Kitabı oku: «Прошлое в наказание», sayfa 11

На Общественной палате можно было поставить крест. Ирина, которая время от времени заглядывала ко мне, жаловалась, что Совет не созывается, пленарные заседания не проводятся. Новый ответственный секретарь из бывших комсомольских функционеров неспешно готовил предложения по совершенствованию работы палаты, абсолютно пренебрегая мнением ее членов. Ирина с Валей бездельничали, что вполне устраивало вторую, но никак – первую из них. В итоге она рассорилась со своим новым руководителем и он добился ее увольнения. Я заглянул к Вольскому поговорить о жизни, и он так прокомментировал эти события: «Президенту нужна палата, которая дает приятные ему рекомендации». – «Но ведь не он затеял мое отстранение и все прочее», – возразил я. «А какая разница? – рассудительно заметил Аркадий Иванович. – Его такое решение устраивает. Получать критические замечания от созданного им органа – это слишком для него… Коньячку выпьешь?» – «Выпью», – бодро ответил я.

Жизнь, как ей и положено, продолжалась. Между тем странные события происходили на Северном Кавказе. Какие-то неопознанные группы военных вели боевые действия в Чечне. У них даже были танки. Министерство обороны отказывалось признавать этих людей своими. Появилась информация, что это контрактники, нанятые Федеральной службой контрразведки, преемницей Министерства безопасности. Они действительно не являлись кадровыми военными, но технику могли получить только на армейских складах. Дураку было ясно, что за атаками стоит государство. Наше, российское.

Я считал, что это глупо и преступно – вести военные действия на территории собственной страны, что надо с Джохаром Дудаевым договариваться. Так же, как договаривались с Минтимером Шаймиевым. Дудаев – разумный человек, генерал, командовавший авиационной дивизией, а в советской армии неадекватный человек не мог достичь такого положения. Прежде всего я кинулся к Сухатову. Он внимательно выслушал меня, хмуро проговорил:

– Олег, я даже говорить с ним не буду на эту тему. Пойми, не может он слышать эту фамилию. Не переносит его на дух. Тут уж ничего не поделаешь.

Я тотчас обратился к Филонову. Сергей Александрович нахмурился, услышав, о чем речь. Долго молчал, устало глядя перед собой, потом поднял на меня глаза.

– Я говорил с ним… Он не хочет ничего слышать. Его успели убедить в том, что это единственно возможный вариант.

Я понял, что сделать ничего нельзя. Ощущение бессилия цепко держало меня. Настроение было мерзкое. Я позвонил Лесину – тот оказался на месте, в магазине, совмещенном со складом. Его позвали к телефону.

– Саша, давай выпьем, – предложил я.

– Давай, – охотно согласился он.

– Где?

– Есть хорошее место недалеко от моей работы.

Сообщив коллегам, что уезжаю по делам и не вернусь, я покинул Кремль. Водитель отвез меня на Мясницкую. Саша уже стоял около входа в ресторан. Еще несколько лет назад здесь располагался продуктовый магазин. Войдя внутрь, я обнаружил ведущую вниз винтовую лестницу – прежде она отсутствовала. Подвальное помещение мне понравилось – старые своды и темные стулья с высокими спинками создавали ощущение уюта. Был занят только один стол. Мы расположились у стенки. Саша уверенно сделал заказ, попросив не медлить с графинчиком водки.

– Что у тебя стряслось? – участливо спросил он, едва официантка удалилась.

– С чего ты решил, что у меня что-то стряслось?

– За последние два года ты ни разу не звонил мне сам. А тут не только позвонил, но и захотел выпить.

Я изобразил задумчивую улыбку на лице:

– Выпить с тобой мне хочется регулярно. Возможности нет.

– Часа свободного не находится?

– Ты прекрасно знаешь, что в этом деле часом не обойдешься.

Он посмотрел на меня с укором:

– А вот у твоего главного начальника время для выпивки находится.

Что я должен был ответить на это?

– Если ты думаешь, что такое у него происходит часто, ты сильно ошибаешься.

