Kitabı oku: «Сибирская амазонка», sayfa 5

Глава 7

Казаки расходились вовсю, когда Алексей вышел на крыльцо и закурил. Дождь прекратился. Ночной ветерок приятно холодил лицо, проникал под рубаху, отчего в голове прояснилось, и Алексей почувствовал себя почти трезвым, хотя выпито было, пускай и под хорошую закуску, немало. Он поднял голову и посмотрел на небо. Если затянуто тучами, значит, завтра быть дождю. Но ветер и в вышине поработал на славу. Крупные махровые звезды весело перемигивались на небосводе и, словно шаловливая ребятня, играли друг с другом в прятки, скрываясь за редкими обрывками облаков. Небо казалось низким, а звезды близкими. Этого в Североеланске никогда не наблюдалось, и Алексей наконец поверил, что теперь на целых две недели с лишком он – свободный человек.

За спиной скрипнула дверь. Из дома вновь вырвалась песня.

Дверь хлопнула, закрываясь, и на крыльце появился все тот же казачий сотник Макар Корнеевич Семивзоров. Старику, судя по всему, требовался собеседник. Он запалил свою трубку. Накинуло запахом крепкого тютюна. А в стенах дома продолжалось веселье, и его шум смахивал на рокот далекого прибоя, который звучал то громче, то тише, но совсем не нарушал молчаливого очарования окружавшей их сонной природы.

Старый казак несколько раз кашлянул, затем прочистил нос и, задрав голову в небо, произнес:

– Ишь, как вызвездило! Батыев путь¹⁹ словно золой оттерли. Блестит, что твоя шашка! – Он оглянулся на Алексея. – Славная завтра погодка намечается! У нас завсегда так: к вечеру дождь, зато денек – сплошная радость! Чем с утра заняться думаете?

– Не знаю пока, – улыбнулся Алексей. – Коренник у нас – Иван Александрович, а я – в пристяжных. Куда он, туда и я!

– Ежели на рыбалку отправитесь, то меня спросите, я вам такие ямки покажу, где хариус тучей стоит. – Старик пыхнул трубкой и мечтательно закатил глаза. – Знатная у нас рыбалка, Лексей Дмитрич, а охота и того знатнее. По осени приезжайте, мы вам кабанью охоту устроим, а по зиме на волков с флажками или на медведя на берлоге… Тут у нас приволье! Что козуля, что сокжой,²⁰ что марал… Сохатые, правда, за перевал еще зимой ушли из-за больших снегов. По весне вернулись, но что-то маловато. Пока только двух и видели. Быки, без коров и телят. Видно, не сладко им пришлось в чужой стороне.

– С охотой вряд ли получится, – вздохнул Алексей. – Не уверен, что нас в покое даже на две недели оставят. Обязательно случится что-нибудь такое, из-за чего нас раньше времени отзовут.

Сотник перекрестился:

– Дай бог, не достанут! Егеря пока до нас доберутся! Дней пять посуху им скакать! Правда, на пароходе быстрее, но дороже! Так что, если пакет от начальства придет, вы к тому времени сами домой соберетесь.

– Макар Корнеич, – Алексей подошел к сотнику почти вплотную и заглянул ему в лицо. – Вы случаем не слышали о человеке, который прошлой осенью старух-староверок посещал и просил их книги старинные показать?

– Ты что ж, покойницу Измарагду имеешь в виду? – Макар Корнеевич с любопытством посмотрел на него. – А тебе какой интерес? Урядник сказывал, что тот человек раньше за неделю уехал, прежде чем старухи погорели.

– А вам откуда известно, что урядник сказывал?

– Так то ж моего брата сродного Петра сын, племяш мой, значитца, Семен. Он и к нам в станицу приезжал по этому делу.

– Кто? Этот человек? Блондин в очках?

– Да нет! Семен! Блондин ваш до нас не дошел! Он пытался к пустынножителям проникнуть. – Сотник неопределенно махнул рукой в сторону тайги, начинавшейся сразу за новым домом атамана. – А там… – Старик закашлялся и принялся выбивать трубку о перила крыльца. Алексей терпеливо ждал продолжения рассказа, но его собеседник, похоже, напрочь об этом позабыл.

