Kitabı oku: «Шкаф», sayfa 4
– Можно у вас подзарядить телефон? – выслушав её и переждав пару секунд, когда бабка снова посмотрит на нас, попросил я. – Мы позвоним в город, вызовем полицию, у меня это… тесть пропал, – я кашлянул, уточняя.
– А у меня кошка ещё вчера, как дождь начался, пропала. Ох, выла где-то в огороде окаянная. Хоть уши затыкай. А ты, милок, – обратилась бабка к Лешему, точно и не слышала мою просьбу, – чаю липового с мёдом не хочешь?
Леший застенчиво улыбнулся и, пожав плечами, сказал, что с удовольствием выпьет чаю.
Пока мой обаяшка кореш согревался чаем, я подзаряжал смартфон, радуясь, что зарядку удалось впихнуть в настенную розетку. И, пока телефонная батарея потиху оживала, я спросил у бабки, ласково поглядывавшей на Лешего, точно на родного сына:
– У вас тут много народа живёт? Или больше просто выкупленные дачи-участки приезжих, городских?
– Эх, сынок, местных немного, десяток едва наберётся. Сивой, местный забулдыга, через пару домов живёт. Пару моих товарок-одногодок живут через два дома. Продавщица сельпо, старая дева Алка, с матерью-инвалидом в кирпичном домишке проживает. Да давным-давно отлучённый от церкви поп в самой дальней хате из всех тутошних хат кротом нелюдимым обитает, а остальные дома, – зевнула она, – так, дачи. – Либо просто пустуют, брошенные, да ещё недострой кругом, – пояснила Маланья и, снова смачно зевнув и наконец более приветливо глянув на меня, неожиданно предложила чаю.
Чай согрел, придал сил. Леший без стеснения заедал мёдом. Сластёна. Наконец чуток подзарядился телефон. Я сразу позвонил в полицию. Равнодушный оператор сообщил, что сеть перегружена и все звонки перенаправляются на автоответчик. Я позвонил в МЧС. В ответ услышал то же самое дерьмо. Я в сердцах выругался про себя, сжимая кулак. Тестя нужно найти. Я задал бабке прямой вопрос:
– Так, сколько деревенских мужиков поможет мне в поисках Сергея Ивановича за солидное вознаграждение?
– Если добудитесь их, голубчики, – не то крякнула, не то усмехнулась бабка, – то за водку не откажут высунуть свои носы из хаты даже в такую, прости Господи, срань мокрячью, – сказала Маланья и погладила свою Куську по чёрной макушке.
– Благодарим, Маланья, – сказали мы с Лешим в унисон и поспешили покинуть хату.
– Кстати, бабка, добро не забудем, – застопорился я у порога и добавил, протягивая ей свой телефон с подзарядным: – А можно, мой телефон ещё чуток на подзарядке побудет, пока по деревне бегать будем?
Она взяла телефон, кивнула и заперла дверь.
Дождь слегка уменьшился, а вот ветер никак не сбавлял напор. Мы с Лешим включили фонарики и поспешили обойти дома остальных соседей. Нам чертовски сильно требовалась помощь.
Снова нарвались на пару пустующих домов: неужели снова дачи? Да не верю. Хоть пусть мы видели дома смутно, почти что в кромешной темноте да при тусклом свете фонаря, с виду они совсем не походили на дачи, тем более на недострой.
Мелкие покосившиеся хатки и такой же прогнивший забор могли быть либо просто нежилыми, либо являлись пристанищем деревенских обывателей.
Мы, как могли, ускорили темп и, сопротивляясь ветру, пёрли дальше.
Сивой, или как его там звали, дверь не открыл. Он на всю громкость слушал в хате музыку. Старые, совсем ещё довоенные песни. Бухает, наверное – переглянувшись, подумали мы и вошли в дом. К удаче, дверь была не заперта.
В хате разгром, а сквозь единственное незаколоченное окно свищет ветер. И пусто кругом, хоть шаром покати. Мы выключили стоявший на табуретке у железной кровати магнитофон-радиоприёмник. Обыскали весь дом и даже в сарай заглянули. Всё, что нашли, – следы когтей на мокрых, точно заиндевевших стенах. И размытые широкие следы на полу, в комьях грязи.
Бред какой-то. Переглянувшись, мы с Лешим поспешили до следующего дома. Происходило что-то не вписывающееся ни в какие рамки. Куда в здравом, даже в пьяном уме можно было уйти в такую погоду?
