Kitabı oku: «А еще был случай… Записки репортера», sayfa 3
Мазурики уходят в дембель
У страха глаза велики. Я с тревогой уезжал из дома – первый раз в жизни в другие края. Один, без родителей. Не представлял себе, какие еще бывают на свете типографии – больше или меньше моей? Думал, засмеют на новом месте, как нескладного недоучку.
Но, на удивление, работа в Хабаровске оказалась привычная, как дома – набирай быстрее и ошибок делай поменьше. Уж к этому-то я был привычен.
Машина мне попалась хорошая. Как я потом узнал – лучшая. Мне ее выделили не за красивые глаза, а потому, что на ней набиралась главная газета в этой типографии – “Тихоокеанская звезда”.
Стоял тот линотип в самом углу цеха. Там сходилось два больших окна – так что я не был обделен привычными зеваками.
Когда пришел, на машине никто не работал. Начальник цеха – он показывал мне свое хозяйство – вопросительно посмотрел на меня. Его взгляд можно было понять без труда.
– Я только что с поезда, всю ночь ехал…
– Устал?
– Да вроде нет.
– Работать сможешь?
– Смогу, конечно…
– Как с харчами?
– Мама в дорогу собрала…
– Ну, и хорошо. Вот оригиналы статей. Все это пойдет в текущий номер газеты. Набирать их было некому, а скоро начнется верстка. Выбирай для начала, какая понравится и – вперед. Готовые гранки набора будешь выставлять вон на тот стол.
Я привычно включил машину. Набрал первую строку – свое имя для контроля. Затем заголовок статьи и все пошло, как дома, как на моем испытанном “американце”.
Вскоре за окном появились первые зрители. Да и в самой типографии любопытные нашлись. Приходили, стояли за моей спиной, смотрели. Некоторые, я думаю, оценивали.
Подошел начальник цеха:
– Не тушуйся. Посмотрят, посмотрят и уйдут. Работай спокойно…
Корректоры приносили прочитанные гранки: две-три ошибки на сто строк. Нормально!
Так и прошел первый день. К вечеру меня отвезли в общежитие. Им оказалась большая комната, разгороженная небольшой стенкой – с обеих ее сторон было открытое пространство – никаких дверей.
– Там, у окна, твоя койка, – сказал сопровождающий. – Все аккуратно. Белье чистое, свежее. Тут твоя тумбочка. Там, на столе, самовар – чайку попить.
На другой койке живет наш старший вахтер. (Карнач, подумал я, вспомнив солдата с фронта и Гуревича.) Он человек тихий, непьющий – мешать не будет.
Ну, устраивайся. Завтра на работу в первую смену. В восемь утра.
Попутчик мой ушел. Я принялся устраиваться, раскладывать в тумбочке свои вещи. Но тут с шумом открылась дверь и влетели две девицы.
– Здрасьте!
– Здравствуйте! – ответил я. – Вы к кому? – Я показал на вторую койку. – Здесь мужчина живет. Его нет, а я его еще и не видел. Вы к нему?
– Да домой мы! Вон там живем, – девчонки показали на отгороженный кусок комнаты.
– Послушай, – спросила одна из них, – это не тебя ли откуда-то выписали к нам в линотипный? Говорят, шикарный наборщик. Все ждут. Вон и старика от окна отогнали – тебе кровать поставили. Комендант белье, одеяло новенькие принес… Никогда такого не случалось.
– Да никто меня не выписывал. Я, действительно, линотипист и никакой я не шикарный.
– Вот и смотрю – пацан совсем, когда шику успел набраться?
Девицы ушли за загородку. Через несколько минут выглянули:
– Чаю попьешь? С нами в компанию.
– Давай.
Достал мамины припасы, отнес на стол. Скоро и чай созрел.
– Ну, будем знакомиться, – сказала одна из соседок. – Я учусь в линотипном цехе, она – в переплетном.
– Если в общежитии живете, значит, откуда-то приехали?
– Мы с зейских приисков. Поселок маленький, ничего в нем нет. И работы интересной тоже нет. Только золото, золото, золото…
Мы и решили поехать в Хабаровск, судьбу менять.
– А почему в типографии менять? Вы там, на Зее, в типографии работали?