Ухмыльнувшись, Лесин поинтересовался:

– Так что там случилось?

– Ничего хорошего. Будут большие проблемы.

– У тебя?

– У страны.

– Да и бог ней. Главное, чтобы у тебя все было хорошо. И у меня.

Я категорически не мог согласиться с такой позицией, но промолчал. Переубеждать его было бесполезно.

Мы напились в тот вечер. Смутно помню, как ловил машину, запихивал в нее Сашу, садился сам, как старался не уснуть, следя, чтобы водитель ехал в правильном направлении. Сначала завез Лесина, хотя пришлось сделать солидный крюк. Долго тормошил приятеля, чтобы он проснулся и пошел домой. Потом сам задремал, но водитель не подвел, приехал к моему дому.

Аллегро мольто

Одиннадцатого декабря российские войска вошли на территорию Чечни. Первая чеченская война стала реальностью. Так происходят стихийные бедствия – понимаешь, что натворят больших бед, обернутся смертью многих людей, а вмешаться не можешь. Но это бедствие было сотворено глупостью и недальновидностью человеческой. Таких немало знала история. Только все они случились до меня. В отличие от этого. Впрочем, был еще Афганистан. Но я тогда по малости лет не понимал, что там происходит и каким образом касается жизни всей страны.

И вновь непрерывная барабанная дробь малого барабана звучала в ушах. Вновь я слышал Седьмую симфонию Шостаковича. Вновь простая, безобидная тема вырастала в страшный символ подавления. Теперь эта тема была связана с нашими войсками, которые двигались колоннами с трех направлений: моздокского, владикавказского, кизлярского. Но чем дальше они продвигались в глубь Чечни, тем больше росло сопротивление. И тем больше человеческих жизней отнимала война. Было ясно, что необходимо прекратить боевые действия и начать переговоры. Сделать это предлагал даже Совет Федерации. Президент выбрал другой вариант. Стали наносить удары по Грозному. Бомбы и ракеты доставались главным образом мирному населению. А под Новый год министр обороны, которого президент называл лучшим на этой должности, пообещал за сутки взять Грозный силами десантного полка. Но вместо триумфа получилась трагедия. Штурм Грозного обернулся потерей более двухсот танков и бронетранспортеров. Погибли сотни солдат, не меньше попало в плен. По телевизору об этом не сообщали. Я узнал правду от Сухатова – он разыскал меня дома, когда я вернулся после встречи Нового года у Лесина.

– Подожди поздравлять, – остановил он. – Есть нехорошая информация.

Выслушав его, я не выдержал:

– Идиоты! Не читали книг про Великую Отечественную. Ясно было, что бронетехнику пожгут на улицах. Не нужно быть специалистом, чтобы понять это.

– Да, это они… напортачили. Ты вот что, подумай, как все это… объяснить.

– Подумаю, – выдавил я после некоторой паузы.

«Идиоты! – злился я, глядя в окно на заснеженную Москву. – Такое сотворить. Полные идиоты!»

Мне захотелось получить более полную информацию. Я принялся звонить знакомым правозащитникам, никого из них не было в столице – все находились в Чечне.

Второго января я приехал на работу. Многие из моих коллег поступили так же. Но они появились на рабочем месте «на всякий случай», а я пытался выполнить просьбу Сухатова. Только ничего дельного не приходило в голову. И тут вспомнил про Эдуарда, с которым давненько не общался. Он должен был знать о происшедшем, и, скорее всего, куда больше меня. Разговор с ним вполне мог натолкнуть на нужные мысли. Я позвонил ему на работу – он оказался на месте. Выслушал мою просьбу о встрече.

– Могу приехать к тебе, – закончил я.

– В этом нет необходимости, – быстро проговорил он. – Давай лучше встретимся в том ресторане, где ты уже не раз бывал. Заодно пообедаем.

– Согласен.

Когда я явился к назначенному сроку, Эдуард уже сидел за одним из столов. Он пил воду, бутылка минеральной стояла рядом. Я занял удобный стул с высокой спинкой напротив него.

