Kitabı oku: «Грехи и молитвы»
Глава 1. Услышь мои слова.
Несмотря на поздний час, в доме никто не спал. Изредка половицы нет-нет, да вздыхали протяжным скрипом, оседая под весом человека. В окнах мелькали темные размытые тени: домочадцы ходили из комнаты в комнату, с этажа на этаж.
Наконец, входная дверь запела тяжелым металлическим кольцом: боммм! Пришел посетитель.
Ночной гость оказался невысоким и жилистым молодым человеком с ярко-зелеными глазами, очерченными темными кругами. Волосы его были коротко стрижены и торчали в разные стороны, припорошенные легкой моросью – на улице шел дождь.
Одет молодой человек был в просторные темные одежды. Когда он вошел в дом, домочадцы увидели, что он был в простой черной рясе, перетянутой шнурком. На плече у него висела потрепанная и видавшая виды кожаная сумка, из которой торчали свернутые в трубку бумаги и какие-то диковинные инструменты.
Едва молодой человек переступил порог дома, с верхнего этажа тут же раздался утробный вой, а вслед за ним – дикий, ни на что не похожий хохот. Хозяин дома, лысеющий мужчина в годах, вздрогнул и виновато посмотрел на ночного гостя:
– Святой отец… Она наверху…
Молодой человек поднял голову и внимательно посмотрел наверх, словно пытаясь что-то разглядеть сквозь деревянные доски. В ответ, будто почуяв его взгляд, наверху снова завыло и загрохотало.
– Мне очень жаль, – тихим хриплым голосом сказал клирик. – Вы позволите?
– Для этого я вас и позвал. Но кто бы мог подумать – демон в нашей глухомани… Моя бедная Эмма!
– Эмма, – словно пробуя имя на вкус, эхом отозвался молодой человек. – Эмма.
– Пройдемте.
Пока семья в безмолвном, траурном молчании стояла у дверей, мужчина повел клирика наверх, по скрипучей старой лестнице. Взгляд молодого человека выхватил осунувшееся заплаканное лицо уставшей женщины – наверняка мать. К ней жались два мальчика и девочка – братья с сестрой. Хорошая семья. Но несчастье не выбирает, к кому прийти.
Поднимались наверх медленно, почти торжественно. Взгляд клирика подмечал малейшие детали: бедное, но опрятное и чистое жилье. На стенах висят кресты – еще бы, каждая семья в стране была набожной, будь то крохотная деревушка или большой город. Кое-где на полу лежали раскиданные игрушки; под ноги молодому человеку чуть не угодила деревянная лошадка.
Наконец, достигнув второго этажа, мужчины остановились. За дверью комнаты стояла тишина.
– Извините, но я… не могу, – мужчина отводил глаза, не в силах смотреть в лицо священнику. – Я не могу видеть ее такой и не смогу видеть, как это… уйдет. Я хочу прийти, когда все кончится. Вы ведь поможете нам?
Он ухватился за руку молодого человека, словно та была веревкой, брошенной утопающему. По сути, так оно и было. Эту Богом забытую деревню не навещали экзорцисты из больших городов, и людям не на кого было уповать, случись в их семьях беда. Но Господь всемогущ, и потому, в соседнем городке Градара появился юноша, наделенный дивным даром исцелять души, на которые покусился Сатана. Он был единственным экзорцистом на всю округу, и, хотя Церковь даже не знала о его существовании, простые люди молились на него, словно на Сына Божьего.
– Я сделаю все, что в моих силах, – молодой человек тепло улыбнулся и крепко пожал руку мужчины. – А теперь уходите. Соберите семью на кухне и очертите круг из соли. Не выходите из него, пока я не скажу. Идите и побыстрее!
Мужчина спешно бросился вниз по лестнице, а молодой человек глубоко вздохнул, положил руку на ручку двери и мягко нажал.
Дверь распахнулась, и в уши молодому человеку тотчас врезался нечеловеческий вой. В нос ударила сильнейшая вонь от мочи, немытого тела и сгнившей еды.
С помощью слабого света луны, сочащегося в окно, молодой человек разглядел, что по всей комнате были разбросана мебель и одежда. В центре комнаты стояла кровать, на которой высилась груда тряпья, собранная в кучу подобно гнезду. А в центре этого гнезда, прижав колени к груди, сидела молодая девушка с копной спутанных светлых волос.
