Kitabı oku: «Русская литература для всех. Классное чтение! От «Слова о полку Игореве» до Лермонтова», sayfa 8

Метод и стиль древнерусской литературы иногда называют монументальным историзмом. Она, как мы уже говорили, посвящена исключительно истории, однако взятой в самых общих этикетных чертах. Памятник, монумент представляет собой обобщенный, символический образ, который снижают, разрушают конкретные детали.

То, что на основании источников исследует историк или литературовед, может вообразить поэт. Прочитаем монолог героя пушкинского «Бориса Годунова», летописца Пимена (его фрагмент уже цитировался ранее).

 
Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
 

Пушкин замечательно воспроизводит практически все особенности мировоззрения, подхода к действительности средневекового книжника.

Летопись Пимен определяет как правдивые сказанья, то есть историю, рассказ о реальных событиях, лишенный вымысла.

Ее героями являются цари великие, труды которых оцениваются с нравственной точки зрения, с четким разделением и пониманием славы, добра и грехов, темных деяний.

Свой труд летописец воспринимает как долг, завещанный от Бога, но в то же время называет себя не творцом, а смиренным и грешным свидетелем. Он не претендует на индивидуальное авторство, спокойно предполагая, что его безымянный труд когда-нибудь перепишет (что предполагает не простое копирование, а изменение) другой монах трудолюбивый.

И наконец, свою задачу он понимает как исторический урок, назидание, обращенное к будущим поколениям. «Да ведают потомки православных / Земли родной минувшую судьбу…»

Пушкин настолько точно воссоздает отсутствующую в древнерусской словесности психологию летописца, что для следующих поколений его Пимен стал таким же историческим персонажем, как реальные книжники. В стихотворении-песне А. А. Галича «Мы не хуже Горация» (1966) Несторы и Пимены упоминаются в одном ряду.

Повести Смутного времени: счастье-злочастие

С конца ХV века на Руси начинается переходная эпоха, растянувшаяся почти на два века. 1492 год (7000-й от Сотворения мира) ожидался как год апокалипсиса, конца света и Страшного суда. Когда предсказание не оправдалось, суд переносили на другие годы, содержащие страшные семерки: 1499 (7007), 1562 (7070), 1569 (7077).

Не ожидая всеобщего конца света, русская история шла своим драматическим путем. Радость от окончания татаро-монгольского ига сменяется ужасами правления Ивана Грозного, последовавшим вскоре Смутным временем, завершением которого было возведение на русский трон династии Романовых и медленное собирание и укрепление под их властью Московского государства.

Литература XVI – ХVII столетий тоже меняется. Наряду с религиозными появляются новые, светские жанры. Расширяется круг затрагиваемых тем. В ряде случаев на смену анонимным летописцам и составителям житий приходят индивидуальные авторы (хотя, как правило, историки знают о них очень мало, и в этом смысле они все-таки близки древнерусским книжникам, а не писателям Нового времени).

Самый известный писатель XVI века – Ермолай-Еразм. Однако известность его сочинений не касается его биографии. В 1540-е годы под именем Ермолай он жил в Пскове, потом перебрался в Москву и в 1560-е годы постригся в монахи под именем Еразма (монах обязательно должен был менять свое светское имя на церковное). Ему принадлежат несколько произведений разных жанров («Книга о Троице», «Моление к царю», «Повесть о епископе Василии»), и в том числе популярнейшая «Повесть о Петре и Февронии», созданная приблизительно в 1547 году (она дошла до нашего времени более чем в 350 списках).

Слово повесть используется в заглавии в привычном для древнерусской литературы значении – повествование, рассказ.

Полное заглавие памятника намного длиннее и лучше определяет его специфику: «Повесть о житии святых новых чудотворцев муромских, благоверного, и преподобного, и достохвального князя Петра, нареченного во иночестве Давидом, и супруги его, благоверной, и преподобной, и достохвальной княгини Февронии, нареченной во иночестве Евфросинией. Благослови, отче».

Заглавие – краткий конспект повествования. В нем отражены и отношения главных героев (супруги), и их эволюция (перед смертью они переходят в монашество и получают, как и сам Ермолай, новые имена), и место их жительства (Муром), и их статус (чудотворцы, святые), определяющий жанр сочинения Ермолая-Еразма (житие).

