Содержанка для Алана

Я даже через экран вижу, как Бэлла узнает меня и бледнеет. Ее зрачки расширяются, рот слегка приоткрывается то ли в удивлении, то ли в ужасе, либо и в том, и в другом…

– Ты… –  тихо произносит она, не моргая.

А потом я вижу замешанную на стыде боль в ее красивых, миндалевидных глазах… Такую, отчетливую, реальную… Ни с чем ее не спутаешь… Ловлю этот взгляд, и словно растворяюсь в нем. Мне тоже сейчас почему – то больно…

В тот же момент экран гаснет… Тыкаю в него снова и снова –  ничего… Захожу на главную страницу –  ее нет. Перезагружаю программу –  тоже… Когда мне на счет возвращаются деньги, всё понимаю. Она меня заблокировала… Так, оказывается, делают девочки «на вебке», чтобы избавиться от назойливых, неадекватных поклонников. Ну вот, приехали… Алан, ты теперь официально гребанный неадекватный сталкер, которого надо выкидывать из чатов…

***

Басы стучат по перепонкам. Башка раскалывается. Гребанное похмелье. Не от алкоголя. От Нее… Зачем я здесь? Зачем терплю эту бьющую по ноздрям смесь пота, алкоголя и тестостерона? Разве мне этого не хватает на соревнованиях? Зачем все эти дешевые девки вокруг? Ненавижу ночные клубы… Они для тех, кто боится смотреть своим желаниям в глаза без искажения софитов и вспышек светомузыки. Но я знаю, зачем… Я на охоте. И моя жертва передо мной… Вижу, как Она что – то шепчет этому своему козлу Барину на ухо, улыбаясь, а потом, покачивая бедрами, удаляется в уборную, грациозно лавируя по вип – зоне. Следую за ней, пробиваясь сквозь беснующуюся в танце толпу, на входе в туалет сую в руку охраннику купюру, чтоб не мешал. Захожу внутрь…

Приглушенный красный свет, басы остаются притупленными закрытой дверью снаружи. Она стоит у крана и моет руки. Встречается со мной взглядом в отражении и дергается. Вижу, как приоткрываются пухлые губки в немом вскрике. Как расширяются зрачки ее огромных вишен – глаз.

– Вы ошиблись, Вам не сюда… Это женский туалет, –  говорит тихо, в глазах страх. Наверное, я сейчас действительно страшен. Узнала меня… Не ожидала увидеть вживую, явно…

Я подхожу вплотную. Чувствую себя голодным зверем перед лакомой добычей. Потому что все эти дни, пока наблюдал за ней, очумел от нее… Одурел… Пропитался ею, как сорокаградусным спиртом…

– Ты права, мне не сюда… – вжимаю в нее свои бедра, вдавливая в белый фаянс раковины, –  мне вот сюда… –  шепчу, вдыхая ее аромат за ухом и накрывая ее промежность в кожаных брюках рукой…

Бэлла резко дергается, пытаясь вывернуться. Шипит, как дикая кошка, а меня это заводит еще больше. Перед глазами кровавая пелена… Я бы засадил ей прямо здесь. Может тогда это наваждение хоть немного ослабит свою мертвую хватку на моей глотке…

– Пусти меня, урод… –  цедит сквозь зубы, а я, дергая ее на себя, прижимаю к своему торсу и хватаю за грудь.

– Давай снова поговорим, а? Теперь вживую… Я все знаю… Знаю, что с Барином у тебя для виду, чтобы не цеплялись и не угрожали наши с тобой земляки. Вот только ты думаешь, я один только знаю, что он гей? Как считаешь, реально ли ему будет смысл за тебя впрягаться, когда какой – нибудь фанатик из республики решит с тобой расквитаться? Я почитал, что про тебя пишут –  жесть… Мне бы самому стало страшно… И просто из города свалить не поможет… Я тебе могу предложить больше, Бэлла… Защищу тебя… В отличие от Барина, у меня будет резон тебя защищать… Потому что хочу тебя до одури. Ты мне себя –  я тебе покровительство. Что скажешь? – шепчу я, не отпуская, хоть она и артачится. Ее сладкий, ванильный запах снова сносит голову… Какая же она… Дурман…

