Аполлон и Стикс

– Вам нужен здесь камин, – сказала она. – С ним было бы еще уютнее, особенно в такой день, как сегодня.

В холодное черное стекло стучала февральская морось, и ветер, приложившись губами к оконной раме, выдувал высокие долгие звуки, заполнявшие затихшую комнату.

– Я училась вокалу и скрипке, – безошибочно поймав музыкальную тему, произнесла Маша. – Никаких высот не достигла, но у меня очень тонкий слух.

“Такой тонкий, что ты слышишь мои мысли”, – согласился Алекс. До конца сессии оставалось десять минут, и он с нетерпением ждал, когда они истекут. Маша рождала в нем непростую смесь чувств. С одной стороны, ему хотелось быстрее выпроводить ее за дверь; с другой стороны, он знал, что, едва сделав это, начнет думать о следующем вторнике. Внутренний бенгал навострил уши от любопытства и грозил превратить его мирные выходные в пытку предвкушением.

– Мне часто снятся сны, – сообщила Маша. – Я их хорошо запоминаю. Могу рассказать, что мне приснилось сегодня.

Машин терапевтический процесс обещал быть интенсивным.

– Мне приснилась квартира, – сказала она. – Незнакомая. Я ее снимаю. Я живу там с мужчиной. Он, кажется, мой муж. Он высокий, сильный. Ходит весь в черном. Какая-то футболка с черепами. Байкерская символика. Он гоняет на мотоциклах. Его часто нет дома. Я знаю, что он может прийти, но большую часть времени я нахожусь там одна. Он не любит, чтобы я выходила на улицу. Я очень хочу выйти, но боюсь, что он увидит меня и убьет. Я иду на кухню и начинаю что-то готовить. Беру кастрюлю, наполняю ее водой и бросаю в воду разные вещи: траву, кольца, бусины, шпильки. Перемешиваю, и вижу, что все это превращается в мутную жижу. Жижа начинает вонять. Я несу кастрюлю на балкон. Я знаю, что мы живем на двенадцатом этаже, но балкон вдруг оказывается маленьким двориком, чем-то вроде испанского патио. Там цветут розы, в центре шумит фонтан, а возле фонтана стоит мужчина. Он высокий, стройный, светловолосый. Он не похож на того, что был в начале сна, но я знаю, что это тоже мой муж. Он подходит ко мне, мы вместе смотрим в кастрюлю и видим, что она полна золотыми монетами, а сверху на монетах, свившись кольцом, лежит зеленая змея. Мужчина забирает у меня кастрюлю и высыпает все ее содержимое в фонтан. Змея уплывает, а монеты остаются сиять на дне. Мужчина обнимает меня, прижимает к груди, и я понимаю, что теперь у меня все будет хорошо.

Маша замолчала.

– Что в этом сне произвело на вас наибольшее впечатление? – спросил он.

– Этот парень в конце, – сказала она. – Он был яркий. Как солнце. Похожий на Аполлона. Или на вас. – Она коротко хохотнула. – Только со светлыми волосами. Белокурая бестия. Вот, пришло в голову имя.

Алекс посмотрел на часы.

– Все на сегодня? – понимающе спросила она.

– Да, сегодня нам надо заканчивать, – сказал он. – Мы можем поговорить о вашем сне подробнее во вторник.

– Во вторник я принесу еще, – многообещающе улыбнулась Маша. – Мне всегда хотелось делиться с кем-нибудь снами, фантазиями. Но мои родители были серьезными людьми и считали все это ерундой.

Ее голос приобрел мечтательную интонацию и начал переливаться, как серебряный колокольчик, нежно подрагивая на ударных гласных и звонко отражаясь от стен твердыми сонорными. Он отметил прошедшее время, использованное в описании родителей, но не стал задавать дополнительных вопросов. Они встали. Маша посмотрела на висевшее на вешалке светло-серое пальто так, будто ожидала, что оно само прыгнет ей на плечи. Алекс позволил предмету гардероба терпеливо дождаться приближения хозяйки. Маша сняла его с деревянных плечиков и перекинула через руку.

– На улице очень скользко, – открывая дверь кабинета, сказала она. – Будьте осторожны. Вы мне еще нужны.

