверью просторная, красивая комната. В ней тебе нужно будет переночевать. Я закрою дверь снаружи, хотя это и не требуется… но приду уже в семь утра. Это и будет твоим испытанием, – и прежде, чем Федя успел удивиться или ещё как-то отреагировать, директор открыл дверь и уже более настойчивым движением впихнул его внутрь, затем сразу закрыл и запер дверь.
Федя оказался в действительно просторной комнате, хотя красотой она не отличалась. Обычная комната, лучше спальни конечно, но кабинету директора по изысканности она точно уступала. На противоположной от входа стене и справа было по широкому высокому окну, слегка прикрытых простыми, но аккуратными шторами; окна открывали вид на звёздное небо и ломаную чёрную линию деревьев внизу и делали комнату более просторной и лёгкой. У левой стены рядом с окном, ближе к двери, стоял большой платяной шкаф. Напротив – письменный стол с еле горевшей свечой, на нём спокойно тикали небольшие часы, показывая пол-одиннадцатого; рядом – кресло. Федя подошёл к окну напротив двери, вгляделся в темноту и с радостью увидел внизу, далеко-далеко, едва заметные огни знакомой деревни. Ему хотелось верить, что один из них принадлежит тому гостеприимному дому на окраине, что хозяйка напекла пирогов, вкусного хрустящего хлеба и теперь сидит и прядёт при свете лучины. Он перебирал в памяти те немногие воспоминания о собственном доме, где было так хорошо до того, как большие грозные люди в фуражках со звездой разорили дом и забрали его сюда.
От воспоминаний его отвлекли холодный ветерок и странное, еле слышное хрипение сзади. Федя обернулся и увидел ту часть комнаты, которую ещё не успел разглядеть: в углу между правой стеной и стояком была широкая, просторная кровать с двумя металлическими спинками и гораздо выше, чем кровати в спальнях. Блеклое покрывало с мелкими кисточками свисало до самого пола, а над кроватью, закрывая и угол, висел огромный, до потолка, тканый ковёр с рисунком – гобелен, изображения которого Федя сразу не понял; да он и не очень вглядывался. О хрипе и дуновении он тотчас забыл; пышные подушки, покрытые кружевной накидкой, так и звали скорее зарыться в них, утонуть в мягком одеяле и уснуть, забыв обо всём. От жарко натопленного стояка исходило тепло, добавляя комнате уюта… на первый взгляд. Федя загасил практически бесполезную свечу – в комнату проникало достаточно света от звёзд и яркой луны, начинающей заглядывать в окно из-за угла дома. Разобрал пастель и забрался на невероятно мягкую перину, под тёплое одеяло; его даже стало почти не видно. Глубоко внутри какое-то шестое чувство, видимо, интуиция, беспомощно пыталась его предупредить, что в этой комнате следует быть осторожным и не забираться в кровать, но мальчик слишком устал сегодня и решил не думать ни о странном испытании, ни о чём другом и просто заснуть. Уже засыпая, он вдруг сильно вздрогнул и проснулся, как иногда, наверно, вздрагивал каждый из нас после тяжёлого дня, уже почти уснув, от сильного сокращения расслабленных мышц… только это состояние мышц теперь не прошло, а будто сжимало всё тело, которое покрылось мурашками. За секунду до этого в голове мелькнул какой-то жуткий образ. Не понимая, что происходит, и плохо контролируя движения, Федя попытался сесть в кровати… что-то в этой комнате точно было не так.
События эти происходили в 1926 году в большой помещичьей усадьбе, не так давно отобранной по известным причинам у законных владельцев людьми, наивно именующих себя большевиками; в месте, куда нескоро добралась электрификация, а известия о заведениях подобного рода долго оставались засекреченными.
2
Спустя почти восемьдесят лет здесь мало что изменилось, исчезли только люди этого огромного дома, но сказать, чтобы исчезли и обитатели, я не решусь. Здание с шестидесятых годов двадцатого столетия стояло заброшенным, постепенно ветшая под влиянием природных сил. Та деревня неподалёку, ввиду её отдалённости от крупных населённых пунктов, тоже не получала развития и медленно исчезала. По разбитой сельской дороге к ней, тянувшейся более десяти километров от ближайшего села, редко проезжал какой-нибудь такой же разбитый автомобиль. Но в один солнечный день конца июля в центре того села, где собрались несколько небольших магазинчиков, а по случаю выходного дня – ещё торговцы с палатками, предлагая местному населению всё от натурального мёда до зимних пуховиков, появился весьма неплохой автомобиль «ауди», отражая солнце вперемешку с окрестными домами и деревьями в хромированных деталях и ярко-сером цвете кузова. В нём ехали трое молодых людей – Артём, Вадик и Таня; Артём, как владелец машины, был за рулём. Они являлись студентами ВУЗа и учились на факультете журналистики, а отношения их можно было характеризовать как крепко-дружеские с задатками, возможно, чего-то большего, в чём они пока ещё сами себе боялись признаваться. По теме одной из курсовых работ, которую требовалось сдать с началом осеннего семестра, им требовалось осветить какое-нибудь событие прошлого столетия, долгое время бывшее засекреченным и всплывшее на поверхность относительно недавно. Логично предположить, что места засекреченных событий тоже были засекречены.