– Я тебе уже все сказала, Алан! Оставь меня в покое! Я сейчас же расскажу обо всем Барину! Посмотрим, как ты запоешь! – бросает мне агрессивно, уверенно, отчаянно…

Я недовольно хриплю. Не это я хочу услышать. Не сейчас, когда ее близость срывает все тормоза… После нашего последнего с ней вебкам – разговора прошли сутки –  бессонные сутки, на разрыв… Мысль о том, что я не могу ей написать, что вместо ее аватарки –  пустота, изъедала, как кислота. Даже не знал, что будет так нервно. Что меня охватит настолько сильное нетерпение по ней… Заставил Давида выяснить, где тусует Барин под нелепым предлогом обсудить с ним московские планы. Шел наудачу… Людное место… В такие он ее и таскает, как правило. Когда увидел изящную фигурку Бэллы в черном возле его туши в випе, чуть не завопил от триумфа…

– Сколько? Сколько ты стоишь? – хриплю, сглатывая слюну. Нет сил уже продолжать этот нелепый разговор. Она продается –  я покупаю… В чем проблема? Она ведь про бабло…

– Отвалил от меня! Быстро! Не продаюсь!

– Неужели? – усмехаюсь.

– Таким, как ты, уж точно…

Я теперь уже смеюсь в голос. Это она кому заливает?

Кусаю в шею ее, чувствуя, как дергается дымящийся член в джинсах. Рычу, не в силах сдержать себя.

– За деньги или без них, Бэлла, всё равно окажешься подо мной… А потом на мне… И еще в сотнях других поз, потому что с тобой я хочу попробовать всё на свете, малютка…

Каким – то неведомым образом ей удается выкрутиться из моего захвата и со всей силы пнуть меня прямо в пах острым каблуком. Боль дикая, особенно по возбужденному столько времени члену. В глазах аж искры. Если бы противники были так беспощадны к причиндалам друг друга, никто бы не шел в бои… Но мужскую солидарность никто не отменял… Это и спасает.

Когда искры перестают клубиться роем перед глазами и я могу, наконец, встать, ее нет и в помине. Выхожу наружу –  и взгляд тут же упирается в пустой столик, где только недавно она играла в милую парочку с Барином… Вот и поговорили…

Спустя час звонит мой телефон. Я даже не удивляюсь, когда вижу на дисплее его имя.

– Привет, Алан. Поговорим?

– Поговорим… Где? Говори адрес, подъеду…

Наш разговор лаконичный, как все у Барина. Не знаю уж, почему он пошел по мальчикам, но вот мужского в нем реально побольше, чем во многих самых рьяных альфа-самцах… По факту, даже моя ситуация неправильная… По – мужски я не прав… И осудил бы сам себя, посмотри на это все отстраненно. Но с Ней все неправильно. Все не так, как должно быть. С самого начала.

– Ты ж понимаешь, о чем будем говорить? – спрашивает он меня после короткого рукопожатия.

Я молча киваю.

– Алан, ты хороший парень. Молодой и резвый… И твой интерес к ней я могу понять, но…

– Барин, ты мне про отношения ваши не заливай. Я поэтому и пошел с ней говорить, потому что знаю, что все это фикция. Не осуждаю. Думаю, вы оба поступаете объективно правильно –  взаимный интерес, симбиоз, но… ты просто плохо знаешь наш народ… Они правда ее в покое не оставят… Найдется козел, который сделает ей что – то поганое… Тебе нужны эти межнациональные разборки? Оставь это мне. Я готов за Бэллу впрячься…

– А как же невеста? – усмехается он.

– Невеста здесь ни при чем, ее сюда не надо вмешивать, –  отвечаю, не желая развивать эту тему. Я и сам не знаю, честно говоря, ответа на этот вопрос. Сам себе на него ответить не могу… Но это сейчас не важно… Сейчас важен другой вопрос и другой ответ…

– А с чего ты взял, что она за тобой пойдет? – спрашивает Барин.

