Kitabı oku: «Силки на лунных кроликов», sayfa 17
4.
Тело жутко болело. Каждый вдох был похож на сотню впивающихся кинжалов.
За что?..
Всё тело было мокрым от пота. Ее голова лежала в чьих-то руках, она открыла глаза и увидела белый потолок. Люди о чем-то говорили.
– А вот и наша новорожденная, – сказала Валентина.
При звуке этого голоса, гнев снова проснулся. И если до этой минуты он, как бесплотный дух, то входил в ее тело, то выходил, теперь, похоже, он поселился в ее сознании навсегда. И теперь просто засыпал. Рука Катерины осторожно перебирала волосы Алисы.
– Нет! – вскрикнула девочка и одернула руку.
Чувство злости теперь было таким приятным, таким родным. Девочка встала, но голова закружилась. Комната поплыла. К горлу подкатила тошнота, и ее вырвало прямо на пол.
– Ничего, ничего, – запричитала одна из женщин. – Такое бывает.
Она тут же подхватила чистящие средства и начала убирать. Да, такое и правда бывало. Когда Катерина снова попыталась обхватить Алису руками, та с силой оттолкнула женщину.
– Не прикасайся ко мне!
От крика заныло в грудной клетке, где-то под самым сердцем. Девочка вскрикнула и согнулась. Одно из ее ребер было сломано. Желание сделать кому-то больно было настолько сильным, что даже возбуждало. Единственный мужчина в комнате попытался утихомирить девочку.
– Вы говорили, что это поможет. Что всё будет нормально, – сказала Катерина.
– Не всё сразу, – успокоил женщину Дмитрий.
– Помните, как ведут себя новорожденные? – сказала Валентина спокойно. – Они всё время кричат.
– Женечка не кричала, – прошептала Катерина так, чтобы ее никто не услышал.
Дмитрий протянул Алисе чашку горячего чая. Она всё еще не могла разогнуться.
Мне больно…
Идеально белая фарфоровая чашка с золотистой каймой словно насмехалась над ней, открыв свой широкий «рот», полный зеленого чая. Ее рука сделала рывок, и чашка с недовольством «выплюнула» горячую жидкость прямо на белую рубашку мужчины. Он вскрикнул и отпрыгнул. Несколько секунд он так и стоял, не осознавая, что получил ожог. С его языка слетели пара крепких словечек, какие приличные люди обычно не произносят.
Приличные люди ломают детям ребра…
От этой внезапной мысли Алисе вдруг стало смешно. Впервые за долгое время ей стало смешно. Но попытка посмеяться оказалась еще страшнее, чем глубокий вдох.
Дмитрий выбежал из офиса, чтобы приложить холодное полотенце к животу.
– Мне больно! – закричала девочка изо всех сил и, согнувшись пополам упала на пол.
Катерина вскочила с места, ее лицо исказил ужас.
– Что вы сделали? – прошептала она. – Вы же что-то сломали ей!
– Успокойтесь, женщина, – теперь голос Валентины был не таким доброжелательным.
– Успокоиться?
Валентина подошла к письменному столу в углу комнаты и взяла бумаги.
– Вы подписали договор. Здесь сказано, что мы не несем ответственности за состояние ребенка.
Катерина, осознав весь ужас произошедшего, прикрыла рот рукой.
– Вы говорили, что это поможет, – снова прошептала она.
Валентина, улыбнувшись, махнула рукой.
– Поможет, вот увидите. Они все себя так ведут сначала.
5.
Перелом быстро заживал. Теперь Алиса, как и ее родной отец, большую часть времени проводила в постели. Катерина сказала врачам, что девочка упала с велосипеда. В этом странном мире все верят в начищенные ботинки, белые рубашки и матерям.
Никто не поверит тебе, если ты скажешь, что на тебе сидели пять взрослых человек.