– Да нет. Приехали, нашли на вокзале доску объявлений. А там: требуются ученицы в типографию. Мы и пришли. Спасибо, общежитие сразу дали.
– Тебе, – я показал на одну подружку, – линотип понравился?
– Очень. Интересная машина. С ней поведешься – сам умнее станешь. Только мало показывают, как на ней работать.
– Не трусь. Если будут вопросы, подходи ко мне, помогу.
– А ты как сюда попал?
– Позвонили из Хабаровска. Сказали: набирать некому. Попросили прислать помощь.
– Ты где учился? Такой молодой, а уже на помощь едешь. Значит, хорошо набираешь.
– В войну научился. Я с тринадцати лет работаю.
– Ладно, завтра посмотрим, как ты работаешь.
На следующий день ко мне подошел какой-то мужчина. Оказалось, это был тот самый начальник управления из Хабаровска, который звонил Борису Григорьевичу.
– Я смотрю, ты уже работаешь. – сказал он.
– Я и вчера работал…
– Так ты же вчера только с поезда…
– Попросили.
– Ну, и молодец. Как устроился?
– Очень хорошо. Для меня уже была подготовлена койка в общежитии. Спал без задних ног.
– Проблем нет? Никто не придирается?
– Пока никто. Времени же мало прошло. Скажите, когда моя командировка закончится?
– Ты же только-только начал работать, а уже к мамке захотел?
Я промолчал.
– Дело такое. У них здесь некому работать – надо им помочь. Мы тебе дадим двух учеников. Подтяни их хотя бы до середнячков и отправляйся домой.
Сейчас я тебе твоих учеников и вручу.
Начальник управления махнул рукой кому-то, стоявшему поодаль. Когда тот подошел, сказал:
– Давай сюда своих орлов.
Привели двух пареньков. Они были немного моложе меня. Ладные, раскованные, подтянутые ребята.
– В типографии раньше работали? – спросил я.
– Нет, не приходилось.
– Линотип, наборную машину раньше видели?
– Нет.
– Работать пришли серьезно или так, побаловаться со скуки?
– Мы решили очень серьезно.
– Тогда слушайте. Я ваш руководитель. Надолго. Может быть, на год. Так что если возникнут какие-нибудь вопросы, проблемы, трудности – сразу ко мне. То, что я буду говорить, просить сделать или распоряжусь, обязательно выполнять. Если два-три раза не будет исполнено, я откажусь вас учить и никто меня заставить не сможет.
– Все понятно?
– Да, – не совсем уверенно ответили парни.
– Тогда мы попрощаемся с этими дядьками и пойдем работать. Сегодня вы весь день будете стоять у меня за спиной. Я стану набирать завтрашний номер газеты, вы – смотреть, как это делается. Вдобавок, я весь день буду рассказывать, что такое линотип, как он устроен и как на нем работать.
Хочу сообщить: если к концу дня у кого-то из вас возникнут сомнения в своем выборе, вам не понравится эта работа, скажете прямо и никаких обид. Мы подыщем работу по душе. В типографии выбор большой.
– Я вижу, дело пошло, – похлопал меня по плечу начальник управления. – Молодец. Я спокоен.
Задачу я себе придумал нелегкую. Предстояло весь день на высоком темпе набирать газету и умудряться вести занятия с парнишками.
По нашему общему мнению это удалось – ребята получили заряд информации. Теперь они понимали, куда и зачем пришли. А чтобы закрепить пройденное, я позволил им в виде поощрительной премии набрать свои имена и фамилии, затем отлить их на линотипе. У каждого получилось по личной печати. Пусть хвастают перед приятелями.
В конце смены мы вместе вышли из типографии. Сели в скверике поболтать. Я спросил, как получилось, что они не занимаются в школе, а пошли учиться на рабочего.
Я льщу себя мыслью, что за один день парни успели поверить в меня. Во всяком случае, рассказали свою невероятную историю.
Оба они из обеспеченных семей. У одного отец генерал. Правда, у того новая семья и живет он в Москве, но щедро помогает сыну и его матери. Они ни в чем не нуждаются. У другого отец большая шишка и у него тоже дом полная чаша.
Никто из них не мог рассказать мне, что с ними случилась. То ли потребность в острых ощущениях, то ли чей-то дурной пример подействовал – они стали ворами, карманниками.