– Здравствуй. Ты сделал заказ?

– Нет. Жду тебя. – Он пододвинул ко мне солидную кожаную книгу с меню. – Да, с Новым годом.

– Спасибо. И тебя.

Я быстро просмотрел меню – не было желания тратить время на долгий выбор. Официант выслушал мои пожелания, а потом – Эдуарда. Едва он удалился, брат проговорил:

– Что случилось?

– Война, – ответил я, глядя ему в глаза.

Он вздохнул с каким-то небрежным выражением на лице, так обычно реагируют на детскую непонятливость.

– Военные действия против бандитов, захвативших власть в субъекте Федерации.

– Ты можешь называть это как хочешь, но двести танков и бронетранспортеров… это слишком!

Он смотрел на меня все с тем же выражением:

– Да, просчитались. Не ожидали такого сопротивления. Но военные действия были необходимы. Ты пойми, там установилась власть бандитов. С Дудаевым невозможны переговоры. Приходится применять силу.

– Наверно, там есть бандиты. Но там есть и власть, избранная. Дудаев такой же президент, как и Шаймиев. А в Татарстане тоже немало тех, кто высказывает сепаратистские настроения. Тем не менее с Шаймиевым переговоры были возможны, а с Дудаевым – нет?

– Именно так.

– Почему? Дудаев – советский генерал, летчик. Почему с ним невозможны были переговоры?

– Потому что он не хотел идти даже на минимальные уступки.

– А может быть, это Ельцин не хотел идти даже на минимальные уступки? После того, как наслушался советов некоторых людей.

– Кого ты имеешь в виду?

Я вдруг осознал, что вовсе не пытаюсь получить от него информацию, а спорю с ним, причем делаю это крайне ожесточенно. Решил не называть конкретных фамилий.

– Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду. Ладно, потом разберемся, кто больше виноват, кто меньше. А сейчас неплохо бы понять, как остановить кровопролитие.

Он усмехнулся, помолчал, глянул на меня печальными глазами:

– Никак. Сейчас ни одна из сторон не отступит. Еще не набрана критическая масса.

– Чего?

– Смертей.

Мне захотелось выругаться, но я сдержался.

– Тогда это надолго. Для наших генералов… – Я переждал, пока подошедший к нам официант расставит тарелки с закуской, наполнит фужеры минеральной водой. – Для наших генералов победа важнее солдатских жизней.

– Ты знаком с генералами?

– Нет. Но это прежние, советские генералы.

Он чуть заметно покачал головой.

– Несерьезно.

– Несерьезно было начинать эту войну. И уж тем более устраивать такой идиотский штурм Грозного. – Я опять спорил с ним.

– Давай все-таки поедим, – хмуро предложил он и принялся за салат.

– Ладно… – Я тоже взял в руки приборы, хотя у меня пропал всякий аппетит.

Молча мы покончили с закуской, потом с солянкой, приступили ко второму. Я размышлял о том, что у Эдуарда особый склад ума и особые предпочтения: для него самое важное – защищать власть, а не страну и не закон, именно такие люди нужны были в КГБ и НКВД, а новой России они достались по наследству, и от них уже не избавиться. «Надо было полностью разогнать КГБ, – заключил я. – К чертовой матери. И заново создать органы государственной безопасности. Надо было. Теперь сделать это не получится. Поезд ушел. И очень сильно…»

– Как тебе здешняя кухня? – деловито осведомился Эдуард.

– Хорошая, – рассеянно ответил я.

Новая пауза была долгой. Лишь когда мы пили кофе, Эдуард проговорил с оттенком сожаления:

– Вполне понимаю твое желание остановить кровопролитие. И одобряю его. Но не вижу в настоящее время путей для прекращения военных действий. Может быть, месяца через два или три появится такая возможность. Когда обе стороны поймут, что зашли слишком далеко, а результата нет. Другого я тебе сказать не могу.

– И на том спасибо.

Я не дал ему заплатить за себя – выхватил счет, увидел, сколько с нас причитается, достал кошелек, отсчитал половину. Криво усмехнувшись, он добавил до нужной суммы.

