Kitabı oku: «Предновогодние хлопоты III», sayfa 3
– Мне и не заметить? Ещё как заметил, – чувствуя дичайшее желание закурить, ответил Денисов. Он убрал руки со стола и ущипнул себя за ногу. – Раньше приезжали полюбоваться нашими красотами, белыми ночами, теперь за куском хлеба едут. С областей России едут, с республик. Суверенитет, оказалось, вещь не всегда хлебная. Мы ноем, что у нас трудно стало жить, а приезжие с завистью смотрят на нас счастливцев и готовы работать здесь за гроши. Я думаю, процесс будет усугубляться. Наши рыночные обезьяны «нюхают» Западный воздух, быстро схватывают полезные для себя вещи, знают, что Запад давно уже осваивает Азиатские территории с дешёвой рабочей силой, вывозит туда производство. Но нашим предпринимателям там места нет, их туда не пустят, да и какое производство мы вывезем? Всё порушено, вывозить нам нечего кроме ископаемых. Но у нас осталось постсоветское азиатское подбрюшье с огромными людскими запасами, живущими в нищете – вот тебе и рабы! И в Африку плыть не нужно.
– Вполне может быть, что это тенденция мировая, – сказала Мария. – А от нас, вспомни, на Запад совсем недавно отхлынула волна хороших голов в поисках лучшей доли и процесс этот продолжается.
– Так туда уехали люди головастые, с образованием и многим там пришлось не своим делом заниматься, чтобы выжить. А сюда приедут из бывших республик в основном люди безграмотные, иногда и языка не знающие. Их удел: разнорабочий, дворник, уборщица, строитель, ну, и продавец. Капитализм изобретателен. Он всё время придумывает новые и новые формы работорговли. В древние времена существовали невольничьи рынки, но они и сейчас никуда не исчезли. Только они тогда на рыночных площадях были и в морских портах, а теперь весь процесс происходит за закрытыми дверями кабинетов нынешних работорговцев. Им плевать, как рабы устроятся, как это повлияет на общий уклад коренного народа, ведь это в основном люди других религий и они будут жить своим укладом. Свободный рынок – какая панацея! Между прочим, когда-то давно, на заре капитализма корыстные нелюди создали свободный рынок рабов, и жизнь в Африке замерла надолго. Два века там не было прироста населения. Государства, принимающие дешёвую рабсилу, в будущем непременно будут иметь межнациональные проблемы. Но так заманчив этот пирог для тех, кто делает на работорговле большущие деньги, что они об этом стараются не думать… хотя, думаю, догадываются, чем это может закончиться. Но после нас хоть потоп – вот их кредо! Машенька, мне нужно ремешок новый поставить на генератор. Я быстро. Но сначала к Егору.
– Я с тобой, – обняла мужа Мария.
Егор крепко спал. Они стояли, обнявшись, и смотрели на сына. Молчали, но оба думали об одном: о том, как хорошо, что он здесь рядом с ними, пусть лежачий и больной, но живой и оба молились о его выздоровлении.
Мария потянула его за рукав.
– Пойдём. Я тебе говорила, что он очень плохо сегодня спал, что-то его сильно мучило. Врач обещал быть у нас часа в три дня.
Надев рабочий комбинезон и ватник, Денисов вышел из дома. Сделал он работу очень быстро, заодно отрегулировал карбюратор и зажигание. Ругая себя, выкурил за время работы три сигареты. После съездил на рынок в Весёлый Посёлок: Мария собиралась сделать к Рождеству холодец, ей нужны были свиные ножки, говяжьи хвосты, куры, чеснок, зелень; заехал в аптеку за лекарствами, после почти четыре часа сидел за письменным столом, писал.
Перед выходом из дома он зашёл к Егору. Сын крепко спал с румянцем на щеках и спокойным и умиротворённым выражением лица. Денисов поделился с Марией своими впечатлениями и получил неожиданный ответ:
– Чует моё сердце, что этой ночью Егор перешагнул через некий высший пик своей болезни. Этой ночью болезнь ярилась. Она увидела, что человек ускользает из её когтистых лап. Чую это безо всяких анализов, консилиумов, своим материнским инстинктом. Чую, что хвороба отступает и идёт новая благодатная фаза.
