Kitabı oku: «Призрак с горы Мертвецов»
Все события вымышлены, любые совпадения имен или событий являются случайными.
Глава 1
Лариса Михеева.
– Мне очень нужно поговорить с вами. О Лиле. Это же ваша сестра, я не ошибся? Мне нужен ее дневник. – на секунду мне показалось, что мужчина напротив начал задыхаться. – Срочно. Понимаете, это не лю-ллюбопытство… я реально первый подозреваемый.
Я с сомнением посмотрела на своего собеседника. Он подкараулил меня возле дома, и, слегка заикаясь, попросился ко мне в гости, поговорить о сестре. Честно признаюсь, вначале я напряглась. Откуда-то из глубин подсознания всплыл старый, вроде бы уже позабытый ужас. Темный, первобытный, знакомый любому ребенку, когда в ночной комнате раздается странный шорох из шкафа, и его дверь с тихим скрипом медленно отворяется, чтобы выпустить нечто серое, мохнатое, с горящими диким огнем глазами. Или еще более страшное, с черными дырами в тех местах, где еще недавно они сияли, ласковые зеленые глаза.
То, что должно было вот-вот снова показаться из старого шкафа подсознания, я усилием воли загнала обратно. Ужаса мне хватило и в реальной жизни. И для этого давно уже не нужны были ни ночные кошмары, ни дневник давно погибшей сестры, ни странный мужчина, рвавшийся сейчас ко мне в гости.
Незнакомец, вообще-то, страха не вызывал. Полуседой, сутулый, невысокого роста, в каком-то кургузом пиджачке, делавшим его похожим на школьника-перестарка, и в очках с толстыми стеклами в металлической оправе, он не выглядел опасным. Хотя, кто знает…
Как назло, на улице не было никого из соседей. Теплый сентябрьский вечер буквально призывал выйти из дома, погреться в последних ласковых лучах заходящего солнышка, но широкий двор перед типовой многоэтажкой словно вымер. Даже низенькие скамеечки, заботливо размещенные возле каждого подъезда, пустовали. Ну куда делись многочисленные бабуси, замотанные шерстяными платочками по самые брови? Обычно они сидели возле дома до глубокой ночи, невзирая на погоду, их не пугал ни дождик, ни ледяной ветер. А сейчас, в такой славный осенний денек, они исчезли, как утренний туман. Перед стальной дверью на аккуратном резиновом половичке возвышалась стопка ярко-желтых березовых листочков, но тонкая березка возле подъезда была, похоже, единственным свидетелем нашего разговора.
Я сообщила странному типу, что сестра погибла еще до моего рождения, но нужного эффекта не достигла. Он уверял, что ему нужно срочно поговорить о Лиле, для него это вопрос жизни и смерти. И в конце концов я уступила его напору, как всегда и всем уступала, стоило на меня сильнее надавить. Я привела его на кухню, в свое царство, любовно оформленное в оранжево-желтых тонах, со встроенными бежевыми шкафчиками, с нарисованными прямо на стенах сочными спелыми фруктами. Только на кухне мне удалось добиться своего, полностью изгнать ненавистные мне цвета свежевыпавшего снега и глубоких синих теней, которые отбрасывают сугробы темными зимними вечерами. Я всегда мечтала именно на кухне, в ее солнечном, вкусном интерьере, принимать гостей. И чтобы через кружевные занавески проскальзывали теплые солнечные лучи.
Но ко мне давно никто не приходил в гости, а вот теперь насильно ворвался этот тип, который мне совсем неприятен. Он сидел в моем любимом красном кресле и затравленно глядел куда-то вниз, на слегка потертый кухонный линолеум. Я не стала варить для него кофе, а просто заварила в фаянсовой чашке чай из пакетика и села напротив, с тоской глядела на своего визави. Какой у него неприятный ускользающий взгляд! А его история показалась мне не то чтобы совсем неправдоподобной… просто было слишком сложно в нее поверить.
