Kitabı oku: «Войны распавшейся империи. От Горбачева до Путина», sayfa 4

«Агенты Кремля»

В Кишиневе же на приднестровских сепаратистов смотрели как на марионеток Кремля, послушно выполняющих волю союзного Центра. Здесь любили рассказывать историю, как председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов говорил тогдашнему президенту Молдовы Мирче Снегуру: «Не хотите приднестровской проблемы – подписывайте союзный договор!»

Настоящий восторг в Кишиневе вызвала поддержка августовского путча Объединенным советом трудовых коллективов Тирасполя. Эта организация опубликовала в своей газете «Трудовой Тирасполь» такое заявление: «Мы целиком и полностью поддерживаем решительные меры Государственного Комитета по чрезвычайному положению СССР, исполняющего обязанности президента страны и руководства СССР, направленные на сохранение нашей великой Родины, на стабилизацию общественно-политической обстановки». В Кишиневе утверждали, что точно такое же обращение должно было быть напечатано и в правительственной газете непризнанной республики, но в последний момент руководство ПМССР благоразумно решило выждать паузу.

Естественно, что все эти «звоночки» работали на молдавских сторонников независимости. А вскоре в прессе появились неопровержимые доказательства, что Валерий Лицкай в советское время был штатным сотрудником КГБ и, в частности, выполнял деликатные поручения на Кубе. Интересно, что после этого «разоблачения» лидеры Приднестровья и не пытались отпираться, а в открытую признались мне, что выполняли волю Кремля.

«Да, приднестровская революция направлялась из Центра, но это возможно сделать лишь, если население действительно очень недовольно. В Прибалтике мы тоже хотели пойти этим путем, но там не получилось», – объяснил в доверительном разговоре со мной один из лидеров местных «сепаратистов».

«Кремлевский след» прекрасно объяснял и другие приднестровские странности: так, например, то, что сюда в массовом порядке переехали бывшие бойцы ОМОНа из прибалтийских республик, а министром безопасности стал рижский сотрудник уголовного розыска Владимир Антюфеев (сменивший в Приднестровье имя на Вадим Шевцов), «прославившийся» своей борьбой против «латышских фашистов».

Шевцова в Приднестровье откровенно боялись. Про его жестокость, помноженную на, возможно, вымышленные истории о его «кровавом прошлом», слагали легенды. Но, может, именно этот страшный имидж помог местному чекисту ликвидировать действовавшие в самопровозглашенном государстве молдавские диверсионные группы и, самое главное, справиться с полубандитской вольницей многочисленных местных полевых командиров. Во многом благодаря этому человеку Приднестровье смогло стать хоть и непризнанным, но состоявшимся государственным образованием.

Я несколько раз встречался с Вадимом Шевцовым. И должен признаться, что под его холодным цепким взглядом чувствовал себя не очень уютно. При разговорах о демократии на лице бывшего опера появлялась откровенная усмешка. Свое жизненное кредо он выражал короткой фразой: «Мне за державу обидно!»

Параллели с Донбассом

Когда в Восточной Украине зародилось сепаратистское движение, то у меня появилось устойчивое ощущение дежавю: все это мы уже «проходили» в Приднестровье. Действительно, сходство просто поразительное: бешеный энтузиазм населения, те же обвинения в фашизме правого берега – в одном случае Днепра, в другом Днестра. Приднестровцы говорили, что согласны быть молдаванами, но не румынами; жители Донбасса заявляют, что они украинцы, но не «бандеровцы».

Интересно, что и на Донбассе, и в Приднестровье сепаратистская пропаганда умышленно нагнетала страсти. Так, в дни штурма Славянска украинской армией на улицах города висели такие плакаты: «Если ты не хочешь, чтобы твои жена и дети оказались в фильтрационных лагерях – вступай в ополчение!» В Приднестровье местным жителям умело внушали, что после «неминуемого присоединения Молдовы к Румынии все славяне будут объявлены людьми второго сорта».

Так же как и в Приднестровье, на Донбассе пытаются законсервировать, а по возможности и возродить советское прошлое: это и забота о памятниках Ленину (в противовес разрушающим их «бандеровцам»), и сохранение советских названий улиц, и даже демонстративное введение советской школьной формы.