Однако автор нарушает формальные признаки жития, сочетает его с иными жанрами, создает произведение почти столь же оригинальное, как «Слово о полку Игореве».

Повесть начинается с молитвы, отражающей основные этапы Священной истории (создание Богом человека, рождение Иисуса Христа, его смерть и воскресение) и лишь в самом ее конце Ермолай-Еразм вспоминает о «тех святых», «о которых будет наша повесть».

В рассказе об этих муромских святых (небольшой город Муром находится во Владимирской области, на реке Оке), которые после сочинения Ермолая-Еразма были канонизированы и приобрели всероссийскую известность, автор опирается уже не на Священное Писание, а на другие источники: народное предание, сказку. Житие Ермолая-Еразма приобретает настолько оригинальный характер, что его не включили в канонический житийный сборник «Четьи минеи», составлявшийся в ту же эпоху.

Сам автор разделил повесть на четыре части-главы, каждая их которых имеет собственные фабулу и смысл. Композиция повести напоминает матрешку: четыре новеллистические истории со своими завязкой, кульминацией и развязкой словно вложены одна в другую, одновременно образуя сюжет самой большой, охватывающей «матрешки»-жития.

Героем первой главы является Петр. В ее основе – известная по преданиям многих народов фабула о герое-змееборце, избавляющем страну или город от злых сил, дьявольских козней.

Змей – известное символическое воплощение дьявола, который может принимать разные обличья, соблазняя человека, толкая его на злые, греховные деяния.

В данном случае змей соблазняет жену муромского князя Павла (он, как и Петр, – фигура не историческая, а легендарная). Узнав с помощью лукавства от самого змея тайну его гибели («Смерть мне суждена от Петрова плеча и Агрикова меча»), жена передает эту тайну брату мужа, и Петр находит Агриков меч и убивает змея. Помимо обязательных для такого персонажа смелости и силы, у Петра в этой части сюжета обнаруживается и еще одно, вполне неожиданное для такого героя свойство. Он слишком долго разбирается в отличиях брата от принявшего его облик змея: ходит, выясняет, сомневается.

Древнерусский автор рассказывает, а не объясняет. Психологически поведение Петра можно понять и как нерешительность, боязнь ошибки (сравнив его, скажем, с Гамлетом, который тоже должен расправиться со злодеем-королем, но долго сомневается в праве на убийство), и как некоторую ограниченность, тугодумие (поэтому он будет все время проигрывать интеллектуальные поединки с мудрой Февронией).

Мостиком к дальнейшему развитию сюжета становится одна деталь: «Змей же, обратившись в свое естественное обличье, затрепетал и умер, и обрызгал он блаженного князя Петра своей кровью. Петр же от зловредной той крови покрылся струпьями, и появились на теле его язвы, и охватила его тяжкая болезнь. И искал он у многих врачей от своего недуга исцеление, но ни у кого не нашел» (здесь и далее перевод А. А. Алексеева и Л. А. Дмитриева).

Поиски исцеления начинают новый виток сюжета повести, в котором на первый план выдвигается уже не князь Петр, а простая муромская девушка, дочь древолаза-бортника (собирателя дикого меда) Феврония.

В рассказе о женитьбе Петра и Февронии Ермолай-Еразм использует другой сказочный сюжет, уже не о герое-змееборце, а о мудрой деве, сказочной кудеснице, определяющей свою судьбу с помощью загадывания и разгадывания загадок.

Во второй главе князь Петр и дева Феврония ведут – главным образом заочный – поединок, в котором испытываются уже не смелость и мужество, а ум.

Сначала Феврония загадывает две загадки княжескому слуге, и тот сразу же понимает, что перед ним незаурядная натура: «Вижу, девушка, что ты мудра. Назови мне имя свое».

Потом она исцеляет Петра, заранее зная, что поставленное ею условие (женитьба князя на простолюдинке) не будет выполнено. Чтобы избежать выполнения обещания, князь в свою очередь ставит Февронии условие: «Эта девица хочет стать моей супругой ради мудрости своей. Если она так мудра, пусть из этого льна сделает мне сорочку, и одежду, и платок за то время, пока я в бане буду» – и Феврония дает достойный ответ. Она обращается к княжескому слуге: «Возьми этот обрубок поленца, пойди и дай своему князю от меня и скажи ему: за то время, пока я очешу этот пучок льна, пусть князь твой смастерит из этого обрубка ткацкий стан и всю остальную снасть, на чем будет ткаться полотно для него».

