Kitabı oku: «Нейрофизиология для чайников. Лечение неполных травм при инсультах, ДЦП, рассеянном склерозе, спинальных травмах. Теория делинизации»

Yazı tipi:

ISBN 978-5-0060-2926-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

День добрый, дорогой читатель! Перед тобой лежит труд двадцати лет моей жизни, и я много думал над его названием. Один из первых вариантов названия звучал как «Сквозь пот и кровь». Оно в целом олицетворяло ту задницу с фундаментальной наукой в стране второго мира, где я жил, и медициной. Оно было кратко и понятно. Это название очень классное для книги какой-то художественной, и, чего уж греха таить, я испытывал к нему влечение. Если описать то, что творилось в моей жизни, то, скорее всего, оно так вот и было, такой вот он был, мой путь – сквозь пот и сквозь кровь. Сквозь немощь и сквозь непосильное количество работы, сквозь боль и сквозь ненависть.

Но это название – оно также ничего не показывало конечному пользователю, не привлекало таргетной аудитории. Поэтому чуть позже я решил называть сей труд как «Основы нейрорегенерации, нейронного роста и процессов переобучения центральной нервной системы человека». И да, это именно то, о чем ниже пойдёт речь. Второй вариант названия я счёл слишком сухим, слишком научным. Оно вполне описывало содержание книги, но напоминало собой не что-то, что конечный пользователь будет использовать, сколько то, что он в руки взять побоится, посчитав себя слишком глупым, слишком необразованным, слишком занятым и слишком немотивированным для работ такого плана. И дабы такой ситуации избежать, я пришел к варианту названия третьему.

Название третье сей работы прозвучало как «Нейрофизиология для чайников. Лечение неполных травм при инсультах, ДЦП, рассеянном склерозе, спинальных травмах. Теория делинизации». И это название уже вполне отразило то, что я хочу в этой книге видеть.

Споры о структурности ЦНС человека, вероятно, будут вестись ещё тысячи лет, и теории делинизации на основе этих споров будут построены ещё не раз. Тем не менее, несмотря на всё это, несмотря на то, что наука движется вперёд и где-то там в будущем нас ждёт экзоскелет, что может без особых проблем затащить на Эверест шейника, что едва шевелит руками, нам до этого будущего ещё надо как-то добраться и дожить. И, скажем, использовать варианты пусть и не столь изначально совершенные, но хотя бы рабочие, что потенциал имеют.

К сожалению, в районе 10% людей на планете, от всей нашей популяции, используют в своей повседневной жизни инвалидное кресло. И очень многие по факту все ещё имеют травмы не полные и все ещё сохранили потенциал к восстановлению. Ещё прибавьте сюда гигантское количество людей, что ходят с тростями, с костылями, с ходунками и роллаторами. Вот, и они все, по сути, моя аудитория, и почти никто из них не будет иметь ни профессионального медицинского образования, ни желания гоняться за фундаментальной наукой двадцать лет. Поэтому и книгу я писать должен исходя из этого, исходя из того, что сухости научной литературы избегать я должен.

Ну да ладно, буду надеяться, что не сильно давить инфой Вас, мальчики и девочки, уже стал. Прежде чем мы приступим, ещё несколько напутствующих слов:

1) На тот момент, когда Вы будете читать или думать о тех концепциях, которые изложены в данной работе, я прошу Вас: будьте хотя бы немного более открытыми к новому и попытайтесь не быть чрезмерно упрямы нестандартным на первый взгляд идеям и концепциям.

2) Я максимально попытался упростить все «умные» слова и сделать так, чтобы эта книга была понятна даже человеку, что в лучшем случае просто держал в руках учебник по анатомии в девятом классе школы. Поэтому не бойтесь, там ниже нет ничего сложного.

3) В этой книге будет очень много отсылок на реальные примеры, задачи, идеи, нужен будет интернет и хотя бы подключение к ютьюбу. Я все то, о чём тут пишу, в прямом смысле этого слова испытал на себе и получил результаты.