Недавно Вадик, самый серьёзный и деятельный из них, прочесывая просторы интернета, вычитал небольшую статейку и некой закрытой школе-интернате, где проводились чудовищные опыты над учениками-сиротами, или детьми, ставшими сиротами в свете событий тех лет – вплоть до конца пятидесятых годов. Затем школа была закрыта по неизвестной причине, но упоминалось, что в ней произошло что-то из ряда вон выходящее даже для такой необычной школы. Несколько лет велось расследование, проводились какие-то работы в здании, потом его закрыли и законсервировали. Таковым оно и оставалось до сих пор. Жителей из деревни рядом с ней, именуемой Ведянка, постарались выселить, но многие разбежались по окрестным густым лесам, спрятались – в общем, не поймали всех. А около двадцати последних лет деревня вообще находится в открытом доступе, благо о ней забыли почти все. Вот Вадик и подговорил своих друзей (а это он как журналист хорошо умел делать) съездить туда и по возможности выяснить, что же произошло там и что это была за школа.
К сожалению, ни интернет, ни карты не предоставили подробной информации о том, как добраться до той деревни. Говорилось лишь, что она где-то поблизости от этого села. Вот ребята и ездили по улицам и спрашивали у всех подряд, как туда проехать. Многие и не слышали такого названия, некоторые о деревне слышали, но на уровне легенд и всерьёз эти сказки не воспринимали. Уже почти отчаявшись, ребята приехали на центральную площадь. Таня, которой эта идея не нравилась с самого начала, уже не первый раз настаивала на возвращении в город:
– Вадик! Ты же видишь, никто не знает. Поехали отсюда. Напишем о другом чём-нибудь. Тём, поехали!
Явно расстроенный Вадик (хотя и не подавал вида) никак не хотел расставаться со своей идеей. Он был из тех людей, которых невыполнимая задача только больше привлекает и раззадоривает.
– Ща, погоди, спросим ещё у кого-нибудь. Останови здесь.
Машина резко остановилась у группы местных мужиков, собравшихся в тени большого клёна у скамейки рядом с магазином и обсуждающих, судя по всему, чей-то сломанный трактор. Несколько замасленная одежда армейских расцветок и прокуренный вид этих мужиков наталкивал на мысль, что они, наверно, занимаются заготовкой леса и должны знать окрестности. Вадик высунулся в окно:
– Добрый день! Подскажите, пожалуйста, не знает ли кто-нибудь такой деревни – Ведянка?
Мужики немного притихли, отрицательно помотали головой.
– Что, даже не слышал никто?
Та же реакция; мужики уже возвращались к своей важной теме. Но один из них, тот, что сидел на скамейке с сигаретой во рту и имел наиболее приличный вид из всех – на нём была свежая рубашка – прищурив левый глаз, спросил:
– Тебе зачем она?
– Да там вроде школа была, вот хотим написать о ней. Мы журналисты.
– Не, не знаем. И нечего там делать. Лучше езжайте отсюда.
– Ну дорога туда есть вообще? И откуда вы знаете, что там нечего делать? – его особенность задавать неприятные вопросы в упор была из основных отрицательных качеств для журналиста, но Вадик с ней боролся не особенно усердно. Ему доставляло некое удовольствие повергать людей в ступор.
Ясное дело, мужик на скамейке проигнорировал последний вопрос, сделав вид, что увлечён разговором. Вадику пришлось убраться обратно в машину.
– Ну что, убедился? – послышался язвительный Танин голос с заднего сиденья. – Вадя, ну, поехали.
– Нет, ну он точно что-то знает! – возмущался Вадик, – вы слышали: ключевая фраза – «нечего там делать»? Он почему-то не хочет говорить…
– Да не ищи ты скрытый смысл хотя бы здесь, он ведь простой деревенский мужик! – усмехнулась девушка. В такие моменты в Вадике можно было разглядеть обиженного десятилетнего мальчика, у которого отобрали яблоко. Это несколько забавляло Таню и ей подсознательно хотелось его утешить, хоть она и отчаянно не желала признаваться себе в этом. Впрочем, положительной чертой Вадика было то, что он никогда не докапывался к людям, пусть даже они знали ответ на очень интересующий его вопрос; не стал он и к мужику приставать, но обратил внимание, что тот проследил взглядом за ними, когда машина медленно поехала по сельской площади.
– Правда, поехали уже, – добавил Артём.
Уже при выезде на главную улицу их окликнула невысокая бабуля в платке, с плотной брезентовой сумкой в руке:
– Эй, ребята!
– Стой, стой! – тут же оживился Вадик и высунулся в окно.
– Слышала, вы Ведянку ищите, – сказала бабуля, не выговаривая букву «щ». Её цветастый, но выцветший, как и вся остальная одежда, платок был повязан сзади, выпускал у виска прядь седых волос, которую она заправляла рукой за ухо; она слегка улыбалась полубеззубым ртом. Лицо её выглядело добродушным. – Зачем вам туда?