В итоге Феврония побеждает: она окончательно излечивает Петра и становится его женой. «Таким-то вот образом стала Феврония княгиней. И прибыли они в вотчину свою, город Муром, и начали жить благочестиво, ни в чем не преступая Божиих заповедей».

И в этой части сюжета автор не анализирует психологию героев, а рассказывает о них. Объяснение мотивов их поведения остается на усмотрение читателя.

Какой камешек в фундамент своей будущей святости кладет Петр? (В переводе с греческого имя Петр и значит камень.) Если в борьбе со змеем он проявляет героизм, то здесь – причем далеко не сразу – демонстрирует христианское смирение. Гордость и высокомерие не позволяют ему пойти на невыгодную женитьбу, мезальянс. Но он преодолевает их и в конце концов выполняет свое «твердое слово».

Неоднозначно можно трактовать и поведение Февронии. С точки зрения бытовой логики она ставит условия, добивается от Петра выполнения слова, вынуждает его на женитьбу («Вынужденная женитьба» – называется короткая пьеса М. Е. Салтыкова-Щедрина). Однако нельзя забывать, что мы имеем дело пусть и со своеобразным, но житием, в котором поступки героев имеют символический смысл.

Уже в заглавии Феврония именуется благоверной и преподобной. В горнице девушки скачет заяц, который в народных верованиях является символом семейной жизни, обещающим много детей, гармоничный брак, счастье. В этом смысле требование героини жениться на ней после исцеления князя можно объяснить как предчувствие ею и своей судьбы, и судьбы Петра, становящегося святым, в том числе благодаря женитьбе на Февронии.

Третья часть «Повести о Петре и Февронии» является иллюстрацией последнего тезиса второй части – о благочестивой жизни по Божьим заповедям. Это мудрое правление описано в краткой утопической концовке: «И правили они в городе том, соблюдая все заповеди и наставления Господние безупречно, молясь беспрестанно и милостыню творя всем людям, находившимся под их властью, как чадолюбивые отец и мать. Ко всем питали они равную любовь, не любили жестокости и стяжательства, не жалели тленного богатства, но богатели Божьим богатством. И были они для своего города истинными пастырями, а не как наемники. А городом своим управляли со справедливостью и кротостью, а не с яростью. Странников принимали, голодных насыщали, нагих одевали, бедных от напастей избавляли».

Обратим внимание: сквозь описываемый Ермолаем-Еразмом идеал просвечивает нелегкая историческая жизнь русского Средневековья. На одном жизненном полюсе – лживые бояре и их чванливые жены. Но творить добро Петру и Февронии приходится среди голодных, нагих и бедных.

Однако и третий эпизод повести строится по законам новеллы. Основное место в нем уделено не мудрому правлению князя и княгини, а поединку Февронии со лживыми боярами, в котором она снова вынуждена проявить свою мудрость и способность творить чудеса.

Кульминация этой главы тоже строится на столкновении трудных загадок. Во время пира бояре предлагают княгине выгодное изгнание: «Мы, госпожа, все хотим, чтобы князь Петр властвовал над нами, а жены наши не хотят, чтобы ты господствовала над ними. Взяв сколько тебе нужно богатств, уходи куда пожелаешь!» Но она с честью выходит из положения, взяв с собой как самое ценное собственного мужа. В этой же третьей главе Феврония, как истинная святая, урезонивает искушаемого лукавым бесом человека с помощью притчи о воде и женском естестве и совершает два маленьких чуда: хлебные крошки в ее ладони превращаются в благоухающий ладан и фимиам, а древесные обрубки по ее благословению за одну ночь превращаются в «большие деревья с ветвями и листвой».

Четвертая глава – рассказ о смерти Петра и Февронии. Смерть обычно – последнее испытание святого, демонстрация его избранности. Ермолай-Еразм и здесь существенно меняет житийный мотив. Смерть героев повести демонстрирует их верность не столько Богу, сколько друг другу. Они умирают одновременно и не хотят разлучаться даже после смерти. Положенные в разных церквях, их тела дважды чудесным образом оказываются в одном гробу.

Рассказ о последних минутах героини сопровождается деталью, на которую обычно обращают внимание историки литературы, профессиональные читатели. Готовясь к смерти, героиня так и не успела окончить вышивку, но, втыкая в полотно иглу, заботливо «замотала вокруг нее нитку, которой вышивала», как будто она еще вернется к прерванной работе.