Она сопроводила это заявление улыбкой, взятой из ее широкого арсенала, но Алекс не успел идентифицировать ее тип.

Когда вдалеке хлопнула ведущая на улицу дверь, Алекс зевнул, закрыл игравшие с ветром в поддавки форточки, занавесил окна жалюзи, переобулся, надел куртку, выключил свет и вышел из офиса под дождь, который тут же окутал его мягкими беспокойными струями.

2

К тому времени, как он доехал до Аэропорта, дождь закончился и темнота снаружи потеплела. Он приоткрыл окно, чтобы впустить внутрь свежий, пропитанный назревавшей весной воздух.

Психологический центр, у дверей которого он припарковался, занимал первый этаж в потрепанном, но солидном жилом доме на улице Усиевича. Минут через десять на крыльцо из здания вышли две женские фигуры и, бесшумно спустившись по ступеням, направились в его сторону. Возле машины они разделились. Та, что была ниже и крупнее, прошла мимо водительского окна и, махнув ладошкой, крикнула:

– Привет, Саш!

Он помахал ей вслед и, дотянувшись через пассажирское кресло до двери, открыл ее.

Высокая и тонкая фигура с лицом, занавешенным прямыми и длинными, как у японского привидения, волосами, тенью скользнула в салон.

Он обвил ее рукой.

– Как же я их ненавижу, – сообщила Кристина, глядя ему прямо в глаза.

– Тяжелый день на работе, производственная драма, вот это все? – с пониманием спросил он.

Кристина откинулась назад, ударилась затылком о подголовник и обиженно взвыла.

– Давай только без самоистязаний в моем присутствии, – попросил он. – Ненавидишь – убей.

– Я не могу, – захныкала Кристина. – Боря наймет адвокатов, отмажет меня от тюрьмы, и я буду расплачиваться в следующей жизни какими-нибудь ужасами.

– Да, дилемма, – согласился он, убирая ей волосы со лба.

Глаза у нее были грустные, но живые, и экстренной реанимации не требовали.

– Что опять? – поинтересовался он.

– Ну, ты все знаешь, – надув губы, буркнула Кристина, потирая затылок. – У меня негативный материнский комплекс и отщепленная агрессия, надо мной издеваются коллеги.

– Поговори об этом, – посоветовал он.

Кристина вздохнула и оглянулась на окна психологического центра, словно проверяя, что за ней не следят.

– Во-первых, они засранки, – сказала она. – Никогда ничего не моют и не убирают ни за собой, ни за своими клиентами.

– У вас же есть уборщица, – удивился он.

– Уборщица материализуется два раза в неделю, – объяснила Кристина. – В остальное время кухня завалена грязными кружками и ложками с присохшим яблочным джемом. В выходные Лена проводит семинары в моем кабинете. Я прихожу в понедельник на работу, а у меня весь пол истоптан грязными ботинками ее студентов, мои вещи переставлены, и в углах валяются фантики от конфет. Это при том, что я плачу им существенно больше рыночной стоимости этого пространства. А однажды Вера обиделась на меня из-за того, что я привела в гости Марину, которую она не выносит. Оказывается, арендуя у нее помещение за бешеные деньги, я обязана воздерживаться от общения с неугодными ей людьми на территории, которую она продолжает считать своей.

– Какой ужас, – посочувствовал он. – Попроси Катю, чтобы она ходила к тебе прибираться каждый день.

– У меня не получится, – вздохнула Кристина. – Я разовью с ней какую-нибудь деструктивную динамику. Мне лучше вообще избегать близких отношений с женщинами.

– Тогда переезжай ко мне, – привычно предложил он. – Я отдам тебе детскую комнату. Там есть надувной Боб для битья. Будешь работать над своей отщепленной агрессией.

– Я вообще не хочу работать, – призналась она. – Я устала.

– Криська, нельзя столько ныть, – сказал он. – Завтра отдохнешь, и тебе будет стыдно.

– Мне не бывает стыдно, – напомнила Кристина. – У меня атрофирована эмоция стыда.

– Значит, тебе будет больно за бесцельно прожитый в стенаниях вечер. Куда поедем? – Он повернул ключ зажигания.