– Я знаю, у нее есть ко мне женский интерес, не мальчик… Видел, уж прости… Пойдет –  правильно поговорю с ней –  и пойдет…

Снова усмехается. Его, наверное, забавляет моя молодая, горячая самоуверенность. Правда, когда я перевожу глаза на его улыбку, понимаю, что она какая – то печальная, знающая.

– Алан, послушай меня. Не лезь к ней. По – человечеки прошу… Дело там не в угрозах и травле даже, и не в ее женском интересе к тебе, и не в наших, как ты говоришь, фиктивных отношениях… Дело в ней самой… Не нужно тебе это. И ей не нужно. Ты ее доломаешь. Жаль девочку. Живи своей жирно – мажорной жизнью, бесись, кайфуй, мало красивых националок непристроенных по миру что ли… Весь мир в твоих руках. А ее оставь. Она не для тебя…

Я молчу. Он, видимо, и не ждет от меня ответа. Хлопает дружески по плечу и уходит. А я так и остаюсь стоять на месте, смотря в одну точку…

Глава 6

Алан

Вы когда – нибудь задумывались, что определяет наш жизненный путь… Дорогу, которой мы идем. Я не про божье провидение. Думаю, у Бога слишком много дел, чтобы водить нас за ручку. Я про то, что внутри нас заставляет на перекрестке сворачивать именно туда, куда мы сворачиваем. Арабы убеждены, что все предначертано. Американцы верят в то, что каждый есть творец своего собственного пути. Русские надеются на «авось». Люди моей народности верят не в судьбу, а в свод правил и обычаев, которые и определяют, что можно, а что нельзя… Подобно прокрустову ложу, они отсекают все лишнее в каждом человеке, чтобы получалось только «идеальное», в их понимании, конечно… Идеальные браки, идеальные дети, идеальная жизнь… Кто – то скажет, что такая жизнь невообразимо скучна. Кто – то скажет, что такая жизнь –  лучшее из всего придуманного, потому что позволяет подстелить мягкую подушку под задницу на всех ухабах и ямах… Вот только не приведи Господь вырваться из этого круга «идеальности» или по той или иной причине в него не попасть изначально  –  тогда твое падение будет кровавым и болезненным, если не фатальным…

С тех пор, как я отпустил ситуацию с Бэллой, прошло не меньше пяти месяцев… За это время столько всего изменилось и столько воды утекло, сколько иногда не происходит и за несколько лет. Я все – таки переехал в Москву –  полностью, кардинально поменяв свою жизнь. Хорошо, что рядом был Давид и Милена. Конечно, без них я бы как минимум чувствовал себя менее комфортно в новых условиях большого, но по сути чужого мне во всех смыслах города. Дава не подвел –  именно он организовал и обустроил мою жизнь, и не только в рамках своих обязанностей как менеджер. Он действовал, прежде всего, как друг. Верный, отзывчивый, сумевший ввести меня в тусовку, благодаря чему я не только сразу сколотил мощную команду в своем бойцовском бизнесе, но и просто хорошо проводил время и чувствовал себя здесь сразу «своим»…

А Милена… Милена мой тыл… Хорошая она, мне очень с ней повезло. Вспоминаю сейчас тот день, когда говорил с Барином – и внутри все переворачивается… Наверное, если бы не то роковое совпадение, я бы не согласился с его доводами, пёр бы дальше, чтобы получить Бэллу. Мужики меня поймут –  когда хочется бабу, реально хочется, когда в голове что – то щелкает и образуется ленточная петля, заставляющая твой проигрыватель снова и снова включать одну и ту же песню про одну и ту же женщину, мало какие доводы и ограничители работают… Этот внутренний ураган из гормонов, мужской тяги к победе и инстинктов и ломает семьи, заставляет совершать глупости, сокращает работу мозга до одной извилины, уходящей к причинному месту…

Помню, как все стоял и думал над словами ушедшего Барина, а телефон разрывался. Снова и снова, снова и снова. Пока я все – таки не решил раздраженно посмотреть на дисплей. Кто же все – таки меня так доканывал? Милена. Это начинало уже раздражать. Все – таки правы те мужчины, которые запрещают своим женщинам звонить им без ограничений. Есть в этом какая – то логика… Вот такая вот назойливость выбьет из равновесия даже самого спокойного, не говоря уже обо мне в моем состоянии… Ничего, научу ее. Полностью под себя подстрою. Для этого таких жен и берут –  покладистых, неопытных… Одним словом, «нераспакованных»  –  чтобы все настройки были ручными, а не шли по умолчанию…

– Да, –  отвечаю, еле сдерживая гнев.

