Kitabı oku: «Бессмертные»
Большое спасибо Свиридовой Веронике за помощь в формировании замысла
Пролог
Солнечным утром, в восемь утра, когда покидаешь свою квартиру и подходишь к машине, собираешься вставлять ключ, понимаешь, что лишь для тебя день только начался. А солнце уже давно встало, и летом для него восемь утра – едва ли не середина дня. Мир и человек зачастую работают в совершенно разных ритмах, но таков распорядок жизни делового мира – офисы и биржи открываются только к девяти утра.
Биржа появлялась из-за поворота, как иногда с противоположной стороны острова появляются корабли – быстро, но все же не совсем сразу, даже если едешь очень быстро. Сначала край лестницы и первая колонна в колоннаде, потом весь ряд и само здание, разрезанное каменным лесом на равные прямоугольнички, и три двери в ряд, средняя всегда нараспашку, даже когда подмораживает – зимы-то настоящей в этих широтах не бывает. Потом это строение во всей своей красе появляется перед глазами, и снова исчезает, потому что парковать машину надо напротив, через площадь, а оглядываться некогда.
А там уже, как всегда, полным-полно машин и людей, негде ступить, шумно и весело, хорошо одетые мужчины и иногда женщины в строгих деловых костюмах начинали обсуждать сделки, едва выбравшись из машин.
Эта картина возникающей из-за поворота панорамы биржевого царства так же величественно, как и столбики цифр на биржевом табло. Достаточно лишь представить себе, какие огромные суммы крутятся перед глазами, сколько человеческого труда и возможностей они олицетворяют. По нынешним временам вовсе незачем поутру ехать на биржу, достаточно сесть за домашний компьютер и забраться в сеть. А дальше можно просто наблюдать за жизнью биржи по схемам, визуальным картинкам или цифровым приложениям, а можно и поучаствовать. Прежде чем положить руки на клавиатуру, она всегда вызывала в памяти панораму биржи, постепенно появляющейся из-за поворота.
А потом уже нельзя отрываться, потому что в игре порой бывает важна каждая секунда. Вот столбцы, что ж, двадцать сюда, тридцать туда, эти акции хороши, надежны, но для мгновенной игры не подходят, а вот с этими деловой человек связываться не станет, если, конечно, не хочет выдавить несколько сотен шального дохода. Заработать можно было и на перепродаже ценных бумаг, если курс неустойчив (неважно, падает он или взлетает), и на посредничестве в торговле большими партиями какого-нибудь товара… Она с напряжением, но без особого трепета следила за тем, как сменяются цифры на миниатюрном подобии биржевого табло, и ни минутой раньше, ни минутой позже коснулась нужной клавиши.
За три часа работы по скромному подсчету выходило… Кстати подоспел и итог, в сумме чистого дохода получилось тысяча шестьсот двенадцать – неплохо.
Вообще-то она, как и все ее родичи, считала зазорным играть на бирже – не только потому, что эта игра азартна и опасно затягивает, но еще и оттого, что предостерегало деловое чутье. Известный закон – сегодня найдешь, завтра потеряешь, в мире должна быть гармония. Куда как обидно, если ты «найдешь» на бирже, а «потеряешь» в своем родном бизнесе. Деловые люди не менее суеверны, чем моряки или военные, они почти так же зависят от судьбы. Реневера, как и ее родственники – огромный клан Мортимеров – обладала особым чутьем на все, связанное с бизнесом, и понимала, насколько губительна для сноровки дельца пустая игра на повышение-понижение. Мортимеры играли на бирже только в том случае, если очень срочно требовались деньги.
«Реневера Мортимер» было написано на кредитной карте, которую она вставила в щель компьютера, подключенного к единой компьютерной сети. Миг – и счет девушки пополнился полутора тысячами кредитных единиц – остальное пошло на оплату сопутствующих операций. Дождавшись сигнала, она вынула карту и перебралась из кресла на диван.