4) Я прошу Вас просто логически подумать, насколько вырастет спинной и головной мозг у человека с момента его рождения до момента достижения половозрелого возраста? Очевидно, что рост нейронной сети, процедура столь сложная и столь непонятная, очень легко выполняется всеми нами в моменты, когда мы не обладаем даже достаточными знаниями языка, чтобы говорить простые слова вроде «мама» или «папа».

5) Читая все написанное ниже и все те примеры, которые мне удалось собрать, я прошу Вас лишь об одном: непрерывно задавайте себе вопрос – так как же он происходит, процесс нейронного роста?

6) Все, что я изложу ниже, во многом сведётся к ремиелинизации и восстановлению после обширной нейронной травмы. Но Вы, читатели, должны понимать, что в данном виде я лишь пытаюсь доказать возможность процессов нейросетевого дарвинизма на очевидном примере, а сам спектр применения данной концепции гораздо более широкий.

Вот, к примеру, возьмём гипотетический третий класс стандартной общеобразовательной школы. Скажем у нас есть Дима, Вася, Даша, Петя и Юра. Дима хорошо разбирается в математике и её даже не учит. Вася плох в науках, но очень здорово бегает и играет в футбол значительно лучше своих сверстников, на уровне средних и старших классов. Даша плохо играет в футбол, и ей приходится учить математику, но когда дело доходит до русского языка, Даша прекрасно в нем ориентируется и даже поправляет учителя. Петя не силён ни в русском, ни в математике, ни в футболе, но Петя очень хорошо рисует. И есть ещё Юра, любимым предметом Юры являются труды, и когда дело доходит до того, чтобы сделать что-то руками, равных Юре нет.

И надо сказать, что вся наша система образования построена так, чтобы воспитывать и продвигать уникальности наших детей, давать возможность таланту развиться, направлять его. Но вопрос вот в чем: а в чем заключается талант? Предполагать, что человек обладает какой-то обширной уникальной базой знаний на момент рождения как минимум глупо. Знания и опыт приходят с практикой, а практика является прямым следствием процессов повторения схожих действий в разной последовательности для достижения более качественного результата. Следовательно, дети, пройдя через примерно одинаковые процедуры обучения нейросети, не обладают как минимум одинаковым опытом. А как максимум исходные данные наших гипотетических детей разные, разная плотность нейронных центров, что и приводит к тому, что кто-то быстрее и выносливее, кто-то хорошо рисует вследствие чрезмерного цветовосприятия, у кого-то замечательный контроль верхних конечностей, у кого-то чрезмерно развиты аналитические способности, а кто-то способен к колоссальному лингвистическому анализу, совсем не прикладывая к этому никаких усилий. Ниже я раскрою эту тему и свои взгляды относительно таких феноменов.

7) Так получилось, что автор данной работы сам перенёс тяжёлую нейронную травму, вызванную обширной демиелинизацией головного и спинного мозга. Данная работа будет изобиловать физическим и чувствительным описанием самых различных моментов тяжёлой инвалидности. Для людей, не подготовленных к этому, читать все, что написано ниже, будет морально тяжело.

8) Не гонитесь за количеством, если не совсем понимаете то, о чем идёт речь, то изначально попробуйте расширить Ваше понимание проблемы за счёт общедоступных источников информации: интернета, опыта пациентов, неврологов, реабилитологов и прочих специалистов, которые сталкиваются с проблемой нейронных травм повсеместно.

9) Автор намеренно сводит вместе термины нейрогенез и процесс нейросетевого дарвинизма. Вы должны понимать, что сам термин нейрогенез как процесс образования новых нейронов очень часто будет неуместен. Нейрогенез в таком определении у взрослого человека почти не происходит.

10) Пациентам с рассеянным склерозом, не паникуйте, ремитирующий рассеянный склероз в настоящее время довольно успешно лечат.