Однако Алексей не сдавался:

– Что, много скитов и староверческих деревень поблизости?

– Да есть, – ответил старик неохотно и вновь запыхтел трубкой. Потом, видно, переборол себя. Гость был атаманов, а Макар Корнеевич чтил казачьи законы и против кошевого идти не хотел, а равно обижать его гостя своим нежеланием отвечать на вопросы. Можно ведь по-всякому ответить, и себе не навредить, и гостя уважить. – Мы к им не лезем, раззе приказ какой придет… Только оне допрежь приказа все узнают. И с мест своих снимаются… Обычаи у них строгие, свой устав с древних еще времен блюдут. После патриарха Никона, говорят, воцарился на земле Анчихрист. Торговать для них – грех, потому денег в руки не возьмут, тем более товар лавочный. Правда, есть и такие, которые допускают, что брашна,²¹ даже если прошла через торжище, не оскверняется. Этим легче. Таковские семьи даже у нас в станице имеются. А есть уж совсем оголтелые. Те больше в лесах прячутся. Сахар и чай не потребляют, хлебное вино не пьют, правда, из ягод гонят его вовсю, да медовухи всякие, то им можно! Соль добывают через знакомых на соляном озере, муку и зерно в скитах выращивают и меняют на телят и коров. Сами пустынники мясо вовсе не пользуют. А вот рыбой не гнушаются, варенья еще разные на меду варят.

– А картофель едят?

– А тут статья особая. Они его мандрагоровым яблоком называют и считают, что оно произошло от нечестивого союза какой-то царской дочки с огромным псом, слугой Сатаны. Только на капусте да репе далеко не уедешь, поэтому дали себе некоторое послабление. Говорят, если не клубнями картошку разводить, а семенами, тогда потреблять можно. – Сотник захихикал. – От ламп керосиновых тоже раньше шарахались, все больше лучиной да свечками восковыми избы освещали, а на днях смотрю, у старца нашего в окне лампа мигат…

– Я слышал, в тайге до сих пор скриптории есть, где книги старинные не только хранят, но и спасают, переплетают заново, а то и переписывают.

– А про то нам, мил-человек, неведомо! Это все их дела, – старый сотник кивнул в темноту, верно, в ту сторону станицы, где проживало несколько староверческих семей. – Они по своим законам живут, и мы не лезем, потому что сами из Расеи родом. Наши предки тоже двумя перстами крестились, когда в Сибирь пришли! Это после, когда цареву присягу приняли, по новому уставу жить стали. Только во многих казачьих семьях не только отцовы чекмени и шашки хранят, но и дедовы книги, что на харатье²² еще писаны…

– А вы слышали о тех, кого «ратниками» называют? Это, что ж, толк какой-то раскольничий?

Макар Корнеевич поперхнулся дымом и несколько раз перекрестился.

– Господь с тобой, Лексей Дмитрич! Не накликай беду! – Он быстро огляделся по сторонам и шепотом спросил: – Откуда про них знашь?

– Про ратников? – переспросил тот.

– Тихо, тихо! – замахал руками Семивзоров. – У них уши отовсюду торчат.

Понизив голос, Алексей рассказал ему о «монашке» и об ее спасителях. Старик слушал, вплотную приблизив к нему свое лицо. Потом отодвинулся и покачал головой:

– Забудь про них, сынку, и не поминай даже! Страшная это сила! Не дай бог, если она ваши лица запомнила. Найдут ведь, из-под земли достанут. И смерть будет лютая, особливо если вы ей помешали важное дело исполнить.

– С чего вы взяли, что важное? – удивился Алексей.

– А потому, ежели сама Евпраксия… – Макар Корнеевич быстро прикрыл рот ладонью и перекрестился. – Господи, прости старого дурака! Разболтался без меры. Все вино это… – Он развернулся и почти бегом бросился в дом. Алексей пожал плечами и последовал за ним.

…Казаки разошлись только часам к двум ночи. Остались лишь атаман с женой да их старший – Гаврюха. Младших детей погнали спать сразу за полночь.

Работницы убирали со столов грязную посуду и остатки угощения. Елена Сергеевна велела застелить чистые скатерти, подавать чай, варенье, сладкие пироги и булки.