Ребята смышленные, блестяще освоили свою преступную профессию и начали жить-поживать, да добра наживать. Неизвестно как долго продолжалась бы такая вольготная жизнь, но недавно их карьере пришел неожиданный конец.
В первые послевоенные годы в стране небывало разрослось воровство. На этом фоне Верховный Совет принял указ, по которому мелкая кража приравнивалась к крупной и за нее полагалось жестокое наказание. Много лет отсидки.
Несерьезная шушера, вроде моих карманников, бросилась врассыпную. Они поняли, что их промысел не компенсирует долгое заключение за решеткой. Мои мазурики приняли достойное решение. Они завязали с преступным прошлым и пошли осваивать рабочую профессию. Откликнулись на первое же объявление. Им повезло. Профессия ребятам попалась не из худших.
– Серьезное решение? Навсегда? – спросил я у парней. – Или, когда об указе забудут, вы снова возьметесь за свое?
– Нет, мы твердо решили. Научимся, начнем зарабатывать. И жить на эти деньги, как все люди, без оглядки.
– Значит, демобилизация?
– Да, полная.
Вечером я пришел в общежитие. На звук отпираемой двери выглянула девушка, ученица из нашего цеха.
– Знаешь, что я хочу тебе сказать, – возбужденно заговорила она. – Днем у меня был вопрос, не знала, как что-то на машине сделать… Пошла к тебе спросить, а за твоей спиной два охранника стоят. Струхнула и не стала подходить.
Я расхохотался.
– Они такие же ученики, как ты. Ко мне сегодня их приставили.
– Слушай, а немного борща не поешь? – спросила она так по-свойски, что я по-свойски и согласился.
С этого и возникла наша коммуна. Я сразу начал прилично зарабатывать – появилось подкрепление к их ученическим копейкам. Девчонки стряпали, варили чай. Но, главное, у нас теперь было с кем поболтать. Жизнь как бы изменилась.
При этом не было никаких заигрываний, ухаживаний. Да я и не очень понимал, что это такое. Может быть, природа еще во мне не проснулась.
* * *
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот, и впрямь, счастливый человек.
Эдуард Асадов.
Была у меня замечательная авторучка. Трофейная. Мне привезли ее в подарок с фронта. До того я всю жизнь писал пером, которое называлось “86”. Макал его в чернильницу. А тут новенькая, блестящая самописка – хоть возьми и полижи. С золотым пером и таким же золотым зажимом для кармана.
Вспомнил я о ней потому, что в первые дни в Хабаровске собрался в театр. А как иначе? В больших городах люди всегда ходят в театр. Принаряжаются, и ходят.
С нарядами, правда, у меня дело обстояло неважно. За войну мы ничего нового не покупали. Наоборот, несколько раз выскребали, что могли, и отдавали в помощь фронту.
Теперь я оставался в потрепанном костюме, в каких-то опорках на ногах, да в латанной рубашке. Жаловаться было нечего – все тогда жили очень бедно. Да об этом и не думалось – привыкли, присмотрелись.
Словом, собрался я в театр. Посмотрел на себя критически в зеркало и вспомнил об авторучке. Подумал: она украсит пиджак и отвлечет внимание от безобразных брюк.
Пристегнул ее в наружный карман и она, действительно, засияла у меня на груди.
В театре я с гордостью поглядывал на нее, расхаживая по фойе. Заметил, что многие, пришедшие в театр, одеты не лучше меня. Правда, встречались и принаряженные, хорошо пахнущие, но их можно было по пальцам пересчитать.
В какой-то момент бросил взгляд на собственную грудь и вижу – ручки на месте нет. Я забеспокоился, поспешил к своему месту в зрительном зале, принялся искать под креслами – ручки нигде не находилось.
Для меня это было равносильно катастрофе. Расстроенный, почти не спал ночью – мысленно оплакивал утрату.
Наутро пришел на работу. Мои мазурики сразу заметили, что я не в себе, и спросили:
– Что-то случилось?
Рассказал им о ручке и о том, как она пропала.
