Kitabı oku: «Путь бумеранга», sayfa 5

15

Начало истории Журавля напоминало истории многих исследователей миров, врата в которые открывали различные вещества, расширяющие сознание. Колёса, порошки, грибы и марки активно использовались в качестве ключей для входа в иные реальности.

В конце концов Журавль подсел на ЛСД и проник в галлюциногенный мир ярких осязаемых фантомов. Правда, какое-то время ему удавалось совмещать свои полёты с адекватностью обычному миру, где он учился в университете и даже неплохо сдавал сессии.

Кульминацией стало посещение ночного клуба, который ему настоятельно советовали знакомые экспериментаторы с реальностями. Они восторженно отзывались о новой девушке, вплетающей в рейвовые импровизации диджеев ритм барабана. Журавль попал в клуб и той же ночью ощутил границы своего сознания где-то на окраинах Вселенной. То, что делала Шаманша (так все вокруг называли девушку), невозможно было перевести на плоский язык обычного мира. Но доза, принятая для объёмности восприятия, показалась Журавлю недостаточной; ему захотелось узнать о том, что находится за краями и гранями, поэтому в следующую субботу он подготовился основательнее, и ритм барабана унёс гораздо дальше, чем предполагалось.

Ни утром, ни в последующие дни нащупать перила повседневности не удалось. Мир фантомов смешался с миром, где стояла мебель его квартиры и здание факультета. Журавль осознал что- то невыразимо важное и вселенски глобальное, но для окружающих он банально свихнулся. Он не стал буйным, просто молчал с видом явного помешательства, глядя на легко сходящих с рекламных плакатов женщин и проходящих сквозь стены грациозных животных, которых, кроме него, больше никто не видел. Встревоженные родители обратились к врачам. Психиатр на приёме сам производил впечатление не вполне вменяемого, он поставил заумный диагноз и выписал кучу лекарств.

Журавль меланхолично запивал их дома водой, наблюдая за тем, как на потолке от света лампы лениво жмурится пума. Пума стала посещать его особенно часто, и почему-то её окрас постепенно темнел. Вскоре из серой она превратилась в чёрную, и остальные животные тактично удалились в другие ареалы обитания. Журавль вёл с пумой неспешные диалоги об устройстве мироздания, о Вселенных и звёздах, и это оказалось гораздо интереснее бессмысленной круговерти его прошлой жизни. Он вдруг осознал грандиозную и очевидную вещь, что даже в иллюзорном мире Майи и он, и все остальные летят среди бесконечно прекрасного царства звёзд на шарообразном корабле со всеми удобствами. Стоит думать об этом некоторое время каждого дня или ночи, выдвинув свою ментальную антенну из ила мутных однообразных мыслей в бескрайность Космоса, как по ней обязательно стечёт вселенская гармония, и если бы таких антенн были миллионы, как удивительно просто преобразился бы мир…

Журавль понимал, что он решил вечные проблемы человечества, но, кроме пумы, его никто не слышал. Она прогуливалась по стене, огибая картину с живописным горным пейзажем и каменными изваяниями монахов, когда-то привезённую отцом Журавля из Румынии, внимательно её рассматривала и соглашалась одобрительным урчанием.

Однажды он проснулся без пумы, и утро сразу стало тоскливым. В её поисках Журавль даже заглянул под кровать, хотя особой любви к полу пума никогда не испытывала. Она не пришла ни в этот, ни в последующие дни, будто растворившись в мареве летней жары, но оставив вместо себя какой-то неясный зов из расстилающегося за окном пространства.

А когда наступило особенно тоскливое утро, Журавль собрался, взял денег и написал для родителей записку о том, что ему стало лучше и есть желание погулять. После этого он вышел на солнечную улицу и пошёл на зов.

Выбирать направление было нетрудно – ориентиром служило усиление ощущений, которое привело к вокзалу, где он легко определил город, до которого нужно взять билет. Фантомы его почти не тревожили, и он занял своё место на вагонной полке.

На следующий день Журавль прогуливался по улицам нового города, где присутствие пумы ощущалось во всём – от тёплой неги в лучах солнца до прохлады под зонтиками кафешек. Не было только самой пумы. Он устал от хождений и жажды, присел за свободный столик одной из террас и заказал холодной минералки.