Такие «чеховские» детали обычны в литературе Нового времени, но уникальны в литературе древней. Поэтому иглу Февронии и замечают исследователи.

Формулу любви благоверных Петра и Февронии замечательно передает фраза писателя-романтика Александра Грина (которая, видимо, так нравилась ему, что ею оканчиваются сразу две новеллы – «Позорный столб» и «Сто верст по реке»): «Они жили долго и умерли в один день». Жизнеописание святых оказывается и вполне светской историей великой любви судьбой предназначенных друг для друга людей.

Но оканчивается эта история все-таки не в области новеллы, а в мире жития. Начав с молитвы, в концовке повести Ермолай-Еразм возносит хвалу героям, перечисляет главные их добродетели, фактически представляя еще один конспект повести, и трогательно напоминает о себе, признаваясь в собственной литературной неумелости.

«Радуйся, Петр, ибо дана тебе была от Бога сила убить летающего свирепого змея! Радуйся, Феврония, ибо в женской голове твоей мудрость святых мужей заключалась! Радуйся, Петр, ибо, струпья и язвы нося на теле своем, мужественно все мучения претерпел! Радуйся, Феврония, ибо уже в девичестве владела данным тебе от Бога даром исцелять недуги! Радуйся, прославленный Петр, ибо, ради заповеди Божьей не оставлять супруги своей, добровольно отрекся от власти! Радуйся, дивная Феврония, ибо по твоему благословению за одну ночь маленькие деревца выросли большими и покрытыми ветвями и листьями! ‹…› Мы же молим вас, о преблаженные супруги, да помолитесь и о нас, с верою чтущих вашу память! Помяните же и меня, прегрешного, написавшего все то, что я слышал о вас, не ведая – писали о вас другие, сведущие более меня, или нет».

Ермолай-Еразм написал притчу о человеческом счастье. Приблизительно через столетие, но в ту же переходную эпоху появилась притча о человеческом несчастье.

«Повесть о Горе-Злочастии» – произведение анонимное. Оно, как и «Слово о полку Игореве», дошло до нас лишь в одном сохранившемся списке, который был обнаружен в середине ХIХ века, через два столетия после предположительного создания памятника.

Неизвестно имя не только его автора, но и героя этой повести. Это – просто молодец, человек вообще, претерпевающий судьбу, испытуемый Горем-Злочастием.

Полное заглавие повести – «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин». Язык середины ХVII века уже настолько близок современному русскому, что эту повесть, в отличие от более ранних памятников древнерусской литературы, можно читать без перевода. Может быть, лучше было ее не просто читать, а читать выразительно, произносить. Повесть написана так называемым былинным стихом, который распевали перед слушателями древние сказители.

Безымянный автор, как и Ермолай-Еразм, начинает свой сказ с библейских времен. В первой части, первом, в отличие от «Повести о Петре и Февронии», композиционно не обозначенном фрагменте повести речь идет о Сотворении мира, Адаме и Еве, грехопадении, изгнании из рая и наказании, проклятии, дотянувшемся с библейских времен до современности.

 
Ино зло племя человеческо:
вначале пошло непокорливо,
ко отцову учению зазорчиво,
к своей матери непокорливо
и к советному другу обманчиво.
‹…›
И за то на них Господь Бог разгневался,
положил их в напасти великия,
попустил на них скорби великия,
и срамныя позоры немерныя,
безживотие злое, сопостатныя находы,
злую, немерную наготу и босоту,
и бесконечную нищету, и недостатки последние,
все смиряючи нас, наказуя
и приводя нас на спасенный путь.
 

Любопытно, что, завершая вступление, автор меняет местоимение: речь идет уже не о них («И за то на них Господь Бог разгневался…»), а о нас («…все смиряючи нас, наказуя…»).

В качестве примера этой общей мысли о грехе, Божьем наказании и спасении рассказана история молодца. Она (здесь тоже возникает непроизвольное совпадение с «Повестью о Петре и Февронии») состоит из четырех частей, четырех этапов в жизни молодца, построенных по принципу «преступление – наказание». Молодец уходит из дома, забывает наставления родителей («Молодец был в то время се мал и глуп, / не в полном разуме и несовершен разумом…»), верит словам ложного друга, пьет с ним «зелено вино» в кабаке – и просыпается ограбленным, жалуясь на свою несчастную жизнь. «Житие мне Бог дал великое, – / ясти, кушати стало нечево! / Как не стало денги, ни полуденги, – / так не стало ни друга, не полдруга: / род и племя отчитаются, / все друзи прочь отпираются».