Да, никто не верил ей, когда она говорила, что папа любит ее. Никто не верил, когда она говорила, что он не был насильником. Это был странный мир странных взрослых людей, о котором не пишут в учебниках и не рассказывают в энциклопедиях. В рекламах йогурта мамы всегда улыбались, поднося завтрак к столу. Папы целовали мам, а дети обнимали своих родителей. Жизнь была не такой. Всё было сплошной выдумкой.
Поход в школу пришлось отложить на две недели. Катерина сказала, что девочка упала с велосипеда и сломала ребро. Она никогда не ездила на велосипеде. И даже не пыталась. Но в эту ложь поверили все. Ложь улыбающихся взрослых людей с белыми зубами. Но из этих белых зубов по ночам вырастали острые клыки. Они впивались в тонкую нежную кожу, разрывая ее до крови. Сердце переставало биться, заикалось, захлебывалось.
Алиса хотела поскорее отправиться в школу. Она закрывала глаза и ощущала запах свежих страниц. Запах книг. А еще стук мела о школьную доску. Как здорово, наверное, будет взять кусок и вывести ровные буквы. У нее никогда не было ни мела, ни доски. Дети в этом мире не подозревают о том, что кто-то так жадно может хотеть этого.
Ей было уже восемнадцать, и мысль о том, что другие дети с семи лет сидят за партой, заставляла ее пульс учащаться. Неужели и она могла бы так? Если бы не болезнь.
Или ложь…
– Хватит, не было никакой лжи, – шептала девочка само й себе.
Все лгут.
– Нет, не все!
И тогда Алиса начинала метаться по комнате, не обращая внимания на боль в груди. Царапала стены, кричала, пыталась заглушить этот странный голос в голове. Этот голос говорил гадости о ее папе, говорил гадости о ее жизни, о ее теле.
И когда Катерина взбегала на второй этаж, она заставала ужасную картину. Они утверждали, что это поможет. Но стало только хуже. Они обещали, что у нее родится девочка. Ее прежняя девочка, и они смогут начать всё сначала. Но стало только хуже.
Увидев в комнате «ведьму», Алиса бросилась на нее, сцепив тонкие слабые пальцы на шее матери.
– Дай мне телефон! – кричала Алиса. – Отдай телефон. Я позвоню папе! Папочка!
Катерина в ужасе оттолкнула девочку, в чьем теле текла кровь ее потерянной дочери.
– Папочке? Ты позвонишь папочке? Психопатка!
Катерина схватила девочку за волосы и рывком уложила обратно в постель.
– Папочке, который держал в клетке? Который насиловал тебя, избивал?
– Нет! Нет! Нет!
– Ты себе даже не представляешь, что с ним сделают, когда поймают, дурочка!
– Я вернусь домой.
– Нет, – Катерина ухмыльнулась. – Теперь твой дом здесь. Навсегда.
– Ты мне не мать, – прошипела Алиса. И тут же почувствовала, как загорелась щека.
Ладонь Катерины опустилась на нее изо всей силы.
Мир потемнел.
Глава 23.
Нетландия
1.
В мечтах было тихо и уютно. Теперь лучшим временем дня было время ложиться спать. Алиса быстро доедала ужин и ныряла в постель, укутываясь с головой в одеяло. Она мечтала о Нетландии. Той самой, в которой жил Питер Пен с пиратами, русалками и другими детьми.
Она мечтала каждую ночь, что он прилетит за ней и заберет к себе. В ее норе, правда, не было окон, как у тех английских детей. И всё же он мог бы. У него ведь есть волшебная пыль. Он мог бы открыть крышку, ведущую в нору, одним лишь взмахом руки. Тогда его фея бросит щепотку этой волшебной пыльцы, и Алиса научится летать.
Папа, конечно, расстроится, когда не найдет ее утром на месте. Будет, наверное, плакать. Но Алиса оставит записку. В ней она скажет, как сильно любит его.
Папа, не сердись на меня. За мной прилетел Питер Пен. Мы вместе отправимся в Нетландию. Не ищи меня. Там я никогда не умру от солнца, потому что это волшебная страна. Очень люблю тебя и крепко обнимаю. Твоя Алиса.