Денисов растроганно обнял жену.
– Сколько же в тебе светлой силы, лапушка моя! Какие у тебя слова душистые!
Мария подняла глаза:
– Я мать, Игорь. Помнишь, что нам сказал наш лечащий врач? Он сказал, что у нас теперь один Врач, Врач великий и всемогущий. На Того уповаю я, кто мёртвых воскрешал и слепым зрение возвращал, на Него Человеколюбца. Помнишь рассказ из Писания о жене хананейской?
Денисов кивнул головой, с нежностью глядя на жену. Мария заговорила быстро, будто боялась, что её перебьют.
– Несчастная мать просила господа спасти её дочь. Но она была для иудеев существом презренным. Они не общались с этими изгоями, необрезанными язычниками. И Иисус поначалу отверг её. Утомлённые Апостолы просили Его помочь женщине, но он, молча, шёл вперёд, будто ничего не слышит. И это Тот, кто мёртвых воскрешал, прокажённых излечивал, разбойника с собой в рай взял, Тот, который о любви говорил! А она упорно шла за Ним и просила: «Помилуй меня. Дочь моя беснуется». И Он видел, конечно же, видел веру этой язычницы! И мудрость Его была безгранична. Он медлил, что бы все увидели скорбь и веру этой матери…
– Дай прежде насытиться детям; ибо не хорошо взять хлеба у детей и бросить псам, сказал Он ей, – тихо произнёс Денисов.
– Так, – кивнула головой Мария, – так Господь сказал ей. Евреи дети Авраама, дети Божьи, Сыновья Царства Небесного, на язычников смотрели, как на псов. Но женщина смиренно ответила, на это: «Так, Господи! Но и псы едят крохи со стола господ их». У неё была крепкая вера, что у Бога милосердного достанет милости на каждого человека, будь он даже язычник. И Он, наконец, вымолвил: «Велика вера твоя. Будет, как ты хочешь». Велика сила веры, дорогой. Господь слышит меня, но медлит. Медлит для пользы. Медление приносит пользу, отказ приносит богатство, говорил Иоанн Златоуст.
Она перекрестила Денисова, поцеловала в губы, покачала головой.
– Брось курить свой самосад и приезжай скорее, Игорёк.
Он прижал её к груди.
– Как я тебя люблю, Мария! Тридцатого декабря ставлю коня в стойло и носа не высуну из дома, пока праздники не кончаться. Буду писать, беседовать с тобой, общаться с Егором.
– Иди, иди с Богом таксист-гуманитарий.
– – —
Снег на улицах расчистили. Плотный поток машин полз по проспекту. На перекрёстках торговали ёлками промёрзшие люди с кавказской внешностью, на автобусных остановках толпились люди. У ресторана «Швабский дом» голосовал солидный господин. Он вежливо попросил отвезти его на Петроградку. Когда он уселся, по салону завитал крепкий запах алкоголя. Денисов бросил на него быстрый взгляд, а пассажир, согласно кивая головой, не поворачиваясь к нему, проговорил:
– Да, да, да, уважаемый, каюсь, каюсь, ибо в беззакониях зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Плохо дело, плохо, скоро зелёные чертенята выпрыгивать начнут из головы. Эти последние дни года доконали меня. Ежедневные встречи со всякими, тьфу-тьфу на них, деловыми господами, благосостояние которых напрямую зависит от моих автографов на актах. И моё, надо сказать, в том числе. Жена меня еле разбудила на встречу с очередными взяткодателями. Голова ужасно болела, ноги сами занесли меня в этот уютный спасительный немецкий домик. Устал. Надо бы волю проявить, надо, надо. Господи, а впереди куча праздников! Новогодние сатурналии, какая тут воля? Приходишь в новый год абсолютно обессиленным. Я подремлю, разбудите меня, пожалуйста, когда на Петроградку переедем. Как это Владимир Красное Солнышко говорил: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти». Понимал, креститель, свой народ, сам прикладывался. Так и идёт, с тех пор.
Денисов улыбнулся познаниям пассажира в истории русского винопития.