Первый же глоток пузырящейся жидкости совпал с парковкой на стоянке кафе изящной чёрной «инфинити». На передних сидениях сидели двое – молодой человек на месте пассажира и девушка за рулём. Лица пассажира Журавль не разглядел, а дверца со стороны водителя медленно открылась, и под ней ступила нога девушки. Секундой позже она вышла из автомобиля. Чёрные очки закрывали глаза, и волосы такого же цвета разметались по обнажённым плечам. У Журавля перехватило дыхание – не только в цвете волос, но и в каждом движении девушки сквозила кошачья грация его настенной гостьи. Гибко, будто сойдя с потолка на двух длинных лапах в голубых джинсах, девушка направилась к столику Журавля. Он молча наблюдал за тем, как она непринуждённо расположилась напротив, и за тем, как привычная близость пумы обволакивала его приятной волной. На белой майке девушки он прочёл слегка размытую, будто текучую надпись из чёрных букв: «ПОТОК БЕСКОНЕЧНОСТИ», и это как нельзя лучше соответствовало моменту.

– Ты знаешь, мысль об антеннах была интересна. Даже не столько она сама, а то, как ты её думал, – девушка дружески улыбалась и говорила так, будто продолжала разговор, прерванный своим недолгим отсутствием. Журавль зачарованно вслушивался в её слегка растянутые интонации. – И по ней при правильной настройке всегда стечёт то, за чем ты гоняешься с чёрного хода. Или какой там цвет был у последней марки?

Журавль поспешно ответил:

– Лимонный…

Девушка с интересом посмотрела на него. Интерес Журавль скорее почувствовал, потому что очки продолжали закрывать глаза собеседницы.

– Лимон ускоряет. Ускорился как-то… без тормозов… А почему ты здесь?

– Ты исчезла, и я пошёл искать.

Искренность Журавля была награждена улыбкой.

– Нашёл?

Журавль преданно кивнул.

– И что теперь?

– Думал у тебя узнать. Хотелось бы прервать этот анабиоз.

– Зачем? Опять куда-то залетишь.

– А можно спросить, как летаешь ты?

Девушка провела ладонью по своим волосам.

– Можно… Можно ещё у птицы или волшебника, но тебе это ровным счётом ничего не даст. Каждый летает по-своему. Вот ты, например, без лётных прав, поэтому и посадки такие аварийные. Но тебе ещё очень повезло, ты уже почти затерялся там, где теряется даже смысл потери…

Повторив эти слова девушки, Журавль на некоторое время завис в анабиозе, о котором только что сказал. Верон ему не мешал. Непринуждённые прыжки пумы по перекрёсткам миров были восхитительны. Тому, что это Недиана, доказательств не требовалось – Верон знал это так же верно, как если бы сидел с ней и Журавлём за одним столиком. Сутки назад, после годичного перерыва, она напомнила о себе взглядом ночной гостьи, потом он заново прожил в памяти первую встречу и трансильванские полёты и наконец послушал историю её посланника. Сокращение дистанции было несомненным и волнующим. В прошедшем году его жизни, в матрице обычного мира, пума будто притаилась за некой гранью – как оказалось, лишь за гранью его сознания, но стоило сделать шаг навстречу, как перегородка стала растворяться, и эта непостижимая девушка становилась всё ближе.

– Мы ещё говорили обо мне, о моих глюках, и она сказала, что это скоро пройдёт. Сказала, что одно дело, когда глюки – твои хозяева, и совсем другое – когда наоборот… – Журавль очнулся и заговорил более сжато и внятно: – После разговора с ней я почти пришёл в себя, но для полного адеквата мне нужно услышать тот звук… ритм барабана, после которого меня так завернуло. Так сказала Дина, хотя я не представляю, где его искать…

– Дина? – вариации с именем тоже были очаровательны.

– Я спросил, как её зовут. Она ответила, что передо мной её тело, а за спиной – имя. Я обернулся и через дорогу увидел вывеску бутика «ДИНА». Но, может быть, это и не её имя.

– Может быть…

– Друзья навещали меня и говорили, что Шаманша исчезла из клуба, но Дина уверена, что ритм барабана сам меня найдёт. Сразу после того, как я выполню одну её просьбу… Она дала мне ключи от машины, денег на дорогу и сказала, чтобы я ехал домой.

– Умная машина – довезла, куда надо, и встала. А то, что ты окажешься со мной, тоже входило в просьбу?

– Она сказала, что мне нужно продолжить путешествие с тем, кто спросит о лошадях.

– О лошадях? Верно… было… о загнанных, как твоя машина.

– Ещё она сказала, что у него, то есть у тебя, с лошадьми особые отношения.