Вообще-то утренним сидением у компьютера работа Реневеры не исчерпывалась. У нее был неплохой бизнес в сфере транспортных услуг. Фирма, которой она владела на паях со своим родственником по клану, Эллором Мортимером, поставляла оборудование для железных дорог и эхо-портальных путей. Эллор занимался внутренними делами фирмы, а она «вела внешние», то есть изыскивала контракты, заводила знакомства, постоянно искала новых клиентов. Если была такая необходимость, Реневера могла заменить родича, то есть отлично разбиралась во всех делах фирмы. А это требовало времени.
Недавно ей удалось получить семь отличных, многообещающих заказов. Контракты были подписаны, техническая сторона дела улажена, и это должно было обеспечить их компанию надолго, значит, ближайшие полгода присутствие Реневеры на рабочем месте каждый день с девяти до шести не так уж необходимо. Можно устроить себе отпуск и уладить собственные дела. А то и насладиться приключениями.
– Рене! Ты уже встала? – из спальни выглянул Гайтер, ее муж, улыбнулся. – Завтрак мне не приготовишь?
Замотала головой.
– Я занята. Давай-ка сам.
Муж подошел, придерживая пояс халата, обнял ее за плечи, прижался. Он был крупный, рослый мужчина с широкими плечами и твердой, словно из дерева вытесанной грудью. Хоть и не слишком красивый, но крепкий, многим девицам на зависть. Когда Гайтер смотрел на жену, его взгляд смягчался, исполнялся нежности, застенчивой ласки, но Реневера привыкла к этому и перестала обращать внимание. Она знала, что муж любит ее. Любит… Ну и что?
– Ты уже успела сегодня слазить на биржу? Ну и как?
– Выцедила немного… Послушай, мне надо будет на какое-то время исчезнуть…
– Командировка? Но ты же говорила, что закончила работу, и надолго свободна.
– Не командировка. По своим делам.
– По своим? Опять какая-то авантюра? – он построжел. – Рена…
– Что такое?
– Куда ты собралась?
– По делам.
– Я слышал. Далеко?
– В другой мир.
– Рена… Хватит, а? Давай серьезно. Что в другой мир – это уже очевидно. В какой?
– Господи, ну… Ну, на Черную сторону.
Гайтер свел брови, и сердитая складка на лбу стала такой глубокой, словно это была не складка, а шрам.
– Рена, не выдумывай.
– Я уже Творец знает сколько лет Рена. И ничего я не выдумываю. Мне надо на Черную сторону, вот и все. И говорить не о чем.
– Прекрати. Ты же прекрасно знаешь, что я тебя не отпущу.
А она в ответ весело улыбнулась. Улыбка, впрочем, была немного усталой. Подобные сцены случались между ними самое малое раз в год, и результат всегда был один и тот же. Что поделаешь с влюбленным мужчиной – он всегда произносит одни и те же слова, с одними и теми же интонациями. И всегда воображает, что только он один и прав. Молодая женщина лукаво наклонила голову, и лицо у нее стало такое хитрое и милое, что этому существу ни один мужчина не смог бы отказать.
– Не отпустишь, правда? А ты сможешь?.. Слушай, я так славно поработала, столько сил угрохала, семь контрактов заключила – что же я теперь, не могу поразвлечься? Самую чуточку.
– А я хотел куда-нибудь с тобой поехать.
– Господи, да я успею вернуться к твоему отпуску, десять раз успею! Ну, не нуди. Ты же не станешь сажать меня под замок.
– Рена, я прошу тебя, откажись от этой авантюры. Какой бы она ни была.
– Я уже шесть лет подряд слушаю от тебя одни и те же слова. И в прошлый раз даже уступила. Это честно. Год назад я сделала по-твоему, сегодня сделаю по-моему. Вот так!.. Слушай, не дуйся, тебе не идет. Эскапада не опасная. И я буду не одна. Просто надо кое-что узнать. Вот и все.
– Хорошо, куда? Я должен знать на всякий случай, а вдруг придется тебя выручать, а? куда?
– На Черную сторону. Куда точно, я не знаю, в какое-то из тамошних королевств. Дэвен знает.