На другом конце жалобный всхлип, сразу скручивающий мои внутренности в рог. Первая мысль –  она узнала? Откуда? Ответ приходит сам, когда Милена начинает тараторить.

– Алан, такой кошмар! Никак не могу до тебя дозвониться… Папа… Попал в аварию… в реанимации… – она переходит на рыдания, душащие, жалобные, а я ничего не могу понять, в голове каша и раздрай…

– В реанимации? – успеваю произнести, но тут же слышу, как она уже просто не может говорить, мой вопрос, видимо, окончательно ее добивает –  такое бывает, когда ты со стороны вдруг слышишь то, что у тебя у самого на устах –  и осознание накрывает тяжело пеленой… Милена теряет самообладание, захлебывается в рыданиях. Трубку выхватывает ее мать.

– Алан, мой муж сегодня попал в сильную аварию. Пару часов назад его доставили в реанимацию –  вестей нет, не можем дозвониться, но… Боюсь, что… –  голос пропадает. Самообладание этой взрослой сильной женщины растворяется в кислоте отчаяния и страха… Страха от мысли о потере близкого…

– Я приеду…

Отец Милены был хорошим человеком. Правильным, честным, уважаемым, с большими делами позади и не менее большими планами впереди. Детей своих хорошо воспитал. Многое им дал. Жаль, что он так и не стал моим тестем… Судьба забирает самых активных… А может кто – то или что – то еще  –  то самое, что все – таки и заставляет нас поворачивать в определенных местах на перекрестках нашей жизни –  называйте это как хотите –  мактуб, случай, предопределение… На похоронах Михаила я обещал его жене, что буду заботиться об их дочери и стану для нее хорошим мужем… Тогда мне еще казалось, что я выполню свое обещание… Вот только, когда я произносил свою клятву перед облаченной полностью в черное вдовой с большими синяками под покрасневшими глазами, кто – то там сверху усмехнулся и дернул за ниточки… А я, подобно марионетке, сам того еще пока не зная, продолжил плясать под его дудку, думая, что решаю что – то в своей жизни…

По истечении пары месяцев Бэлла стала воспоминанием из прошлого… Странным, болезненным, все еще будоражащим кровь, стоило только о ней подумать… И все же воспоминанием… Костру всегда нужны угли. Эмоциям и чувствам, будь они самые возвышенные или самые низменные, всегда необходима подпитка…

И все же я постоянно возвращался к ней в своих мыслях, спрашивал себя, как она, что с ней… С Барином мы разошлись –  по понятным причинам, теперь ни о каком совместном бизнесе или наставничестве речи идти не могло. Честно признаться, я и не искал больше встречи. Потому что боялся, что снова она появится в поле зрения, а я хотел и правда стать хорошим мужем для Милены, свадьба с которой должна была быть через полгода, как только истечет траур по ее отцу. Пару раз, признаюсь, у меня был порыв зарегистрироваться под новым именем в вебкаме, но я сознательно себя останавливал… Зачем? Отец часто мне говорил, что в большинстве своих проблем мы виноваты сами. Сами ищем предлоги и поводы… Этого повода быть плохим я специально старался избежать…

В республику теперь я летал довольно часто –  отец все – таки принял мой выбор и поручил, раз уж я теперь в России, контролировать его спортивный бизнес –  сеть бойцовских клубов, производство спорттоваров, бадов и энергетиков. Я был рад хоть так ему угодить, раз уж упорхнул из – под его тренерского крыла. Про Бэллу ничего слышно не было. Успокаивал себя тем, что, будь иначе, случись с ней что – то нехорошее, такие вещи бы у нас точно размусоливались не один месяц…