– Может, стащили? – посмотрел я на ребят. – Слушайте, у вас, возможно, есть какие-нибудь знакомые в этой среде. Поспрашивайте, а вдруг, кто знает? Я им деньгами смогу отдать…
* * *
Сострадание есть высочайшая форма человеческого существования.
Ф. Достоевский.
Я показал парням их линотипы – каждому свой. Усадил за клавиатуры и дал задание на всю неделю: узнать, где какие буквы находятся и приучать к ним пальцы, чтобы чуткими становились и сами дорогу узнавали.
Вернулся на свое место и только успел включить машину, ко мне подошла девушка из администрации.
– Позвонили из редакции “Тихоокеанской звезды”. Просят зайти к этому человеку, – она протянула записку. – Там и адрес.
– Когда зайти?
– Сейчас.
– А работа? У меня набор в текущий номер газеты.
– Я спросила на верстке. Сказали, ничего срочного нет. Можешь идти.
– Не знаешь, зачем?
– Они не говорили.
Я пошел по адресу. В голове стучал молоточек: “Я знал, что будут ругать. Зачем вызывают – домой отошлют?”.
Шел-шел и к своему удивлению пришел к родному общежитию. Оказалось, оно стоит во дворе редакции. Вошел в здание, нашел человека по записке.
– Как поживаешь? – спросил он.
– Хорошо. Осваиваюсь.
– Знаю. В общежитии устроился. Не обижают?
– Нет, люди хорошие.
– А с питанием как?
– Хлеб по карточке. А остальное… За войну привык…
– Пора отвыкать. Знаешь, зачем я тебя позвал?
– Ругать будете?
– Да нет, ругать не за что. Наши метранпажи тебя хвалят. А дело у меня к тебе вот какое. Напротив твоего дома есть столовая. Мне кажется, она без вывески, но найти можно. Как раз напротив твоего дома. Вот, возьми письмо и передай его заведующей.
– А что потом?
– Как что потом? Потом у тебя каждый день будет еда и ты начнешь забывать свои военные привычки.
– А хлебные карточки? Они у меня останутся?
– Конечно, останутся. Это к ним приварок…
– Можно, я туда в перерыв зайду? Сейчас у меня газета, набор в номер.
– Конечно. Только не откладывай. Смотри, голодным останешься…
В обеденный перерыв понес письмо в столовую. Помещалась она в деревянном доме через неширокую улицу от моего общежития. Вывески, и впрямь, не было. Я вошел в небольшой зальчик с парой столов и буфетной стойкой. За ней виднелась кухня.
Повариха увидела меня, заулыбалась.
– Проходи, мальчик, смелее. Ты чей?
– Как это чей? – растерялся я.
– Кому ты обед берешь?
– Себе…
– Как себе? Да ты знаешь, чья это столовая?
– Нет…
– Это столовая краевого комитета партии. Так что ты, считай, не дорос для себя обеды получать. Ну, какой ты начальник?
– Да не знаю я ничего. Меня сюда прислали… С письмом…
Повариха что-то прокричала во весь голос – позвала кого-то. Пришла, как я понял, заведующая.
– Посмотрите, какой к нам кучерявенький красавчик пришел!
Заведующая подошла ко мне.
– Зачем пришел?
– У меня письмо. Сказали, чтобы я пришел по этому адресу.
– Давай, посмотрим. – Заведующая прочла, посмотрела на меня внимательно и сказала:
– Письмо из крайкома. Берем этого человека на учет.
– Кого? – всполошилась повариха. – У нас же только большие люди обедают. А он? От горшка два вершка. Слушай, паренек, ты начальник чего?
– Да ничего! И никакой я не начальник. Меня прислали в Хабаровск в типографию. У них газету набирать некому…
– Какую газету?
– “Тихоокеанскую звезду”…
– Ну, раз из крайкома письмо прислали, будем считать тебя большим человеком. Давай посуду.
– Ничего у меня нету…
– Может, сейчас поешь?
– Спасибо, – заулыбался я.
– Мне налили тарелку супа и я начал с жадностью его уплетать. Повариха стояла надо мной и говорила:
– Найди где-нибудь судки. Это кастрюли такие – одна на другую ставятся для переноски. А то сколько в тарелку нальешь? Разве тебе хватит? Вон худющий какой… Был бы судок, я бы тебе лишний черпачок и плеснула.
