Kitabı oku: «В мире животных и немного людей», sayfa 2

Здоровые отношения для многих уже запредельное чудо. Ведь ее коллеги – маргиналы и дети – мягкие создания, и те и те за разными шипами кроются. Что не особь – слизняк! – или тарантул с астмой. Они еще не поняли, сколько силы заложено в добротный внешний вид.

Работа стала неотъемлемой составляющей бытия. Первым словом в определении себя человеком.

Внутри Григория все хорошее и наивное сжалось. Обыкновенными стали вечера под пиво, когда он приходил к восьми вечера домой, включал ноутбук и сидел перед горящим экраном. Когда пиво заканчивалось, он шел еще за парой. Иногда смеялся, иногда грустил, если лисички рядом не было. Ему не хотелось делать ей больно, показывать свое несчастье.

Ближе к часу ночи он ложился спать, чтобы проснуться в шесть утра и повторить день, ничем не отличимый от вчера.

Григорий стал чаще замыкаться в себе, боясь делиться с близкими своей болью, страхом, что это навсегда. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, с единственным перерывом на отпуск – две недели летом, где-нибудь за границей, на море или в горах. Лисичка настаивала: необходимо откладывать денежку для отпуска. Придумывала столько всякого разного, куда можно поехать отдохнуть, а Григорий ей в ответ покладисто кивал.

– Может сюда? – она показала рекламу тура на двоих со скидкой. Отель в пяти минутах от лазурного берега, в трех часах от столицы южной страны.

– Давай.

– Точно?

– Главное, чтобы тебе нравилось.

Ей ничего не нравилось. Или ей нравилось все.

Лисичка была созданием половинчатым, недаром шерсть по позвоночнику делилась на черное и белое.

С болезнью тяжело справляться.

Личностью она была такой же: либо все хорошо, либо все плохо, и Григорий никогда не знал, в каком положении ее качели будут завтра. Но терпел.

И работу он терпел.

Ему задерживали премию, и чувствовалось в этом некое оскорбление. Другим же выплатили, наверное. Хотя откуда ему знать, он не спрашивал, стеснялся. Про деньги в коллективе не принято говорить. Но все равно говорили. В курилках, туалетах, около кофейного аппарата после летучки во вторник.

Григорий заволновался: если его в понедельник уволят, то как тогда без него пройдет летучка?

Кто его заменит? Вепрь из отдела по реализации строительной техники? Он завистливый истерик, любит внимание. Недавно проколол себе ухо, якобы это круто, и вовсе не кризис среднего возраста. С таким же успехом он мог купить себе мотоцикл, только вряд ли его пятачок поместится в шлеме. Помнится, с каким трудом он пытался поставить на место бегемотиху из отдела внешних связей. В ответ она смешала его с говном, а другие смехом поддержали. Насела сверху, и стало просто и легко.

Вообще бегемотиха ничуть не лучше. Такие всегда действуют по указке у других, сами они ни на что не способны. Пес, бывший менеджер по продажам ранее, а теперь – начальник Григория, рассказывал, сколько раз крутил ее на своем члене, и как она визжала от удовольствия.

Другие – сплошь индюки с красными мошонками на шеях. Кивают и трясутся, как бы не пришел их черед. А он придет, обязательно придет, и полетят перья в пасти. Они тяжело дышат, грудь растет словно шарик, стоит только к ним обратиться. Таким кадрам доверять столь ответственную работу невозможно. Потому, общим решением, руководство летучкой переходило следующему, минуя их. Индюки согласно кивали.

Григорию хотелось умереть.

Он снял с себя наряд: синий пиджак и клетчатую сорочку с красным галстуком. Дополнит его в понедельник красными носками – это отличная идея. Вконец одуревший и мрачный, озадаченный тем, как провести вечер, он захотел есть. Лучший способ борьбы со скукой. Холодильник же был чист и пуст. Это хозяйка постаралась, отдраила его и выкинула всю просрочку, заодно и схомячила последний кусок хлеба, что оставался у Григория.