Дабы не было никаких ненужных конфликтов, автор намеренно скрыл имена многих людей в этой книге. Особое спасибо Натали Милан, Татьяне Эсторских, @msclerfreecom, @invakurilka, моим родителям и близким родственникам, брату.

Часть 1. Кто я?

Глава 1. Детство

Меня зовут Вишератин Илья Николаевич, и я являюсь автором этой научной работы. Я был рождён в городе Ухта, Республика Коми, СССР, в 1987 году, 6 декабря. Никаких тяжёлых травм в момент рождения я не перенёс, но был перелом ключицы и первые две недели своей жизни, как мне рассказывала моя мать, я провёл в больнице.

На момент 1987 года моя семья жила в общежитии в городе Ухта, и да, тогда мы всё ещё счастливо жили в СССР. Верили в счастливое будущее, в коммунизм. Я, к сожалению, ничего не помню из той жизни, но фотографий сохранилось довольно много. Особенно меня радуют фотографии, где на мою голову надевают горшок.

Моя мать, Матвеева Марина Алексеевна, как и многие тогда, потянулась на север СССР за лёгкими деньгами – северными, как у нас их называют. Дают их за то, что ты живёшь и развиваешь экономику государства в районах Севера. Во время СССР северные были довольно большие, пожив два-пять лет на Севере, можно было легко перебраться впоследствии южнее и начать новую, далеко не самую бедную жизнь. Приехала она на Север из шахтёрского посёлка городского типа рядом с Челябинском. У неё также есть младший брат, мой дядя. По национальности моя матушка – русская. Её отец, мой дед, работал шахтёром. Он впоследствии перенёс несколько инсультов и скончался. Её мать, моя бабушка, Матвеева Галина, уже давно на пенсии, но все ещё крайне активная, подвижная, легко выполняет различную работу, содержит сад.

По линии моего дяди, по материнской линии, ничего похожего на рассеянный склероз нет, у него трое на данный момент детей. Два из них уже совершеннолетние и ведут самостоятельную жизнь. Что вполне укладывается в статистические данные, шансы на рассеянный склероз каждого отдельного индивидуума европейской расы порядка 50 к 100000. Т.е. меньше двух процентов, и, по сути, мы все носим в себе гены рассеянного склероза, но почти всегда они не выражают, не экспрессируют себя, поэтому дефекта иммунной системы не происходит.

Мой отец, Вишератин Николай Владимирович, по национальности коми. Республика Коми на момент старта написания данной работы, 2017 год, является субъектом Российской Федерации. За республиками в составе РФ признается значительное количество самостоятельности. Так, республики имеют право на собственный парламент, конституцию, флаг, гимн, герб и своё законодательство, которое, однако, не должно противоречить законодательству РФ и которое будет действовать лишь в пределах республики.

Мой отец был рождён и вырос в республике Коми, в Корткеросском районе, село Корткерос. Его мать, моя бабушка – Валентина Кирилловна, дожила до преклонного возраста. Отец моего отца, мой дед, к сожалению, умер, когда я ещё себя не осознавал. У моего отца есть три сестры и два брата, у всех у них есть свои дети, и большинство из них уже совершеннолетние. Также у меня есть сестра и брат, детей у них пока нет, со здоровьем все у них хорошо.

Ни у кого из моих ближних родственников состояния, похожего на рассеянный склероз, нет.

Рождён я был в Ухте (довольно крупный город), но в Ухте мы особо долго то не жили. Моей матушке по распределению предложили рабочее место в одном из сельских поселков. При этом предложили квартиру в двухэтажном многоквартирном доме, с отоплением, но без водопровода. И, в общем-то, мои родители согласились, путча и распада СССР тогда никто не предполагал, а по телевизору ни о чём таком не говорили.