Никита Матвеевич сидел, развалясь, на лавке у стены и жаловался на хохлов, которые с утра испортили ему настроение.

– Да отдали бы вы им этот бугор, батя, – не выдержал и влез в разговор старших Гаврила. – Он ведь, верно, на отшибе. Кто поедет за семь верст киселя хлебать, а тем более пахать. Я сам в том краю всего раз был, когда кобылу, что от табуна отбилась, разыскивал.

Атаман против обыкновения не рассердился, не одернул сына, лишь снисходительно посмотрел на него и ответил:

– У меня прынцып прежде всего! Казачьи привилегии треба отстоять. Я им предлагаю земли в аренду брать полетно – не желают. Дай им волю – сегодня один бугор в вечное пользование просют, а завтра, глядишь, хохлы на одну доску с казаками станут. Не могу я им того позволить, понимашь, дурень, али нет?

– Тебе, батя, видней. Я не настаиваю, – сдался Гаврюха.

– А хоть бы и настаивал. Я, паря, всегда по-своему поступаю, знать уже должон. Давеча у меня с работниками, что в тайге лес валят, спор вышел из-за расценок на дрова. Тоже надбавки просют. Со всех сторон только и смотрят, что бы урвать. А мне из какого интересу хлопотать? Десять плотов ноне должон отогнать в Североеланск пароходному товариществу Кретовых.

Шаньшин покосился одним глазом на гостей: произвел ли впечатление своей подрядной деятельностью? В последние годы Никита Матвеевич быстро шел в гору – построил паровую мельницу, открыл лавку, торговал вином (больше, правда, разведенным контрабандным спиртом – «шандыком»), брал подряды на поставку дров и перевозку грузов, ставил более десятка неводов на осетра и стерлядь, держал даже своего засольщика, умевшего и икру солить, и копчености приготовить. Подумывал он и о том, чтобы откупить по случаю в Тесинске, а даст бог, и в Североеланске подходящие участки, чтобы построить свои дома с магазинами внизу, со складами и хорошими ледниками и торговать свежей рыбой даже в летнее время. Широкие у него были планы… Прямо как в сказке: «Раззудись, плечо, размахнись, рука!»

Гости едва справлялись с дремотой. Гаврюха, беззастенчиво привалившись к оконному косяку, сладко похрапывал. Ушла к себе в спальню Елена Сергеевна, а Никита Матвеевич, забыв обо всем, предавался воспоминаниям о былых временах, о том, как вольготно жили казаки еще лет сорок-пятьдесят назад.

– Тогда, почитай, в округе одни казачьи станицы стояли да стойбища инородцев. Переселенцы, по большей части староверы, с Алтая пробирались в наши края, оттуда их вынудили уйти. Все больше беспоповцы были. Власти они не признают, между собой тоже воюют, в ереси обвиняют. И шут их поймет, по какому случаю они друг другу бороды рвут. Духоборцы, молокане, хлысты, шелопуты, скопцы, субботники… Скольких я на своем веку повидал, а так и не понял до конца, чего ж они так за старую веру держатся? Неужто так важно, сколько раз аллилуйю возглашать и сколькими перстами крест класть?

(Примечание: Раскольничья церковь делится на две ветви:

1. Беспоповщина включает в себя поморцев, спасовщину, непоповцев. Не уклоняются от православия, привязаны к старым книгам и обрядам – двуперстное сложение, восьмиконечный крест, троекратное возглашение аллилуйя, писание и чтение церковных слов по-старинному, одноголосное пение. Из них образовалась церковь Единоверческая, или Благословенная.

2. Поповщина – ее приверженцы принимают рукоположение, священство и таинства, но требуют от попа отречения от обрядов господствующей церкви. Принимают беглых и преступных попов – отсюда беглопоповщина. Она включает в себя до пятидесяти мелких толков, которые крайне нетерпимы, проклинают и признают всякое гражданское и духовное начальство за орудие Антихриста. По их мнению, седьмой фиал (сосуд) апокалипсический пролился на землю, благодать взята на небо, царство Антихриста наступило.