…Я вернулся на работу и поспешил к моей соседке – ученице в нашем цехе.
– Срочное дело. Найди подругу и подойдите ко мне. Там и расскажу.
Девочки пришли. Я рассказал им о вызове в редакцию, о письме, буржуйской столовой и о том, что нужны судки. Повариха обещала плеснуть туда больше, чем в тарелку.
– Нам на троих хватит. Но надо срочно найти эту посудину. Тогда завтра все будем с обедом. Подумайте, пошустрите. Деньги я найду. А, может, кто из местных, типографских даст на время.
* * *
Доброта лучше красоты.
Генрих Гейне.
Утром меня чуть ли не у входа в цех встретили ребята.
– Посмотри, это не твоя ли ручка?
Я взял ее и мне стало не по себе.
– Моя! Откуда?
– Да вот, нашлась…
Скажу в скобках. Позже, недели через две-три мазурики рассказали, что ручку искал весь воровской Хабаровск. По цепочке было передано: у учителя наших парней в театре увели такую-то ручку. Срок – один день.
К концу дня самописка была найдена.
С тех пор я никогда не ношу авторучку в верхнем кармане пиджака – напоказ.
…Соседки судки достали. На следующий день я во всеоружии пошел в столовую. Повариха удивилась:
– Уже достал посуду? Какой проворный оказался!
– Да не я достал.
– А кто? Ты же без родителей здесь…
– Ругаться не будете?
– Если не украл, не буду.
– Со мной в общежитии живут две девчонки. Ученицы в типографии. Хлебные карточки у них рабочие, но зарплата ученическая, очень маленькая. Гроши. Голодают подружки. Даже домой на выходные не поедешь – у родителей подкормиться. Они родом с реки Зея. Это в Амурской области, дальше Благовещенска…
Когда вы мне сказали про судки, я им и говорю: найдите эти штуки, все вместе и поедим горячего понемногу. Вот они и достали у теток в типографии.
Повариха ругать меня не стала, но и не хвалила. Налила супу от души, спасибо ей. А в общежитии уже поджидали соседки. Суп всем пришелся по вкусу.
* * *
Забывайте обиды,
Но никогда не забывайте доброту.
Конфуций.
В цехе дела у меня шли нормально. Правда, не очень нравилось работать в вечернюю смену – редко удавалось уходить домой вовремя.
Вообще-то второй смены полиграфисты сторонились чаще всего по одной причине.
Заковыка состояла в том, что Сталин предпочитал работать до поздней ночи. Москва засыпала в темных квартирах, а в известном окне в Кремле горел свет. Руководители высоких рангов присматривались: не потух ли? Они отправлялись спать не раньше, чем удостоверились, что Иосиф Виссарионович, наконец, почил.
Точно так же редакторы ежедневных газет ждали этих заветных минут: дремали за своими письменными столами до отбоя.
А отбой давало ТАСС. Оно сообщало, что прекращает работу на сегодня и срочных материалов передавать не будет. Вслед за этим отбывали по домам редактор и мы, верстальщики, корректоры, линотиписты.
Через несколько лет, уже в другом городе, я был участником изумительного приключения. Газета была готова, но ТАСС не давало отбоя. В своем кабинете задремал за столом редактор. В приемной бдительно сидел старенький курьер по фамилии Берлин. Пришел печатник, принес свежий номер газеты – ему надо было получить разрешение начать печатать тираж. Другими словами, получить резолюцию на только что отпечатанном экземпляре.
– Где редактор? – спросил он у Берлина. Тот, бдительный, задал свой вопрос:
– Зачем он вам?
– Да тут надо на номере написать “В печать” и мы запустим машину.
– Знаете, он заснул – целый день работал, где силы взять? Давайте мне газету, я напишу, что вам надо.
Курьер написал заветные слова, расписался и печатник ушел.
Через некоторое время очнулся редактор, выглянул в приемную, спросил Берлина:
– Почему номер на подпись не несут?
– Они приносили. Газета печатается.
– А разрешение? Они без письменного разрешения не имеют права печатать.
– Он мне сказал, что надо просто написать “В печать”, я и написал. Жалко было вас будить из-за одного слова.
Это был уникальный случай, когда курьер разрешил выпуск газеты.