– Лариса, вы знаете что-то про восхождение на гору девяти Мертвецов? Ох, о чем это я… Вы тогда еще не родились, наверное. – он судорожно сглотнул. – Я Юрий, Юрий Чудинов, однокурсник вашей сестры, я тоже собирался на эту гору. Нас было одиннадцать. Глупых мальчишек и девчонок. Мы думали, это просто приключение. Забавное, о чем можно будет вспомнить в старости. Но до старости надо еще дожить…
Конечно, я знала о том походе. Даже если бы там не погибла моя восемнадцатилетняя сестра, я не могла бы об этом не знать. Гибель студентов на горе девяти Мертвецов у нас стала местной легендой. Жуткой историей, которую дети рассказывают на ночь друг другу вместо историй о Черной руке, подкрадывающейся глубокой ночью к детской кроватке.
– Я заболел тогда, остался внизу. А потом… женился на Тамаре, хотя любил вашу сестру. – теперь он словно выдавливал из себя слова. – Даже после того… все равно любил. Но из всей группы нас остались двое, всего двое. И мне было так страшно долгие годы… Тамара тоже побывала там, но она не боялась. Она словно удерживала меня, не давала умереть… от страха. А потом все закончилось, я начал забывать. Прошло столько лет, все уже закончилось, давно закончилось. Никого не осталось, кроме нас с Томой. И вот совсем недавно она сказала, что встретила кого-то. – его худые пальцы, сплетенные в замок, дергались с такой силой, словно он хотел переломать себе руки. – Из той экспедиции. Он изменился, постарел, не похож на себя, но это он, она не могла ошибиться. Она не сказала, кто из девяти. Я не стал расспрашивать, просто не поверил тогда Тамаре. Не хотел поверить, не хотел вспоминать. Она не могла никого из них встретить. Не в этом мире, понимаете? Они все погибли тогда, на горе Мертвецов. Все, кроме нас двоих, оставшихся внизу. Девять трупов…. Я сам их видел, своими глазами!
Он почти визжал, накручивая себя, на моих глазах впадая в истерику. Его впалая грудь вздымалась, руки дергались все сильнее, уголок рта искривился так, что я невольно вскочила с кресла. Да он псих, а дома никого… Но непрошенный гость взял себя в руки, и, не поднимая глаз от пола, почти спокойным тоном продолжал:
– Я был уверен, что Тамара обозналась. Она тоже не могла забыть тот поход, тоже постоянно вспоминала тех, кто там остался. Она легко могла обознаться, у меня такое бывало не раз. Я сам часто встречал в нашем городе Димку… Диму Щеглова. Просто шел по улице, и вдруг навстречу – он. И даже смех слышал – его, раскатистый такой. Я даже подошел однажды, и сразу понял, что обознался. Тот парень даже похож был не очень. Или… идет по улице девушка, и вдруг сердце словно вырывается из груди. Понимаешь, что это она, та, которую не мог забыть все годы. Та, что давно мертва. Но вот же она, перед тобой… Я знаю, каково это – узнавать тех, кого давно нет. Я много раз видел почти всех, кто был со мной тогда. И чаще всего ее… Лилю. Я виноват перед нею, так виноват… Но я не делился этим с Томой, я просто не мог…
Он как-то судорожно дернул кадыком и начал торопливо пить остывший чай. Я молча рассматривала его худое от природы, да еще и осунувшееся от переживаний лицо. Неприметное, с мелкими неяркими чертами, незапоминающееся… Этого мужчину я бы не смогла узнать даже через месяц. Но если бы мы вместе прошли через испытания, если бы увидели страшную гибель лучших друзей?
– Скорее всего, ваша жена обозналась. – поскольку мой гость молчал, я решилась высказаться. – К тому же, прошло тридцать лет. Она не могла никого узнать. Вы же и сами это понимаете.
– Да, я был уверен… – он снова дернул кадыком. – Но назавтра она исчезла. Без вещей, без документов. На работе о ней ничего не знают. А ведь она профессор, она не бросила бы студентов накануне сессии! Я заявил в полицию, но понял – они подозревают как раз меня.
* * *
«Ну что же, мы уже в пути! Еду в одном купе с Зиной и Томой. Мальчики как бы в соседних, но тусуются все время у нас. Юрик не сводит с меня глаз. Смешной, думает, я этого не замечаю. Но все равно, он милый. И Димка прямо дырку во мне просверлил глазами, но у него взгляд такой странный, тяжелый, я его немного даже боюсь. Но пожалуй, он поинтереснее многих, и если бы не Эдик… Нет, не могу даже представить, что Эдика с нами нет.