Параллельно шли интенсивные тренировки. За эти месяцы я успел выиграть три боя, что существенно продвинуло мое имя в российских бойцовских рейтингах. Что греха таить, мой отец был легендой этого мира, фамилия помогала. С одной стороны… С другой, ни один боец, пожалуй, не рассматривался так скрупулезно и досконально, так критически и скептически, как я. День ото дня я должен был защищать свое имя, свое положение. Получалось. Через месяц были крупнейшие соревнования международного уровня, проводившиеся раз в три года в Москве. Получу пояс –  все пойдет только в гору. Облажаюсь –  будет не очень, мягко говоря. Наверное, никогда еще моя жизнь не была наполнена таким смыслом и мотивацией… Я готовился, тренировался, сидел на жесткой диете и в целом максимально во всем себя ограничивал. В сексе тоже. С Миленой мы так и не спали до свадьбы. Мне было это важно, хотелось, чтобы всё прошло по правилам… Не потому, что я святой. Даже после того, как я ее засватал, у меня были женщины. Это не измена. Это физиология. Ничего не значащая связь на стороне. Сменяющие друг друга в бесконечном потоке одинаковые смазливые лица с разной степенью искусственности красотой… Всё это было до моего чешского помутнения. Ситуация с Бэллой словно открыла мне глаза. Помогла посмотреть на всю эту грязь по – другому… Помню раздирающий душу плач Милены в тот момент, когда она звонила рассказать про отца –  и свое раздраженное состояние, что меня отвлекают от той, другой… Наверное, именно тогда я испытал первый раз это неприятное чувство вины. Не такое, какое испытываешь перед родителями. Это чувство было иной природы –  замешанное на разнице женского и мужского менталитетов. Потом оно раскроется передо мной во всех своих красках и тонах, но в тот момент… В тот момент мне казалось, что все еще можно повести по правильному пути… Что можно будет построить отношения на крепком фундаменте и избежать грязи. Я захотел быть правильным женихом. Воздержание –  так воздержание. Значит, никакого секса. И нет худа без добра –  лучшие спортсмены перед соревнованиями уходят в жесткую аскезу.

Всё шло по плану. До того самого дня, когда вместе с упавшей в ресторане на мраморный пол чашкой чая разбились и мои иллюзии быть хорошим для одной… Я помню, как поднимаю глаза и смотрю, не моргая, перед собой. И мне хочется ущипнуть себя под столом. Может это сон? Нет. Это Она сидит. Все такая же идеально красивая, только слишком бледная… И словно испуганная. Нервно сжимая тонкими пальцами чайную ложку. Когда наши взгляды пересекаются, она невольно дергается. Бэлла испуганно, словно в замедленной съемки, смотрит на разбитую чашку. Она в прострации. Как и я. И только в этот момент я замечаю, что она не одна. С ней сидит какой – то здоровенный широкоплечий мужик в кожанке. И как я его сразу не заметил… Потому что она опять все затмила. Недовольно обвожу его взглядом, а потом снова перевожу глаза на нее. И то, что я в них вижу, заставляет меня больше не думать о последствиях. Действовать. Наплевав на логику, здравый смысл, все свои правила и установки…

Глава 7

Бэлла

Какого цвета ваши воспоминания? Я о картинках, которые всплывают в памяти, стоит только подумать о прошлом –  детстве, юности, школе… Мои воспоминания всегда темные. Я бы даже сказала, окрашенные преимущественно в черные тона – иногда так интенсивно, что вовсе и не различишь ни места действия, ни действующих лиц…

Хотя нет… Если долго вспоминать, то все – таки что – то цветное нет – нет, да всплывет на поверхность сознания… Одно из таких светлых пятен постоянно мне снится. Я, Айза и Райка собираем у нас в палисаднике кислую салатовую алычу, пока из окна не вылезает соседка в цветастом халате с кислотно-розовыми бигуди на голове и не кричит, размахивая скалкой, что мы паразитки и не даем плодам поспеть. Мы тут же сами, подобно этой самой алыче, срываемся с веток дерева, даже не обращая внимания, как они царапают нашу кожу, убегаем, пряча награбленное в подолах платьев, скрываемся за углом и смеемся беззастенчиво и долго. До колик в животе.