Верон снова вспомнил морду трансильванской клячи за стеклом «мерседеса» и летящего на них с Кузнецом коня.

– Есть такое… И всё же я не совсем понял, в чём просьба.

Юноша взглянул на часы.

– Я должен выполнить её через полтора часа. Дина назвала станцию метро. Там ровно в полдень всё узнаешь.

– Помнишь Жеглова: «Время и место встречи изменить нельзя»?

Журавль облегчённо улыбнулся – видимо, некоторая неуверенность в реакции Верона у него была. Махнув официанту, почти про себя Верон добавил: «Тем более с самим собой…» Даже фильм он вспомнил тот же, который крутился в его голове на крыше «мерса» прошлогодним летом.

16

«Мерседес» выехал с гостиничной стоянки на шоссе, ведущее в город. Говорить было не о чем, анализировать ситуацию также не имело смысла: она выпадала из числа событий, поддающихся анализу, в те сплетения мистики, которые Верон проживал год назад. Голос Криса Ри отлично озвучивал текучий мир, и наполнить им салон не составляло труда.

При въезде в город дорога вела через мост, под которым поперёк движения пролегала другая трасса. Журавль вдруг попросил остановиться.

– На первом мосту города нужно сказать тебе, что здесь можно освободиться от кармы.

Верон подумал, что его попутчик всё же иногда заговаривается, но решил принять правила игры и оценил масштабность совета.

– Отлично. Прогнать её с заднего сидения?

– Почти…

Журавль повернулся за курткой, лежащей сзади, повозился с ней и извлёк из внутреннего кармана узкий продолговатый свёрток. Взяв его в руки, Верон ощутил изгиб предмета, завёрнутого в белую ткань. Свёрток развернулся, и в глаза брызнул отполированный чёрный блеск – Верон снова, спустя год, держал в руках бумеранг, но вместо румынского леса вокруг мелькала обычная суматоха большого города. Это произошло настолько неожиданно, что у него даже не участилось дыхание. От логического анализа трансильванских событий он едва не свихнулся, поэтому сейчас решил просто наблюдать происходящее – путешествие по указателям приносило гораздо больше удовольствия.

Поверхность бумеранга была по-прежнему покрыта резным рисунком. Пальцы Верона ощущали плотность чёрного дерева, и глаза видели извилистость линий. Некоторое время он безуспешно пытался разглядеть виденные ранее либо какие-то новые образы. Мысль о том, что теперь перед ним нет предопределённых событий, заслуживала внимания.

Верон включил «аварийку», выбрался из машины и подошёл к краю моста. Перед собой он видел предопределённые конструкцией перила, а внизу по широкой трассе мчались автомобили. Погода как-то внезапно изменилась: солнце обступили тяжёлые свинцовые тучи, а в воздухе застыло напряжённое безветрие. Журавль подошёл и встал рядом, теперь его глаза за очками сверкали любопытством. Прошлый и единственный раз в жизни, когда Верон бросал бумеранг, он вернулся полётом пумы. Чтобы узнать, что случится на этот раз, оставалось лишь размахнуться…

Бумеранг рассекал воздух вращением, и глаза Верона жадно следили за его дугообразным полётом. Он возвращался самим собой, и вдруг какой-то воздушный поток внезапно изменил его траекторию – бумеранг клюнул и полетел под мост. Верон с Журавлём перегнулись над перилами, но он быстро исчез из поля зрения – возможно, в чьей-то карме планировалось разбитое лобовое стекло. Они постояли ещё минуту, но никто не съехал на обочину с признаками повреждений. Журавль тронул Верона за плечо и произнёс неожиданно веским тоном:

– Пора.

Влившись в поток автомобилей на улицах города, они поплыли по течению, пока перед ними не замаячил очередной указатель направления – большая красная буква «М».

Припарковав «мерс» у входа в метро, Верон вслед за Журавлём спустился по ступеням. Несмотря на жару, тот снова натянул на себя куртку. Надпись «Шоссе в никуда» выглядывала из кармана и вела их в подземные лабиринты. Поток машин сменился потоком стекающих по эскалатору людей, расходившихся по перронам, и Верон молча продолжал свой путь в направлении фильма Линча.

Вскоре они добрались до платформы, где Журавль остановился и стал осматриваться, сдвинув брови в раздумьях. Электронные часы над тоннелем показывали 11:55. Журавль изучил схему ветки на стене и жестом пригласил Верона к противоположному краю перрона. Его нервозность полностью исчезла, уступив собранности и растущей торжественности.