– Дэвен? Этот бестолковый неудачник? Это ходячее недоразумение? Нет, я тебя не отпущу.
– Гайтер!
– Рена, я сказал. Ты и сама прекрасно знаешь, какой у него коэффициент удачливости. Едва ли не хуже, чем у тебя. А уж ты-то неприятности просто притягиваешь.
– Я же не с ним собираюсь в поход, – солгала Реневера.
– А с кем?
– Ээ… С Мэнораном.
– Да? – Гайтер поджал губы, но возразить здесь было нечего. Мэнорана он знал – это был один из самых лучших воинов Дома Мортимер. – Что это Мэнорану понадобилось на Черной стороне?
– Клановая тайна.
– Мм…
– И потом, я ж тебя не спрашиваю. Просто встану и пойду. Хочешь – ссорься со мной.
– Э, нет, избави Бог! Ну ладно, ладно, – он зарылся лицом в ее волосы, коснулся губами шеи – длинной, белой и очень нежной.
Но жена с досадой вывернулась.
– Ой, ну тебя. Отпусти…
Реневера Мортимер была женщиной редкостной красоты, хотя это, в общем, неудивительно – бессмертные, да клановые в большинстве своем очень привлекательные люди. В жилах любого кланового течет великолепная, сильная кровь, которая наполняет его чувства жаром, а внешность – прелестью. От других своих родственниц Реневера отличалась роскошными, очень густыми и очень длинными – до пят – молочно-белыми волосами. Когда она плела одну косу, то у основания та лишь чуть-чуть не дотягивала до двадцати сантиметров в обхвате. Когда молодая женщина выходила в танце с тремя косами, каждая из которых и по длине, и по толщине могла заставить других женщин побелеть от зависти, она затмевала собой соседок – танцевать ей очень нравилось. На нее, танцующую, взрослые мужчины заглядывались, еще когда она была совсем пигалицей…
Выросла Реневера ладной, может, и не самой красивой в клане девушкой, но способной соперничать с большинством. С внешностью ей повезло. Но в остальном везение не всегда спешило улыбнуться ей.
Клан Мортимер велик, он насчитывает более четырехсот представителей – от бессмертного прародителя-патриарха до не менее бессмертных его младших потомков, отделенных от главы и основоположника Дома шестнадцатью, а когда и всеми двадцатью поколениями. Все Мортимеры обладали и своими общеклановыми особенностями, например, талантом к юриспруденции и бизнесу. Не у каждого этот дар развивался одинаково, но каждый способен был более или менее преуспеть либо в той, либо в другой области.
Как и все другие кланы, Мортимеры давным-давно заняли свою, предназначенную лишь для них нишу, где чувствовали себя комфортней всего. И не потому большая часть юристов вела свой род от главы Дома Мортимер, что те первыми успели организовать своеобразную «юридическую мафию», просто другие кланы с Мортимерами не могли тягаться в умении подцепить крючком нужную статью закона. То же и с бизнесом. Конечно, свои фирмы, фирмищи и фирмочки имели и представители других Домов, но у них дела шли чуть похуже, чем у Мортимеров.
Впрочем, отхватив чуть ли не самые прибыльные и престижные, самые сильные места в государственной иерархии – закон и торговлю – клан не спешил захватывать власть. Может быть, это происходило в силу общей мягкости характера (характером-то, как и внешностью, родичи схожи), а может, и в илу природной лени. Клан Мортимер не годился на роль правителя.
Юриспруденция далась Реневере хуже, чем бизнес, хотя она неплохо разбиралась в статьях кодекса и в границах быта могла обслужить себя юридически без помощи специалиста. Ее хлебом стал бизнес, причем не «пассивный» – через куплю-продажу ценных бумаг или стрижку дивидендов – а «активный» – через обустройство собственного дела.