Кристина запрокинула голову и потрогала потолок. Алекс было подумал, что она интересуется обивкой салона, но в действительности она любовалась свежим маникюром. Ее прекрасные ногти были покрыты темно-малиновым лаком, а на среднем пальце правой руки багряными всполохами переливался рубин в форме “маркиз”.

– Как тебе цвет? – спросила она.

– Сногсшибательно, – серьезно ответил он, поворачивая на Ленинградку. – Никогда не видел ничего подобного. Пантелей будет в восхищении.

Кристина положила руки на колени и снова тяжело вздохнула.

– Надо мной издеваются не только коллеги, – пожаловалась она.

– Что ж, ты меня уже даже коллегой не считаешь? – возмутился он.

– Я уже себя ничьей коллегой не считаю, – пессимистично заявила Кристина. – Я стара для всего этого, прошу считать меня безработной.

Она свернулась в кресле клубком, сигнализируя о неготовности к вербальной коммуникации. Ленинградка была на редкость пустой для этого времени суток. Машина плавно двигалась в быстром потоке, и сон Кристины был, вероятно, сладок и безмятежен.

Когда они въехали на Тверскую, идиллия померкла. Пробки были непреодолимыми. Алекс нырнул в переулки, рассчитывая выехать на Большую Никитскую. В районе Малой Бронной он уперся в дорожные знаки, маркировавшие развороченный асфальт. Тонкая струйка машин медленно пробиралась сквозь заграждения. Кристина проснулась и прижалась лицом к окну.

– Кафе “Маргарита”, – радостно вскрикнула она, тыча пальцем в стекло.

– Ты как маленькая, читаешь все вывески, – покачал головой он.

– Не хочешь зайти? – спросила она.

– Ты тоже не хочешь, – ответил он. – Туристических достопримечательностей нам только не хватало.

– Ты очень высокомерный, – вздохнула Кристина и осторожно откинулась на спинку кресла.

– Мне сегодня об этом уже говорили, – согласился он.

– Что говорили мне, я даже не буду начинать цитировать, – сказала она. – А куда ты меня везешь?

– Я не знаю, – признался он. – Я до сих пор надеюсь, что ты мне об этом скажешь.

Кристина задумалась.

– Я хочу в “Маредо”, – сообщила она.

– “Маредо” в Берлине, – напомнил он.

– Не только, – сказала она. – В Вене тоже есть.

– Да, но мы в Москве, – заметил он.

– Как это, по-твоему, должно влиять на мои желания? – спросила она.

– Понятно, – сказал он. – Кто спрашивает женщину, чего она хочет, заслуживает всего, что его ждет.

– Я тебе всегда говорила, что ты чересчур услужлив, – заявила она.

– Ни разу от тебя этого не слышал, – засмеялся он.

– Потому что не прислушивался, – сказала она.

– Хорошо, если ты хочешь, чтобы я взял быка за рога, тогда мы едем в “Бизон”, – сказал он.

– Приятно почувствовать себя в сильных мужских руках. – Кристина потянулась и зевнула.

Он выбрался на Тверской бульвар и направился в сторону Охотного ряда.

Их отношения в значительной степени протекали в ресторанах. Среди ресторанов у них были любимые и так себе, тайные, памятные, нелепые, одноразовые, особенные и проходные. Дорогой московский стейк-хаус “Бизон” наряду с его непосредственным конкурентом “Гудманом” составлял основу их ресторанного репертуара.

– В следующий раз встречаемся у меня, – сказал он, вставая в пробку на Театральном проезде. – Все равно жизнь возможна только в пределах Бульварного кольца, так зачем его лишний раз покидать.

– Твое чувство личной уникальности не доведет тебя до добра, – пообещала Кристина.

– Это ты мне тоже всегда говорила? – спросил он.

– Не помню, но не исключаю, – сказала она и, на глаз оценив размеры пробки, добавила: – Я еще посплю.

Она снова приняла форму клубка, для большего уюта обхватив себя за плечи.

– Увидишь во сне “Маредо”, передавай привет, – попросил он.