Однако, конечно же, главное, что оба конфликта управляются Кремлем. По сути, для Москвы Приднестровье было «учебным полигоном» перед Донбассом. Донецкую и Луганскую народные республики создавали «специалисты по непризнанным государствам» из Приднестровья. Так, бывший глава МГБ ПМР Владимир Антюфеев одно время работал заместителем председателя «совета министров ДНР», бывший вице-президент ПМР Александр Караман занимал пост «министра иностранных дел ДНР».

«В Приднестровье выросла плеяда кризис-менеджеров, которые могут работать в условиях внешней угрозы. Они поддерживают идеи «Новороссии», которая тоже борется за право отстоять свою самобытность. Их пригласили – они поехали, здесь ничего странного нет», – откровенничает приднестровский депутат Анатолий Дирун. Обкатку на приднестровской войне прошли и Игорь Стрелков, и бывший премьер ДНР Александр Бородай.

Однако, по сравнению с приднестровском конфликтом, Кремль на Донбассе действует значительно более решительно и открыто и фактически не скрывает своего сочувствия к «повстанцам», тогда как во времена позднего СССР, хотя Кремль и инспирировал приднестровский сепаратизм, действия по сохранению империи были вялыми и непоследовательными.

Изменилось и отношение к «совковости» сепаратистов. В ельцинское время и власти, и уж тем более журналисты демократических изданий в лучшем случае «стыдились» коммунистических симпатий приднестровцев. Сейчас все по-другому: после заявления Владимира Путина о том, что «распад СССР был величайшей трагедией», любовь донбассцев к советскому наследию толкуется официальной пропагандой как уважительное отношение к прошлому.

Иначе ведет себя Москва и по отношению к российским добровольцам. Сегодня воюющие на Донбассе россияне преподносятся пропагандой как герои. Не секрет, что практически в каждом воинском подразделении донбасских сепаратистов есть «комиссары» (офицеры российской армии). С их помощью Москва эффективно контролирует как местных ополченцев, так и прибывших из России.

Не забыл российский президент и казаков. Подписанный им закон о государственной службе казачества легализирует их воинские соединения. Сегодня казаки являются одними из самых преданных сторонников российской власти, а следовательно, Кремль может контролировать их действия на Донбассе.

А в общем, по сути Владимир Путин делает в Донбассе то же, что делали в Приднестровье Михаил Горбачев и Борис Ельцин. Но в отличие от безвольного генсека и сильно пьющего первого российского президента, нынешний лидер страны куда более последователен и решителен.

Глава VIII. Абхазское эхо

Ненависть против ненависти

Вторжение российских войск в Грузию и последующее вскоре после этого признание Кремлем независимости Абхазии и Южной Осетии вызвало бурю возмущения в мировом сообществе. Однако, вне зависимости от того, как относиться к «российскому империализму», очевидно, что восстановление территориальной целостности Грузии в ближайшие годы нереально: взаимные обиды между титульным народом и национальными меньшинствами слишком велики и по-прежнему остаются в памяти народов.

Мое знакомство с повадками грузинских «солдат» во время абхазской войны произошло практически тотчас же, как я пересек российскую границу и оказался в курортном поселке Леселидзе. Подошедший ко мне «воин» едва держался на ногах под воздействием наркотиков. Направив на меня автомат, боец потребовал сигареты, и я протянул ему одну. «Нет, давай пачку!» – с трудом выговорил вояка. В силу молодости у меня отсутствовало чувство самосохранения, и я спокойно объяснил, что я журналист и грабить меня не рекомендуется. Как ни странно, аргумент подействовал, боец потерял ко мне интерес, и дико хохоча, стал расстреливать из автомата дорожный знак с надписью «Леселидзе».

Вторгшиеся в 1992 году в Абхазию грузинские войска по существу представляли полууголовные формирования. Их костяк составляли боевики вооруженного соединения «Мхедриони», возглавляемые вором в законе и по совместительству профессором искусствоведения Джабой Иоселиани. Эти «воины», одетые в самую разнообразную и нелепую одежду (мне приходилось видеть даже боевиков, выряженных в ковбоев), занимались не столько восстановлением территориальной целостности, сколько личным обогащением. «КамАЗы» с награбленным непрерывным потоком шли в сторону Тбилиси.