Она сильнее зажмуривала глаза. Казалось, можно было протянуть руку и прикоснуться к этой мечте. Но Питер Пен не прилетал. Шли месяцы. Изредка она снова выходила ночью во двор, всматривалась в ночное звездное небо, пыталась отыскать там силуэт мальчика. Но он не прилетал.
Нетландия была ее спасением. Злость отступала, слезы высыхали. Но она ничего не рассказывала папе. Скорее всего, он просто посмеется, начнет подшучивать над ней. А может, даже скажет, что Питер Пен никогда не прилетит, потому что она, Алиса, плохая девочка. А Питер не прилетает к плохим девочкам. И вообще, он прилетает только к английским детям. А Англия далеко.
А ты сидишь в маленькой норе, в маленькой стране. Алиса в стране чудес…
И всё равно каждую ночь она прислушивалась к звукам, ночным скрипам, шуршанью, вою ветра за окном.
– Открывай крышку. Открывай. Открывай…
Когда девочка шептала это, ей казалось, будто она сидит в стеклянной банке. Ведь только у банок были крышки. А она маленький мотылек. И мотылькам нельзя лететь на свет. Они сгорают.
Но, зная это, он, мотылек, всё равно мечтает об открытой банке.
Начались месячные. По всему выходило, что произошло это слишком рано.
– Разве это может быть в восемь лет? – спросила она у папы.
Профессор едва не сказал, что ей не восемь, а тринадцать, но вовремя прикусил язык.
– Может.
– Нет, не может, – запротестовала Алиса.
Он видел, как округлялась ее маленькая грудь. И, хоть девочка была очень худой, всё же в некоторых местах она расширялась.
– Не говори ерунды. Такое бывает.
Алиса выучила наизусть энциклопедию и знала, что такое месячные и когда они начинаются. Кто-то лгал.
– Зачем мне читать эти книги, если там пишут неправду?
Профессор, натягивая на нее штаны после ванны, устало цыкнул языком.
– В книгах не всё рассказывают.
– Тогда кто может рассказать мне всё?
– Я. Я могу рассказать тебе всё.
– Я хочу в больницу. Пусть меня вылечат!
Профессор удивленно посмотрел на подростка с тонкой шеей, которую порой так сильно хотелось сжать.
– Никто не вылечит тебя, Алиса, перестань.
– Почему я не такая, как все?
Она снова занесла кулак над его головой, но за все эти годы он ловко научился уворачиваться от ее ударов. Рука пролетела мимо, рассекая воздух.
– Потому что так решила природа, – ответил он. – Хватит. Выходи из ванной.
Он накрыл ее пледом и повел обратно в погреб. Всё тем же путем, который они проделывали долгие годы. Вот только сегодня им пришлось сделать это днем. И всё из-за проклятых месячных. Теперь Алиса была на год старше той девочки, что когда-то жила в этом доме. Так вот, как это бывает.
От той маленькой пятилетней светловолосой малышки не осталось и следа. Волосы и глаза Алисы потемнели, черты лица стали острыми. Кожа из-за отсутствия солнца стала такой белой, что сквозь нее можно было рассмотреть самые маленькие жилки. И если бы с девчонки можно было снять кожу, то сквозь эту кожу можно было бы читать книги.
И как только он открыл дверь перед Алисой, его сердце тут же замерло, перестав биться. Кровь застыла в жилах. Мимо его калитки проходила соседка. Она, конечно же, завернула свою любопытную голову в сторону его дома. Ей обязательно нужно было знать, как выглядит его лужайка, не высох ли девичий виноград. Но увидела она что-то совсем другое.
Что-то, выходившее из дома, накрытое то ли одеялом, то ли простыней. Небольшого роста, словно привидение. Женщина остановилась прямо напротив, у калитки, высунув голову.