По пути следовали один за другим пустые дворы и ни единой будки, из которой бы нам вслед зарычала сраная шавка. В обычную пору здесь пешим ходом вообще не пройти – мигом облает разношёрстная свора, не разбирая чужих и своих. Поэтому я утром в выходные дни тут и не бегал. Только в сторону тихой и спокойной Камышовки.
Мы обошли все пустующие с виду дома стороной. Нигде не горел свет. Как вымерли все, причём разом. Усталость злобно играла по взвинченным нервам.
Дом попа-расстриги находился в самом конце дороги. Он заметно отличался от всех домов в деревне. Затейливые рисунки на стенах точно из русских народных сказок: рыбки, морские города, русалки, кони, богатыри на мощных лошадях с развевающейся гривой. Сделанные вручную лебеди из шин и пластиковых бутылок, а также украшения из стекла на клумбах, на крепком и ладном заборе и навесе над парадной дверью.
Мы громко постучали в деревянную калитку. Мужчина в куртке с капюшоном на голове вышел из дома, заметно покачиваясь, точно пьяный. Высокий и тощий, с всклокоченными волосами и заскорузлой бородой, он буркнул нечто, сродни не то неясному вопросу, не то приветствию. Затем рыгнул, укрывая рот рукой, – и жестом дал понять: мол, заходите в дом.
Внутри было удивительно чисто и обставлено по-спартански скупо. На стенах красивые иконы. Полка, плотно уставленная книгами. Выбеленная известью печка. Окрашенные в неброский цвет стены. Чистый дощатый пол, и ни в едином углу ни следа паутины, ни соринки.
На столике расставлена нехитрая снедь. Картошка да огурцы, крохотный брусок сала да большая, почти пустая бутылка самогонки.
Я всё разглядывал то хату, то мужика да думал, стоит ли просить его о помощи. В состоянии ли хмельной поп нам помочь?
Леший всё пялился то на люстру, то на красиво размалеванный потолок. Наконец бывший священник покряхтел и спросил, зачем пожаловали. Я вздохнул и рассказал ему всё разом – как про тестя, так и про незваных гостей. Мужик взялся за голову и сказал:
– Эх, а я думал, помощь по хозяйству какая нужна, и вдруг ещё самогоночки или водки мне за то перепадёт. Но, видно, на всё воля Божья.
– Так вы поможете нам или нет?! – воскликнул я, начиная терять терпение.
– Вишь, сынок, когда водочки нет, сил нет. Каб водочка на столе была, так сразу принялся бы я за дела, – усмехнулся бывший священник собственной нелепой шутке и внезапно, чуть помпезно представился, протягивая нам жилистую руку: – Анатолий. Но, можно просто Толик.
Я сказал, что водка есть дома.
– Ну, тогда я соберусь, что ли, – хмыкнул священник и юрким ужом стал суетиться по хате, собираться.
Вскоре мы втроём выбрались на улицу, Леший со священником потащились ко мне домой, а я зашёл снова к бабке Маланье за телефоном – и очумел, когда разглядел, что…
Окна в её хате были разбиты, а в комнате гулял себе раздольно ветер, от собаки Куськи остался только хвост, да ухо, да пятна крови на полу, и скрученный в бараний рог серп. Меня заколотило от гнева, злобы и всё усиливающегося страха.
Снова взгляд впечатался в царапины на стенах. Я выругался, когда обнаружил, что мой телефон раздавлен, как жук, по полу. Штекер с корнем выдернут вместе с розеткой. Твою ж мать. Холод прошёлся по позвоночнику, я буквально ощутил чей-то пристальный взгляд. Но вокруг только влажные, едва покрытые налётом изморози стены. И всё же… Я пулей выскочил из хаты и поспешил за Лешим и бывшим священником вдогонку. Не чувствуя ни ветра, ни капель дождя, злобно бьющих в лицо.
Вернувшись в дом, мы попали в самый разгар переполоха. Все взволнованные и на ногах, даже малая Ленка.
Наташка взяла меня за руку и, точно заговорщица, прошептала мне на ухо: мол, наверху не всё ладно, и мне нужно всё это увидеть самому. Я только кивнул, глядя в её обеспокоенное лицо с нервно поддёргивающимся веком левого глаза.
Казанова стоял в гостиной и выглядел так, точно получил обухом по голове. Бледный, потный, взъерошенный, он глушил коньяк прямо из бутылки, как воду. На нас не смотрел и криво так, психованно улыбался.