Расположившись в домах предусмотрительно сбежавших местных жителей, «солдаты» растапливали печки хозяйской мебелью. Степень блаженства была столь велика, что защитники территориальной целостности ленились выходить на улицу и справляли нужду прямо в комнате.

Джаба Иоселиани в открытую оправдывал мародерство своих подчиненных. «Война есть война. Нам нужно думать не о таких мелочах, а о том, как уничтожить главного мародера – Ардзинбу», – убеждал меня искусствовед.

Как это ни парадоксально, лидер Мхедриони действительно производил впечатление интеллигентного и по-своему обаятельного человека. Я искренне верю, что его диплом искусствоведа не был куплен. Но именно «благодаря» этой противоречивой и, несомненно, очень неординарной личности, против грузин стали воевать и абхазские армяне, придерживавшиеся сначала нейтралитета в конфликте, и даже местные русские.

Как только успех перешел на сторону абхазов, они сторицей отплатили своим недавним мучителям. После того как Сухуми был взят абхазскими войсками, местные жители вывесили на дверях домов платки: зеленый, если их хозяева абхазы, и красный, если их хозяева армяне или русские. Дома же, принадлежавшие грузинам, теперь считались ничейными.

Львиную долю формирований абхазской армии составляли россияне: добровольцы из республик Северного Кавказа и славяне (в основном так называемые «казаки»).

Кстати, именно в Абхазии мне довелось встретиться с впоследствии знаменитым террористом Шамилем Басаевым. У штаба северокавказских добровольцев в Сухуми я спросил невысокого щуплого молодого мужчину, где я могу найти их командира. «А вы кто?» – заметно смущаясь, спросил меня боевик. Узнав, что я корреспондент, незнакомец ответил: «Я и есть Басаев – спрашивайте».

Тогда знаменитый террорист казался застенчивым человеком. Чувствовалось, что он еще не привык общаться с журналистами, побаивается их и старается отвечать так, чтобы не попасться на «провокационные» вопросы. Если честно, то я уже смутно помню, о чем я конкретно говорил с Шамилем; единственное, что запомнилось, – он непрерывно подчеркивал, что «в отличие от Таджикистана – это не религиозная война».

Зверств северокавказских боевиков в Абхазии своими глазами я не видел, а вот неблаговидное поведение славянских добровольцев мне удалось испытать на собственном опыте.

Как я уже писал, однажды я чем-то не понравился пьяному казачьему атаману, воевавшему на стороне абхазов, и он решил пошутить. Дико хохоча, бравый вояка трижды дал автоматную очередь поверх моей головы. Действие происходило на территории российского военного санатория, охраняемого бравыми русскими десантниками. Увы, военные не могли мне помочь. Прибежавший на выстрелы молодой лейтенант далеко не сразу сумел уговорить кубанца прекратить упражнения в стрельбе.

«Он мог запросто тебя убить. Он же стрелял на отлет, руки дрожали, а пьяному легко промазать. Их поселили сюда по указанию нашего Минобороны, хотя они не являются военнослужащими. Каждый вечер они устраивают тут пьяный дебош со стрельбой, мы ничего не можем с ними поделать», – жаловался мне русский офицер.

Это «покушение» на мою жизнь казака в конечном счете помогло мне в сборе информации. На следующий день атаман протрезвел, и его явно мучили муки совести: «Вот, возьми «свои» пули. Чем я тебе могу помочь?»

Я попросил отвезти меня в только что занятый абхазской армией город Гали на границе с Мингрелией. В ответ лидер казаков пригласил меня позавтракать с его «войском».

На завтрак подали свежайшее мясо теленка, подстреленного сегодня утром в ближайшей грузинской деревне, а также красное вино – ни чай, ни кофе казаки не признавали. После трапезы на «уазике» с казачьими символами я был торжественно без остановок на блокпостах (солдаты отдавали нам честь) доставлен в Гали.

Журналистов в этот город в то время категорически не пускали, и, оказавшись в нем, я сразу понял почему. До войны 90 % населения города составляли грузины, и практически все они бежали из республики. Больше всего в городе поражала тишина: безлюдные улицы, вымершие дома. Во многих опустевших жилищах горел свет, из крана лилась вода – создавалось впечатление, что на город сбросили нейтронную бомбу, которая, уничтожив все живое, оставила в целости и сохранности материальные ценности.