Она не стесняется границ, но умело их выстраивает. Когда они впервые познакомились, соседка показалась ему такой же обычной, как и он. Совсем недавно вернулась в страну неизвестно откуда и задумалась о том, на какие шиши существовать. Работать она не хотела, и сдавать комнату показалось удобным решением. Григорий ей понравился: спокойный, без хобби и интересов, не любящий гостей и шумные компании. Его подкупила цена: комната в центре со включенными в сумму аренды счетчиками за столько – редкое предложение!

Сторонний шум за стенками и вибрации чужих шагов придавали квартире живости. Он успел синхронизироваться с расписанием соседки. Дома она бывала редко, только спала, ела и убиралась.

– Угощайся, – говорила она.

– Спасибо.

Но он никогда не ел, что она готовит. Получались крайне изысканные и сложные блюда, на которые можно было только смотреть. Он в принципе ел немного, домой приходил неголодный, закинувшись выпечкой из кофейни у работы.

В такие места они любили заходить с лисичкой.

Ей нравилось, когда они вместе выходили в свет. Для нее это был повод нарядиться, раскрасить морду косметикой. Собиралась она обычно долго и скрупулезно, подбирая образ по мельчайшим деталям дня. На ушах осенние листья, шарф цвета заката, белые сапожки, будто она из снега выросла. А он тихо ждал и надеялся, что во время сборов лисичка забудет о том, что они собирались куда-то. Бывало, наконец, закончив свой наряд, она кричала на зеркало и плакала. Он долго ее успокаивал, прежде чем они могли выйти.

По обыкновению ходили недалеко, в места близ дома. Одна из немногих прихотей Григория – чтобы там было спокойно. Его раздражал вой детей, пустые разговоры за соседним столиком, сплетни барист… Вечные разговоры, мир не мог сделать одолжение и просто замолчать. Было бы честно заявить, что его раздражало абсолютно все. Треск крыльев мух-пенсионерок или же протяжный вой тюленей, чей язык обжегся об кофейную гладь.

Но ради лисички он терпел.

Она не хотела понимать эту отчужденность.

– Гриша!

– Что? Прости, шумно.

– Ты меня не слушаешь.

– Я пытаюсь.

Он действительно пытался.

Позднее Григорий понял, как сильно он похож на своих родителей. Те тоже не умели проводить время. Мать просила отца сходить с ней куда-нибудь, помимо кинотеатра или концерта народной музыки, а тот говорил ей, что не хочет, что общество его утомляет и выводит из себя. Она все равно просилась, иногда давила на жалость.

Как-то раз мать убедила отца сходить всей семьей в ресторан. Григорий окончил институт, и это стало отличным поводом для праздника. Мать все придумала, у отца не осталось возможности отказаться. Но туда нужно было еще добраться – а это пробки, платная парковка, очередь на улице, шум тарелок и унылая музыка внутри.

Официант, древняя черепаха с панцирем цвета ржавчины, провел семью в конец зала. Без гримасы сожаления он посадил их около сортира, за единственный свободный столик. Пока Григорий со своим младшим братом выбирали блюда, мать с отцом шептались: он устал слышать звук пердежа и стекающей воды и решил сказать жене, что праздновать вне дома было плохой идеей. Это не на шутку взбесило мать. Затем они подняли друг на друга голоса в обстреле презрительных взглядов из-за соседних столов.

Подполз официант. Он прошептал отцу, что лучше им уйти. Тот поправил галстук и сказал сыновьям:

– Давайте домой пойдем. Пиццу закажем.

– Ура! – радовался брат. – И суши?

– И суши закажем. Гриш, ты как?

Мать плакала по дороге домой, но никто этого не слышал.

Главную тему обсуждений в машине всегда задает отец – истории о том, как они с матерью Григория были за рубежом. Он не скрывал своей ненависти к стране, в которой был вынужден родиться и расти. Для него все, что находилось по другую сторону родины, значило «лучше», «качественнее» и «эффективнее». Тупость своих руководителей отец объяснял их происхождением. Сыновья от речей отца постепенно уставали. Не в первый раз и не первый год они слышали, как хорошо там и как плохо здесь. Что их будущее, по сути, предопределено фактом рождения. Стоило им вылезти из матери, как их посадили на цепь нации и заставили этим гордиться.