– Мы журналисты, хотим написать о ней и о школе, что там была, – на этот вопрос Вадику приходилось отвечать раз в сотый; любопытство сельских жителей никуда ни делось.
– Знаю я дорогу, но лучше бы вам не ездить туда… нет там никого. И делать нечего, – её доброе лицо стало серьезным, улыбка пропала.
– Ну… вы нам покажите дорогу, очень нужно, а то мы работу не сдадим. А если там нет ничего, так мы и уедем сразу. Просто посмотреть хотим. Знаете, тема достаточно интересная. Хотите, довезём вас до дому? – Вадик умел заговаривать людям зубы, заканчивая на приятной для них ноте.
– Ой, уж спасибо! Я только в магазин иду, – бабуля снова подобрела, на губы вернулась улыбка, и к глазам тоже, по уголкам которых сильнее проявились морщинки. – А соседи удивились бы, эх… дорога в эту деревню длинная и плохая… по лесу, ваша-то машина и увязнуть может…
– Да ничего! Сейчас сухо, проедем.
– Ну… хе-хе… видите вон тот высокий старый дом с чёрной крышей? – бабуля протянула руку, указывая на дом недалеко от них по главной улице, – за ним налево повернёте, там узкая кривая улица. Доедете почти до конца, там здание старого склада… Раньше-то колхоз большой был здесь, эх! Ну… за складом дорога направо, мимо помойки, и дальше по полю и в лес колея идёт, даже и дорогу-то мало напоминает… вся заросла ужо. По ней иногда ездят на озеро в лесу. Так вот, доедете, дай Бог, до озера, обогнёте его по правому берегу и там дальше просека в лесу… трактор-то ездил в прошлом году за дровами… вот езжайте по ней и в деревню и попадёте. Ой, ребята, боязно мне: пару лет назад туда мужики пошли лес рубить, да и пропали. Нерусские были, так их и не искал никто толком… – со свойственной пожилым людям разговорчивостью старушка пустилась рассказывать деревенские сплетни, и Вадиму пришлось мягко перебить её.
– А про ту школу вы слышали что-нибудь?
– Да, была школа, но закрыли её ещё в пятидесятых… аль в шестидесятых… точно не помню. Случилось там что-то, люди тут грозные ездили, говорят, из КГБ… мы боялись и в дело то не лезли, сами понимаете. Кстати, это была исключительно мужская школа.
– А, может, вы знали кого-то из той школы?
– Ой, да и не припомню сразу… голова-то теперь дырявая, – бабуля задумалась на несколько секунд. – Да, был тут один парнишка в то время из тех, кто без родителей остался после войны, слонялся по посёлку с такими же оборванцами, а однажды пропал. Причём он один, остальные не делись никуда и болтали, что в Ведянку его забрали зачем-то. Но его не видел никто больше… я, по крайней мере. Молодая тогда была, на сплетни внимания мало обращала, – старушка опять улыбнулась, вспоминая, видимо, былые времена. – Да что-то заболталась я, в магазин надо. У нас тут, в деревне, рано они закрываются.
– Спасибо большое вам! Поедем мы.
– Да не за что, только уж вы будьте осторожны… хорошие вы ребята.
Машина медленно поехала в направлении того высокого дома, выглядывающего среди ещё более высоких берёз. Вадик торжествовал; Артём тоже слегка повеселел – он любил разные приключения, к сожалению, не задумываясь о их возможных негативных последствиях. Таня же, привыкшая ко всему относится скептически и осторожно, по-прежнему оставалась недовольна, и даже в последних словах старушки ей почудился злорадный оттенок. Но она понимала, что два увлечённых парня вряд ли послушают её совет и отправятся домой. Они свернули на ту узкую улицу.
– Я же говорил, всё у нас получится! Просто всегда нужно добиваться своего, до последнего! – радовался Вадик.
– Это-то меня в тебе и пугает. Тем более, ничего особенного у нас ещё не получилось, – бурчала сзади Таня, – это, если ты хочешь, только первый шаг. Сам пойми – длинная дорога по лесу – не лучшая идея, учитывая, что уже пять вечера!
– Да ладно, мы что, десять «км» дотемна не проедем! Правда, шеф? – обратился Вадик к Тёме.
– Не знаю, не знаю… дороги, конечно, и получше бывали… – серьёзно проговорил тот в ответ. Тёма вынужден был внимательно смотреть вперёд и объезжать по возможности ямы, и потому мало слушал бесконечные препирания друзей. Вскоре они завернули за склад, проехали помойку и оказались в поле, где дорога стала хоть и лучше, но местами была едва заметна. Вадик продолжал самодовольно гнуть своё:
– Никому не нервничать! Доберемся нормально.
– Оптимистичность иногда перерастает в тупость, – поучительно заметила Таня,– и в твоём случае довольно часто.
Говорила она это, конечно, с доброй усмешкой, да и Вадика вообще сложно было обидеть.
– Зачем нам туда? Поговорили бы здесь с кем-нибудь. Может, у этой старухи есть знакомые, которые больше знают о школе. К тому же, она сказала, что там нет никого, – добавила девушка.