* * *
Сорок – старость молодости; пятьдесят – молодость старости.
Виктор Гюго.
Подошел ко мне в цехе уже знакомый начальник управления полиграфии края.
– Был у директора, решил заодно и к тебе заглянуть. Знаю, что работа у тебя клеится – директор не нахвалится. А как сам-то живешь? Может, кто обижает?
– Нет, все в порядке. Никто не ругает, уже и друзья завелись.
– А питание? Не удивляйся, что спрашиваю – отец мне названивает. К столовой тебя прикрепили?
– Еще к какой столовой!
– А ученики? Ты их не бросил?
– Пойдемте, покажу.
Мы подошли. Теперь у каждого паренька был свой линотип. Ребята уже довольно смело стучали по клавишам.
– Что набираем? – спросил мой собеседник у одного из учеников. Тот рассказал.
– Нравится?
– Книга, которую набираю?
– Нет, работа.
– Очень нравится.
– Не думаешь, что ошибся?
– Нет, не думаю…
– Ему уже поздно думать, – вмешался я. – Он скоро меня по темпам набора перегонит.
Мы перешли к другому пареньку. Он тоже набирал книгу.
– Трудно? – спросил начальник управления.
– Конечно, трудно, – ответил тот. – Это же работа…
Поздно вечером я возвращался домой. Пересек перекресток, до общежития рукой подать. И тут слышу – за спиной что-то упало. Оглянулся – на тротуаре в метре от меня лежит человек. Другой убегает без оглядки. Третий человек могучего телосложения машет ему вслед кулаком.
– Что случилось? – ошарашенно спросил я.
– Через полчаса ты лежал бы в морге – тогда бы и случилось.
– Но все-таки?
– Иду я и вижу: ты двигаешься спокойно, а те двое прибавляют ход. Подумал: что-то там неладное. Тоже прибавил ход. Догнал, когда они были уже прямо за тобой и готовились напасть сзади. Я стукнул этого, который лежит, кулаком по голове. Он и упал. Другой, ты сам видел, бросился наутек…
Я поблагодарил парня за выручку.
– Давай знакомиться. Я живу в этом доме. Там есть общежитие. Заходи ко мне, когда будет время.
Мой спаситель рассказал о себе. Он из Бийска. Это на Алтае. Наверное, там все такие здоровяки. Учится здесь, в Хабаровске, в медицинском институте. Будет доктором.
Мы подружились. Вместе шатались по городу, ходили на танцульки. Бывало, я ночевал у него в общежитии – в комнате всегда находилась пустующая койка загулявшего студента.
* * *
Если хочешь узнать человека, не слушай, что о нем говорят другие. Послушай, что он говорит о других.
Вуди Аллен.
Вызвали меня к директору. До того я его никогда не видел, не знал – добрый он или злой. Но это значения не имело – начальство, оно всегда выволочку задаст. А за что?
В кабинете у директора сидел секретарь комсомольской организации – его я знал, платил ему членские взносы. Сидели еще люди – незнакомые мне.
– У нас есть к тебе дело. – сказал директор. – Завтра будет отчетно-выборное профсоюзное собрание. Нынешний профорг уходит по семейным причинам, а заменить его некем. От войны, сам знаешь, еще не оправились. Кругом одни женщины, вдовы с детишками. Какой из них профорг?
Так вот, у нас появилась идея выдвинуть тебя от администрации, партии и комсомола в председатели профкома. Ты парень молодой, без семьи, не пьяница, хороший работник. К тебе люди по доброму относятся. Да ты еще и комсомолец…
Как отнесешься к такому предложению?
– Спасибо, но я не могу. Никогда общественными делами не занимался, да их у нас в войну и не было. Затем главное. Меня прислали сюда, потому что некому набирать газету. Я не жалею своего времени для этого. Лишнего не остается. И потом, у меня двое учеников. За их успехами лично следит ваш начальник. Это – будущее линотипного цеха. Я уеду домой, но газета без набора не останется.
– Поверь, мы все это знаем и учли. Общественная нагрузка не будет отнимать у тебя много времени. Мы и заместителя тебе хорошего подберем – подружитесь, будет помогать.
Они назвали имя того человека. Я его знал. Молодой парень, работал в печатном цехе.