Однако эта иллюзия развеивалась достаточно быстро. Иногда к какому-нибудь дому подъезжал грузовик, и вышедшие оттуда абхазские крестьяне начинали деловито снимать шифер с крыши, выносить понравившуюся им мебель. На многих домах висели записки: «Братья! Этот дом уже занят нами. С уважением (подпись кого-то из полевых командиров абхазской армии)». Город оказался поделен между победителями.

Эти мои записки отнюдь не претендуют на детальное описание того, что происходило в этой республике в ту трагическую пору. Я уверен, что был свидетелем лишь малой толики ужасов, которые происходили в те дни в Абхазии. Но даже из того, что я увидел, на мой взгляд, ясно: взаимные грехи и обиды столь велики, что на преодоление последствий этого конфликта уйдут еще долгие годы.

Возвращения грузинских беженцев официальный Сухуми никогда не допустит. Ведь тогда грузины станут вновь самым многочисленным этносом в республике. Даже до войны абхазов, мягко говоря, раздражал этот факт, а уж после пережитых мучений они просто костьми лягут, чтобы их недавние «мучители» не вернулись домой.

Однако и абхазские грузины никогда не смирятся с потерей крова и будут помнить о той травле, которую пережили. Потеря Абхазии и то, как это произошло, воспринимается как национальное унижение практически всеми грузинами. И они сделают все, чтобы взять реванш.

Сухумский вишневый сад

В первый год после того, как абхазы одержали победу над грузинами, Кремль не пускал в новое независимое государство россиян. Мне же, как журналисту, очень хотелось посмотреть, чего же добился титульный народ после «освобождения». Благо пограничная речка Псоу – очень мелкая, а местные жители вызвались показать мне «надежный брод». Все шло хорошо, но уже около абхазского берега я попал в яму и окунулся с головой. В результате намок не только мой паспорт, но и деньги, которых, из-за тогдашней инфляции, у меня с собой было несколько пачек. Добравшись до ближайшей абхазской деревни, я попросился в один из домов просушить вещи.

Деньги я сушил, облепив купюрами ведро. По местным понятиям у меня с собой была просто огромная сумма, и я, боясь быть ограбленным, пытался скрыть от хозяев, что именно делаю у ведра. Увы, моя тайна была раскрыта. Пожилая крестьянка принесла мне лаваш, сыр и чачу. При этом женщина мне сказала, чтобы я не прятал свои деньги, так как они «никому не нужны».

Слегка обсохнув, я дошел до деревенской автостанции и вскоре сел на маршрутку, идущую в Сухуми. По пути машину остановили на милицейском посту, а так как вещи мои были сухи лишь очень относительно, то у стражей порядка не было никаких сомнений, каким именно «путем» я пересек границу. В общем, меня задержали.

При этом милиционеры все время подчеркивали, что абхазы как раз рады пускать всех россиян, а границу закрыл Кремль. В общем, моя проблема решилась где-то за полчаса: милиционеры позвонили в местное КГБ, и те дали команду «отпустить журналиста».

Увы, в отделении милиции вскрылась другая неприятность. Почти все мои деньги куда-то загадочным образом исчезли. Я было грешил на ментов, но один из стражей порядка обнаружил разрез на сумке, где я хранил деньги, – оказывается, в маршрутке меня обокрали. К счастью, в заначке у меня было еще несколько сотен долларовых купюр – а с учетом местной дешевизны, это была очень приличная сумма. Так что голодать мне не пришлось, но все равно было как-то обидно.

На въезде в Сухуми я увидел табличку с тщательно замазанной буквой «и» в названии города. Я отдыхал в Сухуми в советское время, тогда город источал какую-то бешеную энергию и веселость. Сейчас все было совсем по-другому. То, что я увидел, можно было назвать городом лишь с большой натяжкой.

Очень многие здания были разрушены, и их никто и не пытался отстраивать заново. Развалины были покрыты буйной субтропической растительностью, а среди руин паслись коровы и козы.

Но больше всего некогда цветущий курорт поражал своим безлюдьем. Когда я зашел в ресторан на городской набережной, то на меня посмотрели почти как на инопланетянина. Рядом с заведением расставил свои картины местный художник – армянин дядя Миша. Денег у него не было, но он как-то все-таки хотел проявить гостеприимство и стал рекомендовать мне «особенно вкусные блюда».