Во всем же, кроме бизнеса, молодая женщина считалась неудачницей. Если из-за угла на нее выскочит собака, то обязательно укусит, если Реневера спотыкалась, то обязательно падала. Если же шла на авантюру, то в половине случаев попадалась. Но до сей поры благополучно выворачивалась из неприятностей, и научилась верить, что так будет всегда. На свои неудачи она смотрела философски. В конце концов, не может же всегда везти. А помогать людям надо… Она не отдавала себе отчета в том, что наслаждается риском, как самым любимым блюдом, и просто уже не может без него.
Кроме того, повседневная жизнь молодой женщины складывалась как у всех, без особых удач или горестей. На каком-то этапе своей жизни Реневера вышла замуж за Гайтера из клана Таронт – род, с которым Мортимеры роднились чаще всего. Не то, чтоб она его любила, просто захотелось семейной жизни, да своего гнездышка, да ребенка… Гайтеру она родила сына, но, поскольку сын пошел в нее, и стал самым настоящим Мортимером, то получается, что ребенка она родила себе. Но муж-то ее любит крепко, все не устает говорить приятные, ласковые слова, тянуться, обнимать и целовать, не упускает возможности погладить по крепкому бедру… Грех жаловаться. Она его уважает, а может, большего для счастливой жизни и не надо?
Так что, если подвести итог – по сравнению со многими и многими Реневере повезло. Она свою удачу понимала, и в чем-то даже тяготилась им. А потому ее постоянно тянуло всем помогать. Да, как родным, так и совсем незнакомым, чужим людям, хоть как-нибудь помогать, бросая на весы случая собственную свободу и жизнь. И в этой постоянной смене удач и неудач, в этой бешеной недоброй гонке только и ощущала она особенную сласть своей спокойной семейной жизни, где у нее есть свой дом, любимое дело, муж, сын… Разве в тягучем постоянстве все это не покажется пресным для такой беспокойной натуры, какой была Реневера?
Славная, веселая и свободная на ум и язык девушка – ее многие любили, отец души в ней не чаял. Расставшись с горячо любимой женой, матерью Реневеры, он перенес всю полноту своего обожания на дочь. Вот уж кто заботился о ней по-настоящему, боялся за нее больше всех, скрупулезно подсчитывал все ее удачи и неудачи. Реневера тоже любила отца, но все-таки старалась держать его на расстоянии. Ей хотелось самостоятельности. В клане она считалась молодой – ведь у нее пока даже не было внуков!
Видеофон затрезвонил чуть позже, чем она ждала, и экран над клавишами остался таким же матовым, как и был – значит, что-то срочное. Некогда друг на друга любоваться. Реневера сняла трубку.
– Да?
– Привет, Рена.
– Дэвен? Ну? Что? – она покосилась в сторону коридора. Мужа не было видно, наверное, он в кухне и не услышит разговора.
– Сегодня отправляемся.
– Ладно. Я подъеду… Мир-то, кстати, как называется? Тот, куда мы отправляемся?
– Забыла, что ли? Провал.
– Тоже мне, название…
– Я жду, – сказал Дэвен и повесил трубку.
Молодая женщина встала, вытянула из шкафа куртку и перевязь для оружия. Наклонилась поцеловать мужа в щеку, чмокнула. Поцелуй у нее получился безразличный – мыслями Реневера уже была в пути.
– Пока.
Гайтер смотрел на нее с сердитой грустью.
– А, может, все-таки поедешь? – но уже и сам видел, что спорить бессмысленно, а переспорить – немыслимо.
– Поеду.
– Береги себя.
– Господи, да что со мной может случиться? Ну, поберегу, поберегу.
Глава 1
Как пару лет назад обмолвился один шутник (сделал это в присутствии правителя, за что и отдал голову), родиться в Провале – все равно, что выпить залпом стакан спирта: и противно, и ничего уже не поделаешь, жди последствий. Порой, в минуты особенной тоски, Моргана была готова с ним согласиться. Она ненавидела мир, в котором родилась и выросла. Безнадежно депрессивное настроение настигало ее часто, и длилось бы непрерывно, если б она не старалась пореже попадаться на глаза посторонним людям, в первую очередь отцу. Ибо, хотя она была дочерью правителя, одной из младших, жизнь ей это не упрощало. Скорее, наоборот.