Леший пытался узнать, в чём все-таки дело. Но пока не преуспел. А вот поп Анатолий сохранял спокойствие, выжимал рукава своего свитера прямо на пол и грел руки возле камина. Инга и Светка, обнявшись, сидели на диване, укрывшись плёдом, рядом с задумчиво смотревшей в стену Клавдией Петровной, гладившей по голове Ленку. Дамы то и дело затравленно всхлипывали, точно мышки-норушки, обсуждающие проделки злющей и страшной кошки.
Инга и Светка да невменяемый Казанова снова идти наверх отказались.
Наташка выпила стопку коньяка для храбрости, предложила мне и Лешему для разогрева. Поп не дал, выпил за нас двоих сам, вытер рот, хыкнул и сказал: мол, пошли.
Лестница скрипела при каждом шаге. Ковёр хлюпал, разбухший от воды. В разбитое окно голодно и зло свистел ветер. А вот стены были исполосованы, точно по ним провели гвоздём длинную тонкую линию. Ведущая в мастерскую дверь точно прогнила изнутри. Мягкая, как пластилин, раскрытая нараспашку, она почти прилипла к стене. Но дело было даже не в этом…
– Оно тёплое, – сказала Наташка, указывая на серо-белую штуковину, которая походила на гигантский футбольный мяч, заброшенный в угол.
– Ели это то, о чём я думаю, то оно стало больше, – отрешённо сказал я. Леший тяжко вздохнул, вытаращил глаза и тут же взялся за голову.
Поп враз позеленел и тут же помянул разом и чёрта, и всех святых, затем подошёл к штуковине и что-то на неё сыпнул.
Серый дымок взметнулся вверх, от жалобного воя, прокатившегося по комнате, волосы встали на затылке дыбом. Наташка шмыгнула мне за спину. Я моргнул, инстинктивно отступая в сторону.
Бывший священник бросился вон из комнаты с ором:
– Нечистая сила, батюшки, караул!!!
Дым оставил в комнате запах протухшей рыбы и жжёной, точно от горького миндаля, горечи, вызывая рвоту. Фонарик с тихим шипением погас. Повеяло холодком. Фонарик мигнул и вновь включился, как если бы в кинокадре возникла секундная пауза. А штуковина в углу, мать твою, просто исчезла.
– Уходим, – сказал я, затем повторил уже громче, схватил Наташку за руку и потащил её прочь из мастерской. Леший впал в ступор – и мне пришлось прокричать у него возле уха, чтобы он снова включился в жизнь.
Сердце в груди билось, как проклятое. Я, здравомыслящий человек, не мог, объяснить себе произошедшего. Столкнулся с иррациональным явлением, как в штампованных телепрограммах. Но нужно как можно быстрее найти помощь. Нет, нужно бежать из дома. Инстинкт подстёгивал, тревожно вопил о нависшей над всеми опасности. Как вовремя.
Мы бегом спустились вниз. Истошно визжал кто-то из женщин в гостиной.
Так. Светка визжала, а Инга крепко сжимала в руках нож. Как оказалось, исчезла Ленка. Вот так запросто исчезла из гостиной, только что бывшая у всех на виду. Как по волшебству.
За окном, снова точно усмехаясь над нашими бедами, забарабанил усилившийся дождь. А зарницы полыхали одна за другой, рисуя в небесах ослепительные зигзаги.
Мы снова переворошили весь дом. Инга тряслась и рыдала, заламывая руки на пару со Светкой, впавшей в ступор от шока. Женщина всё говорила, что мельком видела на стене, над диваном, где спала Ленка, тень мужчины с длинными руками.
Наташка опустошала запасы валерианки в аптечке. А тёщу, принявшую снотворное, уже ничто не могло разбудить
Паника сковала весь дом, заполнив его удушающе тягостной атмосферой. Леший, я да пьяный вдрызг, но уже лучше соображающий Казанова мерили шагами комнату. Никто из нас не находил себе места. Только поп сидел за столом на кухне в одиночестве и всё что-то думал да втихую попивал то кофе, то водку.
Я несколько раз порывался вновь выскочить на улицу и сделать хоть что-нибудь. Да, вот поп притащил с кухни водку, нарезал колбасы и налив себе стопку, гакнул, закусил колбасой и стукнул кулаком по дорогому журнальному столику, сказал:
– Ну, что, бедокуры, рассказывайте всё мне снова в деталях и по порядку, не утаивая больше никакой чертовщины. А вдруг чем и помогу, – твёрдо добавил он. Что-то в его тоне было обнадёживающее.