На ее бледной коже виднелись порезы и ссадины, словно кто-то поработал над ней ножом, но клирик не увидел ни одного острого предмета. В глазах девушки плескались нечеловеческие ярость и паника, изредка затмеваемые страхом – она знала, кто перед ней и была готова к встрече.
– Ca va, beau1? – спросила Эмма хриплым голосом и расхохоталась, а после содрала с себя ночную рубашку и легла на спину, поставив ноги на кровать. Перед глазами клирика было молодое обнаженное тело – и больше ничего. Девушка же изогнула шею под странным углом и поглядела на него прищуренными глазами.
– Gefällt es dir2? – снова спросила она, водя руками по телу и ухмыляясь. И только она собиралась было ухватить с прикроватного столика расческу, ее рука вдруг дернулась и опала.
Молодой человек даже не смотрел на нее. Вместо этого он производил какие-то странные для рядового экзорциста действия. Сперва юноша присел на корточки и внимательно осмотрел замочную скважину, а после извлек из кармана рясы кусочек воска и плотно залепил ее. Потом подошел к окну и проверил, чтобы снаружи никого не было, а после навесил на раму кусок плотной ткани.
Девушка на постели занервничала.
– Эй, что ты делаешь? – спросила она сиплым голосом и резко села, отчего светлые волосы всколыхнулись воздушным облаком, словно подсвечивая ее лицо. – Ты знаешь, кто я? Я вот знаю, кто ты. Сын священника, который сейчас горит в Аду! А хочешь, я и тебя отправлю туда, к папаше? Встретитесь и будете ублажать друг друга на потеху всем грешникам, которые там варятся!
Она захохотала и облизала губы длинным языком, но он все еще не смотрел на нее. Лишь закончив свои приготовления, священник, наконец, встал напротив кровати и впервые посмотрел ей в глаза.
– Я готов, – сказал он в пустоту, и это прозвучало похоронным набатом.
Она дернулась, как от пощечины.
– К чему? К чему ты готов, сукин сын?
Девушка поползла было к нему, жутко цепляясь скрюченными пальцами за грязную простынь, но он просто выставил ладонь перед собой, и она остановилась, будто зачарованная.
– Prohibere3, – сказал он глухо, и она в ужасе взвыла. Перед ней, казалось, стоял совсем другой человек – другое существо.
– Кто ты? – по ее щекам, помимо воли, вдруг покатились слезы.
– Ego sum ille qui ordines4, – ответил он на вопрос. – Что тебе нужно от этой девушки? Отвечай!
– Я хотел поразвлечься! – теперь голос девушки звучал совсем по-другому, глухо и испуганно. Она отползала назад, судорожно натягивая на себя ночную рубашку и пряча под ней худые коленки. – В ней были слабость и грех, она познала мужчину! Она так вкусно пахла раскаянием и страхом! Я и мужчину того не сильно помял – просто припугнул!
– Не тебе решать, что делать с жизнями людей, – молодой человек говорил отстраненно, размеренно. – Ты уйдешь.
– Ты не заставишь! – девушка попыталась кинуться на него, но упала на кровать и заскулила. – Du hast keine Macht5! Ecoutez-moi6!
Он подошел ближе наклонился к ней, и девушка в ужасе завыла. В его глазах она увидела не отражение себя, но что-то куда более жуткое.
– Habeo id7.
Он снова начал говорить, и она невольно слушала, рыдая, крича и раздирая на себе кожу. Девушка попыталась было заткнуть себе уши, но он перехватил ее руки и сжал стальными тисками, все это время не спуская с нее глаз. Юноша говорил и говорил, а она выла, плевалась и задыхалась, все больше и больше обмякая под его руками. Наконец, из последних сил, она выплюнула священнику в лицо вопрос:
– Кто ты?
И тогда он наклонился и так тихо, чтобы слышно было только демону внутри нее, ответил:
– Астарот.
И она закричала.
Едва в комнате тяжелым саваном осела тишина, на дверь посыпались удары.
– Откройте, святой отец! Откройте, я не могу больше это слушать! – хозяин дома стучал по двери и давился в рыданиях, отчего его голос звучал неестественно глухо.