* * *

Темные окна ресторана отражали человеческие фигуры почти так же контрастно, как зеркала. Людей было много, и им пришлось ждать свободного столика, надираясь красным вином у барной стойки. Когда стол освободился, они заказали по стейку и несколько минут наблюдали, как юный официант готовил перед ними соус из источавших колдовские ароматы трав. У соседнего столика шеф-повар в высоком колпаке в сопровождении помощника выполнял театрализованный обряд нарезки мяса, в декоративных целях пуская клубы белого дыма к потолку, оформленному в виде винного погреба.

– Как дети? – спросил он, оставшись с Кристиной наедине.

Выпив два бокала вина на голодный желудок, Кристина повеселела и воспринимала каждую услышанную фразу как анекдот.

– Все нормально, – фыркая от смеха, сказала она. – Я пришлю тебе видеоотчет.

– Фотографий достаточно, – заверил он. – Анфас и в профиль, можно черно-белые.

– Таких у них, слава богу, еще не появилось. – Она передернулась, как от холода, и макнула кусок хлеба в третий бокал вина.

– Значит, действительно все нормально, – поверил он. – Как клиенты?

– Что с ними станется? – Кристина пожала плечами, задумчиво жуя мокрый красный мякиш. Она напоминала газель, неожиданно оказавшуюся плотоядной. – Ну, вот разве что Аглая собирается покончить с собой.

– То есть все как обычно, – кивнул он и тоже макнул хлебом в ее бокал.

– Эй, – запротестовала Кристина, все лучше и лучше интегрируя отщепленную агрессию под влиянием алкоголя. – Причащайся из своего грааля.

– Ну, дай мне хотя бы пищу для ума, если не для тела, – миролюбиво попросил он.

Кристина подумала.

– Могу рассказать, как Женя поругалась с бывшим мужем, – предложила она.

– Ты уже рассказывала, – напомнил он.

– Когда? – удивилась она.

– В прошлый четверг, кажется, – сказал он.

– Женина ссора недельной давности никого всерьез не интересует, – пренебрежительно хмыкнула Кристина. – В эти выходные они поругались снова. Бывший муж, прикрываясь желанием отвести ребенка на танцы, обманом проник в квартиру, пока Женя была на йоге, и вынес оттуда ценные вещи: ершик для унитаза на пластмассовой подставке и набор разноцветных трубочек для коктейлей, двадцать штук. Клянется, что десять лет назад собственноручно купил их на кровно заработанные деньги в универсальном магазине. Что ты ржешь? В семье катастрофа. Женя бегает по потолку в эпилептическом припадке и собирает улики, доказывающие, что покупка ершика была совершена ею не далее, как в прошлом месяце, а экземпляр, купленный Ромой в две тысячи мохнатом году и уже тогда никому не нужный, давно пришел в негодность и был с позором выброшен то ли на помойку, то ли в один из Роминых чемоданов, с которыми он уходил из дома полгода назад. Ребенок ревет на весь подъезд, собака лает, рыбки судорожно читают карту морских сообщений, планируя бежать из аквариума в Индийский океан.

– Зачем ему вдруг понадобились трубочки для коктейлей? – поинтересовался Алекс.

– Откуда я знаю? – возмутилась Кристина. – Может, он пригласил в гости прекрасную незнакомку с намерением познакомиться с ней поближе. Или ты думаешь, жизнь с моей сестрой навсегда отбила в нем подобные желания?

– Ну, почему? – не согласился он. – На порядочные грабли всегда положено наступать дважды. Меня немного смущает тайминг. Как он жил полгода без трубочек и без ершика?

– У него было посттравматическое стрессовое расстройство в форме запора и анорексии, – предположила Кристина.

Шутка была не настолько смешной, чтобы расхохотаться в голос, но они оба захрюкали с плотно сжатыми губами, пытаясь не выпустить наружу хлеб и вино. Мужчина и женщина, молча смотревшие в телефоны за соседним столом, оторвались от экранов и бросили на них неодобрительные взгляды.

– Ну, в принципе, история не нова, – отсмеявшись, заметил Алекс. – Несмотря на занятную пикантность деталей, это всего лишь переложение хорошо известного старого анекдота.