Да что там, я же решила писать правду, и только правду. Если б не Эдик, я бы не поехала туда, на эту страшную гору. Ну зачем мне ловить Снежного человека? Тем более, что его не существует? Мальчики хотят это доказать научно, а мне непонятно – как можно доказать, что чего-то нет? Ну бред же, право слово. Мне, наверное, хочется верить, что йетти есть, мохнатый и белый. Так скучно думать, что единственная реальность – этот вагон… Нет, решено – я буду верить в йетти! Может, мы с ним даже познакомимся там, на вершине горы. Он решит меня похитить, и Эдик кинется на защиту. И я смогу его поблагодарить… и даже поцеловать. Словно бы просто так, из благодарности. А потом быстро скрыться в тени палатки. И он будет ждать, и думать – просто так я его поцеловала, за то, что спас, или…
А Зинка и Томкой тоже на Эдика глазкт таращат, коровки наши, му-му-му. По зубам ли толстухам наш красавчик? Ну фиг им, обломаются. Нет, девчонки хорошие, я их очень-очень люблю, но на нашего красавчика-то пялиться зачем? А на меня он начал с интересом поглядывать. Ну да, и в вагоне ресторане тут же рядом садится. Неспроста это, вот! А когда он пел недавно про акацию, он так на меня посмотрел… Я покраснела, кажется. Но надо держать себя построже, нечего ему зазнаваться.
О, чуть не забыла! Мы ж решили студгазету делать. Наше разоблачение легенды об йетти, живущем на горе Мертвецов. Мальчики еще не наигрались в свои игрушки, теперь вообразили себя бесстрашными репортерами с горы военных действий. Но не важно, я и тут должна быть лучшей, и чтобы Эдик это понял. Значит, записываем красивую легенду. Где-то у меня тут лежала вырезка из уральской газеты. Ага, вот она! Читаем, дневничек, читаем.
Когда-то, много тысяч лет назад, во время Всемирного потопа, на гору мертвецов забрались 11 местных жителей, ханси. Но они не понравились Йетти, владыке Горы. И каждый день он сбрасывал вниз по одному пленнику. И в конце концов их осталось двое – мужчина и женщина. Женщина была так хороша, что грозный снежный человек дрогнул. И подарил жизнь ей и ее мужчине, за которого она слезно просила. Он собирался оставить красавицу жить у себя, но она улучила момент и сбежала вместе с любимым. И с тех пор озлобившийся Йетти убивает всех альпинистов, которые попадаются ему на глаза. Особая опасность грозит группам, в составе которых есть девушки.
Ну вот, йетти способен на нежные чувства, я так и думала. Если в древности ему понравилась хансийская дама, а это обычные чукчи, то уж при виде меня он вообще обалдеет. И подарит мне самоцветы. Какие там водятся – сапфиры, изумруды? Сапфиры звучат красивее. А изумруды лучше подойдут к моим зеленым глазам. Ладно, там выберу. Если предложат. Надо бы легенду для газеты покрасивее оформить. И подчеркнуть обязательно, что женщина-ханси, в которую влюбился снежный человек, была длинноногая, длинноволосая и зеленоглаза. Я знаю, что и Юрик, и Димка, и Эдик, и прочие желторотики будут представлять на ее месте меня.»
Я резко захлопнула дневник Лили. Нет, я не могла читать ее веселые записки, и тем более не могла отдать их нервному незнакомцу. Бедная, она только начинала жить, она была влюблена… Что же произошло там, на горе Мертвецов? Этого так никто и не узнал. Лиля погибла там, ее дневник был у меня, но и я знала не больше других.