Прятаться было уже некуда. Профессор проследил за взглядом этой стервы. Глаза стеклянные. Они остановились на маленьких босых ногах. Ступни выглядывали з-под одеяла. Девчачьи ноги, с красным лаком на ногтях. Слишком маленькие, чтобы думать о том, что благовоспитанный профессор университета завел любовницу.
– Добрый день, – процедил сквозь зубы папа, ожидая немедленного ответа.
Женщина ничего не ответила, только удивленно уставилась на него.
– Это племянница. Брат попросил присмотреть. Мы играем.
– Я не знала, что у вас есть брат, – отрывисто произнесла соседка.
– Есть. Двоюродный.
Он взял Алису за плечи и легонько сдавил, давая ей понять, что она должна двигаться. Но та не пошевелилась. Девочка стояла как вкопанная, будто превратившись в статую. Профессор легонько подтолкнул ее.
– Как зовут вашу племянницу? – не унималась соседка.
Не твое собачье дело! Не твое!..
– Нам надо идти.
Он обнял Алису и притянул обратно в дом, захлопнув за собой дверь. Отойдя на несколько шагов, он посмотрел в окно справа от входной двери. Стерва так и стояла у калитки, глядя на его дом. Алиса молчала. Сейчас она напоминала насекомое, которое при малейшей опасности превращалось в веточку, замирало. Девочка не издавала ни звука. Красный лак на ногтях. Да, это она, насмотревшись фильмов, попросила его купить ей лак. И он не смог ей отказать. Отказал, когда она попросила помаду. Объяснил, что это ей ни к чему. Но красный лак для ногтей. В тот раз она так крепко обняла его за шею. И, в конце концов, как он мог помешать?
Но вот сейчас этот лак был, словно красная тряпка для быка.
– Черт побери!
Он слишком сильно со злостью толкнул девочку, и та упала на пол, вскрикнув. Он сорвал с нее плед, чтобы убедиться, что она цела.
– Прости, дочка.
Профессор сделал попытку поднять ее, но Алиса оттолкнула его руку. И мужчина почувствовал, как злость вскипает в нем новой волной.
– Ты соврал. Зачем ты соврал?
– Когда? Когда я соврал?
– Сейчас! Ты сказал этой женщине, что я твоя племянница. Но я не племянница, я твоя дочка.
Злость отступила. Она сидела на полу в этой мешковатой одежде, с мокрыми волосами, маленький взъерошенный птенчик. У птенчика, однако, были острые коготки. Она росла, и с каждым днем всё больше походила на женщину, которой когда-нибудь станет.
– Ты… – он начал и тут же запнулся. – Ты еще многого не понимаешь, Алиса.
Профессор снова посмотрел в окно. Соседка скрылась за своим забором. И теперь он знал: она будет неустанно наблюдать за ним в любую щель. И, конечно же, позвонит его бывшей жене. Он тут же начал судорожно вспоминать, есть у него веревка, на которой он мог бы вздернуться в случае крайней опасности.
Нет. Так просто сдаваться нельзя.
– Почему ты не сказал, как меня зовут?
Ах, так?..
Папа быстро подошел ко входной двери и распахнул ее.
– Давай, иди. Иди и скажи, как тебя зовут. Давай.
Девочка в ужасе накрылась пледом. Ей даже показалось, что солнце проникло в комнату и сжигает ее, как муравья под лупой.
– Нет, не надо, папа! Закрой!
Он закрыл.
– Эта женщина – плохой человек, – сказал он. – Она желает мне зла.
Алиса захныкала.
– Почему?
– Просто потому что она злой человек. Такое бывает в мире.
– Как злая ведьма из сказок?
– Да. Пошли домой.
Домом он называл погреб, в котором Алиса прожила уже восемь лет. И девочка охотно согласилась вернуться в мир, где не было злых людей и ведьм. В свою маленькую страну чудес.
2.
Питер Пен так и не прилетел, и Алиса устала ждать его. Прошло слишком много времени, чтобы еще надеяться на что-то. Она втайне ругала себя, что так долго предавалась глупым мечтам. Теперь ничего не осталось. Ни грез, ни правды, ни веры.