– Это не анекдот, – строго сказала Кристина. – Это, блин, летопись моей семьи. Вот ты мне скажи: маниакально-депрессивный психоз наследуется по доминантному типу или по рецессивному? И где мне его ждать в следующий раз?

– Ты боишься только за детей или за семью в широком смысле? Позора для фамилии, так сказать?

– Фамилия у меня, к счастью, Борина. – Кристина быстро обнесла себя крестом на католический манер. – Я с ее помощью попыталась возвести гигантскую дамбу на пути несущихся в мою сторону генов-уродов.

– Помнишь, мы смотрели кино про военную операцию по взрыву дамб? – некстати спросил он.

– Не надо, – попросила она.

– Я думаю, твоя сестра просто травматик, – обнадеживающе сказал он. – В детстве она попала в тяжелую жизненную ситуацию.

– Моя сестра – спущенное с цепи биполярное чудовище, – возразила Кристина, которую трудно было обмануть. – А травматики – это те, кто оказывается в радиусе ее действия без каски. Так что насчет типа наследования?

– Я думаю, передается от матери к ребенку непосредственно. А ты разве веришь в генетику? Я считал тебя адептом теории объектных отношений⁸.

– Мне все равно, – мрачно вздохнула Кристина. – У нас с Женей одинаковая генетика, и одинаково запоротые объектные отношения. В детстве я находилась ровно в той же тяжелой жизненной ситуации, что и она. Своих детей я попыталась защитить от себя няньками и школами-пансионами, но кто его знает, какой сюрприз ждет меня, скажем, через поколение.

– Объектные отношения ни у кого не бывают запороты одинаково, – сказал он. – Даже если формируются в контакте с одной и той же матерью. Или, в вашем случае, мачехой. Все дети разные, да и мать меняется с каждым днем. Как говорил Гераклит, в одной реке нельзя утопиться дважды.

Официант вернулся с двумя тарелками. Лежавшие на них стейки еще пульсировали внутренними соками.

– Разрежьте, пожалуйста, стейки посередине и проверьте степень прожарки, – скомандовал юноша развязно-вежливым тоном, характерным для московской сферы услуг.

Степень прожарки, однако, оказалась отличной. Кристина склонилась над тарелкой, в которую вытекла горячая розоватая жидкость.

– Меня иногда одолевает желание стать вегетарианкой, – проговорила она, завороженно глядя на расползавшийся круг.

– Меня нет, – признался он, окуная кусок стейка в травяной соус.

– Это потому, что ты не одержим комплексом жертвы, – сказала Кристина. – А я все время чувствую себя агнцем, посланным на заклание, и чрезмерно идентифицируюсь с собственной едой.

– Это потому, что у меня нет отщепленной агрессии, в первую очередь, – заметил он.

Кристина показала ему язык.

– Ты похожа на невоспитанную змею, – сказал он.

– Ты бы предпочел, чтобы я походила на воспитанную? – удивилась она.

Образ воспитанной змеи снова напомнил о Маше.

– Кстати, о змеях, – сказала Кристина, деловито отрезая от стейка кусок и отправляя его в рот, предварительно приправив соусами и гарниром.

– Ничего так ты держишь желания под контролем, – похвалил он, наблюдая за ее обстоятельностью.

– Змеи, оказывается, исключительно застенчивы, – закусывая стейк ломтиком запеченной кукурузы, сообщила она. – Поскольку они практически слепы и глухи, им крайне трудно ориентироваться в человеческом обществе.

– Поэтому мы видим так мало змей на улицах и в метро, – догадался он.

– Вот именно, – кивнула она. – Мир, созданный людьми, их пугает. При движении они в значительной степени полагаются на осязание, а точнее – на мельчайшие колебания температуры окружающей среды.

– Поэтому когда змея с мороза заползает в теплый ресторан…

– … она столбенеет от ужаса.

– Блин, ты внушила мне невыносимое сочувствие к змеям, – покачал головой он. – Теперь как увижу змею, буду стараться что-нибудь для нее сделать.

– Люди часто паникуют, если змея заползает в их жилище, и пытаются ее убить, но змея в подавляющем большинстве случаев попадает в человеческое жилище случайно, сбиваясь с пути, и паникует гораздо сильнее. – Кристина покатала ножку бокала между двух пальцев, глядя, как волны электрического света распространялись в рубиновой структуре вина.