На улице деловито падал некрупными хлопьями снег, нежно опускаясь на голову, на плечи и устилая все вокруг чистеньким, белым ковром. Мы стояли у выхода. Я смотрел Эдуарду в глаза.

– Там за всеми столиками пишут звук? – Я кивнул в сторону ресторана.

Он ничего не ответил, но его взгляд стал пристальным, жестким.

– Ты ничего мне не хочешь добавить здесь? – продолжил я.

Немного подумав, он выдохнул:

– Ты бы поосторожнее… там… на службе.

Ясно было, что ничего, кроме этих слов, я от него не услышу. И на том спасибо. Дежурно пожав друг другу руку, мы разошлись в разные стороны.

Выйдя на Ильинку, я повернул в сторону Кремля. Шел среди неспешно кружащих снежинок, думая: «Все вернулось на круги своя? Вновь не помешает осторожность? Хотя есть некоторое отличие: раньше нужна была осторожность вообще, а теперь – на службе. Но если так пойдет дальше, скоро точно все вернется на круги свои… Как выполнить просьбу Сухатова? Какие слова не будут лживыми и при этом все объяснят? Не представляю…» Это был редкий случай: я на самом деле не знал, что предложить.

Вернувшись в Кремль, я сразу направился к Сухатову. Лев нашел время, чтобы выслушать меня. Помолчал. Проговорил с мрачным лицом:

– Ситуация непростая. Хорошего объяснения нет. И воздержаться от объяснения нельзя. Информация уже просочилась. Скрыть ее невозможно. Вот, посмотри… – Он протянул мне листок с текстом. Это было сообщение одного из западных информационных агентств о штурме Грозного и о потерях федеральных войск. – И вот посмотри.

Я пробежал глазами второй текст – неуклюжая попытка объяснить происшедшее. «…Вина за коварное нападение на федеральные войска, приведшее к неоправданно высоким потерям, полностью ложится на руководство Чечни».

– Глупое объяснение.

– Согласен.

– Лучше уж так: «Попытка навести конституционный порядок натолкнулась на ожесточенное сопротивление сепаратистов, приведшее к многочисленным жертвам».

– Запиши. Но про многочисленные жертвы не надо. Ясно, что ожесточенное сопротивление не могло обойтись без жертв.

Достав ручку, я выполнил его просьбу, добавив еще одну фразу: «Вина за потерянные человеческие жизни с обеих сторон полностью лежит на руководстве Чечни». Признаюсь, мне эта фраза не слишком нравилась, но я написал ее.

Я не стал задерживаться на работе – поехал к Марине и Кириллу. Вез с собой то, что нашел в кремлевском буфете: шампанское, конфеты, мандарины. Стандартный набор.

Сын обрадовался, увидев меня. Не давая мне раздеться, начал надевать штаны, свитер, теплую куртку. Марина, стоявшая в проеме, смотрела на него с понимающей улыбкой. Вслед за тем мы отправились кататься на санках. Небольшая горка находилась в соседнем дворе. Признаться, я напрочь забыл о всяких проблемах, связанных с Чечней и с моей работой. Катался вместе с Кириллом, с трудом умещаясь на санках, падал с ним в снег, заваливаясь набок, бежал наперегонки вверх по склону.

Возвращались мы при свете уличных фонарей. Марина успела накрыть на стол, и нас ждал праздничный ужин. Вскоре к нам присоединились соседи – супружеская пара с сыном, который на год был старше Кирилла. Посидев немного с нами, ребята сбежали в соседнюю комнату, занялись играми. А мы продолжили общение. Виталий, научный сотрудник, работавший в гуманитарном академическом институте, рассказывал о том, что у них остались только отъявленные энтузиасты, остальные разбежались кто куда: обслуживать бизнесменов, торговать в ларьках и даже убирать улицы. Не таких изменений ждали они.