– Корова бигудястая, кому они нужны спелые –  только продукт переводить, –  смеется Айза, кривясь от оскомины, но с аппетитом продолжая прожевывать желанный трофей. Жутко кисло. Жутко вкусно. Это вкус детства. Вкус того времени, когда я еще была живой. Когда Она была живой…

Айза –  моя сестра – близнец. Она родилась на пять минут раньше меня. Может быть, поэтому всегда была такой бойкой, неунывающей, активной, в отличие от меня… Всё ей было ни по чем… Я тянулась за ней, как тонкая тростинка за лучами солнца, зная, что в них сама жизнь. Она была моим рулевым. Она была моим всем.

Мне всегда казалось, что Айза старше не на пять минут, а как минимум на пять лет. Моя опора и защита. Никогда не давала меня в обиду. И хотя нападали, как правило, всегда на нас двоих, от нее, в отличие меня, оскорбления, подколки, травля отлетали, как горох от стены. А когда она видела, как я переживаю и загоняюсь, устраивала мне такую взбучку своими оптимизмом и энергией, что все переживания и обиды снимались, как рукой.

Мы родились в небольшом поселке энергетиков, недалеко от гидроэлектростанции, обеспечивающей электричеством всю республику. И хотя население у нас всегда было интернациональное – много кого приехало и из других частей России, давление замкнутого, консервативного костяка –  коренных жителей этих самых мест, представителей нашего народа, нет – нет, да ощущалось. Особенно на таких, как мы. Тех, на кого никогда не смотрят, как на равных, кто никогда не воспринимается как желанная компания для твоего ребенка, кого твоим сверстникам дозволено подколоть, обидеть и обозвать постыдным «безотцовщина» в спину, а иногда и в лицо… Да, мир не стоит, прогресс двигает человечество вперед, на месте старой деревни построили современный поселок, соорудили огромную гидроэлектростанцию, сделали настоящее искусственное море – водохранилище, нагнали специалистов со всей страны, а вот эти предрассудки из мозгов коренных людей вытравить так и не удалось. Иногда мне казалось, что наша жизнь здесь –  как канал, протекающий посередине поселка –  пусть людям и удалось заключить бушующую воду горных рек в бетонные оковы девятиметровой глубины, от этого горная вода не стала более приветливой или спокойной –  напротив, стоило подумать о том, как глубоко было там, внизу, под голубой водяной массой, какую силу сдерживали эти искусственные берега, становилось не по себе…

Безотцовщины… Наверное, едва ли в наших краях, где место семьи в обществе определяли ее мужчины, можно было придумать оскорбление хуже и унизительнее… Убийца и грабитель и тот заслуживали больше почета в этой иерархии… Мы же были изгоями с самого детства, пусть сначала, до определенного возраста, этого попросту и не понимали. Нельзя сказать, что с нами не хотели играть. Напротив, ровесники с еще не отравленным взрослыми условностями сознанием тянулись к нам, как и к любым другим сверстникам, тем более, мы были симпатичные, складные и интересные девочки. Но все дети взрослеют- и с каждым годом их мозг становился все более засорен мыслями совсем не детского характера. Как только друзьями своих сыновей и дочерей начинали интересоваться их родители, те технично пропадали из поля нашего зрения. Достаточно было нашептать чаду о том, каким непростительным, греховным изъяном мы обладаем, как те начинали презрительно ворочать от нас носы, шушукаясь с другими за спиной.

Исключением всегда была только Райка –  дочь нашей соседки Веры Павловны. Командированная из подмосковной Электростали, она преподавала русский язык и литературу в нашей школе и всегда держалась подальше от местных склок и сплетен. Муж у Веры Павловны был, хоть и жил в родном городе и приезжал к ним только по праздникам –  либо они ездили туда, чем Райка обожала хвастаться при любом случае. Говорила, что вообще – то она москвичка и ездит к себе домой в столицу, хотя все мы прекрасно понимали, что Электросталь, хоть правда от столицы в паре десятков километров, это такая же Москва, как мы –  супермодели. И все же мы всегда воспринимали эти ее похвастушки терпеливо. У каждого свой характер. Ее – далеко не самый плохой. Она была нашей подругой –  это самое главное. Наверное, факт того, что Вера Павловна была не из наших, и позволял их семье общаться с нами и не испытывать на себе прессинга… Для остальных мы были словно с огромным клеймом посреди лба.