Первые свои воспоминания я помню очень отчётливо, осень, слегка идёт дождь, пасмурно. Я и мой старший брат стоим на деревянной мостовой, рядом с нами трёхколесный велосипед, застрявший в щели. Кто-то промелькнул рядом, вытащил велосипед из щели, брат сел на освобождённый велосипед и поколесил по мостовой к её началу. Это была его очередь кататься, а моя будет обратно, от начала мостовой до щели.

Эта мостовая была сделана вокруг многоквартирного жилого двухэтажного дома, одну из квартир которого нам и дали. Квартира была четырёхкомнатная, и те единственные факты, которые омрачали жилье в ней – это, конечно, деревня и отсутствие водопровода. Воду приходилось качать обычным ручным насосом – качалкой, как мы её с братом называли. Поэтому я и могу похвастать тем, что я с пяти лет ходил на качалку.

Следующие два своих воспоминания я помню тоже очень отчётливо, но я не могу сказать, какое из этих событий произошло раньше. Мой отец, довольно рукастый, надо сказать, мужчина, начал обустраиваться на месте нашего жилья. В двухстах метрах от дома, радом с лесом, купил землю. Раскорчевал участок, подготовил под строительство, поставил баню, забор, сделал сруб под летнюю кухню. Помню, была весна, а весной снег тает, а так как это Север, снега за долгую зиму наваливает много, и участки в том месте подтапливает. И помню я, как мы с братом и отцом катались на лодке в небольшом котловане, оставшемся после строительства. Это было в первый раз, когда я осознанно катался на лодке по воде.

Второе воспоминание куда страшнее. Дорога к нашему участку, к баням, пролегала либо через мостик над небольшой свалкой, либо в обход, полусотней метров левее. Сама по себе свалка была в виде котлована слева и справа от мостика. И, конечно же, так же как и все участки в данном месте, свалку подтапливало. А разбойниками, я с братом, мы тогда были уже теми, постоянно бесились, никого не слушали, дрались, бегали. И вот воспоминание – я с братом на этом мостике, у меня в руках формочка, которую я случайно роняю в воду, я пробую за ней потянутся, схватить её, но дует ветер, и формочка уплывает, тогда я тянусь ещё сильнее за ней и плюхаюсь в воду. В момент, когда я падаю в воду, я умудряюсь уцепиться руками за край мостика. И эта картина, когда камеру опускают в воду в фильмах, чтобы дать почувствовать эффект пребывания, участия зрителя, я её очень отчётливо помню. Помню погружение в воды свалки по самую макушку, помню те рефлексы в руках, когда я вцепился в этот мостик, помню руку человека, который меня вытащил. А-а-а-а-эх… Это был мой отец, который, собственно, нас искал, и помню брата, он убежал звать на помощь. Так вот и произошло моё первое знакомство со смертью. Все кончилось хорошо, она меня пока не заметила.

Забавно то, что я могу часами рассказывать о том, что со мной и как случалось в мои детские годы. И почти все воспоминания в моей голове того времени – они очень яркие, как будто это было полгода назад. Вот тут я выбил стекло левой рукой и получил шрам в виде перстня на левом указательном пальце. Вот тут я случайно задел коптильную печь ногой. Ну, знаете, такие печи, отчасти похожие на буржуйки, только в них не сжигают дрова для тепла, а жгут именно ароматные виды древесины. Делают это, дабы пропитать мясо, сало или рыбу интересным вкусом. Вот тут я бегу на барабане в садике, а здесь мы все кидаем снежки и спорим, кто кинул дальше. Я помню, я кидал ближе всех.

И не то чтобы моя жизнь была сплошной катастрофой в то время, нет, нисколько. Многие сегодняшние люди завидовали бы белой завистью той жизни в небольшом лесном посёлке, тому уровню свободы и счастью. Тому времени без компьютеров и маркетинга, телевизора и пропаганды. Но интересно не это, а то, что я очень смутно помню ОБЫЧНОЕ. Не то чтобы этой обыденности не было, она была: садик, горшки, дети, лепка, первые три класса. Но такое чувство, что сами по себе воспоминания, пропитанные яркими эмоциями, очень сильно впаялись в мою память, тогда как воспоминания с обыденностью я почти не помню. Они очень смутны и не точны.