Одеваясь к торжественному ужину по случаю какой-то государственной годовщины, она боялась взглянуть на себя в зеркало. Платье ей не шло, поясок из фигурных золотых звеньев не сходился на талии… Говоря по совести, талии у Морганы не было. Назвать ее дурнушкой означало почти ничего не сказать. Болезненная полнота уродовала ее, и ничего с ней нельзя было поделать – ни изнурительные упражнения, ни долгое голодание не помогали. Девушка была сдобрена лишним жиром, как ломоть сала, давно махнула рукой на свою внешность. И все бы ничего, но при дворе ей ни на миг не позволяли забыть о своей беде, преследовали насмешками, никогда не упускали случая уколоть, поиздеваться. Со временем она почти привыкла к подобному обращению со стороны любого, начиная с отца и заканчивая последним мальчишкой на посылках. Только украдкой лила слезы и пряталась в темных закоулках.
Даже комнатушка у нее была маленькая, слишком скромная и тесная для принцессы. У большого зеркала в пол теснился пуфик, на который Моргана помещалась лишь с трудом, узкая кровать без балдахина стояла у стены, рядом, под окном – столик, и всюду, где только можно – книги. Отец не одобрял увлечение дочери чтением, и она пряталась от него еще и поэтому. И теперь, одеваясь к ужину, больше всего хотела остаться в своей комнате.
– Моргана! – позвали снаружи. Знакомый голос.
Чья-то твердая рука тронула ручку, нажала, и в приоткрывшуюся дверь заглянул брат Морганы, Руин.
Он был на десять лет старше сестры, и обликом – полная ее противоположность. Статный, гибкий, подвижный, как пантера, он двигался бесшумно и стремительно, и был так красив, что у женщин, смотревших на него, перехватывало дыхание. А представители сильной половины человечества могли лишь завидовать его уверенности в себе и умению одеться. Даже в самой простой одежде он казался таким изящным, каким мужчина может быть лишь в самом хорошем, самом дорогом костюме. На впечатление совершенства, окружавшее его, словно облако, работали и манера одеваться, и умение держаться, и тысяча искусно подобранных мелочей.
– Ты готова? – спросил он, входя в ее комнатушку. Он был во всем черном, оживленном лишь несколькими серебряными украшениями. Длинные черные волосы убраны в самый обычных «хвост». На плечи наброшен плащ с отогнутым лепестками широким воротником – должно быть, принц зачем-то выходил во двор. Моргана никогда не завидовала красоте брата, которая ему, как мужчине, казалось, не так уж и нужна, но теперь его облик показался такой огромной разницей с ее собственным обличьем, что девушка не выдержала. Ее глаза мгновенно налились слезами.
– Я… Не знаю, – глаза принцессы тут же покраснели, а губы – бесцветные и бесформенные – изогнулись в страдальческой гримаске. – Господи, Руин, ну как же я в таком виде… Я… Я не хочу показываться на людях. Я такая уродина… Это невозможно…
Раз проложив путь, поток слез никак не иссякал. Она рыдала, прижимаясь к груди брата, которого любила всей душой, потому что он всегда любил и защищал ее, стыдилась, что ведет себя так недостойно, но ничего не могла поделать. Все унижения, вся безнадежность ее положения, вся безрадостность существования вылились в слезах. Он гладил ее по волосам и шептал что-то успокаивающее.
– Тише, – сказал он, когда всхлипывания стали едва слышны. – Вот, возьми платок. Вытри глаза. Ты прекрасно знаешь, что не явиться на ужин не можешь. Не надо давать отцу лишний повод для недовольства. Тем более, что он сам, скорее всего, останется в своих покоях.
– Правда? – Моргана подняла на брата чуть просиявшие глаза. Из-за неприглядности расплывшейся фигуры и одутловатого лица окружающие не обращали внимания на дивную прелесть ее взгляда, чарующую красоту глаз – двух хрустальных пригоршней Божьего чуда. – Почему ты так решил?