Он слушал нас всех сразу, всё и кто что видел, не перебивая, иногда поддакивая и неразборчиво хмыкая. Его глаза ясно блестели, видно, что он пребывал в своём уме и твёрдой памяти, а водка на священника действовала стимулирующе, подстёгивая мышление. Наташка, не знающая, чем себя занять, просто заварила кофе и принесла поесть, парой подносов опустошив холодильник, Леший выдохся первым и просто стал нервно жевать все, что попадало под руку, в том числе сало, которое дико не любил, но он, похоже, совсем извёлся и не соображал, что делает. Меня стал душить истерический смех, и я жадно пил кофе, одну чашку за другой, не в силах остановиться. А Наташка хрустела мятными леденцами. Казанова же, точно Молдер из «Секретных материалов», состроил заумный вид и видно по пьяни выдвигал абсурдные предположения, одно за другим.
– Итак, как я понял, – бодро сказал Анатолий, – все странности в доме начались, когда шкаф установили в мастерской. – Затем добавил, чем и вовсе сбил нас с толку: – Соль в хозяйстве есть?
– Конечно, на кухне, – нахмурившись, сразу ответил я.
– Нужно осмотреть шкаф, а там будет видно, – загадочно оборонил поп и первым направился к лестнице на второй этаж.
Опять наша тройка эдаких мальцов-удальцов сопровождала отлучённого от церкви попа в мастерскую. Забыл упомянуть, что, когда нервничаю, на ум приходят дикие и абсурдно-комичные мысли. А вот женщины остались в гостиной, крепко держа в руках топоры, ножи и фонари. Обещали громко кричать, если что-то произойдёт.
На полпути наверх поп сказал, что нужно взять с собой соль, и я замыкавший цепочку, в храбром одиночестве потащился на кухню. Не ощущая страха, наверное, от избытка кофеина, я твёрдо держал в руке нож и нещадно чадящую свечу.
Соль нашлась в нижнем кухонном шкафчике. Я взял непочатый килограммовый мешочек и снова потащился вверх по лестнице, к ждущим там друзьям и отлучённому от церкви попу.
Итак, шкаф стоял себе спокойно на месте. А в комнате фонари не работали, и только коптящая свеча дала возможность разглядеть на полу потёки воды, грязь и отчётливые следы мужских ботинок, предположительно размера эдак сорок четвёртого.
Это явно был кто-то пришлый. В деревне великанов не водилось. Я бы, наверное, заметил: столько месяцев самолично ремонтировал дом. Хотя если он одиночка, да ещё нелюдимый.… То… Снова в голове сумбур.
Анатолий громко сказал:
– Поехали! – и, открыв пакет соли зубами, щедро сыпнул себе на руку, затем перекрестился и бросил соль на шкаф. Шших. Соль зашипела и с дымком исчезла на поверхности шкафа. Раздалось протяжное, неохотное: «Скрип», и дверца шкафа отворилась сама по себе.
– Что это?– тонко, как-то по-детски, спросил Казанова, и все кроме попа отступили в сторону.
Я нервно фыркнул. Наташка резко вцепилась мне в плечи. А из шкафа показался длинный нос, затем и всё лицо, на котором, точно острые зубья капкана, блеснули зубы. Дверь в мастерскую захлопнулась у нас за спиной, а должна была от такого сильного толчка вообще развалиться на части.
Выпростав руки вперёд, из шкафа в мастерскую выбрался мужчина. Огонёк свечи совсем затрепетал, рисуя на стене контуры его кособокой тени.
Широченные плечи ещё больше расширились, а глянешь прямо: вот он – всего метр с кепкой. Совсем не страшный.
Он выкатился из шкафа гладко и стремительно, точно шар по маслу. Наташка взвизгнула и ногтями пребольно впилась мне в плечи.
Мужчина ухмыльнулся – и вдруг остро запахло прогорклым жиром. Свеча почти погасла, а на его руках вмиг блеснули острые когти, как у хищного зверя.
– Кто ты такой? – спросил я. Жуть накрыла с головой, сдавливая кишки в тугой узел, примораживая ноги-истуканы к полу.
Мы все замерли, превратившись в зачарованные монолиты. Свеча снова мигнула и едва трепетала, потухая, а поп возьми да швырни всю соль на карлика. Хлопок. Треск. Зловоние и последующий за всем истошный визг боли. Поп во весь голос заорал:
– Заклинаю святым духом, прочь изыди, нечистая сила!
Всё стихло и исчезло.
Внизу завопили.