– Креститель и сопутствующими винопитию грехами страдал, говорят, – сказал он. Но была и другая история на Руси: святые отцы наши в монастырях, за трапезой выпивали не больше трёх «мерных душников»: за здравие, за веселие, и за отраду. А «душник» – этот, между прочим, был рассчитан лишь на один глоток.
Пассажир согласно кивал головой.
– Читал, читал диалоги наших знаменитых ленинградцев Льва Гумилёва и Александра Панченко. Верно всё. Но, однако, трудно, вы не представляете себе, как трудно стало жить. Не осуждайте меня, дружище, ибо неосуждение самим господом нам заповедано, а я борюсь, как могу со змием-искусителем. И, между прочим, Сам Господь, помниться, снял с вина осуждение, когда на брачном пиру в Кане Галилейской претворил воду в вино.
Денисов опять невольно улыбнулся.
Пассажир откинул голову на подголовник, опустил спинку кресла и закрыл глаза. Уже будучи в дрёме пробормотал:
– Всё схвачено, за всё заплачено. А краны башенные советские стоят, ещё с ленинградских строек на объектах работают. Поганим город, поганим, втыкаемся в интерьеры, продуманные гениальными зодчими свои чудесные бетонные дома с архитектурными финтифлюшками и зеркальными стёклами, но по итогам года всё хорошо, по итогам года всё хорошо… всё от… лич…но.
Пассажир заснул. Рот его был приоткрыт, на лице застыло страдание. На Кронверкской набережной Денисова остановил пожилой гаишник, посмотрел документы и отпустил.
Когда Денисов сказал своему пассажиру:
– Подьём, дружище, подъезжаем», тот проснулся мгновенно.
Открыл покрасневшие глаза, достал расчёску, расчесался. Вынув из кармана плоскую фляжку, сделал несколько глотков, промычал, скривившись:
– Эликсир! Амброзия Богов на травке с горы Стрижамент, что рядом со Ставрополем. Процентов семьдесят коньяк, остальное чай из трав.
Протягивая Денисову сотню, поблагодарил, поздравил с наступающим праздником. Улыбаясь, сказал:
– А я тоже «бомбил», когда сидел без работы в 93-ем и 94-м. Я как-то слышал, что наш нынешний премьер-министр и земляк Путин, сказал, что если без работы останется, «бомбить» пойдёт. Это он хватил, конечно, ему такое «счастье» не светит, но знает человек места, где ещё пока народ может нетрудовые доходы получить. А я выжил тогда, подкормила меня моя «восьмёрочка». Ладно, удачи вам, пойду я к прорабам капитализма, для которых понятие техническая безопасность, означает только одно: готовь деньги и она сама появиться.
Он вышел из машины и тяжело пошёл к воротам стройки. Денисов проводил его взглядом, и развернувшись, поехал к центру. Часто приходилось включать дворники: снег срывался крупными хлопьями.
У Троицкого моста его остановил высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Он легко сел в кресло, голова его почти доставала до потолка машины.
– С вашим ростом нужно в джипе ездить, – улыбнулся Денисов.
– Баскетболом с десяти лет занимался и сейчас ещё поигрываю. Не волнуйтесь, всё хорошо. Я, между прочим, на малютке «Оке» сейчас езжу. Расход бензина минимальный, за комфортом не гонюсь, мне нужна экономичная машинка. Так что ваш автомобиль для меня, что лимузин после моей малолитражки.
Споро доехали до Михайловского замка, но на подъезде к Невскому проспекту поползли: поток машин еле двигался. На стыке с Невским остановились у магазина мехов «Лена», в его витринах были установлены медленно вертящиеся женские манекены в дорогих шубах. Справа от машины Денисова остановился заляпанный грязью джип. Откуда-то вынырнул симпатичный парнишка в бейсболке надетой козырьком назад с тряпкой и пластиковой бутылкой воды в руках. Денисов с пассажиром наблюдали, как он с улыбкой, шустро принялся протирать фары и зеркала джипа. Закончив работу, он стал у водительской двери, ожидая вознаграждения.