– У него новая игрушка. Может, слышала? Новая пленница.
– Да, что-то такое говорили. Какая-то девушка. Она из другого мира, правда?
– Именно, из другого мира. К тому же еще обладающая магией. И, говорят, красивая.
– Бедняжка, – пожалела принцесса неведомую пленницу. Собственные горести ненадолго отошли на второй план. Что, по большому счету, мог отец сделать с ней? Ну, посмеяться, поиздеваться, ну, обругать, ну, самое худшее, избить или выдать замуж. С пленницей и, кроме того, иномирянкой, можно делать что угодно. И держать ответ не перед кем. – Но, тогда, если отца не будет, моего отсутствия никто не заметит.
– Заметят, Моргана. Не спорь. Ты пойдешь.
Робкая и пугливая, девушка никогда не решилась бы нарушить приказ отца или брата. Но – по разным причинам. Отца она боялась, а брата – уважала и любила. Кроме того, в Провале не было принято, чтоб женщина спорила с мужчиной. Принцесса со вздохом кивнула и еще разок с отвращением взглянула в зеркало. Брат повернул ее к себе, поправил складки, убрал поясок и надел ей на шею тонкую витую цепочку, которую отыскал в шкатулке на столе. Моргана не спорила. В глубине души она надеялась, что, может быть, усилия брата помогут ей стать хоть чуть-чуть привлекательнее.
Но подумала об этом лишь мельком, потому что сама не верила в успех. Гораздо больше ее настроение расцвело оттого, что брат все же заглянул к ней.
– Я думала, ты даже к ужину не успеешь спуститься, – улыбаясь, сказала она. – Ведь ты только что прибыл.
– Только что, – подтвердил он. – Я не переодевался. Слуги еще не распаковали вещи. Но отец велел, кроме того, я не хотел оставлять тебя одну. Когда гости перепьются, они перестанут вести себя церемонно. Могут начать насмехаться.
– Ну, и как там, в Академии? – полюбопытствовала Моргана.
Руин равнодушно пожал плечами.
– Так же, как и в двух остальных. Если отцу так уж невмоготу было видеть меня во дворце, он мог бы всякий раз отсылать меня в одну и ту же Академию, а не в разные.
– Скажешь, нет никакой разницы?
– Конечно, родная. Магию везде преподают одинаково. Даже если учебное заведение каждый раз называется по-другому.
– Но что же ты тогда три года делал там? – фыркнула она.
– Учился, – Руин ответил ей улыбкой. – Учиться магии можно вечно, – он прислушался. – Идем. Пора.
Девушка только вздохнула.
Дворец провальского властителя был так велик, что в его переходах, залах, анфиладах и лестницах, пересекающих друг друга, легко можно было заблудиться. Он представлял собой целый комплекс зданий, построенных в разное время, в разном стиле, разного размера и для совершенно разных нужд. Никто не заботился о том, чтоб привести все эти разномастные постройки к какому-нибудь единому знаменателю – лишь своевременно ремонтировали и то там, то здесь подкрашивали. Большая часть дворца была даже не отделана – голый, не скрытый деревянными панелями или гобеленами камень, грубо обтесанный, кое-где со следами кирки.
Жилые и парадные помещения выглядели более пристойно, но зато очень разномастно. Тронную, гостиные, каминные и бальные залы отделали еще во времена отца нынешнего правителя, Улла-Нэргино, любителя ярких до вульгарности цветов. Жилые помещения оформили в соответствии со вкусом Армана-Улла, отца Руина и Морганы, который предпочитал все дорогое, броское, но страдал недостатком вкуса. Правда, имелись еще картинные галереи и огромная трапезная. Здесь, будучи еще пятнадцатилетним, ненадолго захотев ощутить себя архитектором, потрудился Руин. Результат превзошел все ожидания. Правитель терпеть не мог своего сына, но его работой гордился, не упускал возможности похвастаться перед гостями, как правило «забывая», кому он обязан этой красотой.