И даже больше, вероятно, я далеко не один такой, вероятно, мы все такие. Каждый из нас очень ярко помнит свой «сильно эмоциональный опыт», пусть то будет хоть простая ругань, боль, ощущения, связанные с экстремальными ситуациями, ситуации сильной радости т. д. Но лишь единицы будут помнить обычное и повседневное.

Можно, конечно, возразить, что люди помнят плохое или воспоминания, которые они хотят помнить, потому что они это постоянно вспоминают, концентрируют своё внимание на нем и не дают, как следствие, нейронной сети забыть данный опыт. Как следствие, нейронная сеть данного конкретного воспоминания становится более крепкой, более развитой и содержит большее количество нейронов. Что ж, я считаю такое утверждение верным. Как, впрочем, и тот вывод, который из этого утверждения следует. Нейронные сети воспоминаний под действием сильных эмоций получаются более крепкими и поэтому более устойчивы к естественным процессам деградации нейронных сетей. Как следствие, воспоминания, сформированные под действием сильных эмоций или стрессовых ситуаций, в среднем будут иметь большее количество нейронов в своих цепях.

Далее довольно разумно предполагать, что та нейронная цепь, которая получит большее опыта, будет более развитой и будет иметь большее количество связей, которые также потребуют большее количество нейронов. Следовательно, если мы будем снова и снова заставлять себя что-то вспоминать, мы будем давать нагрузку на тот участок нейронной цепи, где находится данное воспоминание. Как следствие, мало того что данное воспоминание не будет забываться, так ещё и в принципе его нейронная сеть начнёт набирать массу, пытаясь достроить воспоминание, развить его. Потому что мы даём все больше и больше одного очень важного компонента для нейронной сети – опыта, нагрузку.

И если воспринимать сильные эмоции не как что-то стороннее и функционирующее отдельно, но как опыт, как дополнительную нагрузку на нейронную сеть в момент, когда происходит запись воспоминания, то становится очевидным, почему изначально воспоминание стало таким ярким. Потому что в определённый момент времени нейронная сеть воспоминания испытала сильную стресс-нагрузку, большой поток информации, опыта, если изволите. Что не позволило этой самой нейронной цепи сохранить информацию в привычном виде и привело к формированию более крепких и сильных связей, которые отчасти будут связанны с эмоциональным фоном.

Т.е. если сказать ещё проще, порой достаточно подумать о чем-то радостном из прошлого, и настроение человека изменится. О чем-то грустном – и оно изменится снова. Почему это происходит? Психосоматика? Психология? Чокнутые люди? Нет, отнюдь, просто воспоминание, о котором мы думаем, будет окрашивать нашу действительность в тот эмоциональный фон, который у Вас был в момент, когда это воспоминание появилось. Потому что эмоциональный фон – его центры будут с этим воспоминанием связаны, как следствие, запитывая цепь воспоминания, мы также будем запитывать и цепь конкретного центра, ответственного за конкретный эмоциональный фон. И если эмоционального фона нет, то и конкретная цепь воспоминаний получит меньше опыта и не будет выделятся размерами, что и приведёт эту цепь к более быстрому естественному деградированию и, как следствие, процессу избавления от ненужной информации и, вероятно, даже процессу освобождения и очистки нейронной сети (за исключением тех случаев, разумеется, когда мы целенаправленно пытаемся развить конкретную нейронную цепь иными путями, т.е. в данном случае рассматриваем лишь воспоминания с эмоциональным и без эмоционального фона).