Она ненавидела этот запах, ненавидела эти стены, она ненавидела цифры, которыми отмеряла шаги в своем «пузыре». Она раскидывала учебники, плевалась английскими словами, которые так хорошо знала. Ничего другого у нее осталось. Кроме ведра, в которое справляла нужду, кроме пресной каши, которую папа приносил по утрам. Иногда он исчезал на несколько дней, но это было даже хорошо. Тогда он не донимал ее уроками, уравнениями, неправильными глаголами, произношением иностранных слов. Она знала наизусть все произведения Бетховена, Баха и Чайковского. И ее тошнило от всего этого.
Тошнило от того, что она знает слишком много, но всё это не имеет никакого смысла. Другие дети ходили в школу, сидели за партами, дружили, враждовали. Всё это было в книгах и в кино. Но реальная жизнь была не такой. По крайней мере, ее жизнь. Ей сложно было представить, что где-то это действительно существует. Да, конечно, существует. Ведь папа каждый день уезжает на работу, читает лекции студентам.
И никто не знает о ее, Алисы, существовании. Никто не подозревает. Никто никогда не услышит ее неправильных глаголов, ее французского произношения. Она никому не расскажет, как сильно ненавидит она Маленького принца, потому что считает его маленьким эгоистичным куском говна.
Ведь это он вдруг посчитал, что роза ему принадлежит. Он с чего-то взял, что может всецело владеть ею. Кто сказал ему это? Кто позволил?
Я не твоя роза в стеклянной банке. Я не твоя роза…
Папе нравилось, когда Алиса была послушной, прилежно ученицей. И она знала это. Сейчас она попросила у него книгу о программировании, и он был безмерно счастлив этому. Он был счастлив любому проявлению любопытства.
Ей понадобилось несколько месяцев, чтобы понять точно, как работает двоичная система, как устроен компьютерный «мозг» внутри.
И теперь она знала, как взломать пароль от Интернета. Это было совсем не сложно. К тому же ей очень нравилась физика и математика. Получив доступ к Интернету, она узнала свое местоположение, она узнала, как выглядит дом папы со спутника. Теперь она знала, куда идти.
Нужно что-то сделать. Нужно разбить этот стеклянный купол. Нужно открыть дверь, выпустить этот смрад.
Ты знаешь, что нужно делать.
И она начала разрабатывать план.
Мне нужна еда. Нужно что-то есть. И еще одежда. Вода. И книги. Нет, только одна. Всего лишь одна.
Она попросила папу дать ей набор для шитья.
– Зачем?
Я хочу сшить большую сумку, чтобы положить в нее всю свою жизнь. И унести с собой. Я буду вдыхать запах прошлого. Надышусь им так, чтобы меня начало тошнить.
– Просто сошью что-нибудь.
И он больше не задавал вопросов, готовый на всё, чтобы на ее лице снова заиграла детская улыбка. Улыбка той маленькой девочки, которую он подобрал когда-то на дороге, как выброшенного котенка.
Алиса взяла старую простынь, сделала примитивную выкройку и втыкала иглу в ткань по ночам, когда папа не видел, что в норе горит свет. Засыпала только под утро, а спустя пару часов папа приносил завтрак. Ее бледное лицо и без того выглядело слишком болезненным, чтобы заметить следы усталости. Когда сумка была готова, Алиса тайком начала прятать еду. Не съедала всё печенье, говорила:
– Оставлю на потом.
И он соглашался.
Девочка знала, что могла взять только сухую пищу. Невозможно было припрятать тарелку каши и запихнуть ее в сумку. Зато можно было спрятать несколько шоколадных конфет и батончиков. Правда, в норе они появлялись редко. Папа заботился о зубах девочки.
Фрукты слишком быстро портились. Как-то она спрятала яблоко, но оно стремительно начало темнеть и превратилось в вату. Однако, папа не должен был ничего заподозрить. Так что яблоко пришлось съесть.