Я знала, что наш отец жив. Более того, у матери в паспорте все еще был штамп о браке… Только однажды я ее спросила, где отец и почему не живет с нами… Помню, как она тогда подняла на меня свои пустые, вечно уставшие, то ли сонные, то ли заплаканные глаза и ничего не ответила… Больше я не спрашивала. Он появился только однажды. Нам было по одиннадцать лет. Помню, как прибежали со школы, взмыленные после физкультуры, а во дворе стоит красный жигули, неизвестная машина, ненашенская, ни у кого из соседей не было такой… Заходим в дом –  пахнет пирожками и вареной картошкой. Странно. Обычно в обед дома никого не бывает. Мать работала на хлебокомбинате и приходила только к семи вечера. С учебы мы «встречали себя сами», как любила говорить Айза –  разогревали себе еду из холодильника, обязательно делали уборку, потому что мать всякий раз устраивала разнос по приходу, не разложи мы все по местам и не помой полы. Потом садились за уроки –  и этот вопрос тоже контролировала сестра. А тут –  шкворчание масла на кухне, какая – то суета, которая буквально ощущалась в воздухе прямо с порога… Заходим внутрь –  мать дома. И даже в платье свое выходное вырядилась. На голову ободок нацепила…

– Чего встали, кулёмы? –  без «здрасте» деловито отвешивает нам, –  отец приехал. Идите, на стол накрывайте и знакомьтесь…

Столько торжественности и воодушевления, наверное, я до того дня никогда в ее голосе не слышала…

Мы переглянулись с сестрой. Помню, как недовольно Айза поджала губы, но ничего не сказала матери в ответ. Мы взяли по тарелке с приготовленным и пошли в зал. Сидевший там уже за столом, выдвинутом на центр комнаты, чужой, незнакомый мужчина как – то строго оглядел нас. Промолчал. Ни слова –  ни тебе привет, ни я ваш отец… Чувство неловкости повисло тяжелой взвесью в воздухе.

– Проходите,  –  наконец, произнес он, словно был здесь хозяином.

Послушались.

Он сел за стол, но нас за него не пригласил. Матери тоже в комнате не было, и она почему – то к нам не спешила… Попробовал небрежно приготовленное. Не церемонясь и культурствуя, чавкая и откусывая большие куски… Мне почему – то было противно смотреть на то, как он ест, на него было противно смотреть… Отвела глаза.

– Воды принеси, –  сказал небрежно, кивнув в мою сторону.

На негнущихся ногах, поспешила на кухню, схватила со стола кувшин с кипяченой водой и кинулась обратно. Поставила на стол. Смотрю перед собой, не дыша.

– Ты что, совсем? – спрашивает грубо, –  стакан где? Как мне пить? Неумеха… Вся в свою мать… Эта тоже как не умела готовить, так и не научилась, небрежно отшвыривает на тарелку откусанный пирожок, который он успел уже попробовать.

Я дергаюсь, как от удара. За мной вообще была эта дурацкая привычка –  грубые, обидные слова или сильные шок и удивление всегда вызывали у моего тела вот такую непроизвольную реакцию, что жутко забавляло моих обидчиков, всегда знавших, когда их слова «достигали цели»… И сильно бесило Айзу, которая тут же спешила мне на помощь, а потом тет – а – тет недовольно отчитывала, что мне нужно учиться быть сильнее и уметь отражать удар…

Этот раз не стал исключением.

– Тебе чего здесь надо? – огрызнулась она сквозь зубы,  – зачем пожаловал? Тебя здесь никто не ждал.

Он посмотрел на нее внимательно. Долго смотрел. Не рассматривал. Именно в лицо вглядывался. В глаза. А потом так же резко, как делал все до этого, с царапающим нервы скрипом по полу отодвинул стул и встал, на ходу выхватывая со стола зубочистку.