Далее следуют уже не расколы, а ереси. Спор идет не об обрядах, а о догматах. Их три разряда: духовные, созерцательные и нехристиане. Духовные: духоборцы, иконоборцы, молокане; созерцательные: христовщина, хлысты, шелопуты, скопцы; нехристиане – субботники или жиды.

Приводится по В.И. Далю. «Толковый словарь живого великорусского языка». Москва. Издательство «Русский язык». 1998 год.)

Атаман сделал несколько глотков из большой чайной чашки, зачерпнул ложкой меда – свежайшего, с таежных первоцветов, и тщательно ее облизал. Иван последовал его примеру, только обильно намазал медом большую булку с начинкой из толченой черемухи. Никита Матвеевич осуждающе покачал головой:

– Сразу видно, Иван Лександрыч, что человек ты городской. Булка весь вкус перебьет. Непременно надо мед ложкой есть – и вкусно это, и для здоровья пользительно.

Иван послушно полез ложкой в вазочку с медом, а Никита Матвеевич перекинулся уже на другую тему, и Алексей не стал его возвращать к прежней, о старообрядцах, которая с каждым часом интересовала его все больше и больше. Но если он спугнет еще и атамана… Нет, стоит набраться терпения… Поспешай медленно! Кто же это сказал? Кажется, кто-то из великих? Или Тартищев? Вероятно, Федор Михайлович произнес эту фразу при очередном разносе. Мысли путались: усталый мозг отказывался служить, но Алексей старался не подать виду, что засыпает. Возможно, расслабившись, атаман и сам проговорится о том важном, о чем предпочли промолчать и дед Семен, и Гаврюха, и Макар Корнеевич Семивзоров, а еще раньше купец Чурбанов, его секретарь Усвятов и хранитель музея Голдовский.

Алексей хмыкнул про себя: по крайней мере, он знает теперь шесть человек, которым наверняка что-то известно об этих ратниках в черных балахонах с красной каймой. Ничего! Ему не привыкать ждать! Поспешай медленно…

Он сосредоточился, пытаясь вникнуть в рассказ атамана. Никита Матвеевич отвечал на вопрос Ивана, насколько трудно охранять границу.

– Ездиют дозоры, но больше для блезиру. А вообще чего границу стеречь в наших краях? – с пьяной откровенностью раскрывал атаман секреты казачьей службы. – Не украдут. Корчемная стража²³ спиртоносов ловит, верно! Караваны задерживает. Бывает, что мои казачки отметятся, если табун ворованный через границу норовят перегнать или меха без пошлины вывезти… Только попадаются больше дураки или новички. Человек с умом любые делишки обделает на границе шито-крыто…

– Лихие вы люди, казаки, – Иван пьяненько рассмеялся, но взгляд его был абсолютно трезв, в этом Алексей не мог ошибиться. Похоже, Иван тоже вступил в игру, но только в какую? Алексей надеялся, что узнает об этом, когда они отправятся спать на сеновал, вопреки просьбам хозяев обосноваться на ночь в избе. Но оба возжелали свежего воздуха…

Атаман уперся ладонями и легко поднял свое большое тело из-за стола. Окинул гостей веселым взглядом.

– Мы сегодня славно выпили и закусили. А сейчас спать пора! А то меня не переслушать. – И, склонив голову, повинился: – Простите уж меня, сивого мерина. Забыл, что вы рано поднялись. Но, право слово, редко так душевно удается посидеть…

Глава 8

Всю ночь он целовался. Догонял, хватал за руку, разворачивал к себе… И целовал, целовал эти яростно расширенные глаза, искривленный рот, хотя она пыталась вывернуться из его рук, отталкивала, шипела что-то гневно в лицо, а он все равно целовал эти горячие губы, а под руками ощущал сильное девичье тело, упругое, гибкое, желанное… В очередной раз она вырывалась из его объятий, и в очередной раз он успевал ухватить ее за запястья, сначала за одно, потом за другое, прижать к себе и вновь склониться к ее губам. «На славу! На удачу! На любовь!» – шептал он лихорадочно и словно пил и не мог напиться из этого родника, единственного, который никому еще не утолил жажду до конца.