– А миллионы людей, которые работали на заводах, на предприятиях? Они в одночасье провалились в нищету и вечный страх за будущее. Их убивают на улицах и в квартирах, с ними по-фашистски обращаются новые хозяева-приватизаторы, захватившие их заводы, их предприятия. А что творится на улицах? Даже в центре Москвы открыто продают наркотики. Я уж не говорю про то, какие идеалы у наших детей…

Сколько раз я слышал такие речи. Что я должен был ему ответить? Что этого нет? Все это присутствовало в нашей действительности.

– К сожалению, то, что вы говорите, имеет место… У реформ была совсем иная цель. Дать людям новые возможности. Надеюсь, вы понимаете… – Господи, каким языком я пытался объяснить расхождение между тем, что хотели, и тем, что получилось на четвертом году после событий августа девяносто первого. Убогие слова ужасали, но я продолжал. – Непросто изменить такую огромную страну. Многое невозможно было предусмотреть заранее. Власть пытается исправить ситуацию. Но это потребует времени.

«Как все-таки влияет на язык то, чем занимается человек, – размышлял я позже, направляясь домой на метро. – Чиновная жизнь оборачивается канцелярщиной в мозгах. Кого-то это устраивает, но только не меня. Не хочу, чтобы мои мозги вконец заканцелярились!» Я не слишком представлял себе, как добиться подобного результата, но страстно желал его.

Через несколько дней меня попросил зайти Александр Николаевич Яковлев, тот самый, которого частенько называли архитектором перестройки. Его кабинет располагался в здании, стоящем ближе к Кремлю, неподалеку от Гостиного Двора. Александр Николаевич, неспешный, обстоятельный, с доброжелательными умными глазами, поднялся мне навстречу, пожал руку, усадил за длинный стол, примыкающий к его рабочему столу, сел напротив. Принялся расспрашивать про житье-бытье. Это была его манера – никогда не выплескивать на человека соображения или просьбу сразу. Я честно отвечал, что весьма опечален событиями в Чечне. Александр Николаевич помрачнел: «Да, там нехорошо получилось. Совсем нехорошо». Помолчал, потом заговорил о своем. Он просил помочь с созданием партии.

– Социальной демократии, – окая, пояснил он. – По сути, социал-демократической. Но как-то не хочется, чтобы «социал» расшифровывали как «социалистической». Съезд намечен на февраль. Нужна программа партии. Ее вариант подготовили, но мне он не нравится. И все другие документы надо поправить. Беретесь?

Я согласился.

– Вот и хорошо, – все так же окая, высказал свое одобрение Александр Николаевич. – Тогда начнем не откладывая. Программа должна отражать наше внимание к человеку, то, что люди – главное для нас.

– Значит, надо начать с раздела «Человек», потом поставить раздел «Семья», потом «Общество», а в конце – «Государство».

– Пожалуй, так и стоит сделать, – задумчиво изрек Александр Николаевич. – Вы набросайте первоначальный вариант, мы его обсудим и доработаем. Если будет в этом необходимость, – добавил он с очень хитрым видом.

Через два дня я принес Яковлеву первый вариант программы. Он тут же принялся читать его – взял в руки распечатку, сделанную на матричном принтере, расположился поудобнее в кресле в комнате отдыха, поначалу прочитал от начала до конца, а потом, поделившись соображением: «В целом неплохо», начал обсуждать каждую строку. Хорошо, что передо мной лежал второй экземпляр, и я делал пометки, иначе бы я не запомнил всех его замечаний и пожеланий. Их набралось многовато. Поскольку время поджимало, исправлениями пришлось заниматься в субботу и воскресенье. В итоге понедельник принес куда меньше новых замечаний и пожеланий. Но они были, и потому вновь пришлось напрягать мозги. К пятнице появился вариант, устраивающий Александра Николаевича. Его распространили для обсуждения среди будущих членов партии.

Секретарем у Яковлева работала Таня Платонова, приветливая блондинка лет сорока пяти, худенькая и весьма энергичная. Я приходил к Александру Николаевичу в конце рабочего дня, когда он считал себя свободным от основного занятия – реабилитации жертв политических репрессий. Как-то, когда я покидал его кабинет, Татьяна предложила мне:

– Олег, давай выпьем.