Словом, уговорили.
Вечером меня поджидал в общежитии мой приятель-студент. С первого взгляда я понял: он чем-то расстроен.
– Что случилось?
– У меня хлебную карточку украли… Через несколько дней начнется сессия – на пустой желудок ее не вытянуть. А денег – одна стипендия. С ней на рынок соваться нечего.
Знаешь что я придумал? Поеду домой в Бийск. Там у родителей перезимую, а в будущем году снова сдам вступительные экзамены.
– Нет, так нельзя! – возразил я. – Надо еще подумать, поискать выход. Я бы тебе сам помог, но мой паек едим втроем, с девчонками. Приходи в обед – будем делить на четверых. Не много, но все же еда.
– Я не смогу, спасибо. У меня лекции… Не пропускать же.
– Тогда все равно не спеши. Надо у теток поспрашивать – может, картошку найдем недорогую.
…Утром я подошел к своим мазурикам:
– Ребята, у меня очень важное дело. Но сначала: вы знаете, как я отношусь к вашей прежней “работе”. Дембель, значит дембель. У меня есть очень свежий пример вам для науки. У нас во дворе жил парень. Тоже на руку не был чист. Попался он с приятелями на очень дерзкой краже. Они прорыли тоннель в универмаг и унесли оттуда много меховых вещей. На суде сосед сказал в последнем слове, что раскаивается в преступлении, хочет искупить кровью и просит послать его на фронт в штрафной батальон.
Перед отъездом в Хабаровск я встретил его во дворе. Вся грудь парня сплошь была покрыта орденами и медалями. Такое я видел первый раз в жизни.
Он мог бы и погибнуть в своем штрафном батальоне, но для него дембель из воровского мира был дембелем даже там, где лилось много крови.
А сейчас раскиньте мозгами.
Я рассказал им о моем приятеле-студенте. Рассказал всю историю, начиная с ночного спасения, украденной хлебной карточки и кончая его намерением бросить институт.
– Подумайте, как можно помочь парню. Не обязательно хлебом – любыми продуктами, лишь бы он набил живот и сдал экзамены. Если продержится несколько недель, в следующем месяце по закону получит карточку и будет учиться дальше.
– Мы подумаем, – сказали ученики.
И, действительно, через два-три дня парни пришли к моему линотипу и протянули пачку пятидневных хлебных талонов. Их выдавали, когда человек уезжал в командировку или по каким-то делам. В таком случае он не мог пользоваться обычной карточкой – по ней можно было получать хлеб только в том магазине, где владелец был на учете.
Я взвесил на руке талоны.
– Кто-то остался голодным?
– Нет, мы свое слово держим.
– Тогда откуда они взялись?
– Извини, но это уж не твое дело. У кого взяли, тот голодать не будет. У него еще много ворованного осталось.
И брали не мы. Рассказали твою историю, и нам помогли. Отдай ему. Пусть учится. Может, и нас когда-нибудь от чего-нибудь вылечит.
Что оставалось делать? Я отпросился на час и побежал в мединститут.
Мой приятель в Бийск не поехал.
* * *
Кто может – делает.
Кто не может – учит.
Кто не может учить – управляет.
Бернард Шоу
Да, так я все-таки закончу историю о профсоюзе. Хотя, предупреждаю, финал получился не героический.
Собрание состоялось. Проводили старого профорга. Парторг предложил мою кандидатуру. Народ заволновался: мы его не знаем, со стороны прислали, пусть покажется…
Я встал. Собрание успокоилось: знаем мы его, в линотипном работает, хороший парень.
Так я стал председателем профсоюзного комитета.
На следующее утро ко мне подошла женщина, сказала, что работает в переплетном цехе.
– У меня просьба к тебе, как к профсоюзу. Я вдова – на мужа похоронка пришла. Где могила – не знаю. У нас сынок подрастает. В первый класс идти надо, а на ноги надеть нечего. Старые галоши веревками привязываем. Пойдет так в школу, засмеют ребенка – на всю жизнь рана в душе останется. Может профсоюз подсобит?
– Сколько денег надо?
– Не знаю…
– Пойдите в магазин, узнайте цену ботинок и приходите. Твердо не обещаю, потому что не знаю, как это делается. Но постараюсь помочь.