Моя мама как раз должна была рожать меня, когда пришло страшное сообщение – ее старшая дочь Лиля погибла. Отец рассказывал, что он тогда впервые испугался за ее рассудок. Она плакала все время, пока ее везли в роддом, плакала навзрыд, безостановочно… И когда ей показали крошечную дочку, она все твердила сквозь слезы… Лиля, Лиля, я не отдам Лилю…
Я начала свою жизнь, не зная толком, кто я. Меня звали Ларой, но мать, глядя на меня, часто начинала плакать и звать Лилю. Да, потом я поняла, что она не в себе. Что ей надо лечиться. Но тогда, маленькой, я лишь чувствовала, что живу чужую, не свою жизнь. И все чаще во сне я видела вокруг блестящий, ослепляющий снег. Снежные волны, уносящие меня куда-то далеко, туда, где только отчаяние и страх, и нет никакой надежды. Чувствовала дикую резь в глазах, словно мне выжигали их, выжигали каленым железом, и от жуткой боли я тоже начинала плакать, просыпаясь на мокрой от слез подушке. И мать ни разу не подошла ко мне ночью, ни разу не попыталась меня успокоить.
Все вещи сестры так и остались в нашем доме. Ее, а не мои фотографии висели у нас на стенах, стояли в рамочке на старом буфете. Ее школьная форма, аккуратно разглаженная, висела на видном месте в шкафу. А меня словно и не было, словно я была лишь повторением, лишь тенью… Но хуже всего, что мне и самой постоянно казалось, что меня нет. По воспоминаниям матери, сестра была высокой блондинкой с пышной шапкой белокурых волос, веселой, заливающейся задорным смехом от любой шутки. Я же получилась невысокой, невзрачной, с темно-русыми прямыми волосами, застенчивой и неулыбчивой. Да и как я могла улыбаться, постоянно чувствуя себя кем-то другим? Я иногда вспоминала людей, которых никогда не видела. Мне постоянно снились кошмары: снег, только снежные сияющие кристаллы кругом, синие тени на снежном склоне, страшные крики рядом, а потом – резкая боль в выжженным огнем глазах. Просыпаясь, я слышала призрачный шум колес, девичий смех и чьи-то хмельные выкрики.
Я росла очень грустным ребенком. И моей единственной настоящей подругой была она, та, которой давно не было на свете. Но… она всегда была рядом, вернее, она была во мне. Но говорила со мной лишь тогда, когда я полностью теряла себя в настоящей жизни. И да, я думаю, что два раза она спасла мне эту жизнь.
В первый раз это было давно, в далеком детстве, но запомнилось мне навсегда. Я помнила, как я, пятилетняя крошка, играла с подружкой в теплой песочнице во дворе, возле нашего дома. Песочек был таким чистым, желтым, слегка влажным, и из него получались такие красивые куличики! Я лепила их с помощью пестрого игрушечного ведерка, а подружка набирала песочек в две формочки для печенья. На бортике песочницы вырастали все новые пирожки, которыми мы кормили друг друга, зверски разрушая их и сбрасывая обратно, в сильно раскопанный уже песок.
В длинную светлую косу подружки была вплетена небесно-голубая широкая лента, завязанная на конце в огромный пышный бант, и она очень гордилась им, постоянно теребила, или вообще вытаскивала из волос и прикладывала к синему сарафанчику, а потом отдавала маме, и та, слегка ворча, заново переплетала ей косу. Моя же мама с грустным лицом сидела на низенькой скамеечке, почти не обращая на меня внимания. Впрочем, никаких бантов у меня и не было, волосы мне стригли коротко, как у мальчика. Потом мама подружки с криком: у меня мясо в духовке, сейчас сгорит! – убежала домой. Моя мама просидела на скамейке недолго. Я лишь успела заметить, как она смахнула с носа крупную слезу, а потом она поднялась и быстро пошла к нашему подъезду, приложив ладони к лицу. И мы с подружкой остались одни.
Почему-то именно в этот погожий денек в нашем дворике было на редкость пустынно. На залитых солнцем скамейках не грелся выводок местных бабусь с вязанием в руках, даже вечно пьяного дворника Василия нигде не было видно. Небольшой двор между тремя панельными многоэтажками и котлованом для новой стройки словно выгорел на солнце. Вокруг песочницы весело летали толстые мохнатые шмели, изредка отвлекаясь от нас на кусты растущей рядом сирени. От запаха сирени и розового клевера на газонах кружилась голова. И я нисколько не удивилась, когда из-за одного пышного сиреневого куста вышел незнакомый дядя в длинных светлых шортах в зеленый горошек и, как-то бесшумно передвигаясь, подошел к нам.