В тишине она пыталась убедить себя, что план не сработает, и это просто ее очередные фантазии.
Ты любишь папу. Не делай ему больно.
– Люблю. Но мне плохо. Я не хочу больше сидеть в норе.
Что плохого в том, чтобы сидеть в норе? Здесь нет солнца, нет заразы.
– А вдруг я уже не больна? Может, со мной ничего не случится?
А если случится?..
– Пусть лучше случиться.
Помнишь, что случилось с мальчиком в пузыре?
– Пусть и со мной так случится!
И это было ее последнее слово. Голос внутри ее головы, звучавший, как голос Алисы из диснеевского мультфильма, замолчал, не в силах больше спорить.
И осенью, когда солнце превратилось в холодный тусклый диск на сером небе, когда небо перестало быть таким звездным, она, наконец, решилась на побег. Вот только нужно было решить, как открыть крышку норы. Ничего, она придумает что-нибудь. Совершать побег нужно вечером, когда солнце зайдет и не сможет спалить ее кожу.
Папа идет. Его шаги приближаются. Она хорошо слышит. За годы жизни в замкнутой тихой норе, ее слух мог уловить даже малейшее шуршанье мыши в соседнем дворе, в соседнем погребе.
Папа идет. На подносе что-то гремит. Это ложка в кружке с чаем. Ежедневный ритуал.
Уходи. Уходи.
Она мысленно умоляет его не приближаться к норе. Но он не слышит ее. Он не может читать ее мысли. И теперь остается только ждать. Ключ сталкивается с отверстием замка и издает неуверенный хруст.
Два щелчка. Замок открывается. Крышка. Он поднимает ее и спускается вниз из темноты.
А помнишь, как ты боялась этой темноты?..
Папа держит поднос и спускается по ступенькам. Он опускает за собой крышку, но замка с внутренней стороны нет. И никогда не было.
Алиса улыбается. Кажется, впервые за долгое время. Папа улыбается ей в ответ.
– Что ты мне принес?
– Как что? Покушать. В ванную пойдешь?
Алиса отрицательно качает головой. Она берет булку с изюмом и быстро запихивает ее в рот, будто бы голодна. На самом же деле, горло ее сжалось так, что девочка едва не подавилась. От нахлынувшего волнения подкатывает тошнота, ее тело сотрясает мелкая дрожь, но, кажется, внешне это не заметно.
В какую сторону ты должна бежать?
– Влево, – случайно произносит она вслух.
– Что? – удивляется папа.
– Ничего. Так.
Он давно привык к ее причудам, так что не удивляется даже.
Она растягивает ужин. Не потому, что ей вкусно. Вкуса еды она почти не ощущает. Всё превратилось в вату. Она боится.
Наверное, я отложу это до завтра.
Нет. Нет. Нет.
– Уроки сделала?
– Да.
Она отдает ему тетрадь с задачками по алгебре. Он, профессор, внимательно всматривается своими уставшими глазами. Алиса сделала много ошибок. Нужно было время.
– И что ты здесь написала? – ему не нравится.
– А что?
Она подходит сзади, держа в руках металлический поднос. Он не думает ни о чем, кроме алгебры и ее ошибок. Она замахивается. Руки, дрожавшие еще секунду назад, становятся вдруг твердыми, будто выдолбленными из гранита. Тяжелый поднос опускается на голову лысеющего мужчины.
Прости, папа. Простишь ли ты меня когда-нибудь?..
Я должна идти за кроликами.
Папа не издает ни звука. Он просто медленно поднимает руку, пытаясь прикоснуться к месту удара.
Алиса в ужасе пятится назад. Ведь она думала, что на этом всё и закончится. Она думала, что он просто упадет, потеряв сознание. Но папа, кажется, почти ничего не почувствовал.
Нет, всё-таки почувствовал. Он пытается встать, но его ноги предательски подкашиваются, и он падает на матрас. Издает такой звук, как будто вот-вот его вырвет.
Папа, папочка, прости!..