*****

Ну да ладно, следующая история, которую я должен тут написать, будет интересна сторонникам инфекционной теории рассеянного склероза, как, впрочем, и сторонникам теории стрессовых ситуаций, того, что стресс провоцирует первые иммунные атаки. Эта ещё одна история не для слабонервных, очередная история о моем знакомстве со смертью и ещё одна история о моей невероятной удаче. Случилась она, когда мне было шесть лет, и да, я её помню крайне отчётливо.

Начинаются воспоминания с садика: подготовительная группа, мне шесть лет, вечер. У меня сильно болит живот, я только пришёл с туалета и сижу на пеньке в углу. Вы не поверите, но моя пятая точка до сих пор крайне хорошо помнит, как это чувствуется – сидеть на этом пне. И каждый раз, когда я вспоминаю этот момент, я помню ту твёрдую прохладную поверхность, которую моя пятая точка тогда ощущала.

Ну так вот, вскоре за мной пришли родители, мы идём домой. Зима, при этом я чувствую себя крайне плохо, ноги заплетаются, и я иду как пьяненький, меня кидает из стороны в сторону. Дома оказалось, что у меня температура, я ужасно хочу спать, засыпаю. Просыпаюсь ночью, почти ползком добираюсь до туалета и так же, падая через шаг и опираясь на стены, заползаю обратно в кровать. Родители рядом, никто не спит.

Следующий момент из этого воспоминания – я просыпаюсь и вижу какой-то странный потолок, затем понимаю, что я нахожусь в совершенно незнакомом мне месте. Как оказалось потом, это была больница, той ночью температура поднялась до сорока и начались судороги, меня госпитализировали. Сколько я находился в больнице уже к тому времени, я не помню, но как потом мне рассказывала моя мать, я сильно их тогда напугал, родителей и фельдшера. Палату помню тоже довольно отчётливо и родителей помню. Их ко мне не пустили, и те стояли у окон, помню и свою радость, когда увидел их в окне, и непонимание, почему они не заходят ко мне в комнату. Отделение, в котором я находился, было инфекционное, и болел я дизентерией.

Забавно также и то, что судороги в ту ночь у меня были по одной половине тела. А сами параличи, которые я имею на момент написания данной работы, в тридцать лет, также не ограничиваются глубоким нижним парапарезом, но и имеют в себе признаки гемипареза. Т.е. поражения, характеризующегося потерей контроля над правой или левой частью тела. Так, например, левая часть тела у меня куда сильнее, когда дело доходит до движений в ногах или тазе. Затем я довольно часто чувствовал странную усталость в правой кисти. Я бы не назвал даже это усталостью, просто вечером, после целого дня работы за компьютером, мне довольно тяжело становилось сгибать и разгибать пальцы правой кисти. И это чувствуется именно так, не боль, не мышечная усталость, а именно усталость нейронная, схожая с той, которую я чувствую в ногах. Ещё у меня правый глаз близорук. Т.е. когда я смотрю вдаль, скажем на часы в соседней комнате, правый глаз очень здорово смазывает картинку. И самое забавное в моей близорукости то, что в дневные часы, с 11 дня до 17 вечера, она выражена гораздо меньше. Тогда как утром или вечером она заметна более сильно. Конечно, это всего лишь небольшая близорукость, но опять-таки, понимая тот спектр мышечных проблем, которые способен доставить РС, и то, что за форму хрусталика и глазного яблока, по сути, отвечает ряд глазных мышц, проблемы с их контролем и будут приводить именно к таким симптомам. Сильные проблемы – к ярко выраженным потерям зрения, слабые – к небольшим потерям и только в пике нагрузке либо более быстрой усталости.

Вот, но самое интересное, что эта вещь, эта болезнь, дизентерия, и была той отправной точкой, после неё я стал чувствовать демиелинизацию. Стал её ощущать, ощущать усталость в ногах и именно сложности при передвижении.