Из-за подобных речей отца часто вызывали в школу. Миша, брат Григория, еще не знал того, что сказанное дома должно там и оставаться. Несколько раз Григорий ходил вместо отца в школу. Такое случалось пару раз, когда мать принципиально отказывалась – раз отец заболтался, то пусть он и отвечает. Для Григория это стало подтверждением взрослости: что не семья помогает ему, а он – семье.

Григорий брата своего очень любил. Еще больше, чем родителей и лисичку. Его маленькие карие глаза и улыбка вызывали в нем самые теплые чувства. Он помнил тот день, когда мать вернулась из роддома.

Тогда еще стоял вопрос об исключении Григория из университета. Требовалось дать на лапу, а где взять деньги на это, кроме как у родителей, он не знал.

Когда он приехал с учебы, семейный дом пустовал. В спешке брошена посуда, горел свет в прихожей. Григорий сидел на кухне, пил чай и боялся гнева отца. Каждые полчаса он выбегал на улицу, под неработающий фонарь, чтобы соседи не видели, и курил. Тревога никуда не делась, становилось только хуже. В ожидании пролетели, как летучие мыши, часы.

Глубокой ночью позвонил дедушка и своим грубым лосиным голосом сказал:

– Гриша, у тебя теперь есть брат!

Они вернулись ранним утром. Сначала зашла мама. Поцеловала своего первенца и ушла в туалет. За ней в квартиру зашел отец вместе с закутанным в ткань чадом. Он уложил его на кровать. Пока отец переодевался, Григорий рассматривал нового члена семьи.

Вспомнилось, как он считал, что мать толстеет. И когда он спросил отца об этом, тот громко засмеялся. Подозвал жену и сказал:

– Сын наш – придурок! Представляешь, он думает, что ты растолстела.

– Гриша, твоя мама беременна. У тебя будет брат.

Закутанный в пеленку, словно рулет, его младший брат лежал на кровати и с трудом разжимал веки. Его маленький пятачок будто бы чуть-чуть надулся. Он не желал зла, он его еще не знал. Безгрешное создание, которому предстояло многое. Григорий хотел заплакать, ему стало необъяснимо хорошо и приятно. К гортани подкатила тошнота, за ней и слезы. Отец в соседней комнате, при нем нельзя.

Григорий почувствовал себя счастливым. Перед ним был тот, кто нуждается в любви. Маленькое воплощение добра. Вернулся отец, сел рядом с сыновьями и обнял старшего. Их семья стала чуточку больше.

Премия так и не пришла. Но Григорий немного успокоился. Он посмотрел на свои сбережения, эти обманчивые циферки в банковском приложении. Единицы и нули, которых никто не видел, но они есть! Да? Их мало. Чтобы ни случилось – мало. Григория всегда поражали те, кто без гроша в кармане способен жить богаче имущих, кто сохраняет уважение к самому себе и при этом ест за чужой счет. Нет, не приспособленцы, а настоящие эксперты по проживанию.

Без денег хорошо получалось жить у зайчихи. Она одевалась бедно, но всегда со стилем. Любой изъян в ней, не без помощи слов, становился частью образа. Не самка, а тотальный обман. Всем нравится, все довольны.

– Когда вернешь? – спросил Григорий.

– Что верну? – зайчиха мило улыбнулась.

– Деньги, которые ты мне торчишь.

Было это вечером. Он забрал ее с работы, и они гуляли по центральным улицам. Потом зашли во дворы, предварительно взяв на двоих бутылку вина. Сели в парке у дерева на лавке, подальше от трепливых обезьян и мчащихся без оглядки волков. Зайчиха положила голову ему на грудь и громко зевнула. Мягкая шерсть гнала по коже Григория тепло.