Молодой человек заморгал и отошел от кровати. На ней без чувств лежала девушка, с лица которой ушла маска озлобленной одержимости. Руки ее, прежде беспорядочно сминающие простынь, теперь покоились на груди, которая равномерно вздымалась в такт спокойному дыханию.
«Мелкая сошка», подумал молодой человек, снимая с окна ткань и с наслаждением подставляя лицо свежему ночному воздуху. Краем глаза он заметил свет в домах вокруг. Соседи с любопытством и страхом ждали, чем обернется его визит.
Священник не спеша поднял с пола сумку и приладил ее на плечо, а после снял воск с замка и вернул в карман рясы. Пригладив волосы, он глубоко вдохнул и открыл дверь.
Отец ворвался в комнату, как раненый зверь, глядя по сторонам. Наконец, он увидел дочь на кровати и бросился к ней, заходясь в рыданиях. Эмма проснулась от его прикосновений и сонно заморгала, а поле тихо вскрикнула и заплакала. Тут же в дверях возникли мать с детьми, и вся семья, точно муравьи, облепила небольшую узкую кровать.
«Ослушались моей просьбы, но он все равно ничего бы им не сделал… Пускай радуются».
Молодой человек улыбнулся, глядя на семью, и собирался было уходить, но тяжелая рука легла ему на плечо:
– Благослови Вас Господь, – бормотал мужчина, а слезы катились по его красным щекам и терялись в густой бороде. – Я ослушался вас, простите, но видит Бог, мое сердце бы разорвалось, разорвалось прямо в груди. Прошу, скажите, как вас зовут? Я поставлю за вас свечку в церкви. Я хочу назвать будущего сына в вашу честь. Вы спасли мою Эмму. Сохранили семью.
Пока он говорил, мать подкралась сзади и сунула в ладонь молодого человека сверток. Он не возражал – увесистая тяжесть говорила, что, помимо меда и хлеба, там окажется еще и пара монет.
– Меня зовут Томас, – сказал священник, возвращая ему улыбку. – Томас Эккер.
Глава 2. Слова и поступки.
Когда Томас наконец прибыл в родной город и переступил порог дома, его мать, невысокая седая женщина с улыбчивыми глазами, тотчас бросилась ему на грудь.
– Томас, – всхлипнула она, – это правда ты? Все прошло хорошо?
– Мама, – он обнял ее в ответ, а затем мягко отстранился и вгляделся в ее лицо. – Я же просил тебя не волноваться. Со мной всегда все хорошо. За мной присматривает Всевышний.
«Шутник», хмыкнул голос в голове, но Томас привычно проигнорировал его.
– Но это так страшно, и твой отец… – женщина невольно заплакала, и Томас снова прижал ее к себе.
– Padre 8не хотел бы видеть тебя такой опечаленной, – проговорил он, гладя ее по волосам. – Прошу, не бойся за меня. Неужели ты думаешь, что отец умер напрасно? Моя жизнь – чудо, которое случилось только благодаря ему. Я уверен, он не допустит, чтобы со мной что-то случилось. Ты же веришь, что он присматривает за нами?
Она, наконец, отстранилась от него и кивнула, но в ее голубых глазах все еще блестели слезы. Томас вздохнул.
Когда его мать Анна Эккер, в девичестве Тернер, сбежала из семьи с нищим английским священником, она понимала, что обрекает себя на трудную и полную лишений жизнь. Они обвенчались спустя неделю после знакомства, а венчал их капитан дряхлого судна «Роза-Мария», которое переправило их из Англии в новую жизнь. Там, на берегах Европы, новоиспеченная семья провела некоторое время во Франции, прежде чем осесть в крохотном итальянском городке Градара на самом берегу моря. И там, в Градаре, под шелест волн и крики чаек, родился Томас.
Анна никогда не рассказывала ему, что именно случилось с отцом Томаса. Единственное, что Томас знал – что он родился почти мертвым. Увидев неподвижное тело своего ребенка, Анна закричала и потеряла сознание. А когда она очнулась, на ее руках был истошно кричащий Томас, а на полу лежало остывающее тело мужа.
Уильям Эккер был выдающимся священником, и многие поговаривали, что у него был не просто талант, но дар. Едва он появился в Градаре, по городу тут же пронесся слух, что сам Господь благословил Уильяма. Он всегда знал, что тревожит человека и что не дает ему покоя. Знал, какие слова облегчают боль и какие принесут утешение. Паства любила его, а он искренне любил всех прихожан, и потому его смерть стала для города страшным ударом.