Я первым оказался у двери и, толкнув её, выбежал на лестницу. За мной, как ошалелый, следовал Казанова, поп да Наташка. А Леший поскользнулся в луже и чуть не угробил нас всех, едва не столкнув с лестницы.
В гостиной Инга и Светка толпились возле лежащей на диване Клавдии Петровны. Лицо женщины в свете свечей выглядело неестественным – пепельно-серым.
– Что с тобой, мама. Мамочка! – всхлипнула Наташка и бросилась к матери.
Инстинктивно я схватил вырывающуюся жену и крепко прижал её к себе. Внутри всё звенело, разрывая на части. Опасность. Опасность. Наверное, жена сама поняла, что не всё ладно, как следует разглядев свою мать в свете свечей, – и больше не рвалась от меня прочь, как резвая псина с цепи.
С тихим звуком кожа моей тёщи вспучилась мыльным пузырём и просто стекла с кости, обнажая мышцы, сухожилия да черепную кость. Затем она вся внезапно растеклась по дивану зловонной серой слизью. Наташка закричала – и вдруг, прикрыв рот рукой, забилась в истерике. Я сжимал её крепко, как мог, шепча что-то ласковое.
Над диваном зияло круглое заиндевевшее пятно.
– Дамы, – пытался взять себя в руки Казанова, обращаясь к онемевшим Светке и Инге.
– Что здесь произошло? – перебил священник, только зашедший в гостиную. – Что вы видели? – спросил он повелительно. – Ну же, соберитесь и скажите мне. Это очень важно!
– Мы сидели возле камина, грелись да шептались, делились воспоминаниями. Услышали стон, – сглотнув, очень тихо произнесла Инга.
– Она как каркнула, – сказала Светка, вмешавшись в разговор, и тут же прижала руки к лицу, затем отняла и продолжила говорить: – Свечи трепетали. Воняло, и огонь в камине едва не погас. А ветра не было, только холод.
– Мы подошли, а над ней висело что-то круглое и зубастое, – прошептала Инга. Её подбородок подрагивал.
– Оно буквально прилипло к её лицу,– уточнила Светка.– Инга даже табуреткой его ударила. Смелая у меня подружка, правда, же, – взяла Ингу за руку.
– Затем оно в стене исчезло, – снова всхлипнула Светка.
–Так и было,– сказала Инга и истерично рассмеялась. По её лицу ручьём стекали слёзы, а она всё смеялась и смеялась, пока Леший не отвесил ей пощёчину.
– Чертовщина, происки бесовские, – утвердил поп и добавил, что нужно срочно освятить дом.
– Полицию нужно вызвать,– сказал Леший.
– До города нужно добраться и полицию вызвать, – отчеканил, меряя шагами гостиную, Казанова.
А я вообще намеревался оповестить всех о том, что нужно сматываться из дома, как можно быстрее, и не разбираться, что здесь происходит и почему. Неужели это никому из присутствующих неясно? Я почти что выразил свои мысли вслух, как наверху раздался злорадный, играющий на нервах смех.
Разом похолодало, да так, что застучали зубы. Шмяк – со всплеском послышалось со стороны дивана, где лежала тёща. Ощутимое чувство, что в гостиной кто-то есть, пронзило нутро. Бульк – что-то упало на пол.
– Ааа!!! – первой заорала Инга и побеждала прочь из гостиной.
Наташка бросилась за ней, больше не цепляясь за меня. Светка всё щёлкала зажигалкой, пыталась запалить свечу.
Я слышал, как скрипит, прогибаясь, пол. Далёкая вспышка молнии едва пробила темноту, застывшую густым киселём в гостиной. Глухо загрохотало за окном. Священник начал читать молитву: «Отче наш, иже еси на небеси». Его голос звучал твёрдо, путеводной звездой во тьме.
Новая вспышка молнии резко и отчётливо осветила комнату, обнажив карлика с ногтями длинными, как в фильме про икс-менов, только его когти были чуток загнутыми – и с них что-то капало на пол. Но хуже всего было то, что возле дивана находилась неведомая хреновина, пропавшая из мастерской. Пульсирующий мягкий шар напоминал яйцо-кокон, который шевелил сотнями ворсистых отростков, антеннами подрагивающих в нашу сторону, являя собой некий орган осязания-обоняния.
С глаз будто бы сорвало пелену. Меня затошнило от омерзения. Ужас засосал под ложечкой. Сердце бухало, как на внезапном преодолении стометровки. Вот только проклятые ноги закостенели – и я, как ни пытался, никак не мог сдвинуться с места. Лишь слышал, как громко и яростно грохотал за окном гром.