Медленно опустилось стекло и оттуда высунулась ухмыляющаяся стриженая голова. Что-то сказав пареньку, водитель джипа вытащил изо рта жвачку и протянул её пареньку. Изменившись в лице и побледнев, паренёк отступил от машины, из которой раздался взрыв дичайшего нечеловеческого хохота.
Загорелся зелёный. Джип, газанув, рванул первым, обрызгав парня грязным снегом. Задние машины засигналили и паренёк отступил на тротуар, провожая взглядом уносящийся джип.
– Гнусные подонки! Гиены! Вурдалаки! Нежить! – покраснев от негодования, воскликнул пассажир. – Нежить! – повторил он. – Сколько же их вылезло на свет, таких вот недочеловеков с особым, изощрённым видом хамства. То, что сейчас сделал это ублюдок в джипе – это какая-то высшая ступень мерзости. Негодяй и пакостник! Фу, какой мерзавец! Одичание, варварство, полное безразличие к людям, к личности! Чёрт бы тебя побрал, жлоба, если ты жлобяра или денег у тебя нет, то скажи пацану: не надо, друг, фары мои драгоценные и номерные знаки вытирать. Но нет, появилась возможность унизить, нагадить, надсмеяться, получить удовольствие от вида унижаемого тобой человека, который, в конце концов, не от хорошей жизни, наверное, вышел в холод с тряпкой в руках на этот перекрёсток, не в подвалы пошёл клей нюхать, не воровать и развлекаться, а заработать копеечку. Думаю, что в лице паренька эти некрофилы в джипе именно сейчас нашли себе настоящего врага – так рождаются революционеры. Видели, как лицо мальчишки изменилось? Это травма. Травма душевная. Если меня это так зацепило, то каково ему сейчас?! Надо же, нарвался на таких мерзавцев. Вот о таких типах немало написал мой любимый Фёдор Михайлович Достоевский. Особенно в «Бесах» такие выродки им замечательно показаны. Зорко писатель видел появление и становление бесовщины, и до чего же актуально всё сказанное им в этой книге стало и в наши времена. Кто-то из его современников сказал, что Достоевского можно не любить, отрицать, но читать нужно непременно. Вы читали «Бесов»?
Объезжая открытый люк, Денисов ответил:
– Читал и читаю. Фрагментарно часто перечитываю. Для меня Достоевский один из самых уникальных и неповторимых русских писателей. Да и какой Петербург без Достоевского?!
– Отлично! Я только что «Бесов» второй раз перечитал. И, знаете, в книге есть эпизод похожий на случай с сегодняшней нежитью в джипе. Помните это место в книге с живой мышью за разбитым стеклом иконы Богородицы?
– Ну, конечно. Икона была вделана в стену ветхой церквушки у входа на рыночную площадь. Она была под решёткой, ночью её ограбили…
– Да, да. Стекло киота разбили, из венца вытащили несколько камней и жемчужин, за разбитым стеклом нашли живую мышь. С этого дня у иконы стали молиться люди, народ крестился, прикладывался к иконе. Ходил монах с блюдом, люди подавали ему кто, чем мог. Какой-то купец отдал земной поклон и пожертвовал рубль. И тут подъехала коляска, чуть не сказал джип! Из него вышли хорошо одетые молодые люди, бесцеремонно отстранили людей и протиснулись к иконе, в народе глухо зароптали…
– О, я понимаю! Я понимаю вашу аналогию! – воскликнул Денисов. – Вы хотите связать поведение этих хлыщей девятнадцатого века подъехавших в коляске из романа писателя с поведением выползней в джипе! И, кстати, вы забыли важную вещь: хлыщи эти нагло не сняли шляп перед иконой.
– Совершенно верно! Шляп перед иконой они не сняли, а день был, между прочим, знаменательный – Пасха, – кивая головой, вставил пассажир. – И это, конечно, важный момент. Не просто так Фёдор Михайлович детально описал этот эпизод, прорисовывая нигилистические хамские кадры, которые в изобилии появлялись в те времена. Это были бесы – предвестники будущего российского хаоса. Совсем немного времени пройдёт по историческим меркам с момента написания гениального произведения писателя до момента, когда по улицам русских городов зашагают толпы с красными бантами и закружится кровавая круговерть.