Улучив момент, она закрыла ему рот ладонью, и он ощутил холодную тяжесть кольца на своих губах. «Евпраксия!» – простонал он, пытаясь убрать эту ладонь, которая, казалось, взяла в тиски его лицо, отчего оно стало непослушным, точно задеревенело, и губы шевелились едва, и глаза будто подернуло пеленой. «Евпраксия! – едва слышно прошептал он, чувствуя, что какая-то страшная сила неумолимо влечет его вниз, в темноту, в бездонную яму. И он знал, что не будет ему оттуда возврата, если она не задержит его, не остановит это жуткое падение… – Евпраксия!» – закричал он отчаянно, потому что ладонь она отпустила, и его подхватил страшный вихрь, закрутил, понес, как осенний лист, как сухой кустик бурьяна… Опять его сильно встряхнуло. Он вскрикнул от ужаса и… очнулся. Иван изо всех сил тряс его за плечи и сердито приговаривал шепотом:

– Просыпайся! Просыпайся!

Алексей с ошалевшим видом уставился на приятеля, не понимая еще до конца, где он и что с ним происходит. Ведь он до сих пор чувствовал и тяжесть девичьей груди в своей ладони, и теплоту ее губ…

– Где она? – едва удержался он, чтобы не спросить об этом Ивана.

Но Вавилов повторил уже более требовательно:

– Просыпайся! – и кивнул в сторону серого проема – выхода с сеновала. – Что-то там происходит, но пока не разберу, что?

Они осторожно подползли к выходу и улеглись, один слева, другой – справа от него на сено. Внизу, во дворе дома атамана, стояли оседланные кони. Пять или шесть. Кажется, их было больше, но остальные скрывались в тени ворот, и лишь по звяканью сбруи и фырканью можно было определить, что к атаману пожаловало не менее дюжины поздних гостей.

Эти гости были, судя по папахам, казаки. Разговаривали они едва слышно, но все ж Алексей разобрал среди других женский голос, несомненно, Елены Сергеевны, а через мгновение разглядел и ее, и самого атамана. Ладную и подвижную фигуру Шаньшина трудно было с кем-либо спутать. Да и бас его, как ни старался Никита Матвеевич, в рамках шепота тоже нелегко удержать.

До рассвета оставалось еще с час, не меньше. Небо едва-едва посерело. Над землей стелился туман, и поэтому людские фигуры больше походили на тени, а фонари, которые были в руках некоторых из них, светили слабо, видно, фитили вкрутили почти до отказа. Алексей и Иван молча наблюдали за странной суетой. Люди, казалось, бестолково перемещались по двору. Потом скрипнули ворота. Четверо казаков, держа за края кусок большой парусины, что-то быстро пронесли через двор. Жалобно, чуть ли не в голос, ахнула Елена Сергеевна. И атаман грозно шикнул на нее. Затем с крыльца сбежал еще один казак, похоже, что Гаврюха. В руках у него была широкая сумка, которую он накинул на плечо. Опять что-то быстро и взволнованно проговорила Елена Сергеевна. И тут заплакал ребенок. Алексей с недоумением поднял голову и посмотрел на Ивана. Может, ему почудилось, тем более плач сразу же смолк, как оборвался.

Вавилов показал ему кулак и жестом приказал пригнуть голову. Алексей подчинился и вновь выглянул наружу. Казаки несли свой груз, растянув парусину, как флаг, по тропинке, которая вела через огород к бане, и ступали прямо по грядкам. Посреди светлого пятна виднелось что-то темное, но как Алексей ни силился, так и не смог разглядеть, что это было. Широкие спины казаков, туман, не отступившая ночная темнота мешали обзору.

Вслед за казаками к бане прошли Елена Сергеевна и Гаврюха. Остальные люди, в том числе и атаман, остались во дворе и стали переговариваться быстрым, взволнованным шепотом. Казаки подошли к лошадям. Те зафыркали, забили копытами. Никита Матвеевич что-то отрывисто произнес, видно, приказал. Казаки вскочили на коней, и уже через пару секунд Степан запирал за ними ворота.