Впервые моё осознание того, что что-то не так, случилось на уроке физкультуры, примерно полугодом позже. Родители решили отправить меня учиться в первый класс вместе с братом. У нас с ним год разницы в возрасте, и мы не близнецы, а погодки. Как следствие этого, в школу я пошёл в возрасте шести лет, т.е. где-то полугодом позже того момента, как переболел дизентерией. Ещё я помню, что для меня это было неожиданностью, помню первую свою линейку в спортзале и девочку со звонком, уроки и первую учительницу, Галину Васильевну. Вот, и где-то там, в первую неделю, у нас был первый урок физкультуры, на котором я это и почувствовал впервые – парез.

Как сейчас это помню, нас отвели в спортзал, построили по росту, самые высокие впереди, те, кто меньше ростом, сзади. Затем впереди всех встал учитель и сказал, чтобы мы все просто повторяли то, что он делает. Следом он неспешно стал бегать по спортзалу и делать самые простые упражнения на разминку. Мы всем классом повторяли его действия.

В один из моментов он повернулся боком и стал двигаться приставным шагом, все мои одноклассники последовали его примеру и, надо сказать, не только последовали, они и глазом не моргнули – до того это было для них легко и просто. А я отгадайте что? Я не смог. Я не смог двигаться приставным шагом, для меня это было настолько дико и сложно, что я даже словами описать это не могу. Я просто бежал рядом и пытался начать двигаться приставным шагом, но когда я поворачивался боком, ногу что-то сковывало. Сейчас я понимаю, что это был парез, его начальная стадия, но тогда я ничего не понимал.

Примерно три-четыре минуты учитель продолжал бегать таким образом, а затем повернулся другим боком, поменял ведущую ногу. Все мои одноклассники снова повторили за ним, при этом никто даже взглядом не повёл. И знаете, что в этот раз? Я тоже без особых усилий стал повторять это упражнение, и мало того, оно казалось для меня чрезмерно лёгким.

Я не помню, если честно, с какой ведущей ногой я мог тогда бегать приставным шагом, а с какой нет. Но одно я помню чётко: эта симптоматика то приходила, то уходила. Были моменты на уроках физкультуры, когда я радовался, что я могу без усилий бежать приставным шагом, как были и те, когда я не мог бежать таким образом вообще. И они, воспоминания об этих моментах, друг друга сменяют.

А теперь самое интересное. Вопрос: почему же я не мог бежать приставным шагом? И ответ на него, вероятно, очевиден: я не мог бежать приставным шагом, потому что парез заблокировал часть мышечной массы, предположительно боковые мышцы бедра. Причём он сделал это с обоими бёдрами, но с одним более сильно, а с другим меньше. Как следствие, и движение, которое я бы осуществлял при таком изменении паттерна, схемы движения и смещения нагрузки с передних мышц таза, пресса и бёдер на боковые мышцы бедра были бы невозможны при такой интенсивности нагрузки, при данной степени поражения ЦНС. Т.е. если сказать ещё проще, я бы не смог двигать бёдрами быстро, потому что ЦНС не способна выдерживать в данной точке значительную нагрузку и не обладает достаточной плотностью, чтобы выдержать необходимость генерации и передачи нервного импульса конкретным мышечным структурам.

Да-да, именно так, если Вы, мой дорогой читатель, дочитаете эту книгу до самого конца и просто хотя бы немного логически поразмышляете, то Вы придёте к совершено новым и интересным вещам, как, в частности, тому, что физическая сила не столько в первую очередь будет зависеть от мышечной массы (хотя, безусловно, она зависит от массы), но от силы нервного импульса нейронной сети, которая и управляет данной мышцей. И даже больше, повреждения нейронной ткани приводят к тому, что появляются атаксия и спастика, ситуации, когда нейронный импульс начинает скакать по повреждённой нейронной сети из-за её неизолированности и смещения нейронов в очагах травмы. Т.е. к ситуации, когда мышечные сокращения есть, но из-за того, что нейронный импульс передаётся не в те группы нейронов и не в те группы мышц, движения нет. Происходит спазмирование, некорректный просчёт всей мышечной массы в определённом регионе… Или же я даже приоткрою завесу над механизмом формирования постуральных и мышечных контрактур. Именно контрактур и именно постуральных и мышечных.