Стены двусветной залы были отделаны светло-серым мрамором, на его фоне белоснежные тонкие колонны казались легкими до воздушности. Их резные капители поддерживали ажурную галерею, проходившую по периметру трапезной на уровне следующего этажа. На черно-белом мозаичном полу переливались блики от сотни канделябров, укрепленных на колоннах и стенах, столы тянулись удлиненной подковой, а в высокие арочные окна были вставлены витражи, где кусочки стекла переливались всеми оттенками серого. Казалось бы, все очень скромно, но общее впечатление было потрясающим – глаз не оторвать.
Руин приложил руку не только к интерьеру трапезной, но и к отделке галерей, где правитель приказал развесить портреты своих предков и родственников, а также аляповатые нелепые творения придворных художников, и начертил проекты трех дворцовых лестниц. Потом увлечение сошло на нет, и, убедившись, что от сына больше ничего не дождешься, Арманн-Улл отправил его в Магическую Академию – с глаз долой.
Теперь, по одной из беломраморных лестниц принц и принцесса спустились в пиршественную залу, и, пройдя через причудливую арку, где камень блестел, как лакированный, оба оказались рядом с «верхним» столом, где обычно и сидели представители правящей семьи, а также самые почетные гости. Когда Руин неторопливо подошел к своему месту (Моргана у него за спиной постаралась прошмыгнуть как можно незаметнее), почти все кресла уже были заняты. У правителя было двенадцать детей, жена, две любовницы и одна незамужняя сестра (последний из шестнадцати братьев Армана-Улла в бешеной гонке за власть над Провалом скоропостижно скончался два столетия назад, остальные – еще раньше).
Правитель сидел во главе стола, в самом глубоком кресле с высокой резной спинкой, больше похожем на трон. Он был невысок и щупл, с короткой клочковатой бородкой, торчавшей перед клинышком, и никогда не улыбающимися глазами, холодными и подозрительными. Привлекательностью сын Нэргино не отличался никогда, особой представительностью тоже, и, наверное, именно поэтому умудрился одержать победу над братьями. Хилого Армана они не признавали за достойного противника – и совершенно напрасно. Выждав удобный момент, он взялся за дело с беспримерной жестокостью и коварством, и трон достался именно ему.
И теперь этот человек, для которого не существовало никаких ценностей, кроме собственной жизни, власти и желаний, с подозрением смотрел на собственных детей. К дочерям Арман-Улл испытывал лишь презрение, как ко всем женщинам во вселенной, тихих и незаметных сыновей, вроде Уэффа, не замечал. Впрочем, Уэффа уже и в живых-то не было – несчастный случай на охоте. Но яркий и умный красавец Руин с явными задатками лидера, который и прежде то и дело демонстрировал неповиновение, вызывал опасения, недоверие и, наконец, ненависть отца.
Но сейчас, может быть, в честь праздника, а может, предвкушая новое развлечение, правитель выглядел благодушным, довольным, и сперва не замечал нелюбимого сына и дурнушку-дочь. Моргана, старательно расправив платье, присела на краешек своего кресла. Она старалась не поднимать глаз, но чужие насмешливые взгляды – все равно, были таковые или нет – обжигали ее, как кипяток. Против воли принцесса, всегда хранящая в сердце память о своей уродливости, залилась краской, которая покрыла ее лицо неровными пятнами, похожими на вмятины от пальцев, и сделала лицо еще более одутловатым.
Руин, расположившийся в кресле с удивительной смесью церемонности и вольготности, на миг нагнулся к ней.
– Моргана, успокойся, – твердо, притом едва слышно шепнул он. – Держись наглее. Наплюй на окружающих.
– Я же…
– Твоя внешность – только твоя забота. Не их собачье дело.