Отец Бернард, взявший на себя управление церковью после смерти Уильяма, верил в то, что благословение Божие перешло на Томаса.
– Смерть Уильяма – величайшее горе, но я уверен, что то была задумка Господа, ибо сыну его, Томасу, предначертано нести свет в людские сердца вместо отца. Ничто не случается просто так и на все воля Божья, поэтому помолимся за упокоение души Уильяма и за здоровье маленького Томаса, – сказал Бернард на поминальной службе.
Собравшиеся в маленькой церкви прихожане вытирали слезы и кивали. Кто-то, не скрываясь, громко рыдал, и все по очереди подходили к вдове, чтобы выказать соболезнования.
– Ты был так молчалив, – порой вспоминала Анна по вечерам, когда они с сыном коротали время вместе. – В церкви было столько людей, было так душно и жарко, и мне казалось, я потеряю сознание от всего происходящего. А ты просто сидел у меня на руках и глядел на всех своими огромными глазами, будто понимал каждого. Знаю, это неправильно, но в тот день ты поддерживал меня, Томас – хотя ты был совсем маленьким, и это я должна была оберегать тебя. Но ты с самого своего рождения давал мне силы, и мне кажется, я живу только благодаря тебе.
Томас ничего не сказал в ответ. Как и любой человек, он не помнил своего младенчества, но помнил что-то, о чем никогда не говорил ни матери, ни кому-либо еще.
Он помнил, что в детстве постоянно разговаривал с воображаемым другом. Этот друг, судя по его речи и рассуждениям, было гораздо старше его, и именно он обучал маленького Томаса устройству мироздания. У него были заготовлены ответы на все детские «почему», и именно от него Томас впервые услышал радикальную идею, что не бывает абсолютного зла – как не бывает абсолютного добра.
– А почему умер папа? – спросил как-то Томас, играя на заднем дворе. Его мать в то время развешивала белье и не могла слышать разговор сына с его другом.
– Потому что он обменял свою жизнь на твою, – воображаемый собеседник Томаса был, как всегда, отстраненно спокоен.
– То есть это я виноват в том, что он умер? – голос Томаса задрожал. Любой другой человек ответил бы, что его вины тут нет, но то, что разговаривало с Томасом, человеком не было. И ответ был предельно жестоким.
– Формально, да, – в голосе собеседника чувствовалась легкая ухмылка.
Маленький Томас разрыдался и побежал к матери. Она тут же выронила корзину и обняла его, а он, захлебываясь слезами, рассказал, что это он виновен в смерти отца, потому что он жив, а отец нет. Тут уж Анна сама расплакалась и, в обнимку с Томасом, осела на траву, и так они сидели, пока соседка не прибежала и не помогла Анне встать. Напоследок, прежде чем вернуться к прерванному занятию, Анна вдруг повернулась к сыну и непривычно строго спросила:
– Почему ты вообще так решил, Томас? Что тебе вдруг в голову взбрело, чтобы говорить такие страшные вещи?
И Томас понял: маме нельзя знать про его друга. Потому что мама может отругать его, и друг больше не придет. Вдобавок, Томас уже большой мальчик и больше не побежит к ней плакать. Потому что когда мама плачет, ей становится очень плохо, а он не хотел, чтобы маме было плохо.
Но она ждала ответа на свой вопрос, поэтому Томас молча поднял указательный палец и указал куда-то вверх, в небо, по которому бежали легкие воздушные облака.
Он хотел этим сказать, что голос друга шел к нему откуда-то извне, но Анна истолковала его жест по-своему. Она резко вдохнула, словно от испуга, а потом снова прижала сына к себе и принялась горячо его целовать. «Благословлен, благословлен», шептала она и Томас, не понимая значения этих слов, молча с ней согласился. Мама больше не была расстроена – наоборот, в ее словах ему чудилась скрытая радость.
На следующий день мать отвела Томаса к отцу Бернарду, велела быть хорошим мальчиком и сказала, что вернется за ним к вечеру. Томасу было немного страшно оставаться одному в холодной пустой церкви, но он был знаком с отцом Бернардом и надеялся, что тот не сделает ему ничего дурного. А старый священник наклонился, погладил Томаса по голове тяжелой теплой ладонью, улыбнулся и сказал…
«In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen9», пробормотал Томас, и что-то внутри у него кольнуло.