В 11:57 возле них остановился и отъехал поезд. Журавль молча стоял слева от Верона и в 11:59 сделал небольшой полушаг ему за спину. Он ещё не был сзади, но уже и не совсем сбоку. Верон ждал. В глубине тоннеля нарастал гул приближающегося поезда. С краем перрона их разделял метр. В одно мгновение на станцию влетел состав, а в голову Верона – внезапная мысль, что миссии бывают разные. Журавль занял положение, вполне удобное для толчка в спину, и сделал это как раз перед приходом поезда. Верон непроизвольно напрягся.

Освещённые вагоны с грохотом пронеслись мимо, затормозили и остановились. Ничего не случилось. Двери раскрылись прямо перед ними, Журавль наклонился к уху Верона и произнёс: «Поехали», – видимо, теперь он играл в шпионов. Часы показали 12:00, Верон сбросил плащ мимолётного напряжения и шагнул в вагон.

Людей в нём осталось немного, и они сели на свободные места. Журавль присел с краю скамьи, почти напротив сомкнувшихся дверей; его левое плечо касалось поручней, справа расположился Верон. Журавль повернулся к нему и заговорил чётко и слаженно, как автомат:

– По инструкции я должен сегодня, ровно в полдень, отправиться отсюда с тем, кто спросит о лошадях. Дина назвала станцию, где мне нужно сойти, – это следующая остановка. Так что основное сделано. И диск… Между станциями я должен его отдать… – Журавль вынул предмет, который тянул Верона последние сутки вместе со всеми его воспоминаниями подобно локомотиву, – и сказать, что обёртка не всегда соответствует содержимому.

Коробка с диском оказалась в руках Верона. Она была в полиэтиленовой упаковке, подобно любому новому DVD-диску. Герои фильма, насколько помнил Верон, тоже получали странные видеозаписи, но на кассетах – действие происходило в те времена, когда плёнка ещё не сдалась напору цифры. Пока Верон рассматривал фото Патрисии Аркетт, бесподобно воплотившей замысел Линча, механический голос объявил название следующей станции. Журавль вздохнул с облегчением человека, решившего сложную задачу. Верон пожал ему руку и сказал:

– Желаю найти свой ритм.

Юноша улыбнулся.

– Тебе тоже. Она сказала, что он есть у каждого.

Журавль направился к выходу, а Верон принялся аккуратно вскрывать упаковку, прикидывая, где снять гостиничный номер с DVD-проигрывателем и телевизором, в котором можно будет посмотреть видеозапись.

В окнах вагона замелькали стены тоннеля, Верон раскрыл пластиковый футляр и замер – внутри него вместо диска лежали сложенные листы. Он поднял глаза на тёмное окно напротив и в своём отражении увидел лицо человека, который только что вскрыл выловленную из океана бутылку.

Когда Верон вынул и расправил листы, в его руках оказалась тонкая стопка бумаги с напечатанным текстом. Сверху лежала не первая страница, но он уже принял правила, что случайностей в его сюре не бывает. Страница начиналась словами, которые точно описывали вчерашнее утро:

«Я подумал о том, насколько часто подобные мимолётные связи цепляют события нашей жизни, одно к другому, и насколько малую их часть мы осознаём. Обрывок воспоминания, случайное слово, образ перед глазами часто служат глубинной причиной наших решений. Иногда внезапно встреченный взгляд полностью меняет твою жизнь, а ты ещё об этом не знаешь…»

Пока Верон изучал послание, кто-то уже занял место Журавля, и листы из коробки оказались раскрыты для того, кому это не предназначалось. Верон поднял глаза на соседа, парня в чёрной рубашке, но тот как раз оторвал свой взгляд от текста, повернувшись резко очерченным профилем.

Сосед смотрел в раскрытые двери их вагона, который уже почти трогался со следующей станции, и вдруг его расслабленное тело в одно мгновение превратилось в разжатую пружину – этого мига хватило, чтобы он успел пролететь между смыкающимися створками.

«Шаолинь бессмертен…» – Верон проводил его взглядом и мыслью. Парень пошёл поперёк перрона к красивой девушке, за стеклом мелькнули её светлые волосы и большие зелёные глаза, и хотя это продолжалось всего долю секунды, Верону вдруг и в них почудился знакомый блеск огромных звёзд. Он встряхнул головой – этот взгляд преследовал уже независимо от цвета глаз. «Так… кто там хозяин у глюков?»

Он вернулся к тексту.