– Ой, девочки, какие вкусные у вас булочки! – наклонившись к нам так, что чуть не коснулся моего платочка, полушепотом произнес он, а затем погладил подружку по голове. – А у тебя какой бантик красивый!
Подружка заливисто засмеялась и тут же, развязав бант, протянула его незнакомцу. Тот намотал бант на руку и, улыбнувшись, еще ниже склонился к нам:
– Девчонки, а котят вы любите? У меня их двое, один рыженький, другой серенький. Пушистые такие!
– Ой, а где? Где котята? – песочные куличики вмиг были забыты, и мы с подружкой вскочили на ноги.
– А вот за дом зайти надо, там в гараже они и сидят. – Дядя присел на корточки и небрежно махнул рукой в проход между нашим домом и котлованом. – Идемте, если понравятся, я их вам подарю.
– Ой, хочу рыженького, рыженького! – завизжала подружка, перепрыгивая через бортик песочницы. Я последовала за ней.
Дядя протянул нам руки, я робко подала ему ладошку, которую он аккуратно сжал. И тут я почувствовала резкую боль в глазах, словно в них плеснули кипятком. Веки горели, и казалось, от боли невозможно было дышать. Такое же жжение я почувствовала и в той руке, за которую держал меня дядя. Но хотя глаза и руки словно горели в костре, тело сковал лютый холод, а теплый желтый песочек внезапно показался белым и сверкающим, как свежевыпавший снег. От испуга и боли я громко заплакала, вырывая руку, и он тут же отпустил меня и отпрянул, крепко держа за руку подружку.
Пока я вытирала ладонями заплаканные глаза, он что-то быстро шепнул ей на ухо, она снова засмеялась тоненьким детским смехом, повернулась ко мне спиной, и они быстро пошли в сторону котлована. Мои глаза уже полностью прошли, и я грустно смотрела им вслед. Синий сарафанчик в последний раз мелькнул за поворотом, заливистый смех моей подружки еще звенел в моих ушах…
Помнится, в какое-то мгновение я хотела побежать за ней следом, ведь там, за домом, сидели милые котята – один рыжий, другой серенький… Но тут раскаленный воздух вокруг снова сгустился, охлаждаясь, превращаясь в морозный туман, глаза заслезились от сверкающей снежной белизны вокруг, и я, забыв про котят, с громким ревом побежала домой.
На следующий день меня не выпустили во двор. Бледная как снег мама сидела в квартире, держась руками за голову и мерно раскачиваясь из стороны в сторону. Мама моей подружки то прибегала к нам, то выбегала, на ее искаженном лице слезы словно выжгли красные кривые дорожки. Следом носились какие-то мужчины в форме, на меня никто не обращал внимания. Я сделала робкую попытку узнать у мамы, что произошло, но она лишь крепко сжала меня в объятиях, и мои волосы тут же промокли от ее слез.
Меня тоже расспрашивал какой-то высокий мужчина в синей форме, но что я могла ему сказать? Да, подходил дядя, обещал показать котят. Подружка пошла, а у меня разболелись глаза. Как дядя выглядел? Да никак. Он же взрослый, как он мог выглядеть? Нет, ни очков, ни шрамов я не заметила. Запомнила лишь шорты в зеленый горошек.
Больше месяца я просидела дома, лишь с тоской выглядывая в окошко на нашу солнечную песочницу, где так и валялись пестрое ведерко и две формочки для печений. Я просила маму позвать к нам в гости подружку, раз уж мне на улицу нельзя, но от этой просьбы мама начинала так рыдать, что я испуганно замолкала, и тихо бралась за очередную книжку-раскраску. А потом мы переехали в новую квартиру, где не было такого чудесного двора с кустами сирени и большой чистой песочницей. Двор-колодец в нашем новом жилице был полностью заасфальтирован, и гулять детям там было просто негде. Впрочем, гулять во двор меня все равно больше не выпускали, и на улицу я выходила лишь вечером с мамой, когда она возвращалась с работы. Мы быстро шли по длинной узкой улице до ближайшего магазина, и мама ни на секунду не отпускала мою руку, сжимая ее с такой силой, что после прогулки у меня долго болели пальцы.