– Что, дядя Миша, угощаешь?! – смеялись хозяева ресторана.

Выяснилось, что за последние три дня я первый посетитель.

– А зачем же вы тогда работаете? – с удивлением спрашиваю я.

– Да хоть какая-то, а жизнь. Вот и дядя Миша свои картины на продажу выставил, хотя прекрасно понимает, что никто не купит.

Я посмотрел в сторону моря: сразу же за набережной начинался роскошный песчаный пляж, и хотя была середина июля, пляж был абсолютно пустынным.

В Сухуме я остановился в семье знакомых местных русских интеллигентов, которых я запомнил как ярых сторонников абхазской независимости. Приняли меня с радостью, но вот угостить чем-нибудь не могли – денег у моих знакомых не было совсем. Я закупил по смешным ценам продуктов на местном рынке, и мои хозяева стали заметно веселей.

– Когда была война с Грузией, то оставалась какая-то надежда. Но сейчас уже ясно, что прежней прекрасной жизни не будет. Абхазия – это наш «Вишневый сад», он уже продан, а нам нужно уезжать! – несколько высокопарно объяснила мне свое восприятие происходящего в республике хозяйка дома, бывшая актриса Сухумского Русского театра.

Глава IX. Кавказские зарисовки

1. От Дудаева до Кадырова

«Дай Бог прожить эту ночь!»

Сразу же после ввода российских войск в Чечню (в первую чеченскую войну) я относился к Джохару Дудаеву с неприятием и в целом поддерживал федералов. Дело в том, что я уже побывал в дудаевской Чечне, и она произвела на меня впечатление крайне опасного для России бандитского анклава. «Победить Дудаева с помощью чеченцев не удалось, что ж придется ввести войска!» – рассуждал я.

Увы, человек – создание субъективное, и мое отношение к федералам резко изменилось после того, как я побывал объектом «точечных ударов» российских бомбардировщиков.

Как и большинство журналистов, я остановился в грозненской гостинице «Французский дом». Вечером мы наливали себе по стакану водки со словами: «Дай Бог прожить нам еще одну ночь». Минуты через три раздавался рев бомбардировщиков. «Господи, сделай так, чтобы этот снаряд был не наш!» – прервав дыхание, замирал каждый из нас. Через несколько секунд раздавался взрыв: с потолка сыпалась штукатурка, дребезжали стекла – это означало, что смерть миновала и на этот раз.

Грозный в первую чеченскую

Особенно не по себе было иностранцам. По ночам, надев на голову каски, они ложились спать в коридоре, надеясь, что это поможет им избежать смерти. «Это самая страшная из всех войн, на которых мы работали. И в бывшей Югославии, и даже в Багдаде убивали в первую очередь военных, здесь же главная мишень – мирные жители», – испуганно говорили чужеземные репортеры.

«Квартира ограблена три раза, просьба не беспокоить!»

Большинство чеченцев отправили своих жен и детей к родственникам в деревню, а в городе остались только боевики и местные русские. Авиация, без преувеличения, просто сносила центр города, где, к слову сказать, практически не было дудаевцев. Когда я после бомбежек выходил считать трупы, то соотношение было таким: на одного убитого боевика приходилось девять погибших мирных жителей – большинство славян.

На стенах грозненских домов можно было увидеть рисунки русских малышей. Вот самолеты, расстреливающие жилые дома, а вот танк, расстреливающий здание. Иногда дети поясняли свои рисунки: на самолетах рисовали звезды или же просто писали «Россия», нередко с одним «с».

Когда российские войска в конечном итоге взяли Грозный, многим лучше там не стало. По моим наблюдениям, значительная часть «федералов» отнюдь не испытывала угрызений совести. «Те русские, кто здесь остался, сами виноваты. Нормальные русские уже давно в России!» – неоднократно приходилось слышать мне от российских военных. Лично меня очень поразил эпизод с русским мужчиной, приехавшим в Грозный из Волгограда, чтобы вывезти свою сестру. Солдаты на блок-посту отобрали у него гостинцы для родственницы: «Нам закусывать нечем!»

В городе процветало мародерство. Чтобы хоть как-то обезопасить себя, жители писали на своих жилищах: «Здесь живут люди». Популярна была и такая надпись: «Квартира ограблена уже три раза. Просьба не беспокоить».