Мужчина и женщина, молчавшие за соседним столиком, снова неодобрительно посмотрели на них и тяжело вздохнули. Очевидно, их разговоры, которыми он весьма дорожил, не на всех производили положительное впечатление. Он решил сменить игривый тон на деловой.

– Кто, по твоему мнению, хорошо работает с социопатами? – спросил он, поддевая вилкой мини-кукурузу с ее тарелки.

– Планируешь обратиться? – Кристина недовольно проследила за его жестом. – Тебе трудно контролировать импульсивность или просто приятно издеваться над беззащитным собратом?

– Ну, прости, – сказал он. – Возьми у меня помидор. Мне нужно перенаправить клиентку.

Кристина подумала, проигнорировав приглашение воспользоваться помидором.

– Никто не приходит в голову, – призналась она. – И дело не в том, что плохо работают, а в том, что вряд ли захотят.

– Это правда, – согласился он.

– Зачем тебе перенаправлять? – спросила она. – Работай сам. Главное – не идти им ни на какие уступки.

– Так я тоже не хочу, – пожал плечами он. – У меня два шизофреника, три тяжелых пограничника, десяток травматиков разной степени запущенности и грядка нарциссов. Это без учета среднестатистически сумасшедших подростков и их родителей.

– А как к тебе попал социопат? – спросила она. – Знакомый тюремный надзиратель попросил присмотреть?

– Понятия не имею, – сказал он. – Говорит, нашла меня в интернете. Но зачем искала – неизвестно.

– Красивый социопат? – проницательно поинтересовалась Кристина.

Он хмыкнул.

– Перед ее приходом, – сказал он, – мне на глаза попался журнальный заголовок: что-то о мрачном очаровании гробниц. Оказалось весьма синхронистично. Я бы описал ее очарование именно так.

– Тогда, может, и правда лучше перенаправить, – сказала она. – Очаровательные гробницы затягивают. Бывает, навсегда.

– Не без этого, – согласился он.

– А ты сейчас работаешь с Андреасом? – Кристина слегка нахмурилась, но, видимо, не в связи с вопросом, а в связи с только что замеченной погрешностью в маникюре.

– А что? – засмеялся он. – Есть ощущение, что я уже слетаю с катушек?

– Я вообще за тебя переживаю. – Она вздохнула, отрывая взгляд от ногтя. – Ты постоянно один. Одиночество само по себе стрессогенный фактор. А у тебя еще и опасная профессия.

– Ты была бы спокойнее, если бы меня удалось женить? – спросил он.

– Смотря на ком, – философски заметила она.

– С другой стороны, в одиночестве много преимуществ, – сказал он.

– Для меня да. – Она подвинула к нему пустой бокал.

Он вылил в бокал остававшееся в бутылке вино и, предвидя новую волну неодобрения за соседним столиком, протянул руку и погладил кожу в вырезе ее блузки. Она накрыла его ладонь своей и приспустила ее пониже.

– Я прошу счет? – спросил он.

Она кивнула. Он отнял руку и жестом подозвал официанта. Мужчина и женщина встали из-за соседнего столика и направились к гардеробу, словно торопясь уйти раньше них.

– О чем, ты думаешь, мне стоило бы поговорить с Андреасом? – поинтересовался он, набирая пин-код на платежном терминале.

– О гробницах? – предположила она.

Терминал удивленно вздрогнул в руке официанта.

– О завороженности травмой, ты хочешь сказать? – уточнил он.

– Об овердрафте на банковском счете, – насмешливо сказала она.

Терминал коротко прожужжал и выплюнул чек.

– На моем счете не бывает овердрафта, – гордо проворчал он. – Я образец стабильности и благоразумия, рыцарь ордена постоянства.

– Чем знамениты рыцари ордена постоянства? – спросила она, поднимаясь и поправляя юбку.

– Они не любят неожиданностей, неплатежеспособности и перемен. – Они прошли в гардероб, откуда уже исчезли их неразговорчивые соседи. – Их священная задача – сохранить мир таким, какой он есть. Статус-кво – их абсолютная ценность.