Ну так вот, при этом самое интересное, что эти парезы боковой поверхности бедра приходили и уходили и подчас даже зависели от моего настроения. Влияние настроения на самочувствие при рассеянном склерозе вещь уже давно доказанная, также можно предположить, что в те месяцы, когда я не чувствовал пареза в бедре, видимо, я находился в состоянии ремиссии, а в те месяцы, когда чувствовал, вероятно, происходило обострение. Но в целом это деление не совсем точно, и, дочитав до конца, Вы поймёте, о чем я говорю.

Я лично знаком с очень большим количеством людей с различными видами спастики и атаксий. Большинство из них имеют диагноз ДЦП, часть – спинальные травмы, многие – рассеянный склероз. И если Вы думаете, что почти все из них хиленькие и слабые, то довольно часто Вы будете не правы. Как ни абсурдно, но спастика довольно часто форсит избыточный мышечный рост в районе спастичности. Такое чувство, что мышечным тканям при их использовании приходится преодолевать усилия значительно больше естественных, нормальных, иначе мышечную спастичность будет не преодолеть. Как следствие этого, и происходит их гипертрофия.

Т.е. жить со спастикой – это все равно что дополнительная нагрузка на мышечные ткани. Кто-то ради этого ходит в спортзалы, кто-то бегает с утяжелителями, кто-то работает грузчиком. Борцы сумо так вообще набирают колоссальную массу, дабы заставить организм нарастить очень крепкий мышечный каркас. Вот, а у кого-то спастичность, и, как ни абсурдно, не прилагая видимых усилий, т.е. не занимаясь спортом целенаправленно, люди со спастичностью могут достичь довольно значительных результатов мышечного роста в районах спастики.

Тогда почему же, черт побери, у нас люди с ОВЗ (ограниченные возможности здоровья) не атлеты? Ведь мышечные ткани порой развиты очень неплохо и с этой позиции они довольно сильны? Вопрос отличный, я бы даже сказал, вопрос прямо в точку, и ответ на него крайне интересен. Он будет раскрыт ниже более полно, но как я уже намекнул, мышечная сила почти всегда складывается не только из мышечной массы, и в этом уравнении не хватает переменных.

Вот, но вернёмся к моим первым симптомам и моему пониманию того, что и как чувствовалось тогда. Был ли это первый и единственный симптом? На тот момент, скорее всего, да. Я не ассоциирую ни одно из своих более ранних воспоминаний с той симптоматикой, которая бывает при РС или прочих травмах ЦНС. Да, безусловно, со мной ещё до этого воспоминания, до первого урока физкультуры, произошло много казусов. Я был довольно активным: садик, дети, общение. И да, и я, и мой брат – к тому моменту мы уже были теми ещё разбойниками. Нас ни в коем случае нельзя было оставлять одних, потому что мы, как и все дети, были крайне гиперактивны. К примеру, я помню, как мы выбегали на крыльцо, снимали штаны и показывали всем свой задний отсек. Помню тот визг и хохот, с которым мы залетали домой, помню даже, как прятались и боялись, что нас поймают.

Ощущал ли я в эти моменты, до того первого урока физкультуры, что-то такое, похожее на РС? Однозначно нет. Да, с одной стороны, вероятность того, что было что-то раньше и я просто не осознавал этого, она есть. А учитывая то, какое количество раз я попадал в различные передряги, эта вероятность на первый взгляд растёт. Но, с другой стороны, все эти истории: про упал, ушиб, споткнулся, сломал, рассёк – они случались далеко не только со мной. Дети все такие, чрезмерно гиперактивны, и за ними нужно приглядывать.