– Так, – сказал Денисов. – А после один из этих молодых людей достал портмоне набитое кредитками, но бросил, жлобяра, на блюдо лишь медную копейку. Думаю, если бы он мог бы в те времена жевать жвачку, как его нынешний собрат в джипе, он бы её и бросил на жертвенное блюдо. Оба потом, между прочим, направились к коляске, развязно и громко смеясь. Детали, детали, дьявол кроется в деталях. Ох, как хорошо их подмечал великий писатель! Как он подмечал такие вот маленькие на первый взгляд детальки, как потрясающе описал вообще появление нигилистического, бесовского поколения, позднее запалившего кровавый российский пожар! Он видел ситуацию изнутри. Будь он жив сейчас с нами в машине, непременно этого мерзавца в джипе прописал бы в каком-нибудь своём новом произведение. И раз мы уж вспоминаем метра, и проводим параллели между временами, мне припомнился ещё один подходящий случаю эпизод из тех же «Бесов». Это, место, где большая компания едет за реку к купцу, у которого живёт блаженный. Проезжая рядом с гостиницей, в которой застрелился молодой человек, прокутивший отцовские деньги, все изъявляют страстное желание посмотреть на самоубийцу. А одна дама из этой компании произносит по этому поводу…
– Всё так прискучило, что нечего и церемониться, – продолжил за Денисова пассажир.
– Именно так, – улыбнулся Денисов. – А хороший у нас с вами джемсейшн получается! И опять зоркий глаз писателя отметил краски времени: явление породы пресыщенных, ищущих острых ощущений, патологически повёрнутых в себя господ. Вот вам готовые персонажи из прошлого века для нынешних телевизионных реалити шоу, героев, которым тоже, по всему, так всё прискучило, что церемониться они не собираются: готовы раздеться наголо, материться прилюдно, сожрать таракана для показа своей крутости, рассказать прилюдно в студии о своих низменных наклонностях.
– Так, так, всё так, – закивал головой пассажир. – Только масштабы явлений, товарищ, другие. Масштабы! Сейчас массово всем и всё «прискучило» и церемониться большинству просто невмоготу, всё по фигу и на всё и всех наплевать. Видели? Ублюдок в джипе не церемонился. Но в девятнадцатом-то веке у людей был, какой-никакой, одинаковый уклад жизни, один язык, одна религия, одни праздники, одни обычаи, а сейчас хаос, не пойми что. Такое болото с тёпленькой трясиной благодатное – лоно для рождения бесов. И они массово вылупляются. Удачливые занимают властные кабинеты: Петюня Верховенский со Щигалёвым теперь заведуют у нас телевидением и средствами информации, сластолюбец и богохульник Карамазов – культурой, Смердяков – министерством иностранных дел, Фердыщенко – образованием, а «гнусный Лебедев» финансами.
– Кстати, «гнусный Лебедев» много умного говорил, устами писателя. Помните, как он сказал, про то время, что богатства больше, а силы меньше, мысли связующей не стало, всё и все упрели?
– Не в бровь, а в глаз сказал. Замечательно! Всё и все упрели, мысли связующей не стало. А также – всё прискучило, нечего церемониться. Остановите за Гостинкой, пожалуйста. Сколько я вам должен?
– Членам клуба читателей классики проезд всегда бесплатный, – сказал Денисов.
– Это, конечно, приятно, но классика классикой, а проза жизни прозой остаётся. Не от хорошей жизни люди выезжают в предновогодние дни «бомбить». Вот полтинник, возьмите, – он положил деньги в бокс. – С Наступающим вас Новым Годом и Рождеством. Настроение, увы, этот инцидент с парнишкой испортил мне надолго, я остро переживаю такие прогрессивные явления.