Непривычная грубость его лексики на мгновение успокоили ее. Но вместе со спокойствием пришла досада. «Ему легко говорить, – с раздражением подумала девушка. – Он – красавец. Вон, как на него смотрят все эти дамы. Глаз не отводят». Подумала – и тут же устыдилась. Точно в соответствии с идеалами строго-патриархального мира Провала, Моргана была робким и кротким существом. Ей не следовало так поступать и даже думать таким образом не следовало. Кроме того, она любила брата всей душой, и непривычная зависть вогнала ее в еще более густую краску. Жар пробил ее, слезы выступили на глазах.
Шурша длинной шелковой одеждой, к Руину подошел распорядитель торжества, он же – церемониймейстер, чопорный высокий старик, с поджатыми губами, рассеянным взглядом, устремленным в себя, и злыми чертами лица. Целью его жизни были лишь две вещи – старые обычаи и сплетни. Он старательно поклонился принцу – в его действии не было ничего, кроме удовольствия от выполнения своего долга. Руин бесстрастно смотрел на него и не думал отвечать… впрочем, по тем же традициям он мог поступать и более высокомерно.
Старик холодно скривил губы. Голос у него остался ровным.
– Ваше высочество, где ваш брат? Ужин пора начинать.
– Наш брат Дэйн спустится через несколько минут, – ответил Руин, безотрывно глядя на что-то, видимое только ему одному. Может, пятнышко на мраморной стене? – Он задерживается не по своей вине.
Церемониймейстер поклонился, но в тот же момент правитель дал знак слугами, и на стол понесли блюда с яствами. Ужин начался, в то время как один из принцев еще не сидел за столом – вопиющее нарушение традиций и проявление ужасающего неуважения к особе царствующего дома. По виду Армана-Улла можно было подумать, что он просто забыл о существовании своего младшего – четырнадцатилетнего – сына, он с удовольствием подворачивал манжеты над огромным блюдом с жареной бараниной.
– А что с Дэйном? Почему он медлит? – тихо спросила Моргана.
– Занят, – Руин улыбнулся. – Чистит от копоти свою курточку.
– Он опять что-то взорвал? И теперь прячется?
Дэйн обожал химические опыты, время от времени смешивал что-то такое, что смешивать нельзя, в результате происходил большой «бум», и приходилось ремонтировать его покои. Реактивы ему привозили из далеких миров, качественные, мощные.
Руин слегка качнул головой, нагнулся к сестре и шепнул:
– Он не придет, Моргана, но Уллу совершенно не нужно знать, почему.
Она испуганно улыбнулась брату, помолчала. Принц сдержанно улыбался и не торопился объяснять.
– Но почему же? – рискнула настаивать она. – Это просто выходка?
– Нет. Наш отец никогда не скрывает, когда собирается делать гадости родственникам. Правитель, похоже, что-то задумал в отношении него, а Дэйн решил посадить папу в галошу. Сказанное наедине все же не имеет той же силы, что произнесенное публично.
– Что-то серьезное?
– Не знаю. Но после проклятия, которое Улл два года назад наложил на Дэйна, хорошего ожидать не приходится.
– Я боюсь…
– Спокойно, Моргана. Все нормально.
Если и был кто-то, кого правитель ненавидел больше среднего сына, то это самый младший сын, Дэйн. Четырнадцатилетний подросток порой становился совершенно несносным, доводя до белого каления даже мать, но в юном безобразнике не было зла. Все свои шалости он предпринимал от чистого сердца, уверенный, что окружающим от этого будет только лучше. Вот и химические опыты, держащие в страхе окружающих, должны были, по его мнению, в будущем принести людям несомненное счастье. Какое именно – он еще точно не знал.
Пожалуй, подумала Моргана, Дэйну и в самом деле лучше не попадаться папе на глаза с тех пор, как капли одного из его реактивов однажды ночью испортили в тронной зале паркет и ножки старинного трона. Тогда же юный принц, решив, что изъеденные ножки трона выглядят непредставительно, выкрасил их красной краской, а потом еще добавил желтенькие фосфорические завитки – для красоты. Когда Арман-Улл поутру увидел, во что превратился прадедовский трон, он поскользнулся на паркете и грохнулся на пол. Самое худшее было в том, что правитель вошел в тронный зал не один, а со своими гостями.