Атаман подошел было к крыльцу, поднял ногу на первую ступеньку, но потом вдруг развернулся и направился к сеновалу. Поднялся на несколько перекладин приставной лестницы и прислушался. Затем взобрался еще выше и заглянул внутрь. Гости сладко похрапывали на роскошных перинах, которые еще с вечера уложили для них поверх сена.

Никита Матвеевич довольно улыбнулся и спустился по лестнице. Кажется, все устроилось наилучшим образом. Он поднялся на крыльцо, огляделся по сторонам. Затем, прислушавшись, посмотрел в сторону баньки, где едва теплился огонек керосиновой лампы, что-то пробормотал сердито и вошел в дом.

– Что случилось? – Алексей откинул пуховое одеяло и сел. – Что ты всполошился? По-моему, обычное дело! Видно, что-то привезли, возможно, контрабанду? Ты что, не слышал, как атаман хвастался? Им за границу сгонять, что в собственный курятник заглянуть.

– Нет, тут что-то другое! – Иван досадливо поморщился. – Черт! Не выспался совсем. То ты под боком ногами бьешь и вопишь как резаный, то казачки по двору шмыгают с фонарями. Что ни говори, но это они от нас таились, иначе зачем Никите проверять, спим мы или нет?

– Может, он просто беспокоился, не разбудили ли нас?

– А зачем тогда пса спустили? Он как раз под нами на цепи бегает. Попробуй только с лестницы сойти. Я от того и проснулся, что Степан его из сарая выпускал. А ведь сам Никита с вечера приказал его запереть, чтобы мы с тобой, если приспичит по нужде, могли спокойно через двор пробежаться. Понял мою мысль?

– Понял, – пожал Алексей плечами, – но что они хотели от нас скрыть?

– Я не слышал, когда казаки приехали. Правда, сквозь сон почудилось, что кто-то барабанит в ворота. Ну, я одеяло на голову натянул, затем слышу – цепь брякает и Степан на пса матерится. Он на него то ли прыгать стал от радости, то ли облизал. Потом голос Никиты услышал. И показалось мне, что он не столько рассержен поздним визитом, сколько напуган. Ты же сам видел, суетились они, будь здоров. Так всегда бывает при растерянности или при сильном испуге.

– Я это понял, – Алексей зябко поежился. Исподняя рубаха не спасала от утренней промозглой сырости, и он, закутавшись в одеяло, как в кокон, спросил: – Ты слышал плач?

– Слышал. – Иван достал папиросу, покрутил в руках, но закуривать не стал. Они оба клятвенно пообещали атаману, что не будут баловаться огнем на сеновале.

– Мне показалось, что плакал ребенок.

– Правильно показалось, – усмехнулся Иван, – но не грудной и не младенец. Лет десяти-двенадцати или чуть меньше.

– Откуда ты знаешь? – поразился Алексей.

– Так их же пятеро у меня! – в свою очередь, удивился Иван недогадливости приятеля. – Я этого рева столько наслушался!

– Но я не заметил ребенка. Десять лет, уже большенький. Можно среди взрослых разглядеть.

– Так ты, что ж, ничего не понял? – Иван подсел к нему почти вплотную и, оглядываясь на выход, прошептал: – С моего места виднее было, чем с твоего. На парусине они что-то пронесли в баню. Небольшое. Я поначалу думал, овца, что ли. А потом как озарило! Ребенка они туда пронесли. То ли раненого, то ли больного. Слышал, как атаманша вскрикнула, словно испугалась чего-то. А она в этот момент то, что лежало на парусине, рассматривала. Потом, видел, с какой сумкой Гавря с крыльца сбежал? С нею военные фершалы ходят. А в руках что-то белое держал, не иначе материю на бинты.

– Но если ребенок больной или раненый, как ты сказал, зачем же тогда им от нас таиться? – вполне резонно удивился Алексей. – Что здесь такого?

– Да я тож про то думаю. Может, примерещилось нам с пьяных глаз всякой чертовщины, а поутру все разъяснится, и сами же смеяться будем над своими дурацкими подозрениями.

– Но все же не следует лезть первыми с вопросами. Давай посмотрим, что они нам объяснят. Не промолчат же они, в самом деле?