«Прости», мысленно покаялся юноша.
«Ты уже девятнадцать лет бормочешь «прости», вот только мне от этого не легче», сказал голос у него в голове. «Обязательно было вспоминать этого старого дурака? Он так и не понял, кто мы. Хорошо, что ты унаследовал приход. Какие души приходят – загляденье».
«Placere tace10», прошептал Томас, «Я устал. Дай мне отдохнуть».
– Томас, ужин готов! – позвала мать из кухни.
– Иду, мама, только помою руки, – отозвался он, проходя к умывальнику.
Зайдя в маленькую комнатку, где они мылись, он уставился в мутное, покрытое трещинами зеркало, висевшее на стене. В нем отразились уставшее лицо, взъерошенные волосы, темные мешки под глазами. Томас отнюдь не был похож на своих ровесников, которые уже обзавелись семьями, выходили с отцами в море и путешествовали по стране. Он был подобен растению в оранжерее: его мир ограничивался церковью и приходом, заботами о матери и о прихожанах, работе с бумагами и книгами. Нельзя сказать, что это был предел его мечтаний, но здесь было его место, и он прекрасно это понимал. С его даром, с его знаменитым «благословением», он был нужен именно здесь, нужен всем тем, кто просил его о помощи. И таких людей становилось все больше и больше день ото дня.
Томас хорошо помнил свой первый самостоятельный обряд экзорцизма. Тогда ему было всего четырнадцать лет, и в то время он вовсю помогал отцу Бернарду с церковными заботами: чистка алтаря, уборка, расстановка свечей перед службой. Иногда Томас присутствовал на исповедях, а иногда (но крайне редко) и сам проводил их. Отец Бернард говаривал, что Томас вскоре дорастет до своей первой службы, и, надо признать, Томас с нетерпением ждал этого дня. Внутри у него было так много всего, что он хотел сказать людям: радость и боль, терпение и спасение, вера и надежда. В нем был целый мир наивного и верящего в справедливость юноши, и он был готов поделиться им со всеми.
В тот день Томас, как обычно, готовился к службе, пока отец Бернард был внизу, в подвале. Закончив с расстановкой свечей, он принялся за чистку купели. Все то время, что он работал, у него слегка пощипывали руки – но Томас давно привык к этому ощущению. Для него это не было чем-то странным: не знающий иного, он искренне верил, что во время работы в церкви, кожа зудит у всех священников. И в тот момент, когда он отложил тряпицу на край купели, со двора вдруг раздался приглушенный вопль, а вслед за ним – тонкий жалобный плач.
Ни секунды не думая, Томас выбежал наружу. Он уже чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы самому общаться с прихожанами, а вдобавок, все знали его как сына покойного Уильяма и выказывали ему должное уважение. И, едва Томас показался на улице, в его рукав тут же вцепилась женщина с заплаканными красными глазами – жена рыбака София. Ее покрасневшее опухшее лицо обрамляли растрепанные каштановые волосы, а на светлой одежде проступали неровные темные пятна пота.
– Святой отец! – надрывно и глухо крикнула она, а потом снова сорвалась на плач. – Помогите, прошу!
Юноша только хотел спросить, в чем нужна его помощь, но откуда-то сбоку снова раздался крик, и он тут же все понял.
Катерина, сестра Софии, сидела на земле и глядела перед собой невидящими глазами. Томас увидел, что она была босой, и ее ступни были перепачканы землей. Платье Катерины, прежде нежно-голубого цвета, теперь казалось грязной тряпкой, которую по ошибке накинули на тощее тело женщины. Ее волосы торчали в разные стороны, а левой рукой она непрерывно скребла себе грудь, раздирая кожу до крови.
Катерина вдруг посмотрела прямо перед собой, увидела Томаса и снова заплакала. Тут же в унисон зарыдала и София. Мальчик хотел было бежать за отцом Бернардом, а мысли в его голове роились перепуганными жужжащими пчелами, но вдруг зычный и знакомый голос разом перекрыл все происходящее:
«Подойди к ней».
Томас осторожно, бережно снял с рукава Софию и не спеша подошел к Катерине. Та глядела на него затравленно, как зверь в капкане, но не делала попыток бежать.