– У тебя нет лошади. – Кристина опустила руки в рукава пальто, и он накинул его ей на плечи. – Значит, ты не рыцарь.

– Хочешь быть рыцарем, веди себя как рыцарь, вот и все. – Он наклонился и поцеловал ее в висок. – А если хочешь свежего хлеба на завтрак, нам придется заехать в магазин.

Вдохнув ночного воздуха, Кристина снова расслабилась и обмякла. Он подвел ее к машине, держа за плечи. Кристина зевнула. Откуда-то послышался бой часов.

– Для каждой Золушки когда-то бьет ее полночь, – сказала Кристина, прислоняясь к двери. – И наступает момент истины, когда за внешним обличьем впервые проступает неконгруэнтное содержание.

– Давай постараемся прокатиться в этой тыкве еще полтора километра, – предложил он, усаживая ее на переднее сиденье. – Не встретив ни одного сотрудника Госавтоинспекции.

– Все сотрудники Госавтоинспекции уже спят. – Она снова зевнула.

– Кроме тех, которые нет, – добавил он.

К тому времени как он сел за руль, Кристина уже приняла привычную форму клубка. Постоянство, очевидно, было не только его ценностью. Он включил зажигание и съехал с бордюра. Полночная Маросейка сияла огнями витрин, фарами автомобилей, экранами телефонов, фонарями и звездами.

* * *

В полосе света, упавшей в прихожую из приоткрытой двери, сначала мелькнули задние лапы и хвост. Потом в темноте что-то стукнуло. Они вошли в квартиру и зажгли верхний свет. Пантелеймон сидел на консольном столе возле лампы, ненавязчиво афишируя собственную декоративную ценность. Под столом на полу валялась ложка для обуви, признанная негодной самозваным дизайнером по интерьеру.

– Здравствуй, морда, – сказала Кристина и потрепала кота по башке.

Пантелей пригнулся, но не ушел. Долгие часы одиночества всегда позитивно отражались на его терпеливости.

– Он похож на китайскую статуэтку, только очень толстую, – заметила Кристина, скидывая пальто и сапоги, и то, и другое на пол.

Пантелей пристально посмотрел в глаза Алексу и скинул на пол начатую упаковку жевачки.

– Так, вы можете устраивать погромы и обзывать друг друга, а я лично собираюсь с комфортом расположиться на диване, – заявил Алекс, проходя в большую комнату.

Кристина и Пантелей проследовали за ним, причем кто-то из них – оглушительным галопом.

Он включил свет и задернул шторы. Его окна выходили на Чистопрудный бульвар, и ему до сих пор смутно казалось, что за ними оттуда может кто-то следить. Когда он обернулся к дивану, тот уже был занят двумя знакомыми фигурами: полосато-рыжей и синеглазо-длинноногой. Алекс подошел, взял Пантелея под мышки, водрузил на диванную спинку и сел на его место. Кристина подползла поближе и легла ему на колени.

– Я давно хотела поговорить с тобой о любви, – сказала она.

Он вытянул ноги, положил ладонь ей на грудь и одобрительно помычал, давая понять, что к разговору о любви полностью готов. Кристина подняла руку и пробежалась прохладными пальцами по его затылку и шее. Алекс запрокинул голову. Пантелей осторожно поставил лапу ему на лоб, прикидывая, удастся ли занять более удобное положение для беседы. Алекс недвусмысленно смахнул лапу со лба, и кот покладисто улегся в сантиметре от его носа, примирительно гудя и свесив хвост ему на плечо.

– Мне с детства внушали, что я не умею любить. – Рука Кристины остановилась между пуговицами его рубашки.

– Кто? – поинтересовался он, проводя ладонью по шелковистой глади ее джемпера.

– Родная сестра, к примеру. Я всегда считалась холодной и рассудительной, в то время как Женя поражала всех запредельным накалом страсти. Позже к ней присоединились другие люди. – Кристина перевернулась на бок лицом к нему и стала нежно водить пальцем по пряжке его ремня. – Я верила в это десятилетиями. Но теперь ко мне все чаще закрадывается подозрение, что те, кто мне это говорил, были не вполне честны. В первую очередь, с самими собой. Они боялись признаться себе, что чувство любви им неизвестно. И обвиняли меня в собственном недостатке. Ты не представляешь, какие разрушения Женина страстность сеет на своем пути. Тогда как мое хладнокровие пожинает комфорт и благополучие не в одном доме.