– Давай, – охотно согласился я.

Она быстро накрыла небольшой стол, стоявший у окна перед ее рабочим столом: нехитрая закуска, бутылка вина, стаканы. Мы сели за этот стол, понемногу выпивали, разговаривая о самых важных событиях последнего времени. Неожиданно открылась внутренняя дверь, и из своего кабинета вышел, прихрамывая после давнего ранения, Александр Николаевич, направлявшийся домой. Увидев нас, остановился.

– А что это вы тут делаете? – Неподдельное удивление застыло на его округлом лице.

– Выпиваем, – признались мы с Татьяной.

– А я тоже хочу, – с какой-то детской непосредственностью, привычно растягивая букву «о», проговорил Александр Николаевич и сел рядом с нами.

Это повторялось не один раз: Таня предлагала мне: «Давай выпьем». – «Давай», – соглашался я. Она быстро накрывала небольшой стол, и мы приступали. В какой-то момент дверь в кабинет открывалась, выходил, Александр Николаевич, увидев нас, останавливался и после дежурного вопроса «А что это вы тут делаете?» – присоединялся к нам.

Его привлекала вовсе не возможность выпить, а поговорить в непринужденной обстановке. Хотя он и пил вино вместе с нами. Поначалу меня удивляло то, что Яковлев, у которого в кабинете стоял большой стол для совещаний, спокойно вмещавший двенадцать человек, а в комнате отдыха имелся еще один стол, человек на шесть, сидел с нами за небольшим столом, метр на метр, в приемной. Но его это нисколько не волновало. Ему нужно было общение. Он расспрашивал о том, что прежде всего волнует людей, как они относятся к таким важнейшим вещам, как свобода, права человека, частная собственность, что говорят о власти? Он обсуждал с нами события, происшедшие накануне. Ему интересны были разные мнения.

Порой Александр Николаевич вспоминал примечательные события из своей жизни. Однажды рассказал о Двадцатом съезде КПСС, на котором тогдашний Первый секретарь партии Никита Сергеевич Хрущев сделал доклад, осуждавший культ личности Сталина:

– То, что говорил Хрущев, не умещалось в голове. Глубокая тишина стояла в зале. Не слышно было ни скрипа кресел, ни шепота, ни кашля. Никто не смотрел друг на друга – то ли от невозможности происходящего, то ли от смятения. Все пребывали в шоке.

Именно тогда у Яковлева появились первые сомнения в правильности курса КПСС, а позже, при Брежневе, его критическая позиция обернулась почетной ссылкой послом в Канаду. Наказать жестче не посмели – Яковлев был фронтовиком, инвалидом войны, сполна доказавшим преданность Родине. Именно подробное знакомство с жизнью людей в Канаде завершило формирование Александра Николаевича как реформатора.

В один из таких разговоров за стаканом вина Яковлев рассказал о том, как в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году предложил Горбачеву разделить КПСС на две части: консерваторов и реформаторов. И тем ввести двухпартийную систему. Горбачев, услышав подобные речи, замахал руками: «Да как ты можешь предлагать такое?! Партия – основа страны!» Осенью девяностого, когда стало ясно, что серьезные преобразования неизбежны, Яковлев повторил Горбачеву свое предложение о разделении КПСС на две партии. К тому времени уже существовала Демократическая платформа в КПСС, созданная «снизу», без всякого участия Центрального комитета КПСС – она объединила тех самых реформаторов, на которых рассчитывал Яковлев. На этот раз Горбачев благосклонно воспринял идею, но сказал, что следует немного подождать. История ждать не стала – август девяносто первого положил конец правлению КПСС. Но если бы Горбачев согласился в девяностом году на разделение партии, судьба СССР, скорее всего, сложилась бы по-другому.