Алисе очень хочется помочь ему, но она должна решить. Сейчас самое время, чтобы сделать выбор. Она хватает сумку, которую запрятала между стеллажами. Папа так ни разу и не спросил, что она там шила? Наверное, просто позабыл.
Сумка легкая. В ней всего лишь печенье и конфеты, бутылка воды и «Алиса в стране чудес».
Ключ…
Она могла бы достать из папиного кармана ключ, закрыть крышку норы. Но времени было слишком мало.
Девочка взбегает по ступенькам, слыша, как стонет папа. Она еще раз оборачивается. Он так и сидит, согнувшись, держась за голову. Нет времени.
Крышка очень тяжелая, но ведь и ей уже не два года. Не нужно открывать ее полностью. Хватит просто маленькой щелочки. Алиса просачивается в этот зазор, будто пластилиновая, принимает форму.
Искусственный желтый свет остается позади. Полумрак гаража обступает ее, на улице тоже темно. Только светит придорожный фонарь.
Куда идти дальше?..
Калитка. Она никогда не видела мир так хорошо. Как же она открывается?
Сдвинь щеколду.
Она сдвигает щеколду, и калитка со скрипом открывается во внутрь. Теперь проселочная дорога, а с другой стороны – подлесок. Ветер шумит в ветвях высоких сосен. Страх и возбуждение наполняют сердце.
Есть еще время вернуться.
– Нет, – шепчет Алиса. – Я не хочу.
Тогда она идет вперед, вдоль гравийной проселочной дороги. В конце этой короткой улицы из нескольких домов она становится широкой и асфальтированной.
Девочка всё время оглядывается назад. Она ждет, что папа догонит ее, остановит, и страх закончится. Но никого нет. Несколько одиноких запоздавших птиц взмывают в небо. Становится холодно. Она не подумала о том, где будет спать, как будет спасаться от холода. Но самое главное – от солнца.
Алиса стоит на Т-образном перекрестке, решая, в какую сторону свернуть. Вдалеке слышится гул мотора. Звук этот подкрадывается к ней еще задолго до того, как начинают сверкать фары машины. Она быстро прячется в подлесок. Машина мчится мимо, оставляя после себя ощущение щемящей тоски.
Как ты могла решиться на такое?
Оставаться здесь нельзя: слишком близко к норе. В ее глазах стоит тонкая пелена, за которой она не может рассмотреть ни домов, ни заборов, ни названий улиц. Ничего. Маленькая темная фигура бредет вдоль дороги, вспоминая сказку о Ганзеле и Гретель. Они оставляли хлебные крошки.
А ты? Как ты вернешься домой?
– Я больше не вернусь домой, – вдруг предательские слезы подступают к глазам. Теперь пелена сменяется калейдоскопом, в котором смешиваются все цвета осеннего вечера. Она просто шагает вдоль дороги. Где-то во дворе залаяла собака. Алиса вспоминает этот звук, который слышала в норе так много раз и, наконец, понимает: это был лай собак. Всё это время они были так близко.
Она уже чувствует, как губительный воздух проникает в легкие, медленно убивая ее. Вечерний полумрак наваливается, подобно самой тяжелой ноше в мире. Шаги замедляются, слезы скатываются по щекам. Она опускает глаза и следит за своими ногами в мягких тонких тапочках, ощущает, как пальцы начинают неметь от холода.
Вот и всё.
Она уверена, что так действует на нее болезнь
Разве ты видела такую болезнь в энциклопедии?
Разве месячные могут быть в восемь лет?
Еще одна дорога. На указателе название «Валики». Какое странное название для деревни. Она, конечно же, не запомнит этого. Нет никакого смысла. К тому же все мысли ее заполнены одним человеком – папой. А что, если он умрет? Если ему плохо?
Валики…
Еще одна асфальтированная дорога, ведущая к трассе. Для нее все дороги слились воедино.
Ты должна вернуться к папе.
Ей даже послышалось, как он кричит, зовет ее.
Ты сделала ему больно.