– Попробуем, – согласился Иван. – Может, и правда, овчинка выделки не стоит, а нам от безделья всякая блажь в голову лезет. – Он потянулся. – Жаль, я оставил в доме подзорную трубу. С ней бы все разглядели.

– Ты взял с собой подзорную трубу? – изумился Алексей. – Зачем?

– А на всякий случай, – махнул рукой Иван и подмигнул приятелю: – Какие мы тогда путешественники без подзорной трубы.

– Это ты здорово придумал, – обрадовался Алексей. – В тайге нам без нее не обойтись. Вдруг где скит обнаружим, близко к нему не подойдешь…

– Постой, какой еще скит? – уставился на него Иван. – Мы приехали тайменя ловить, а не раскольников по тайге. Оставь эту затею за-ради Христа!

– Подожди, не кипятись, – с досадой отмахнулся от него Алексей. – Я перед сном не стал тебе рассказывать, что от сотника узнал. Спать сильно хотелось, но теперь, похоже, уже не заснем, так что слушай. Кажется, об этих ратниках в балахонах или, как ты говоришь, в бахотне, здесь не понаслышке знают. Я старику про эту девицу рассказал, так он не меньше Гаврилы перепугался. Запретил мне даже упоминать о них. Дескать, повсюду у них уши. И самое главное… – Алексей выждал мгновение и с торжеством в голосе произнес: – Главное, что старик проговорился. Назвал ее имя. Евпраксия. И тут же сорвался с места и бегом в избу.

– Теперь я кое-что понимаю, – покачал головой Иван. – Ты это имя во сне несколько раз повторил, только я ничего не понял. По правде сказать, первый раз слышу, чтобы женщину так называли.

– Так у них не только вера старинная, но и имена. Тебя разве имя Измарагда не удивило?

– Меня все удивило, – проворчал Иван, – и прежде всего то, что мы, того не желая, все ж ищем на свою шею приключений. Ну скажи, на кой ляд нам вздумалось пялиться на этих индусов? Прошли бы мимо, на филеров не наткнулись бы, девку эту бесноватую не встретили бы… Нет, словно леший попутал! Так еще и здесь, оказывается, покоя нет. Что ж, получается, эти ратники где-то поблизости околачиваются? И чем же, спрашивается, они таким занимаются, что у местных сразу в штанах мокро, если спросишь о них?

– Ратники, рать, – задумчиво произнес Алексей. – Воины, воинство… Может, скиты защищают?

– Плохонько защищают, если позволяют им гореть. Видно, не успевают их обитатели вовремя от солдат скрыться, вот и жгут себя, чтобы в руки слуг Антихриста не попасть.

– Все это понятно, – отозвался Алексей, – но, если бы они просто предупреждали своих об опасности, разве кто-то бы их так боялся? Сдается мне, что делами они занимаются такими, о которых местное население хорошо наслышано. Страшные это дела, но, с другой стороны, разве их утаишь? Мы бы все равно разнюхали, если б они кого убивали.

– Про их дела, что самое удивительное, быстрее всех Ольховский прознал. – Иван уселся на перину, подогнув ноги по-турецки, и тоже накинул на себя одеяло. – Значит, занятия у них не уголовные, а скорее политические. Хотя одно другого не исключает. Может, какие-то ритуальные убийства? Может, жертвы человеческие идолам или духам своим приносят? Тогда нам точно их не отдадут. Это уже задачка для Ольховского и Лямпе. – Он с силой хлопнул ладонью по колену. – Только я все равно бы узнал, ну, пускай не я, но Федор Михайлович точно, случись где подобное убийство! А так все шито-крыто, топором брито!

– Давай, Иван, не будем гадать. – Алексей сладко зевнул и потянулся. – Утром постараемся как-нибудь узнать, кого нелегкая ночью к атаману занесла. И был ли ребенок на самом деле, или нам померещилось.

Вавилов ничего не ответил, лишь встал на колени и подполз к выходу с сеновала. Пару минут наблюдал за баней, потом поманил к себе Алексея. Тот последовал его примеру и устроился рядом.

– Что там? – спросил он шепотом.

– Смотри! – Иван кивнул в сторону бани. – Елена Сергеевна и Гаврюха до сих пор не вышли. И даже печь затопили.