Проказливо грозя пальцем, ухохатывался безумный карлик, подступая всё ближе, точно прекрасно зная, что мы все, оставшиеся в гостиной, просто не можем убежать.
Голос попа всё крепчал, внушая внутреннее знание: мол, молись пока не поздно. Сделав долгий и глубокий вдох, я начал повторять за ним. Слово за словом снова обретая контроль над телом.
Вдруг все разом мы хором стали молиться. Все уверенней и громче. Внезапно смех карлика стих, захрипел и резко, с карканьем оборвался. Ярко вспыхнули свечи в руках друзей. Округлая мерзость барахталась, скользя в серой жиже, в которую превратилась тёща. Затем она подняла дыбом ворсинки и с недовольным шпоканьем оторвалось от пола, юркнув в стену, и исчезло в заиндевевшем проёме. Карлик, скособочившись, нырнул следом за ним.
Секунда другая – и всё стало, как прежде, нормальным. Мы снова могли дышать и двигаться. Поп перекрестился, сказав: «Чур меня… Свят, свят, свят…»
Больше ничего не обсуждая, мы дружно собирались просто сбежать. Как оплеуха, в глубине дома раздался отчётливый детский крик, полный отчаяния и ужаса. Ленка!
– Пожалуйста, не бросайте её! – умоляюще вскрикнула Светка и всхлипнула.
На хмуром лице Лешего и ошалевше-потерянного Казановы отчётливо проступало сомнение. Тишина. За окном молнии вновь и вновь полосовали небо. В свете всполохов и свечей мы видели расширенные от ужаса и шока глаза друг друга. Инга сочувственно схватила Светку за руку. Наташка плакала, снова болезненно крепко сжимая мне плечи, неловко обнимая и пряча лицо у меня на груди.
– Мамочка, что же теперь… – сквозь рыдания я различал её слова, тихие, но режущие ножом сердце.
– С бесовщиной нужно бороться крестом, постом, да молитвой,– громко прорезал тишину бас попа. – Можно освятить воду. Крест то у меня при себе имеется, – со знанием дела, добавил Анатолий.
Мы не могли бросить в доме Ленку. Никак. Поэтому все вместе направились на кухню. Казанова и Леший остановили меня в коридоре и шепнули, что женщинам нужно уходить из дома одним. Пусть спасаются. Бегут прочь, лишь бы подальше отсюда.
– А девочку мы найдём и не сдадимся так просто, пусть это и чертовщина, хрен с ней, – сказал я шёпотом Наташке на ухо и добавил, чтобы с подругами делала ноги.
Женщины намеревались выйти через кухню и только подошли к двери, как священник неожиданно крикнул:
– Стойте!
Анатолий первым подошёл к двери и брызнул на неё святой водой из глубокой тарелки, которую несколько минут назад освятил с помощью молитвы и креста. Стоило каплям коснуться её поверхности, как дверь, будто бы живая амёба, прогнулась внутрь и, подобно упругому ластику, снова выпрямилась. Теперь мы отчетливо видели, что это и не дверь вовсе, а что-то другое. Мокрое, искрящееся не то инеем, не то паутиной.
Все растерялись, но отошли от двери подальше.
– Давайте в окно, – тихо предложила Наташка.
Женщины направились к большому окну над гарнитурным кухонным столиком, где моя жена так часто резала на разделочной доске овощи. Белый, как горящий магний, свет молнии высветил, что с подоконника что-то подтекает. Что-то липкое, прозрачное, как сопля, оно шлёпалось на поверхность стола и затекало в раковину. Столешница нездорово серебрилась инеем. Я моргнул. Хотелось себя ущипнуть, чтобы не погружаться наяву в кошмарный сон, окончательно теряя связь с реальностью. Глянул на часы на холодильнике. Стрелка не двигалась. И тут я понял, что не слышу вообще ничего. Ни дыхания, ни ветра за окном, ни грома. Инга уже подошла к столу, намереваясь открыть окно. Она что ослепла?
– Нет!!! – с надрывом крикнул я и бросил первое, что попалось под руку, в окно. Это было махровое полотенце для посуды. Оно буквально всосалось в стекло.
– Морок. Бесы снова нас водят за нос,– оповестил всех поп.
Значит, из дома так просто не выбраться. Злость неведомо на кого душила, и я матюгнулся, сметая собственный страх той же злостью, – и сказал, обращаясь к попу, крепко потряхивая его за свитер:
