Kitabı oku: «Один на один с жизнью: Книга, которая поможет найти смысл», sayfa 3

Это упражнение на разотождествление нередко вызывает сильные эмоции. Какие ответы дают часто? Описывающие обычные характеристики «я»: мать, отец, брат, сестра, муж, жена, любовник, студент, мужчина, женщина, психолог, банкир, генерал, человек… Иногда встречаются не социальные, а личностные характеристики: жизнерадостный человек, добросовестный работник, теннисист, книголюб, мечтатель… Но так или иначе, большинство вопросов вполне согласуются со словами Эллиса о том, что ответить на вопрос «кто я» можно только в свете своих особенностей, характеристик и поступков.

Эта согласованность сохраняется до тех пор, пока разотождествление не набирает обороты. От первых своих характеристик и особенностей (верхних карточек) отказываться не очень трудно, но чем дальше… Например, на семинаре одной девушке было невыносимо сложно отказаться от такого определения себя, как «я – сексуальная стерва», и после того, как она отложила в сторону эту карточку, в ее душе воцарилась пустота и тоска. Спортивного вида молодой человек «завис» над ответом «я – спортсмен с отличным телом». У всех вызывал ступор отказ от «я – мужчина» или «я – женщина». Кто-то не мог представить себя в отрыве от ролей «мамы» или «сына»… Эксперимент безжалостно отреза́л то, что казалось незыблемой частью «я», жизни человека, оставляя все меньше места для привычного и понятного и погружая в состояние изоляции от всего привычного, что питало и давало опору.

Что же осталось в конце? Кто-то не чувствовал ничего, кроме пустоты и тоски. Кто-то и вовсе не смог довести начатое до конца, остановившись на последнем или предпоследнем определении. Лишь немногие сказали, что в воцарившейся «пустоте» что-то все-таки есть, что-то осталось. Они не могли описать это «что-то», но оно точно было, и попытка описать его упиралась в «это я… но не могу это описать».

Такое «я», не поддающееся описанию, поскольку оно не обладает никакими качественными или количественными характеристиками, но которое можно ощутить, почувствовать, – это тоже экзистенциальное или наблюдающее «я». Но экзистенциальное «я» не только наблюдает за тем, что происходит с нами, – это центр нашего самосознания, при помощи которого мы выбираем указанные варианты идентичности. Это то, что я люблю называть «точкой сборки» личности. Вот что Ирвин Ялом говорит по этому поводу:

Проблема невротика состоит в сомнениях по поводу собственной безопасности, что заставляет его далеко расширять свои защитные ограждения. Иными словами, невротик защищает не только ядро своего существа, но также множество атрибутов (работу, престиж, роль, тщеславие, сексуальные доблести, атлетические возможности…). Фактически люди убеждены: «я есть моя карьера» или «я есть моя сексуальная привлекательность»… Нет, вы – это не ваша карьера, вы – не ваше великолепное тело… Вы – это ваше «я», ядро вашей сущности. Обведите его линией: другое, что остается снаружи, – это не вы; эти другие вещи могут исчезнуть, а вы по-прежнему будете существовать⁴.

Что станет с человеком, если он вдруг перестанет быть, например, банкиром или потеряет базовую опору в виде представления о себе как о преуспевающем человеке? Немецкий миллиардер Адольф Меркле ответил сам себе: не останется ничего. И бросился под поезд, потому что определение «я – успешный бизнесмен» оказалось стержнем его жизни, и когда он во время кризиса потерял сотни миллионов долларов, не осталось ничего, его «я» рухнуло. Не помогли другие, значительно более слабые опоры – например, то, что у него остались немалые сбережения, жена и четверо детей… А что произойдет, если потеряешь не огромные деньги, а любимого человека? Если все твое «я» строится вокруг «я – частичка любимого», то тоже останется пустота, и тогда пойдешь на все, лишь бы с этой частичкой остаться. Многие женщины выстраивают вокруг мужей всю свою жизнь и забывают о прежних увлечениях и занятиях, пытаясь жить интересами мужчины.

Способность ощутить свое экзистенциальное «я» позволяет сохранять устойчивость даже в самые тяжелые периоды жизни, когда значимые составляющие «внешнего "я"» шатаются и падают, выдирая целые куски души.

Кроме того, это позволяет принимать новые образы «я» и добровольно отказываться от старых, отживших свое, трансформировать уже устоявшиеся. Например, перейти от «я – всемогущий родитель, распоряжающийся судьбой своих детей» к «я – старый и мудрый друг для своих взрослых детей» или от «я – юная красавица» к «я – зрелая женщина» (как трудно иногда проходит смена этих «я», и странно может выглядеть шестидесятилетняя женщина, центр «я» которой по-прежнему «я – юная сексуальная стерва»).

В противном случае, если мы теряем ощущение своего экзистенциального «я», то застреваем в ролях. Генерал и дома может остаться генералом, «строя» близких, а не быть мужем и отцом. Помню, дал задание студентам нарисовать семью. Среди всех рисунков нетрудно было узнать нарисованный ребенком военного. Все домочадцы были изображены стоящими строем с вытянутыми по швам руками (стойка «смирно»), отец семейства – во главе шеренги, пусть и не в военной форме. «Папа военный, наверное?» – спрашиваю, и студент с удивлением говорит: «Да… А как вы догадались?»

Наши идентичности – важные составляющие образа «я», это наши опоры. Поэтому речь идет не о том, чтобы от них отказываться или принижать их значимость, а скорее о том, чтобы не сращиваться с ними, чтобы можно было их перестраивать в соответствии с теми процессами, которые происходят во внешнем мире. В гештальт-терапии этот процесс очень удачно, на мой взгляд, называют «творческое приспособление». И это значит не сращиваться до конца, изменять внешнюю идентичность, опираясь на ощущение собственного «я», или принимать нежеланную утрату некоторых составляющих «я». По мере взросления эти роли нарастают на нас, как слои одежды. Например, в юности, когда этих слоев меньше, нам проще знакомиться и заводить друзей (даже попросту сказать «давай дружить»). Чем мы старше, тем больше пафоса и важности, тем сложнее вот так просто обратиться к людям – «ищу друзей». Но мы – не эти «слои одежды».

Так что отчасти прав Эллис: невозможно внятно ответить на вопрос «кто я». Можно только ощутить это. Но часто возникает большой соблазн это ощущение анестезировать, потому что если наше «я» живое, то оно может и болеть.

Замороженная боль

В кабинет психотерапевта часто приходят люди, которых так и тянет назвать «безжизненными». Это ощущение возникает оттого, что они «заморозили» в себе переживания, которые были источником постоянной душевной боли. Иногда эта «заморозка» частично компенсируется за счет интеллекта, и тогда в ответ на вопрос «что вы сейчас чувствуете» следует рассуждение о том, что человек сейчас думает.

– Я думаю о вчерашней встрече с…

– А что вы чувствуете, когда думаете об этой встрече?

– Я считаю, что он неправ!

– Это вы считаете, а что вы чувствуете, когда так считаете?

И иногда следует недоуменный взгляд: «Ничего». Или догадка: «А, вы хотите намекнуть мне, что я должен чувствовать злость?» Живое переживание заменяется интеллектуальной, рациональной деятельностью. Но это еще не самый печальный вариант, иногда весь диапазон доступных переживаний ограничивается словами «нормально», «плохо», «хорошо», «никак».

Можно встретить и людей, попытавшихся отрезать от себя негативные переживания, при этом оставив «хорошие». Я с раздражением отношусь к манере иных людей размещать в соцсетях сообщения с обилием смайликов, эмодзи в виде сердечек и сложенных ручек, призванных свидетельствовать об исключительно доброжелательном отношении ко всем и ко всему. Однако если их собеседник эту доброжелательность не поддерживает, он может столкнуться с мощным катком пассивной агрессии, обвинениями и упреками в «недостаточной позитивности», «негативном мышлении» и тому подобной реакцией, причем свою агрессию люди не замечают в упор. Весь негатив в виде зависти, злости, ненависти, желания доминировать или отвергать, переживаний уязвимости или стыда – все это вытеснено в «Тень», в ту «плохую» часть своей личности, с которой контактировать не хочется и которую легко обнаружить у кого угодно, кроме себя. Один из моих коллег раздраженно называет такое явление «ложным жизнелюбием». Жизни, кстати, в этом «жизнелюбии» мало – это маска, за которой скрыто огромное количество посаженной под замок энергии.

На сильнейшем избегании определенных эмоциональных состояний частично основано то, что в клинической психологии и психиатрии называют расстройствами личности (или расстройствами адаптации). Некоторые мои коллеги, уходя от чрезмерной патологизации человеческих особенностей, используют более точное определение: «стиль присутствия в контакте». Контакт в нашем случае – это взаимодействие людей друг с другом, то есть люди, избегающие встречаться с определенными эмоциональными переживаниями, будут вести себя в общении так, чтобы не испытывать эти переживания. Поэтому, когда мы говорим о «стилях присутствия в контакте», речь необязательно идет о расстройстве в клиническом смысле, а еще и о том, чего люди привыкли избегать в рамках «нормы» (что бы ни подразумевалось под этим словом). Так, для человека, обладающего нарциссическим стилем присутствия в контакте, невыносим стыд и все, что с ним ассоциируется (например, ощущение уязвимости или слабости), и личность может деформироваться вплоть до нарциссического расстройства, чтобы свести встречу с этими переживаниями к минимуму.

При пограничном стиле присутствия в контакте человек избегает близости: одновременно и жаждет, и ужасно боится столкнуться с отвержением – настолько сильно, что или сам заранее отвергает тех, кто ему дорог, или до самоотречения пытается добиваться близости и удерживать ее, избегая любых намеков на «неблизость». А уж если эти намеки появились (реальные или мнимые), следует эмоциональный взрыв.

Люди с шизоидным стилем присутствия в контакте не могут никому доверить заботу о себе, их чувство безопасности в детстве было нарушено так сильно, что человек стремится стать полностью самодостаточным и независимым, тоскуя, однако, по состоянию доверия и безопасности в отношениях.

Примеров может быть больше, но главная мысль, которую я ими иллюстрирую, – люди идут на усечение спектра переживаемых чувств, если те причиняют сильную душевную боль. Жизненный тонус, витальность (то есть уровень энергии в человеке) от этого снижается, и нередко очень сильно, но зато боль затихает или вовсе перестает ощущаться – как при анестезии. Как сказала моя коллега о людях, которые сталкиваются с тяжелыми эмоциональными проблемами и не могут их преодолеть, «это не их вина, это их беда». Эти же слова я обращаю и к себе, когда сталкиваюсь с собственными обостренными реакциями, о которых потом сожалею, на какие-то внешние триггеры: «Это не моя вина, это моя беда», – и как будто к моей душе прикасается нечто легкое и нежное, смягчая остроту реакции и возвращая способность к рефлексии.

Для людей, которые сталкивались с разрушительными последствиями очень сильных чувств, также характерно относиться к эмоциям и чувствам как к помехам, мешающим жить.

Эти сильные чувства могли, например, демонстрировать их родственники с психическими нарушениями, которые взрывались аффективной яростью из-за собственной тревоги или подозрительности. Так, ребенок, наблюдая неконтролируемую истерику взрослого из-за пролитого чая, приходит к выводу, что эмоции – это страшно и разрушительно (в силу возраста не понимая, что дело не в эмоциях, а в психическом состоянии человека, который их проявляет).

Бояться неконтролируемых эмоциональных реакций, аффектов, могут и солдаты с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР), при котором характерны флешбэки и очень острая реакция на звуки или образы, напоминающие войну. Как, впрочем, и другие люди, получившие психическую травму. Только важно не путать в этом случае психическую травму и просто сильные негативные эмоции, обусловленные каким-то событием, которые в обычных разговорах также называют травмой.

Психическая травма возникает вследствие того, что человек из-за какого-то чрезвычайного события (кратковременного или же длительного, например домашнего насилия) столкнулся с эмоциональными переживаниями такой интенсивности, что его психика не смогла с ними справиться и прожить, принять ситуацию. В результате в душе человека образуется эмоциональная непереносимость всего, что так или иначе связано с травмирующим событием, – человек «проваливается» в непрожитые эмоции, снова и снова переживая тот страшный стресс, с которым столкнулся, и – что очень важно подчеркнуть – не находя выхода из этой утягивающей на самое дно воронки. Никакого просвета, только мрак и ужас.

Поэтому совершенно неудивительно, что у людей формируется поведение, помогающее избегать как ситуаций, напоминающих травматичную, так и сильных, интенсивных эмоций. При этом никто из «здоровых» людей не застрахован от получения психической травмы – вероятность ее зависит от многих факторов, а наличие не может характеризовать человека как «слабого». Душевный надлом так же возможен, как и перелом костей.

А может, оно и к лучшему? Заморозить то, что болит, и продолжить жить с анестезией? Ну да, полуживыми, но зато без этого перманентного страдания! В качестве временной меры – да, это возможный способ себе помочь. Как при зубной боли или переломе. Однако если при повреждении тела оно при должном уходе может само восстановить свою целостность, с психикой дело обстоит сложнее.

Психическая боль, как я уже упоминал, не локализована в какой-либо части тела, она разливается повсюду, не давая покоя, и анестезировать ее не так-то просто – обычно это возможно при полной «отключке» каких-либо состояний. Если бы мы так обходились с физической болью, пришлось бы отключать саму возможность переживать это ощущение, а не только его локализацию в определенном участке. И онемение охватывает не руку/ногу/зубы, как бывает при местной анестезии, а все тело человека. То же происходит и с душой. И жизнь теряет всякий смысл.

Когда клиент впервые приходит к психологу или психотерапевту, то приносит с собой привычные способы контактирования с другими людьми. А точнее, способы избегания подлинной, эмоциональной и искренней встречи, так как когда-то он очень сильно обжегся (и не один раз), и теперь вместо открытости демонстрирует защиту.

Например, люди с выраженными нарциссическими чертами приносят с собой обесценивание. Кто-то его вываливает сразу. Помню, как однажды клиент, пришедший на первую встречу, расположившись на стуле, заявил: «Я тут посмотрел и думаю, что зря пришел… Как-то тут у вас не так… Дешево все тут. Да и вы какой-то слишком молодой». Кто-то сначала пытается очаровать психолога, говорит «вы мне показались наиболее заслуживающим доверия», «я читал ваши статьи», но вслед за очарованностью неизбежно приходит разочарование, иногда нескрываемое. Следуют уколы, даже попытки учить, как правильно с ним работать. То же самое клиент делает и за пределами кабинета психотерапевта. В основе этой нарциссической преграды, стены между клиентом и терапевтом, спрятано много «замороженного» стыда, при приближении к которому защита становится все активнее.

Замкнутые, шизоидные клиенты, боящиеся, что им придется жертвовать тем, что им дорого, в обмен на близость, привычно воздвигают стену отчуждения между собой и тем, к кому пришли за помощью, одновременно тяготясь этого отчуждения. Обычный парадокс человеческого существования. Тревожные люди приносят с собой тягу к контролю, которая может проявляться в дотошном расспрашивании психолога о том, что он будет делать и зачем. Или в постоянной потребности получать подтверждение, что они «нормальные». «Параноики» ищут в психологе союзника в борьбе с разного рода жизненными угрозами, и несогласие воспринимается как предательство. А жаждущие одобрения и принятия с самого начала изо всех сил пытаются быть хорошими и правильными клиентами, игнорируя свое состояние (в том числе недовольство психологом).

Кто-то, сгорая от стыда, извиняется за то, что побеспокоил психолога своими мелкими проблемами, ведь «наверняка к вам приходят люди с гораздо более серьезными ситуациями». И это ощущение бывает принесено из «большого мира», в котором ты – никчемный и ничего не значащий, а вокруг множество более важных людей…

Все особенности наших контактов с другими, мешающие нам, – следствие того, что когда-то мы приняли решение «заморозить» ту нашу часть, которая очень уязвима и болит, и выстроить вокруг нее систему защит, позволяющую не раниться. Да, это избегание, но кто мог нас ранее научить обходиться с болью как-то иначе?

Энергия жизни

Помните глубоко субъективное ощущение, когда вы чувствовали себя по-настоящему живыми? Перебирая подобные моменты, я ловлю себя на мысли, что это не только мгновения счастья. Живым и свободным я себя ощущал и тогда, когда разрешал себе плакать от отчаяния и горя. Переживал неудачи, искал поддержку, честно признаваясь как себе самому, так и людям, к которым обращался за помощью, что мне сейчас трудно. Когда, замирая от волнения, говорил о своей уязвимости, признавался в любви или просто в теплых чувствах (а это бывает даже сложнее, чем выражать неприязнь). Когда разрешал себе открыто злиться и выплескивать гнев, не зажимая его из страха «как бы чего не вышло», «что подумают люди, как я буду выглядеть в их глазах» (такого, увы, в моей жизни было немало). Живым я ощущаю себя, когда мне доступен весь спектр переживаний от отвращения и ненависти до любви и нежности и они текут через мой организм, находя хорошие и не очень (увы) формы выражения.

Мне нравится образ энергии жизни, предложенный экзистенциальным психотерапевтом Эмми ван Дорцен⁵. Это напряжение между полюсами. Она говорит о том, что вся человеческая жизнь умещается между полюсами: доминирование – подчинение, брать – давать, принятие – отвержение, идентификация – отчуждение, уверенность – сомнение, сила – слабость, безопасность – уязвимость и т. д.

Напряжение между этими крайностями и создает энергию жизни. Как электрический ток перетекает от одного полюса к другому, так и энергия жизни «плещется» между полюсами жизни, и попытки заблокировать или «приглушить» какой-либо полюс приводят к остановке этого движения или утрате в нем энергии. Это отражается и в теле: голос становится глухим и безжизненным, тело – жестким и напряженным или вялым и апатичным, мимика – тусклой и скупой. Эмоциональная жизнь застывает, становясь плоской.

На физическом уровне мы тоже можем наблюдать нечто похожее: в частности, наше тело и мышцы «заряжаются» потенциальной энергией, кровью и кислородом тогда, когда мы выдыхаем, расслабляемся, отпускаем напряжение, а не когда они хронически напряжены и зажаты. Совершая усилие, мы разряжаем накопленную в состоянии относительного покоя и расслабленности энергию.

Вечный парадокс и диалектика жизни: чтобы обрести уверенность, нужно разрешить себе быть неуверенным – тогда нет необходимости прятать это состояние, и тревоги становится меньше. Чтобы быть смелым, надо разрешить себе чувствовать страх. Часто мы думаем: «Когда я перестану бояться, я это сделаю». Но самые смелые люди, которых я знаю, – не те, которые не боялись и действовали, а те, которые боялись, признавали свой страх – и действовали. И именно благодаря этому становились храбрыми. Мы одновременно и храбрые, и трусливые, а не или-или.

Невозможно достичь успеха, если не позволяешь себе провалов даже на уровне мыслей и переживаний, не говоря уже о реальных неудачах. Чтобы поступать адекватно и разумно, важно осознавать свою способность быть неадекватным и «безумным». То есть помнить ситуации, в которых мы несли чушь, теряли над собой контроль (не только под воздействием алкоголя, но и под влиянием эмоций), делали нелепые выводы из неверных предпосылок (как это часто происходит, например, при ревности).

Хорошими лидерами часто становятся те люди, которые знают, что такое подчинение и связанные с ним переживания, а не боятся его как огня, изображая свирепых доминаторов и боясь допустить даже намек на мягкость и уважение к подчиненным.

Способность человека быть добрым включает в себя и признание того, что он может быть злым и жестоким, – знание об этой своей изнанке помогает лучше понимать и себя, и других.

Люди, которых мы воспринимаем как красивых, это нередко те, кто приняли свои особенности. Они не прячутся, они двигаются свободно и раскованно, их плечи расправлены и голос звучит легко и свободно, а смех открыт и не зажат. И это не потому, что они красивые, – наоборот, они воспринимаются как красивые потому, что так ведут себя. А люди внешне привлекательные, но ненавидящие свое «уродство» (зачастую существующее только в их воображении), нередко напряжены и испытывают ужас при мысли, что кто-то заметит их несовершенство. И от этого их красота блекнет, теряя естественность и непринужденность.

Если вы боитесь, что, приняв свои «темные» стороны (то есть не одобряемые общественной моралью), будете всегда лгать, проявлять жестокость, демонстративно вести себя наперекор всем, то это опасение, на мой взгляд, напрасно. Во-первых, ваши неприглядные черты так или иначе все равно иногда проявляются – зачастую в самых неожиданных ситуациях. А во-вторых… Наиболее жестокие агрессоры как раз не ощущают себя таковыми, у них всегда готово оправдание: «меня спровоцировали», «это была ложь во благо», «я хороший, это жизнь такая» и т. д. Принятие своих темных сторон означает, что мы можем быть внимательными к их проявлению и в случае, когда все-таки совершили что-то не очень достойное, учиться признавать свою ответственность. Ведь достоинство человека не в совершенстве и отсутствии недостатков, а в том, как он с ними обходится.

Принятие не означает оправдание, оно значит «я знаю, что такое во мне есть». Человек, считающий себя, например, очень скромным и непритязательным, может жаловаться на это, но в глубине души гордиться своей скромностью, упиваться ею, так как она дает ему превосходство над другими, «слишком высокомерными». Вытеснение «неправильной» гордыни не дает ему свободнее уходить от ложной скромности, разворачивать энергию, которая скована образом крайне непритязательного человека.

Давать ли волю внутренним драконам – это наш выбор, и лучше бы мы были с ними хорошо знакомы. Так их проще приручить, но уничтожить – нет, не получится.

И еще: речь идет не о том, что нужно постоянно метаться между различными полюсами. Жизнь находится между крайностями, лишь изредка сдвигаясь к полюсам. Но именно принятие этих полюсов и приводит нашу психику в подвижное состояние, а движение, как мы знаем, это жизнь (даже слова «эмоция» и «мотивация» имеют в основе своей латинское слово motus, означающее «движение»). Энергия, которая тратилась на избегание или самообман, высвобождается для движения.

Жизнь не должна и не может быть всегда легкой и счастливой, в ней есть весь спектр переживаний, она течет в моменты как величайшего счастья, так и страшных провалов и горя.

Одна из целей психотерапии как раз заключается в том, чтобы восстановить поток переживания жизни во всем его диапазоне, от гнева и горя до радости и любви. Даже если это означает, что иногда нам придется переживать боль – неотъемлемую часть жизни, будь то жизнь тела или души.

Итак, быть живым (в психологическом смысле) значит иметь возможность пропускать через себя все те переживания, которые рождаются у нас в ответ на происходящее во внешнем мире и внутри нас, и преобразовывать их в действия, если есть такая необходимость. Жизнь – это постоянный обмен с окружающим миром: ты мне – вызовы, впечатления, вещи, я тебе – ответы, эмоции, дела. Позволю себе процитировать фрагмент книги Джеймса Бьюдженталя с очень подходящим названием «Наука быть живым». Эти строчки уже много лет неизменно вызывают у меня сильный душевный отклик и как нельзя лучше иллюстрируют мои слова:

В каждом из нас тлеет пламя, которое может разгореться. Нас постоянно преследует жажда жизни. Сколько бы нас ни учили сокращать, коверкать и коренить наше бытие, что-то внутри нас стремится расширить горизонты, чтобы обеспечить себе пространство для роста и развития. Нас пугает цена этого роста, мы боимся тех открытых пространств, которые наш взор иногда обнаруживает вокруг; хотим закрыть глаза на собственные возможности.

Изменение, бесконечное изменение. Языки пламени пляшут, обретая причудливые формы, изменяются снова и снова. Мы боимся огня, но мы состоим из него. Мы не можем сопротивляться ему; мы можем лишь ему соответствовать. Когда мы, наконец, покоримся ему, то испытываем облегчение и блаженство. Быть по-настоящему живым значит быть приговоренным к постоянному развитию, бесконечному изменению. Быть по-настоящему живым значит найти свою идентичность в этом изменчивом процессе, зная, что огонь уничтожит любые стабильные структуры, которые мы будем пытаться построить.

Желания и потребности – горючее для пламени жизни. Мы можем существовать без желаний не больше, чем огонь может гореть без топлива. Если мы хотим жить как можно более полной жизнью, следует как можно более полно знать свои желания и потребности. Мы состоим из пламени, и его танец – танец нашей жизни⁶.

Мы – огонь, но, к сожалению, одна из самых распространенных и одновременно понятных реакций на столкновение с экзистенциальными вызовами жизни – притушить пламя, чтобы эти вызовы нас не заметили и не настигли.