Свободного времени у меня теперь было много, и долгими осенними днями, сидя взаперти в новой, неуютной квартире, куда даже в полдень не попадал солнечный свет, я в силу своего детского разумения размышляла: что помешало мне пойти к котятам, что случилось с моими глазами? Маме я об этом почему-то не рассказывала. Зато она теперь каждый вечер рассказывала мне о сестре Лиле, которая пошла в зимний поход на покрытую снегом гору и погибла в тот день, когда я родилась. Мама говорила, что не переживет, если и со мной что-нибудь случится. И я обещала, каждый раз обещала ей не уходить никуда ни с каким дядей, что бы он мне не предложил. А днем думала, понравились ли моей подружке тогда котята? Подарил ли ей дядя рыженького? И почему ее не привели даже попрощаться со мной, когда мы переезжали?
И лишь через много лет, уже окончив школу, я наконец узнала, что мою подружку по песочнице тогда нашли в гараже за нашим домом. Маньяк задушил ее синим бантом, который доверчиво протянула ему малышка. Урода, заманившего ее в гараж, так и не нашли. Вот тогда я поняла, что чудом спаслась тогда, на залитом солнцем дворе. Но что это было за чудо?
А что спасло меня позже, когда мне исполнилось 15 лет? Тот весенний день я тоже буду помнить всю жизнь. В начале мая мы с одноклассницами гуляли по густому, залитому солнцем лесопарку. Вдоль длинных аллей в обнимку с рябинами стояли вековые дубы, чуть в отдалении слабо зеленели березы, а в воздухе стоял густой аромат едва распустившейся черемухи. Но, несмотря на прекрасную погоду, лесопарк словно вымер. Не ходили по узким тропкам кучки подростков, сбежавших из школы, не гуляли по асфальтовым дорожкам важные молодые мамочки с большими колясками. Даже возле небольшого пруда, где всегда тусовались мужики с удочками, не было ни души. Запах черемухи кружил голову, стоило сойти с узких асфальтовых дорожек, как ноги утопали в высокой траве, У меня возникло странное чувство дежа вю – словно когда-то давно я уже побывала в этом месте, и вокруг были такие же цветущие кусты, а рядом – большая песочница с раскаленным на солнце песком, и мне было так же тепло на душе, вот только… Но дальше вспоминать не хотелось. Одноклассницы постепенно откалывались, то парочками, то по одной, скрывались за густыми кустами, словно растворялись в густом мареве, и в конце концов со мной осталась лишь одна девушка, Вера. Мы с ней не особо дружили, но в этот майский денек нам не хотелось расставаться, не хотелось расходиться по домам. Не знаю, как кому, но мне возвращаться домой не хотелось почти никогда.
– Погуляем еще? – предложила я, и Вера радостно кивнула. На ней были тугие джинсы и голубая футболка, красиво облегавшие стройную фигурку, а тонкое, чуть удлиненное личико очень украшали забранные наверх белокурые волосы, перевязанные ярко-синей, в тон глаз, атласной лентой. Она совсем уже взрослая, мелькнула у меня мысль, а я? Я все еще глупая маленькая девочка, переживающая из-за того, что родная мать не обращает на меня внимания? Может, мне пора перестать думать о ней? Мне надо думать о мальчиках, которые тоже не балуют меня своими ухаживаниями, но тут я сама виновата. Надо перейти с платьев на мини-юбочки и джинсы-клеш, аккуратные лодочки сменить на модную платформу…
Говорить нам было не о чем, словно все мысли в голове испарились под жарким солнцем. Бесцельно покрутившись возле пруда, мы собрались уже расходиться, как вдруг откуда-то из-за кустов черемухи к нам подошли два парня. Они были уже взрослыми по нашим меркам, обоим было за двадцать.
– О, девчонки! – обрадовались они. – А мы тут скучаем, пошли с нами к костру! Мы же шашлычки замариновали!