Недавно она устроилась на работу мечты, в элитарную галерею, где экспонатами были спичечные коробки. В современном искусстве Григорий не хотел разбираться. На рынке умственных изысков конкуренция зашкаливала.

– А ты когда зайдешь ко мне? Я переехала.

– На неделе постараюсь.

– Будь добр, ага.

Он старался. Пытался объяснить ей, что такая жизнь, как у нее, не приведет никуда, кроме как на панель. Или обратно в кафе за стойку баристы, куда он заходил по пути с или на работу. Зайчиха ответила смехом.

Но он был прав. На новой работе она продержалась недолго. Ее руководительницей была какая-то стерва, отсталая в развитии рысь, любившая красить ноготки в цвет малины. Григорий видел ее однажды, когда она терлась об стену, перебивая чужой запах. Посреди рабочего дня рысь не сдержалась и тяпнула зайчиху за зад. Зубы прошли по касательной, оставив несколько шрамов. В качестве извинений зайчиху уволили, выплатив несколько окладов и поверив на слово, что та не станет сообщать о случившемся журналистам.

– Попозже, пока рано, – улыбнулась зайчиха.

А что светит его брату? Миша, бедолага, появился на свет, когда мир еще быстрей скручивается в центр индивидуальности. Все вокруг будто бы поощряет одиночество, и тяжесть грядущего холодом обмывает тела. Архитектура, быт, привычки – нигде нет места другому. Пережиток прошлого – это коллектив. Его не любят, каждый индивид стремится остаться один, не подозревая о том, что внутри души кроется нужда к единству.

Так объяснялся повальный запрос на автомобили, только бы не проводить лишнее время среди себе подобных в автобусах и электричках. Или появление плацкартных вагонов с занавеской. Дети больше не гуляют на площадках.

Чему Григорий мог научить брата?

Приспособиться и не пытаться.

Другое дело мать – создание пуленепробиваемое. Ей пришлось столкнуться с ужасами жизни, без прикрас и романтики. Мать обманывали, мать кидали, и она не стеснялась об этом напоминать своим детям.

Во время обеда, например, когда один из детей капризничал, недовольный столом или атмосферой, она травила душу: что раньше мяса было не достать, что ради этого требовалось ездить в соседний город, там стоять в очереди или драться ради нескольких костей для супа. О том, как ее подруги, каждая поголовно, стали проститутками или умерли от передоза, потому что наркотики стоили дешевле хлеба и найти их было проще.

Дети, считала она, ничего не знали о боли, даже и представить не могли, каких трудов семье стоило выбраться из того «ада», куда их завели «власть имущие». Что такое «власть» и кто такие «имущие», они не знали, но если мать из-за них готова была поднять руку на собственных детей, то, видимо, это были очень плохие создания. Оставалось понять: а что такое ад?

Мягкотелость детей вызывала у матери отвращение. Конечно, она желала им добра и надеялась, что им не придется столкнуться с чем-то, подобным ее взрослению.

Первенцам никогда не везет. Родители учатся на них, практикуют свою любовь. Ошибаются, калечат, кое-как пытаются сохранить видимость здорового семейства. Или сдаются, оставив ребенка на попечительство другим. Телевизору, например, или молодежной команде по самбо.

Миша собирал плоды. Наученные взрослением Григория и связанными с этим невзгодами, родители относились ко второму ребенку иначе. С ним мать была более или менее спокойной, но не стеснялась материться и курить. Иногда выпивала, что привносило в ее прошлое множество подробностей.

Когда Миша спросил мать, зачем ему идти в школу, она рассказала про своего одноклассника, который плохо учился и во время экономического кризиса решил бросить учебу и уйти на заработки. Труд был тяжелым и унизительным. Его чешуя лишилась следов молодости, огрубела. Сыпалась несчастьем. Тогда общество кормили надеждами. Обещали, что у каждого будет дом, машина и дача, собственно, потому и количество суицидов росло не так быстро.

Однако заработанных копеек ему было недостаточно. Желание не поспевало за возможностями, и когда отец Григория сделал его матери предложение – вот же совпадение – ее одноклассник повесился. Между пролетами висело тело змеи на проводе. Испустило дух, и… все. Прямо в подъезде, куда недавно переехала семья одноклассника. У них все шло в гору. Отцу семейства предложили должность в крупной частной фирме, стоило только немного подождать, как на кухне появились бы деликатесы, а не похоронные венки.

Потому Григорий радовался, что с семьей больше не живет и, в принципе, без проблем может содержать себя сам. И откладывать на будущее. Но какое будущее? Не имея интересов или планов, кроме понедельника, когда у него назначена встреча с отделом кадров, где его обязательно уволят, Григорий радости от денег не испытывал. Они были, тупо были. Лежали в железной коробочке из-под восточных сладостей и на счете в банке.

Казалось, что раньше жилось проще: когда денег мало, выбирать, на что их потратить, несложно. На аренду, коммуналку, еду и выпивку. Все понятно.

Теперь же денег хватало сполна, он мог не отказывать себе в удовольствиях. Отказываться-то он не отказывался, но предложение шло не от него, а из проруби между хотелками и надобностями.

А там пустота.

Он держался любых денег как последних. Вдруг его уволят.

С лисичкой попроще было. Она бросалась идеями, внушала Григорию радость свободной и привилегированной жизни в достатке. У нее отлично получалось распоряжаться финансами. В доме всегда была еда, чистящие средства, порошок и кондиционер с запахом алоэ. Стоило пылесосу сломаться, как его заменяли новым, не тратя времени на ремонт. Если после глажки на одежде оставались белые разводы, то на следующий день в прихожей уже был другой утюг, намного лучше предыдущего.

Они хорошо одевались. Лисичка подбирала Григорию наряды. Поразительно, с какой легкостью она могла скрывать его недостатки за слоями ткани. Вещи, хоть и временно, приносили радость.

Не зря он, значит, проводит пять дней в неделю на ненавистной работе, терпит тварей-коллег и унижается перед заказчиками, убеждая их взять в лизинг трактор или раздолбанный отечественный автобус, что вернулся к компании после банкротства предыдущего покупателя.

Григорий боялся. Его точно уволят в понедельник. Он не мог не заметить, с каким пренебрежением с ним общалось начальство. Конечно, ведь он не мечтает о повышении, работу воспринимает как неприятную, но необходимость. На корпоративы ходит через «не хочу», пьет либо мало, либо так много, что уезжает первым.

Когда близилось время представлять квартальный отчет, Григорий усердно готовился. Чувствовалось рядом с ним напряжение, будто он пытался решить непосильную задачу. За месяц до назначенной даты он пришел к змее-администраторше. Та как раз была в хорошем настроении после удачной линьки на югах и чесала зубы о стол, вспоминая, как здорово-то было. Григорий вручил ей коробку конфет и маленькую бутылочку, сделал несколько комплиментов и попросил для презентации кабинет поближе к руководителю филиала. Все обряды были соблюдены, и змея выполнила его просьбу.

Григорий подготовил качественную презентацию с графиками. Добавил несколько стоковых лиц, надеясь выиграть «очки» за оригинальность. В целом этот квартал, несмотря на спад продаж, вышел не хуже предыдущего. Да, вернулось несколько машин, и компания попала в сводки новостей из-за коррупционного скандала, но все компенсировали выплаченные проценты по прошлым договорам и новые клиенты, которых давно разрабатывал Григорий.

Итак, он сидел и ждал. Волновался, но не понимал, почему. Уволят – ну и ладно, не больно-то он и дорожит работой. Отец дорожил, а он – нет. Его пугало не лишение рабочего места, а сопровождающие увольнение заботы. Сначала нужно расторгнуть договор, две недели будто бы все нормально, но ничего не нормально. Затем составить новое резюме, рассказать отцу и матери. Потом сообщить лисичке, ведь именно ей придется тяжелее всего – привыкать к новым условиям, когда деньги имеют свойство кончаться. Нет, перемен Григорий не хотел, он не был к такому готов. Одна только мысль, и у него прихватило живот. Каждый раз одно и то же, каждый квартал, каждый год…

А в конце суп с котом.

Обычно руководитель филиала не интересовался отчетами менеджеров, но в связи с ростом компании требовался подбор новых кадров на управленческие должности. Это была большая возможность для Григория.

Дверь открылась. В кабинет зашел руководитель отдела продаж, беспородный пес на пике своих возможностей. Он сел у порога, почесал себя за ухом и прошел дальше к проектору. Зубами он вскрыл бутылку воды. Осушив ее, он поприветствовал Григория виляющим хвостом. Руководитель филиала задерживался на предыдущем совещании. Там устроили разгром отделу внешних коммуникаций за таргетированную рекламу с подводкой «режем цены и конкурентов».

– Тебе пришла зарплата? – спросил пес.

– Да. Только премиальные задерживаются.

– Как всегда, – ответил он и задрал заднюю лапу. По кабинету разошелся дрожащий звук мочи. Завоняло. – Сам понимаешь, это требует времени. Я хотел тут на скидке урвать газонокосилку. Представляешь! Я же тебе не рассказывал, да? У меня дачу обворовали.

– Да ладно!

– Ну да! А соседи не заметили.

– Как так?

– Потому что у них самих дом горел.

– Трагедия. А где у тебя дача?

– В области. Колеса не забрали из погреба, это главное. Они сейчас в цене подскочили, ты бы знал! Ох, – пес достал из своей сорочки телефон. – Погодь, важное.

И вышел, закрыв за собой дверь. Григорий сидел, крутился на стуле, поглядывая иногда то в окно, то в потолок. Вдруг тоненький голосок произнес:

– Гриша, ну что? – пропищало за ухом. – Кого ждем?

Он осмотрел кабинет. Никого. Гудел кулер в проекторе, за окном недовольно выли машины. Григорий облокотился на стул. Показалось. Услышанное списал на голос из соседнего кабинета или на тревожные галлюцинации, подобные тем, что обращаются к нему перед сном.

Вот бы это были настоящие галлюцинации, как у сумасшедших. Тогда бы его жизнь обрела признаки интересного.

Но писк не пропадал. Он посмотрел по углам кабинета, пока не заметил в одном из них что-то маленькое и черное. Вдруг оно вырвалось из его поля зрения. Григорий обернулся к экрану. В свете проектора мельтешила огромная тень комара. Его резкие движения перекрывали выведенные таблицы.

– Гриша, ну давайте, приступайте! – сказал комар. – Если вы мое время не уважаете, то о своем хотя бы подумайте.

Он держался хорошо. Сначала мысль плыла, тяжело было объяснить идею о подъеме коэффициентов до предкризисных показателей и при этом убедить, что это не скажется на оттоке клиентов. Муниципалитеты и раньше спокойно реагировали, а вот частники могли забеспокоиться. Были и хорошие новости – санирование крупного банка привело к закрытию фирмы-конкурента. В середине презентации Григорий нашел комфортный ритм. Комар внимательно слушал, иногда закрывая своей тенью тезисы на стене.

– Спасибо вам, Григорий, э, Олегович, – фамильярничал комар. Видно было, устал после нескольких совещаний подряд.

Под конец презентации вернулся пес. Не обращая на него внимания, комар улетел к себе в кабинет. Хвост пса опустился к ковролину.

– Ну как? – спросил Григорий.

Несколько дней спустя пес сообщил, что презентация руководителю филиала очень понравилась, особенно смешная картинка в конце, и было принято решение рассмотреть Григория как кандидата на повышение. Новая должность требовала не только новых навыков, но и забытых.

На следующей неделе Григорию назначат стажера: нужно будет помочь ему влиться в коллектив, рассказать о ценностях компании и сделать все то, что у него не получилось сделать с предыдущим кадром.

– Вы с ним сойдетесь, уверяю тебя, – сказал пес.

Григория точно уволят. Не сегодня, но в понедельник точно.

Григорий ничем не выделялся из большинства. Самый обычный из всех обычных. Но в омуте спокойствия таится зло. Среди него плавал он. В нем душа кормилась отчаянием. Оно умело ждать. Искало, в чем себя выразить, на кого броситься всем своим естеством. А пока оно травило Григория, всю его маленькую и незначительную жизнь.

Стоя в продуктовом между встревоженными субботой зверями, он смотрел, как они топчут мытый пол. Корова-уборщица тащила швабру с ведром на колесиках, не поспевая за суматохой. Стоило ей закончить, как вновь появлялись звери и топтали ее труд, о былой чистоте только память оставалась.

Что, Григорий, почему ты печалишься? Тебе больно смотреть, как им плевать на чужие старания? Шаркая копытами и лапками, спешат употребить и купить. Это ее работа. Но ты все равно хочешь извиниться перед ней, ведь сам наследил минуту назад, спеша к последней нарезке белого хлеба. Никто тебе не мешал упасть на колени, вылизать оставленные следы. Так горестно, но о себе ты подумал? Маленький, ранимый человек… Угораздило же тебя родиться в этом бесчувственном зоопарке.

Они пытались его уподобить себе, обернуть человека в тварь, но он держался, словно гость, и наблюдал с волнительным пренебрежением. Где уважение? Где честь и достоинство? А его никогда и не было. А вроде и было.

Честь – это сколько ударов готов принять, прежде чем согнуться, а достоинство – как глубоко готов упасть в собственных глазах. Отец пытался объяснить это Григорию, но он не слушал.

Год с хвостиком назад Григорию представили стажера. Неказистого дятла с мытыми перьями и клювом без изъянов. Обучение прошло быстро. Столь сакральные трюки и секреты, о которых рассказывают матерые продажники, являются банальной базой холодных звонков и манипуляцией при составлении предложений, псевдопсихология. Григорий умело их использовал для общения с лисичкой, когда уставал от ее нытья. И с матерью. На отце боялся, когда уже было нечего бояться.

А что бы сказала сестра, царствие ей небесное, если бы узнала, кем он стал?

Закаленный рутиной, Григорий перестал обращать внимание на красоту мелочей. Названное обычным таковым и оставалось, шагом к достижению цели. Он спешил и боялся, что не успеет.

Какой цели? Смерти, разумеется. Конечная, без вопросов.

Но какая она придет?

Будет ли он медленно иссякать, пока не удавится, лежа на диване в собственных экскрементах? Его дочь устанет подтирать ему зад – ну, не сын же, тот даст деру сразу, не позволит чужой конечности ставить крест на его жизни. Или он заслужит абсолютно случайную смерть? У той и той есть свои плюсы, которые для неизбежного имеют мало значения.

Или нет. Неважно. Пройдя стойку с деликатесами, Григорий случайно заметил, как сильно поднялась цена на хумус. Он его никогда не любил, но почему-то это расстроило.

Его дед умер именно так. Случайно.

Он служил в армии, поднялся от низшего чина к среднему. Попал на восточный фронт. Вернулся героем. Во время краха предыдущей державы его товарищи спились. А он себе такого не позволил. Хранил дисциплину в представленных войсках, обеспечивал солдат провиантом и теплом в бараках. До конца своей службы он оставался примером для подражания.

Затем появились два барашка на черных машинах. Друзья его товарища, они ему доверились. Привлекли как эксперта по железнодорожным перевозкам, и совсем скоро они начали зарабатывать деньги. Крупные, очень. В целом, из семьи Григория любой мог не работать, и у них все равно бы остались средства на содержание нескольких поколений вперед.

Дедушку Григорий помнил смутно: это был гигантский лось с грубыми скулами, такой же грубой речью, но доброй душой. Он любил чай, сладкое, мармелад, сухарики и конфеты. За столом никогда не засиживался. Съедал свою порцию, при этом утрамбовывая ее хлебом, и уходил в другую комнату смотреть телевизор. Дедушка был открыт для всего нового: он без труда, с помощью Григория и внучки, царствие ей небесное, освоил компьютер. Он предпринял все, чтобы к старости не превратиться в балласт, с которым молодые проводят время добровольно-принудительно.

Григорий видел в дедушке олицетворение всего хорошего. Пройденная им война научила любить мир и ближних, но помнить, какими мразотами по щелчку они могут стать. А еще ему повезло умереть случайно, посреди солнечной белизны. Этого никто не ждал, но оно случилось. Казалось бы, старость – как в таком случае удивляться смерти…

Отец Григория получил в наследство машину. Долю в компании дедушки они продали вместе с остатками нажитого им барахла. Мать упрекала отца за столь недальновидный поступок. Произошел бум железнодорожных перевозок. Прибыль компании превышала миллиарды, эти средства использовали для расширения бизнеса в сфере водного транспорта и авиаперевозок. В свободное от нытья время мать считала упущенную выгоду с продажи дедушкиной доли. Сестра отца оказалась умнее, переехала в другую страну и жила беззаботно, изредка отчисляя процент с активов в фонды помощи.

– Опять рис? – расстроился ужину Миша.

– Отцу своему спасибо скажешь! – кричала мать. – Так бы сейчас в ресторане сидели.

– Мы и так можем себе позволить ресторан, мам, – сказал Григорий.

– Ага, уже бежим, – мать кивнула в сторону бабушки.

Она сидела во главе стола. Бабушка Григория, мать его матери – собака редкой породы. Роскошная наследница придворных кровей, она переехала к ним, когда начала чувствовать, что здоровье больше не товарищ. Бабушке выделили кабинет отца. Положили на диван, где он любил раньше отдыхать.

Спустя два месяца у нее случился инсульт.

Она не могла ходить, не могла разговаривать. Врачи разводили крылья. У них получилось научить бабушку сообщать «да» и «нет», стукая когтем по поверхности или фыркая носом, но назвать это достойной жизнью было сложно. Имелись сомнения на счет ее способностей слышать и понимать.

Рядом с ней семья делала вид, что все в порядке. Но все было не в порядке.

Бабушка мочилась под себя и стыд выражала тягучими слезами на ресницах. Мама подходила к ней, вытирала лужицы и говорила, что все хорошо.

Но все было не хорошо.

Семья поддерживала иллюзию, изредка давая слабину, как, например, однажды во время ужина, когда они сидели за столом и ели гречку с консервами. Из пасти бабушки тянулся длинный посиневший язык. Она дышала редко. Ее нос покрывали маленькие капли. Пока Григорий и его брат смотрели в тарелки, глаза бабушки находились за пределами реальности. Она не хотела умирать, но нельзя продолжать жить так, превращая свою дочь в мученицу, а внуков в свидетелей. Мать поднесла ложку к пасти бабушки. Скребли железо клыки, у Григория забегали от этого звука мурашки.

– Покушай, мам, – прошептала мать.

От накопившегося в бабушке отчаяния в детях закоченела печаль. Мать всегда держалась за свои принципы: никогда не показывать слабости и чувств, кроме того раза, когда плакала в машине после не сложившегося семейного ужина. Григорий это запомнил на всю жизнь.

Его мать желала детям добра, да и только, но делилась она им… своеобразно. Для нее неоспоримым добром было умение выживать.

Среди мертвых нет ни добрых, ни плохих. Обучить этому детей стало для нее главной задачей, чтобы они не оказались там, где ей пришлось провести юность. Со смертью ее отца детство закончилось. Аморфные представления о благом мире отпали легко, но болезненно.

Она много работала: уборщицей, секретаршей, обеспечивающим персоналом в муниципалитете, парикмахером, поваром, официанткой… в общем – обслугой, и смотрела, как бодро и хорошо живут другие. У нее же такой возможности не было. На нее всегда смотрели свысока, как на расходный материал. Страна перестала нуждаться в идеях, она нуждалась в обслуге, и матери пришлось столкнуться с первыми, кто забыл об уважении к другим.