«Вот она, роль личности, – подумал я тогда. – Бывают такие моменты, когда от решения одного человека зависит будущее страны, да и других стран. Горбачев мог спасти СССР, меняя партийную систему. Гитлер мог отказаться от похода на СССР, а Наполеон – на Россию. Таких ключевых моментов наберется немало, когда человек, отвечавший за страну, выбирал худший вариант… Впрочем, об этом хорошо размышлять, когда худший вариант стал уже историческим фактом», – подвел я итог.

Учредительный съезд Российской партии социальной демократии состоялся в намеченный день. По предложению Александра Николаевича меня включили в руководящий орган партии. Я не стал отказываться. Мне были симпатичны и председатель партии, и люди, окружавшие его. Тем более что все равно предстояло с ними работать – Филонов поручил мне заняться предстоящими в декабре выборами в Думу. Программа была принята без каких-либо замечаний. Обстоятельный товарищеский ужин стал весьма достойным завершением съезда. Я смог убедиться, что из регионов приехало немало вполне адекватных людей, с которыми не стыдно было делать одно дело. И что кухня в Деловом центре на Красной Пресне может радовать.

На следующий день, не слишком холодным воскресным утром, я взял Кирилла и Василия и отправился с ними в Сергиев Посад. Я давно обещал сыну какую-нибудь поездку. Настя, занятая написанием срочной аналитической записки, с удовольствием отпустила Василия с нами.

Я смотрел на дорогу и совсем не вникал в разговор, который вели дети, сидевшие сзади. «Что надо сделать, чтобы позорное кровопролитие в Чечне прекратилось? – невесело думал я. – Какие доводы найти для того, кто не хочет слышать никаких доводов?»

От правозащитников я знал, что происходит в Чечне. Война множила жестокость. Страдали не только чеченцы, но и русские, остававшиеся в Грозном. Бомбы и снаряды не разбирали, какой национальности люди, оказавшиеся там. Погибших было столько, что не имелось никакой возможности отвезти их на кладбище. Хоронили на газонах поблизости от места, где их настигла смерть. Мне об этом рассказали Олег Орлов и Сеня Рогинский, с которыми я встречался в «Мемориале» неделю назад, а еще Сергей Адамович Ковалев, уполномоченный по правам человека, тоже ездивший в Грозный. Идея мирной конференции по Чечне, которую готовили Владимир Лысенко и Лев Пономарев, казалась мне разумной.

«Надо помочь Володе и Льву в этом деле», – решил я.

Сергиев Посад впустил нас в свои пределы. На улицах было не так уж и много машин, как и пешеходов на тротуарах. Казалось, подмосковный городок не слишком радуется неплохому февральскому дню. Позже открылись тесно стоящие купола храмов, золотые, синие, мощно возвышающаяся над ними колокольня.

Оставив машину на стоянке, мы вчетвером с водителем Толей зашли на территорию Троице-Сергиевой лавры, прилежно осмотрели Свято-Троицкий собор и церковь преподобного Никона Радонежского – южный придел собора, потом церковь в честь Сошествия Святого Духа на апостолов, заглянули в Успенский собор, в храм Преподобных Зосимы и Савватия Соловецких, в церковь Рождества святого Иоанна Предтечи. Видели много молодых ребят в одинаковом черном одеянии. Я объяснил, что это учащиеся расположенной здесь Московской духовной академии, будущие служители культа. Кирилл и Василий смотрели на ребят, которые были постарше их, с нескрываемым любопытством.

– Ну что, отдать тебя в академию, когда немного подрастешь? – с напускной серьезностью спросил я сына.

– Не-ет. – Кирилл озорно улыбался. – Я не хочу быть попом.

– А ты? – обратился я к Василию.

– Я тоже не хочу, – решительно заявил тот.

– Ну и зря, – глубокомысленно заметил мой водитель, худой, высокий мужчина лет сорока с унылым лицом. – Работа не сложная, а зарплата хорошая.

– Это не так, – спокойно возразил я. – Работа сложная, если делать ее нормально. Впрочем, как и любая другая работа, если выполнять ее как положено. А зарплата зависит от прихода. Где-то совсем маленькая.

– Тогда, конечно, не стоит идти в попы, – обдумав мои слова, хмуро заключил Толя.