Я с интересом рассматривала парней. Один был довольно привлекательным – высоким, плечистым, с твердыми чертами лица и бритой головой. Его рельефные мускулы под черной майкой-алкоголичкой привлекали внимание. Второй оказался пониже ростом, с темными волосами, падающими ему на глаза, в белой парадной рубашке и светлых тонких льняных брюках. Несмотря на пижонистый вид, в принципе, и он был ничего, а главное – взрослым. Нам, соплюшком, приятно было такое внимание. Словом, первое впечатление было неплохим, и мы с подругой, слегка поломавшись, решили пойти с ними к костру. Вера решительно кивнула, сошла с дорожки и по траве храбро пошла вперед, отодвигая густые ветви черемухи. Ее стройная фигурка уже скрылась из виду, а я все стояла, с сомнением глядя на высокие каблуки своих новых лодочек. Знать бы заранее, что после школы пойду в лесопарк, ни за что не надела бы платье и шпильки!
– Ну что ты тормозишь! – усмехнулся мускулистый и схватил меня за руку. – Костер щас догорит, хрен потом разожжешь заново!
От его прикосновения меня словно ударили током. Вернее, на руку словно плеснуло кипятком. И в этот же момент резь в глазах заставила меня закричать. Я выдернула руку и затрясла головой, пытаясь остановить рекой хлынувшие из глаз слезы. Вера шла вперед, руками отодвигая зелено-белые ветви черемухи, которые внезапно показались мне покрытыми не цветами, а густыми хлопьями снега. Я почувствовала, как леденящий холод сковывает грудь… Но Вера уже скрылась из виду, в последний раз отраженным блеском засияла атласная лента, и мелькнул край синей майки, вдруг показавшейся мне легким детским сарафанчиком… Следом исчез из виду темноволосый парень, и лишь бритый качок стоял рядом, недобро глядя на меня.
– Чего ревешь? – в его тоне прозвучала такая злость, что меня невольно передернуло. Глаза перестали гореть в тот момент, когда он отпустил мою руку, но слезы все еще обильно текли по щекам.
Я беспомощно покрутила головой. Он стоял так близко ко мне, что я чувствовала его запах, запах пота с каким-то неприятным оттенком. Так пахнет смерть, мелькнула в голове залетная мысль, и тут же исчезла, вытесненная непонятным мне самой страхом. Мощные мускулы на его руках напряглись, и я подумала, что он сейчас просто поднимет меня, перекинет через плечо и спокойно понесет в заросли, как свою законную добычу. Скорее всего, он так бы и поступил, но тут со стороны пруда раздались мужские голоса, и качок, зло сплюнув прямо на мои новые туфли-лодочки, скрылся в кустах. Отмерев, я хотела было броситься за ним следом, но словно бритва резанула по глазам, и я на долю минуты ослепла. А когда резь в глаза прекратилась, кусты черемухи уже перестали качаться.
Я беспомощно посмотрела в сторону пруда, где уже разложили удочки два тщедушных пожилых мужичка, хотела было подойти к ним, но передумала. Что мне сказать рыбакам? Что подруга пошла к костру с парнями, а мне было видение? Но что оно означало, это видение? Почему я увидела заснеженную поляну там, где цвела черемуха, и от палящего солнца воздух казался расплавленным, словно мутное стекло? Почему я решила, что подругу надо спасать? У меня не было на это ответа. Скорее всего, рыбаки вызовут не полицию, а дурку.
Будь я немного старше, я бы, вероятно, подняла бы тревогу, наплевав на все доводы рассудка. Но мне было только 15 лет. И я промолчала.
Всю ночь мне снились кошмары. И когда ранним утром мне позвонила задыхающаяся от рыданий мать Веры и спросила, не знаю ли я, куда могла пойти с ночевкой ее дочь, я сразу все поняла. Я сказала, что искать надо в лесопарке, в районе небольшого пруда.
Веру нашли только к вечеру, зверски изнасилованную и задушенную атласной синей лентой. Судя по всему, она сопротивлялась со всех сил, до последнего, и, чтобы заглушить ее крики, сильные мужские руки сомкнулись на ее шее. И только потом в ход пошла лента – для гарантии, как предполагал следователь.
Все лето я не вылезала из следственного комитета. Рисовали фоторобот обоих парней, меня и обоих рыбаков часами мучили в поисках хоть какой-то зацепки, но… Так ничего и не обнаружили. А мама отдала мне дневник Лили. Моей старшей сестры, когда-то встретившей свою кончину на засыпанном снегом горном перевале.