У Гостиного двора было людское столпотворение. Денисов решил зайти. Он побродил по залам, разглядывая товары и обновлённый интерьер старейшего магазина. Последний раз он был здесь, когда Горбачёв был уже Президентом СССР, первым и последним. Ассортимент товаров был невелик, но витрины не пустовали. Сейчас прилавки пестрели красочными иностранными лейблами, глянцевые постеры призывали купить лучшие товары иностранных производителей, знаменитых фирм, но цены «кусались». Денисов неожиданно усмехнулся, вспомнив старинную городскую поговорку: «Не ходи в Гостиный Двор, там сидит на воре вор. Отправляйся на Сенную там огреют и «обуют». Разглядывая товары он поймал себя на мысли, что большинство товаров в Гостинке он видел и на обычных рынках Питера и в Апраксином Дворе, только здесь всё выглядело пристойнее: продавцы в униформе, кассовые аппараты, охранники. Купив кассету с записью одной из своих любимых групп «Blind Faith», с великолепным музыкантом, композитором и певцом Стивом Винвудом, он выбрался из толчеи. В переходе он не удержался и подошёл к старику в валенках, продающего книги. Книги были старые потрёпанные, читанные, перечитанные. Он с интересом порылся в чемодане старика и нашёл сборник стихов американского поэта Огдена Неша, книгу Уолта Уитмена «Листья травы», сборник французских поэтов 19 века и поэтов-символистов. Отобрав книги, он спросил у старика, явно мёрзнувшего в своём демисезонном пальто старого покроя о цене.
– По десять рублей за книжку, – ответил тот, потирая руки.
– Это вы очень дёшево отдаёте, – удивился Денисов.
– Да кому они нужны? Два часа стою уже никто ещё не интересовался кроме милиции, сначала прогоняли, потом отвязались.
– Увлекаетесь поэзией?
– Я-то? Да я их и не читал никогда! Пропылились в шкафу. Сын. В Канаде живёт сейчас. Мне читать недосуг был, пахать приходилось. Газеты только. А сын читал. Читака! Под одеялом с фонариком читал. И сам стихи писал. В журналы посылал. Печатали. В 94-м уехал. Только там пошёл не по этой линии. Не по стихам. Он математик вообще-то.
Старик говорил о сыне с явным удовольствием, немного смущаясь. Наверное, понимая, что выглядит диссонансом то, что, он, старик, мёрзнет в предпраздничный день на улице, пытаясь продать за сущие копейки книги, а его сын, о котором он рассказывает незнакомому человеку, живёт в благополучной Канаде.
– Вот, – продолжил старик, – жена умерла у меня недавно. Я квартиру-то нашу двухкомнатную обменял на однокомнатную, сыну денег послал – у него там двое детей, жена из тамошних. А книги, скарб кое-какой, я решил допродавать. Чего всё это тащить в новую квартиру?
Говорил он это, будто оправдывался. Денисов протянул ему сторублёвку.
– Да у меня и сдачи-то не будет, – развёл руками старик.
– И не надо.
Глаза старика покраснели. Он суетливо нагнулся к своему чемодану, стал доставать книги.
– Возьмите тогда ещё книг. Всё равно никто их не берёт.
– Спасибо, отец. Не надо. С наступающим вас Новым Годом.
– И вас тоже поздравляю. Здоровья вам.
Идя к машине, Денисов столкнулся с группой хорошо одетых пожилых иностранных туристов направляющихся к Гостинке. И сразу же подумал об этом старике, о резком контрасте между ним и этими ухоженными, весело беседующими иностранцами. Всегда с грустью и болью думал он о стариках, брошенных доживать свой и без того нелёгкий век в нищете и одиночестве, ставшими подопытными кроликами нового смертельного эксперимента. В одночасье оказалось, что эти люди, отдавшие лучшие свои годы и здоровье на строительство страны делали совсем не то, что всё было ошибкой, идеалы, путь страны, да и сама жизнь этих людей. «И они тягостно молчат, ничего не просят у государства. Не ропщут, не нарушают законов, откажут себе в насущном, но вовремя оплатят все коммунальные услуги и счета», – прошептал он, садясь в машину.
– – —
Не проехав и ста метров, он остановил голосующему мужчине с чемоданом в руке. Просунув голову в кабину машины, весело скалясь, тот спросил:
– К вокзалу Московскому поедем, командир? Полтинничек подкину.
Денисов оценивающе глянул в его смеющиеся глаза, мужчина явно был навеселе, и коротким жестом руки пригласил его в машину.
Новый пассажир кинул свой чемоданчик на заднее сиденье. Усевшись, протянул деньги, со словами:
– Плачу вперёд, как у вас в Питере положено.