Я как сейчас помню это его гадкое «циканье» в попытке убрать застрявшую еду между зубов, скривленный в подобие усмешки рот и шевелящуюся, как тараканий ус, деревянную палочку между тонких губ. Не церемонясь и не стесняясь, он подошел к нам, стоящим почти вплотную прижавшись к стене, и произнес фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь.. Наверное, потому, что тогда я впервые в жизни услышала слово, которое никогда не знала… Шлюха…

Он сказал нам всего одну фразу, которую я буду помнить всю жизнь –  «Узнаю, что шлюхами стали –  поубиваю»… Вот и весь завет отца, его наставление дочерям… Оценка всего пройденного на тот момент пути и напутствие на будущее… Воспитание. Сказал и ушел.

Глаза матери в тот вечер опять были пустыми и заплаканными. Больше своего отца ни я, ни Айза никогда не видели.

Я помню, что плакала в тот вечер. Сильно, задыхаясь. От обиды, от несправедливости… Было ощущение, что нас просто выпачкали в чем – то гадком, непотребном… Это его «шлюха» продолжало звенеть у меня в ушах, словно отпечатываясь на сознании клеймом… Айза меня утешала, как всегда, храбрилась, хотя было видно, что и ее вся эта ситуация выбила их колеи. Усмехалась и говорила, что подслушала, как он говорил с матерью –  оказывается, приехал к ней только, чтобы стрельнуть денег на какую – то свою аферу. Заодно, видимо, решил и дочек воспитать уму – разуму…

– Да чем с таким отцом, лучше вообще без него! Зачем он нам нужен, Белка, –  говорила она, вытирая мои слезы и сдерживая изо всех сил свои, –  зачем нам вообще кто – то? Мы есть друг у друга…

Да, есть… Были… У меня была моя Айза… А потом ее не стало…

Я закрываю глаза –  и картинка у меня перед глазами. Подробности, которые, возможно, так отчетливо выбились у меня в памяти, чтобы я тогда не сошла с ума… Словно отвлекали от сути происходившего… Нам по пятнадцать. Десятый класс. Конец учебного года. На улице уже буйно играет на деревьях зелень, подпевая шепотом веселому весеннему ветру. Помню, как треснувшими волдырями пузырилась побелка известкой на стенах нашего дома, помню, как трещало электричество, бегущее по черным венам – проводам над дорогой, помню, как кричал удод, и мне, как обычно, в этом его крике отчетливо слышалось пророчество –  приговор  –  «худо – тут, худо – тут». Помню, как спустя всего несколько часов после того, как я подняла шум, что Айза пропала, к нам в двери громко постучалась Вера Павловна… Этот ее стук, тревожный, отчаянный, горевестный, до сих пор у меня в ушах.

– Кристина! –  закричала она, зовя мою мать, лежавшую в комнате и никак не реагировавшую до последнего на факт того, что Айза ушла со вчерашнего вечера и так и не появилась –  ни дома, ни в школе, –  нашли! Господи, нашли! –  кричала она, всхлипывая, –  в канале нашли… Господи…

Ее всхлипы перешли в вой… А потом я поняла, что это не она воет. Это я. Волком… Словно это была не я. Словно мой мозг еще ничего не успел понять, а душа уже всё почувствовала и выла –  выискивая свою пару, свою близняшку. Свою родственную душу… И не находила. Впервые в жизни не находила.

По официальной версии Айза утонула. Через месяц нам должно было исполниться по шестнадцать. Мне исполнилось. Ей – нет…

Наверное, с того самого дня мир для меня и окрасился в черные тона. При том, не только настоящее… Черная клякса стала планомерно растекаться по всем моим воспоминаниям из прошлого, лишь изредка оставляя мне небывалую роскошь –  мысли о том, как мы смеялись вместе, как она меня поддерживала и всегда давала веру в будущее… Часто я просыпалась среди ночи, подходила к окну, смотрела в темноту и спрашивала ее –  почему, почему ушла? Как такая, как моя сестра, сильная, смелая, наполненная верой и оптимизмом, могла трусливо броситься в водяную бездну, отдав себя пустоте и забвению… Как могла бросить меня… Зная, что я без нее… не смогу…