– Не надо, – вдруг сказала она ломким голосом, почти с мольбой. – Я сама хотела.
– Mendax11, – сказал голос губами Томаса, пока юноша с ужасом наблюдал, как его тело действует само по себе.
«Я помогу ей».
Томас хотел было закричать, позвать на помощь, но чужая воля подавила и смяла его.
«Ее время на исходе, она одержима. Неужели ты не видишь? Какой же ты дурак, если не понял этого. Но я изгоню демона из ее тела. Просто не мешай».
Краем глаза Томас уловил отца Бернарда, который грузно бежал к ним из церкви. Томас хотел было открыть рот, позвать его, но не смог – ни одна мышца его тела не слушалась.
«Смотри внимательно, Томас, смотри и запоминай, что мы сейчас будем делать».
Его тело почти вплотную приблизилось к Катерине и присело на корточки, чтобы глаза Томаса оказались вровень с ее глазами. Сам Томас наблюдал за происходящим, наблюдал отстраненно и холодно, понимая, что не сможет ничего сделать – а самое страшное, что ему и не нужно было ничего делать.
– Услышь своего Повелителя, – тихо, почти ласково начал он говорить на латыни, и лицо Катерины исказилось судорогой. – Услышь своего князя и склони голову, ибо я обращаюсь к тебе и повелеваю тобой.
И с этими словами Томас положил ладонь на голову кричащей девушке.
В это же время, отец Бернард, удерживающий в объятиях бьющуюся в истерике Софию, с благоговением и ужасом наблюдал за тем, как его послушник изгоняет демона из женщины. Он не слышал, что именно говорил молодой человек и что именно он делал; Бернард видел лишь спину, обтянутую рясой, да руку на голове Катерины. Но он прекрасно слышал крики девушки и видел, как бьется в судорогах ее тело. А после, Катерина неожиданно обмякла и осела на землю. Когда Томас обернулся, Бернард заметил на бледном лице юноши крупные капли пота.
– Святой отец, – тяжело дыша, проговорил Томас, также опускаясь вниз рядом с девушкой – эта добрая женщина более не одержима. Помогите ей встать, прошу. А мне нужно немного отдышаться, только и всего…
– Мальчик мой, – старый священник кинулся к нему, неловко присел рядом и внимательно осмотрел его. – Как же ты… Как ты смог?
Томас вдруг осознал: он не сможет рассказать священнику про голос внутри себя. Не сможет рассказать, что сам он не произнес ни единой формулы, зато голос, назвавшийся князем, одним своим именем изгнал демона из одержимой. Не сможет еще и потому, что, за мгновение до того, как отец Бернард приблизился, голос сказал кое-что, что впечаталось в рассудок Томаса огненным клеймом.
Поэтому мальчик принял единственно верное решение, как когда-то давно в детстве. Он молча указал пальцем в небо, желая сказать, что им управляла сила извне. И, как когда-то его мать, отец Бернард растолковал этот жест по-своему.
– Благословлен, Господи, – слезы полились по лицу старого священника, и он крепко обнял Томаса. – Благословлен, мой мальчик.
«Ха», пронесся в голове Томаса смешок. «Начинаешь со лжи, молодчина».
Мальчик прикусил губу, чтобы не разреветься. Все произошедшее казалось дурным сном, кошмаром, и не более. Последующие воспоминания путались и смазывались, но он навсегда запомнил глаза Софии, которая обнимала успокоившуюся сестру. В выражении этих глаз было что-то, что запустило колесо жизни Томаса, пустило ток по его венам. Это было предназначение – и он был готов следовать ему, используя любые средства.
Откуда-то издалека, уже из настоящего, на кухне загремела посуда. Томас моргнул – и отражение в зеркале подмигнуло в ответ. Он потряс головой, отгоняя воспоминания прошлого, и плеснул на горящее лицо холодную воду.
– У них у всех одинаковые глаза, – вдруг прошептал он сам себе, не надеясь на ответ. Но он последовал.
«Это боль, мальчик. Боль и потеря веры».
Мать снова позвала его, и Томас, поспешно вытерев лицо, направился к ней. Но и во время ужина и после, лежа в постели и загасив свечу, он все не мог избавиться от мысли, которая вертелась у него в голове, не давая покоя:
«Что именно нас ломает и что не дает сломаться мне?»