– Что из этого кажется тебе странным? – спросил он. – Старая добрая проективная идентификация⁹ по-прежнему остается защитой выбора для большинства окружающих нас людей.

– Вот это и кажется странным, – сказала Кристина. – Как, по мнению высших сил, маленький человек, оказавшись окруженным безумцами, должен понять, что они безумцы, и перестать безоговорочно верить всему, что они говорят?

– Я так понимаю, это вопрос экзистенциальный и ответу не подлежит, – предположил он.

– От тебя я ждала ответа, – сказала Кристина. – У меня на тебя сильный идеализирующий перенос. Я все время жду, что ты откроешь мне смысл жизни.

– Смысл жизни в любви, – покладисто открыл он.

– Как всякий оракул, ты говоришь загадками, – пожаловалась она. – Теперь тебе придется объяснять мне, что такое любовь. Как человеку, наученному ощущать в себе ее отсутствие.

– Мы, оракулы, ничего не объясняем, – возразил он. – Мы только информируем. Знаешь анекдот о курином бульоне?

– Расскажи, – попросила она, высвобождая кончик ремня из-под пряжки.

– Некто желающий познать истину отправился за помощью к мастеру, жившему высоко в горах. – Алекс запустил пальцы в ее темные волосы. – Он шел дни и ночи, мерз, попадал в опасность, голодал. Когда он наконец достиг хижины мастера, он припал к его ногам и спросил: “Учитель, что является мерилом всего?” Тот, не глядя на него, произнес: “Куриный бульон”. Человек удивился, но не осмелился задать другой вопрос. Он спустился с горы и вернулся к обычной жизни, надеясь, что драгоценный ответ ниспошлет ему благодать. Однако годы шли, жизнь брала свое, благодати не ощущалось. Человек собрал волю в кулак и снова отправился в путь. Он снова преодолел усталость, опасности, голод и холод, снова добрался до высокогорной хижины, снова припал к ногам мастера и взмолился: “Учитель, я был у тебя десять лет назад и спросил, что является мерилом всего. Ты ответил мне – куриный бульон. Я десять лет молился, медитировал и содержал в чистоте мысли и чувства. Но я так и не понял, что ты имел в виду. Смилуйся и объясни. Что значит куриный бульон есть мерило всего?” Мастер посмотрел на него ясными, кристально чистыми глазами и спросил: “А разве нет?”

Кристина рассмеялась.

– Твои анекдоты еще загадочнее твоих прорицаний, – заметила она.

– You are nobody till somebody loves you, – пропел Алекс. – You are nobody till someone cares¹⁰.

– Это из какого-то фильма, – вспомнила Кристина.

– Скорее всего, – сказал он.

– Мне никогда не бывает достаточно любви только одного человека, – вздохнула она. – Возможно, я все-таки действительно не умею любить, и лишь моя рассудительность помогает мне найти внешний источник этого чувства.

– Ты начала сомневаться, – похвалил он, – а следовательно, двинулась в направлении истины. Через десять лет расскажешь снова, что ты об этом думаешь.

– Мне надо, чтобы меня любили все, – продолжала жаловаться Кристина. – Даже те, кого я сама ненавижу. Например, Вера с Леной.

– А тебе надо, чтобы они тебя любили? – удивился Алекс. – Я думал, только чтобы прибирались за собой в офисе.

– Возможно, я фантазирую, что они прибирались бы, если бы больше меня любили. – Кристину очевидно начинал снова одолевать комплекс жертвы, и жалобные нотки в ее голосе становились все отчетливее.

Он отвел ей волосы с виска и, нагнувшись, припал губами к ее уху. Она проникла рукой под его рубашку.

– Ты точно остаешься на всю ночь? – спросил он, почти не отрываясь от ее уха.

– Ну да, – подтвердила она. – Я же сказала, что Боря в Кракове до понедельника.