Мальчонка пошел в школу в новых ботинках.
Через какое-то время подошла еще одна работница. Тоже вдова. Тоже ребенок сирота. Скоро грянут морозы. На голове панамка. Другого нет. На улицу не выпустишь. Нужна ушанка, а денег нет.
Выписали мы постановление на ушанку.
Но просьбы не кончались. Народ бедствовал после войны. Без мужей, без отцов…
Мы помогали – сил не было отказывать. Правда, другие нужды не удовлетворяли – берегли деньги. Но сиротам помогали от души.
Однажды ко мне подошел незнакомый мужчина. Представился:
– Я из краевого комитета профсоюза. Ревизор. Мне нужно получить документы вашего профсоюза для проверки.
– Хорошо. Приходите в конце смены, я вам все передам.
– Вы меня не поняли. Я ревизор. Это срочно. У меня нет времени ждать конца смены.
– Это вы меня не поняли. Я сейчас набираю завтрашний номер краевой партийной газеты. За три часа у вас ничего страшного не случится. Но если выпуск газеты опоздает на три часа – представьте, что будет и с вами, и с вашим краевым комитетом.
…На следующий день ревизор пришел к концу смены.
– Нам нужно серьезно поговорить!
– Сейчас?
– Да, срочно!
– Хорошо. Я заканчиваю работу. Пойдем в партком и там поговорим.
В парткоме ревизор каким-то посуровевшим тоном сказал:
– Я должен зафиксировать в акте, что у вас совершено тяжкое преступление.
– Нельзя ли подробнее?
– У вас исчезли все профсоюзные деньги…
– Они не исчезли. На каждый рубль есть протокол. Я передал вам папку с документами.
– Протоколы подписаны двумя людьми. Таких бумажек можно составить сколько хочешь.
– Вы обвиняете нас в том, что мы с заместителем поделили между собой казенные деньги?
– Я пока не обвиняю. Только фиксирую.
– Мне кажется, ревизор должен не просто фиксировать, а фиксировать правду. Пойдите по протоколам к сиротам домой и убедитесь, есть ли у них новая обувь, одежда, портфели, тетради…
– Я без вас знаю, что мне делать. Вам не удастся меня запутать. Но если представить, что хищения не было, что вы тогда сегодня сделаете, если срочно потребуются деньги?
– Не понимаю…
– Ну, допустим, кто-нибудь умрет. Надо помочь с похоронами.
– Я думаю, похорон еще нужно ждать, да и случатся ли они в ближайшем будущем? А сироты убитых солдат сегодня могут вырасти безграмотными или сидеть дома взаперти, спасаясь от холода. Ну, а если срочная помощь все-таки потребуется, попросим у директора – он не откажет.
Мы так и не поняли друг друга – наверное, у нас истории жизни были разные.
А потом случилось профсоюзное собрание. Нас в преступлении не обвиняли. Это было бы глупо, потому что все, получившие помощь, находились в зале. Но трепку для порядка устроили крепкую. И как бы ни кричали матери сирот в нашу защиту, нас выгнали с треском из профсоюзного комитета.
* * *
На своем дворе всякая собака лает.
Киплинг.
Зима поторопилась. Начались ранние заморозки. Преждевременно выпал первый снежок. И это было только начало.
Утром я вышел из дому – спешил к началу смены. С порога увидел: ночью прошел большой снегопад. Все вокруг было белым-бело. Ступил на землю – снег выше колен. И нигде ни дорожки расчищенной, ни тропинки. О специальной технике для этого дела никто и слыхом не слыхал.
Пришлось самому, собственным телом прокладывать путь по снежной целине.
Добрался до перекрестка. Услышал пение. Прислушался – на громкоговоритель не похоже. Завернул за угол, а там – японцы. Много японцев. Человек двести, а, может, и триста. Они выстроились по-военному, заняли всю ширину проезжей части улицы и вроде бы шагали на одном месте. И пели. “Выходила на берег Катюша, выходила на берег крутой…” Впереди как бы шагал знаменосец и держал в руках развевающееся красное знамя.
Я присмотрелся: военнопленные не топтались на месте. Сантиметр за сантиметром они все же двигались вперед.