– А у вас как-то по-другому? На доверии работают таксисты?
– У нас в Воркуте по-разному. У кого, как получится и с оглядкой, потому что легко можно нарваться на клиента, которому такая постановка вопроса, как в культурной северной столице, может не понравиться. Народ у нас верченый. Скажет такой клиент: извини, дорогой, а в рыло не хочется тебе? Ты сначала довези, а после и о деньгах поговорить можно будет. У нас таких кадров много – лагерный край. Гулаг и всё такое, слышали, наверное. Я сам из семьи ссыльных немцев, в войну сослали помёрзнуть. Не замёрзли. У нас песня есть народная, – слова золотые: «Капуста и репа погнали парня из дома, кабы мать варила мясо, я остался бы подольше». Это про меня и мою семью. Побродяжничал я по Союзу, сто одну специальность освоил. Да вернулся к отчим могилам, в лагерный край.
Он помолчал и усмешливо продолжил:
– У вас тут культурная столица, на «вы» говорят, всё с улыбочками вежливыми. Думаю, если зарезать захотят, то вежливо скажут, наверное, извините, уважаемый товарищ, но назрела острейшая необходимость жизни вас лишить. Вы уж, дорогой, не сердитесь на нас за это, пожалуйста. Шучу.
Сказал он это с такой комической интонацией и артистизмом, что Денисов рассмеялся.
– Верно, подмечено, северянин, есть и такое дело. А что ж вы в родные земли, в процветающую Германию, в ветчинный и пивной рай не уехали? Сейчас это просто и родословная вам благоволит.
Пассажир махнул рукой.
– Был. Образцовый порядок фатерланда не вдохновил.
Он рассмеялся:
– Из окна смотришь – красота, порядок. А на улицу выйдешь – везде одни немцы. Слышали такой анекдот?
Денисов расхохотался, а пассажир продолжил:
– Классный город Питер тянет в него всегда, но народ уже чуток другой стал, – глядя в окно, сказал он. – Мне показалось, что приблудных и чёрных больше стало. Хотя это теперь везде так, народ шататься стал по белу свету. Ищет, где поглубже. Одни – сюда, другие туда. Я в Питере несколько раз бывал. Первый раз ещё в 79-м приезжал, перед Олимпиадой. Аккурат к белым ночам поспел. Молодой, ошалел от бессонницы и гуляний по ночному городу – девчонки какие! Другая жизнь была, совсем другая. Интересный вы народ, питерцы. Спросишь улицу, не отмахнутся, остановятся, объяснять начнут, обстоятельно и долго, посоветуют, как быстрей добраться, да путь короче выбрать. Культурный, обходительный народ, только иногда, как Иваны Сусанины, совсем не туда отправят, куда тебе надо. Не со зла, конечно, проявляют кипучую осведомлённость, всем хочется знатоками города выглядеть. И в этот приезд я пару раз напоролся на таких «знатоков», заслали меня совсем не в ту степь. Ну, куда ж ты меня, дружище, посылаешь, если сам не знаешь? После в 87-м заехал в Ленинград. Горбач тогда мозги народу пудрил, с вином боролись, но таксисты ваши ушлые виноводочные магазины на колёсах организовали, проблему разрешили. А в 93-ем приехал – мама дорогая! Улицы будто после бомбёжки, народ дёрганый, в магазинах – тьфу и растереть, бардак расцвёл, мама не горюй. Но экземпляры питерские ещё сохранились, встречал. Помню, шёл по какой-то старой улице, – я такие ваши улочки люблю, где первые этажи в тротуары вросли, – лето, бабулька интеллигентная такая, в шляпке кружевной, как в кино старом, из окна высунулась: «Не могли бы вы, сударь, продать мне три сигареты?» – «Да, что вы такое говорите, мамаша?! – отвечаю, – я вам пачку подарю». – «Ни в коем разе, сударь, – отвечает, – я привыкла за всё сама платить». И мелочь мне протягивает. Жива ли эта сударыня? Пожар в стране большой случился. М-да, сейчас всё по-новому устаканивается, везде как-то одинаково становится. В каком-нибудь Мухосранске, в бывшей котлетной открывают пиццерию «Огни Неаполя», супермаркет занюханный в бывшем советском универсаме, кафе «У Серёжи» или «У Ксюши», развлекательный центр в городской бане непременно. У вас тут шик столичный, хотя с сервисом всё же пока закавыка, кондово, в натуре. Ловчилы работают по схеме, типа, если есть в бумажнике пети-мети – получишь всё, что хочешь, а на деле получаешь только то, что в наличии имеется. Ресторанов азиатских понаоткрывали, а я их жратву на дух не переношу. Бог ты мой, где те ленинградские котлетные? Я женщин люблю за их пушистость, за умение приголубить, но выбирать их я привык сам, а не по каталогу. А тут несколько раз подсовывали журнальчики с тёлками, осчастливить хотели дельцы. А не надо мне лахудр подсовывать. Мне б жену путную найти. Да где ж её, путную, сейчас найдёшь?! Путные и те в путаны подались. Эк, у меня складно вышло!