«Иногда внезапно встреченный взгляд полностью меняет твою жизнь, а ты ещё об этом не знаешь…» Это было написано о нём и для него, но Верон подумал, что сидящий рядом парень, прочитав эти строки, мог поднять голову и встретить взгляд зеленоглазой девушки, который, тоже меняя жизнь, заставил его вылететь из вагона.

Верон улыбнулся своей внезапной сентиментальности. Внизу страниц была нумерация, не на месте оказались лишь три листа, и, на всякий случай запомнив, какие именно, он сложил всё по порядку.

Людей в вагоне стало ещё меньше. Верон пересел на место, с которого катапультировались оба его попутчика, уменьшив число возможных соседей вдвое. У него было два варианта: прочесть текст в вагоне либо на ближайшей станции подняться на улицы города и найти какое-нибудь спокойное место. Склоняясь ко второму, он бросил взгляд на название: «ХОРОШИЙ ДЕНЬ ДЛЯ ЖИЗНИ», начал читать – и забыл про варианты.

Часть вторая
«Хороший день для жизни»

Трап самолёта уходил вверх, как лестница между мирами. Моё кресло в сигаре салона находилось возле иллюминатора. Я опустился в него и впервые за день по-настоящему расслабился. Только маленький круглый экран по левую руку соединял меня с фильмами внешнего мира, постепенно меняющего декорации в сумерках; здесь же, в замкнутом и залитом электрическим светом пространстве, которое готовили к недолгому отрыву от земли и надеялись прилепить обратно, тоже был свой маленький мирок. Его временные обитатели занимали отведённые места и напоминали кинозрителей, которые так же оплатили билеты в кассах и предъявили их на стыке миров.

Глядя на то, как сумерки меняют вид в иллюминаторе, я вспомнил книги, где маг-индеец часто путешествовал со своим учеником по горам и пустыням именно в это время суток, называя сумерки «трещиной между мирами». Сплетя все мысли воедино, я пришёл к выводу, что нахожусь в трещине между мирами как во времени, так и в пространстве, что, правда, не мешало мне одновременно находиться в удобном кресле самолёта, уже подрагивающего на старте.

Вскоре самолёт стремительно мчался по взлётной полосе, и подобные умозаключения следовало отложить. Он уже завершал свой разбег, нарастающим воем предвещая победу над притяжением, и лучше было не мешать ему мысленными проекциями любых трещин.

Ощущения вдавленности в кресло, отрыва от земли и взлёта; загущение звуков в салоне и вид пластичного покрывала городских огней одновременно заполнили каналы моего восприятия. Только в воздухе я обнаружил присутствие соседа справа. Мой взгляд скользнул по его невыразительной внешности и вновь обратился к экрану иллюминатора.

Сумерки уже выполнили свою миссию и сгустились до красок ночного мира. Надо мной россыпью мерцали звёзды, далёкие и недоступные, снизу им заискивающе подмигивали электрические муравейники городов. Самолёт набирал высоту, мигающие муравейники тонули в чёрной бездне, а звёзды не становились ближе. Им совсем не было дела до крылатого атома возле сгустка планетарной материи, облетающего одну из них. Звёзды слали свой свет, и от многих только он один и остался, если не считать звездой угасшее безжизненное тело.

Я летел и думал о том, где же граница реальности существования, если она непонятна даже у великих звёзд; где граница реальности любого события, унесённого временем и успевшего, если повезёт, мимолётно отразиться в зеркалах очевидцев. В зеркалах, которые странным образом имеют способности схватывать отражения, сохранять уже свои отражения отражений и где-то в зазеркальях памяти создавать причудливые фильмы о пролетевших мимо событиях. Так и у каждого участника уходящего дня остался в памяти свой фильм о нём, снятый со своей точки зрения, пропущенный через свои фильтры и обработанный собственным монтажом. А сами события унеслись в бесконечность, подобно тому, как несётся в бесконечности свет уже несуществующих звёзд.

Мерное посапывание соседа незаметно превратилось в звуковое сопровождение моих мыслей и стало ощутимо замедлять их ход. В сознании постепенно проявлялась причудливая цепь событий оставшегося внизу дня. Она вытянула меня из его опасных водоворотов, протянула по поверхности и наконец оторвала от всех поверхностей. «От всех… – ускользающее сознание отметило поверхность кресла под телом, – …или почти от всех».

Я засыпал, и эти мысли сами представлялись последними, всё более тонкими звеньями тянущей меня цепи. Наконец она оборвалась, и я улетел в другое измерение – измерение сна.