Мне все время слышались мощные, хотя и приглушенные звуки органа – Токката и фуга ре минор Баха. Этой музыке было уютно под гулкими сводами и между высящимися храмами.

Обедали мы в Сергиевом Посаде в небольшом ресторанчике, еда там оказалась вполне сносной. В Москву вернулись, когда уже стемнело. Сначала завезли Васю. Я не преминул проводить его до дверей квартиры – хотел хоть коротко увидеть Настю. И услышал благодарные слова за то, что дал ей возможность поработать. Мне это было ой как приятно.

Потом настал черед Кирилла.

– Ты доволен поездкой? – спросил я, когда мы поднимались в лифте.

– Да, – не слишком раздумывая, выдохнул сын.

– Хоть что-то в твоей голове осталось?

– Осталось.

– Ты понял, что Сергиев Посад – важное место для нашей истории?

– Понял.

Я пристально смотрел на сына.

– А музыку ты слышал?

– Какую музыку? – не понял он.

– Ну… соответствующую. В Лавре церковная должна звучать. Скажем, орган.

– Не слышал, – озадаченно ответил сын. – А что?

– Нет, ничего.

На ужин у Марины я не остался, поехал домой. Хотелось побыть одному.

Во вторник мне удалось встретиться с Лысенко и Пономаревым. Проблема с подготовкой конференции была одна: поиск участников с чеченской стороны, достаточно представительных, готовых к диалогу. И при этом тех, к кому правоохранительные органы не имели претензий. Джохар Дудаев по-прежнему был готов к переговорам, но его немедленно арестовали бы, появись он в Москве. Как и его полномочных представителей. Приходилось искать среди известных в Чечне общественных деятелей, никоим образом не связанных с вооруженным сопротивлением. Я сказал о своем желании участвовать в конференции, просил держать меня в курсе ее подготовки.

На следующий день мне позвонил Эдуард, вновь предложил пообедать вместе. Я не стал отказываться, понимая, что предложение сделано неспроста. Похоже, брат был в курсе всего, что я делаю.

Когда худой, предупредительный официант, записав наши пожелания, удалился, Эдуард весьма добродушно проговорил:

– Знаю, что ты ездил с Кириллом и Василием в Сергиев Посад. Вася остался доволен.

– Рад этому, – сдержанно выдохнул я.

– Такие поездки полезны. Хорошо, когда подростки знают отечественную историю, видели важные для нее места.

Я согласно кивал, думая при этом: «Ради таких сентенций ты меня пригласил?» Впрочем, я понимал: здесь ничего важного он говорить не станет. И оказался прав. Лишь когда мы покинули ресторан и вместе пошли в сторону Ильинки, я услышал:

– Зачем ты лезешь в эти дела с подготовкой конференции?

Я не ошибся: он знал о моей встрече с Владимиром и Львом.

– А тебе не кажется, что надо дать ей состояться? И быть может, помочь этому.

Он остановился от неожиданности.

– Зачем?

– Хотя бы затем, чтобы потом, в случае чего, сказать: мы пытались найти варианты прекращения кровопролития. Или: мы не мешали таким попыткам. Даже в меру возможностей помогали.

Эдуард обдумал мой слова, насупившись, выдавил:

– Продолжай. Если считаешь нужным. По кандидатурам обращайся.

– В каком смысле?

– В таком: достаточен ли уровень представительности и будут ли эти люди вызывать вопросы в некоторых организациях?

– Понял.

На том мы расстались. Признаться, я был доволен тем, как легко разрешил ситуацию. Но предложение Эдуарда воспринял скептически.

Через три дня, вновь встретившись с Лысенко и Пономаревым, я рассказал им о предложении брата, назвав его знакомым из Федеральной службы контрразведки. Сказанное мною вызвало интерес.

– Пусть даст информацию по кандидатурам. – Владимир смотрел на меня заинтересованно. – Если ФСК признает авторитет этих людей, нам это только поможет.

– На мой взгляд, Володя прав. Это совсем не лишнее, – добавил Пономарев.