Говорливый пассажир рассмеялся.
– Ободрали меня в этот раз, как липку. На роже, что ли написано у меня, что человек «оттопыриться» приехал, что не питерский и с деньгами? Но город всё равно хороший. Стоит, и стоять будет – трудно такой город испоганить. Но могут, если по рукам деятелям новым не станут бить. Мы уже приехали?
Денисов остановился на Лиговском проспекте напротив вокзала, повернулся к пассажиру:
– Счастливо доехать, северянин.
– Доедем. Я в Москве ещё собираюсь потолкаться.
– Вы поаккуратней. Здесь у милиции хлебное место, а вы немного навеселе. Могут наши культурные блюстители порядка задержать для осмотра вашего бумажника.
– На них мы всегда благоразумно оставляем лепту в отдельном отсеке лопатника. А как же? Десятину нужно отдавать, понимаш, если родное государство, понимаш, не хочет родной милиции прибавлять зарплату, то сознательные граждане р-р-рыссияне, понимаш, просто обязаны разрешать эту проблему, – сказал пассажир, замечательно имитируя говор президента Ельцина, добавив в конце:
– А всем питерцам низкий поклон и хорошего Нового Года, надеюсь и в новом веке к вам приехать ещё раз.
– Приезжайте, пожалуйста, – с удовольствием пожал крепкую руку пассажира Денисов и, не удержавшись, спросил:
– Питер мы любим. А что Москва?
«…Москва златоглавая, звон колоколов, Царь пушка державная, аромат пирогов», – пропел хрипловато пассажир и на мгновенье задумался перед ответом.
– Ну, этого в Москве давно нет, пирогами давно не пахнет, – на «Макдональдсы» с гамбургерами переходит первопрестольная. Торгует Москва. Вся торгашня там, пыжится столица, чванится, Парижем стать хочет. После Питера я всегда в Москву заезжаю на пару дней и по-свежим впечатлениям сравниваю две столицы. Лица разные у них… что-то азиатское в Москве. А мы кто? Мы азиаты и есть. А Москва сейчас … как бы это сказать… она вроде и столица, но столица сама по себе. Нет, не так: она столица самой себя. Запутался. Столица тех, кто там дела ворочает, короче. А москвичей тех, что мне любы были, куда-то подвинули. Она будто оккупирована какими-то другими людьми, их и москвичами-то трудно назвать. Да и город успели испоганить избушками на курьих ножках и рекламой беспонтовой. Ну, так мне в прошлом году показалось. Да это ладно, всякое с Москвой случалось, горела сколько раз, прорвётся и в этот раз. Слушай, друг, что-то мне с тобой расставаться не хочется. У меня до поезда часа два ещё. Давай, поставим твою кобылу в стойло, посидим в кабаке, поговорим за жизнь. Давай, а?
– Не могу, дружище, спасибо. Мне работать нужно.
– Брось! Это я понимаю, сам всю жизнь впахиваю, да работа не волк. Я заплачу за простой. В накладе не будешь.
– Не могу, честное слово, не могу.
– Жаль, ну, тогда прощай, с наступающим тебя. Однако, глядишь, и доживём до двадцать первого века. Как думаешь, доживём?