Затем молодец попадает «на чужу сторону», «на честен пир» – начинается второй этап его странствий. И здесь, рассказав о своей горькой судьбе, он получает советы, сходные с родительскими:

 
Доброй еси ты и разумный молодец,
не буди ты спесив на чужей стороне,
покорися ты другу и недругу,
поклонися стару и молоду ‹…›
И ты с кротостию держися истины с правдою, —
то тебе будет честь и хваля великая:
первое тебе люди отведают
и учнуть тя чтить и жаловать
за твою правду великую,
за твое смирение и за вежество,
и будут у тебя милые други,
названныя братья надежныя!
 

Уйдя в новую «чужу сторону», молодец снова наживает богатство, собирается жениться, но, на свою беду, на новом пиру впадает в грех похвальбы и гордости: «А всегда гнило слово похвальное: / похвала живет человеку пагуба!» Здесь-то он и оказывается на примете у Горя-Злочастия, которое преследует молодца наяву и даже во сне и в конце концов снова приводит в кабак, где он пропивает нажитое богатство (животы), снимает «платье гостиное», меняя его на «гунку кабацкую».

Последний, четвертый эпизод странствий молодца происходит у переправы, в очередной чужой стране, «дальней, незнаемой». У него нет денег даже для оплаты перевозчикам. Горе, кажется окончательно, догоняет и сламывает его. Но, потеряв все (Горе отказывает ему даже в самоубийстве), молодец вдруг меняется: «Когда у меня нет ничево, / и тужить мне не о чем!» Он запевает «молодецкую припевочку», которая покоряет перевозчиков, и те доставляют его на другой берег.

Потом он пытается спастись от Злочастия бегством (это самый динамичный фрагмент повести).

 
Полетел молодец ясным соколом, —
а Горе за ним белым кречетом;
молодец полетел сизым голубем, —
а Горе за ним серым ястребом;
молодец пошел в поле серым волком,
а Горе за ним с борзыми вежлецы;
молодец стал в поле ковыль-трава,
а Горе пришло с косою вострою…
 

Эти попытки спасения оканчиваются неожиданным – и закономерным – финалом.

 
Спамятует молодец спасенный путь —
и оттоле молодец в монастырь пошел
постригатися,
а Горе у святых ворот оставается,
к молодцу впредь не привяжется!
А сему житию конец мы ведаем.
Избави, Господи, вечныя муки,
а дай нам, Господи, светлый рай.
Во веки веков. Аминь.
 

Повесть строится по принципу композиционного кольца: начинаясь с пересказа библейских мотивов, она завершается краткой молитвой.

Но история героя не замкнута. Покинув родительский дом, молодец странствует по разным сторонам (хотя ни одна из них подробно не описана) и оканчивает свои странствия не возвращением раскаявшегося блудного сына домой (таким было бы ожидаемое композиционное кольцо), а спасением (заточением) в монастыре.

Молодец – своеобразный лишний человек Смутного времени. Монашество, иночество оказывается для него не возвышением, как это обычно бывало со святыми, а убежищем, спасением от Горя-Злочастия окружающего мира.

Сходство обеих разобранных нами повестей – в конечном обращении героев и авторов к Богу, в назидательности, притчевости повествования.

Древнерусская литература учит, прибегая к помощи образов. Литература Нового времени изображает, но ее образы могут иметь и нравственный смысл.

К рубежу XVII–XVIII веков цикл развития древнерусской словесности в основном завершился (хотя рукописные книги продолжали создаваться и позднее). Распространение книгопечатания, утверждение в правах писательского вымысла, расширение тематики, культивирование новых «светских» жанров, обретение автором права на свой текст почти мгновенно «отменили» древнерусскую словесность. Она стала казаться неинтересной и непонятной.

В ХVIII веке древнерусская культура оказалась забыта. Потом, уже в ХIХ, даже ХХ веке, красоту и своеобразие древнерусской словесности, иконописи, архитектуры пришлось открывать заново, подобно тому как в европейской культуре эпохи Возрождения пришлось заново открывать Античность.