И вправду, более темный, чем туман, дым хорошо выделялся на фоне белесой пелены. В маленьком окошке тускло светился огонек. Что же такое случилось и кого принесли в баню, если мать с сыном уже более часа не выходят оттуда? Но такое вполне возможно, если там находится больной или раненый человек…

– Гляди, Гаврюха! – встрепенулся Алексей.

На пороге действительно появился Гаврила. В руках он держал деревянный ушат. Отойдя от бани на пару шагов, он вылил из него воду. Иван возбужденно перевел дыхание и схватил Алексея за руку.

– Видел?

– Видел, – кивнул тот в ответ.

Занимающийся рассвет позволил им различить кое-какие детали. И главное. Вода в ушате была красной. Значит, и вправду в бане раненый? Но кто же он? Почему были предприняты такие предосторожности? И почему плакал ребенок? Неужто он и есть тот раненый, которому оказывают помощь Елена Сергеевна и Гаврюха? Судя по размерам парусины, на ней мог уместиться только ребенок. Но кто его ранил и почему лечить его надо тайно?

А то, что помощь оказывают таясь, не вызывало никаких сомнений. В станице имелся свой фельдшер, но его не пригласили. Выходит, станичный атаман не доверяет местному лекарю лечение раненого ребенка. Так что ж это за ребенок такой особенный?

Все эти мысли, догадки и соображения пронеслись в головах того и другого агента, но оба понимали, что их домыслы не имеют под собой ровно никакого основания, пока они собственными глазами не убедятся, есть ли ребенок и ранен ли он на самом деле.

Они отползли на перины и легли. Пес продолжал бегать внизу, громко лязгая и бренча цепью. Прямо под ними шумно вздыхали коровы, где-то пропел петух, и вслед за ним его голосистые собратья возвестили зорю всему свету. Начинался новый день, но агентам опять нестерпимо захотелось спать. Иван широко зевнул, но, прежде чем ухнуть головой в подушку, поинтересовался:

– Что ты во сне орал: «Евпраксия! Евпраксия!» Душила она тебя, что ли?

– Да нет, – засмеялся Алексей. – Как раз наоборот! Мы с ней целовались.

– Поцелуи к разлуке! – через силу произнес Иван и мгновение спустя уже громко сопел носом.

Алексей сомкнул веки, и тут же всадники в черных балахонах с красной каймой окружили его, и завертелась страшная карусель, из которой он, как ни пытался, не мог вырваться. Он тянул из-за пояса револьвер, но руки словно кто налил чугуном. Он не мог даже пошевелить ими, а когда все же с трудом поднес правую ладонь к лицу, увидел, что ее заливает кровь. Она бежала по его запястью, теплой струйкой скатывалась в рукав…

Ужас, казалось, проник в каждую клеточку его тела. Он закричал и тут вновь увидел Евпраксию. Теперь она была в длинной белой рубахе, черные волосы растеклись по плечам и почти закрывали лицо. В руках она держала внаклон деревянную чашу, из которой лилась отливающая красным вода. Алексей стоял как вкопанный, а она подошла к нему и вдруг выхватила из складок рубахи длинный и узкий нож и взмахнула им. Казалось, она метила прямо в его сердце.

Алексей хотел закричать, но спазмы сдавили горло. Он хрипел, кашлял, но звук не шел, он задыхался. К тому же ноги словно примерзли к земле, он силился их оторвать, но все напрасно. Нож ударил его в грудь, широким потоком хлынула почему-то не кровь, а ярко-зеленая, словно молодая трава, жидкость. Ему стало легче дышать. Он открыл глаза и улыбнулся. У него на груди сидел пушистый котенок и ловил передними лапками соломинку, которой его дразнил один из близнецов. То ли Шурка, то ли Сашка. Алексей еще не научился их различать. Он так и не спросил, почему их зовут одинаково…

Увидев, что гость проснулся, парнишка подхватил котенка на руки и весело заявил:

– Ну и спать вы горазды, дядька Лексей! Вставайте ужо. Дядька Иван небось вторую дюжину блинов со сметаной уплетают! Мамка послала вам воды полить, чтоб умылись со сна, да поспешайте к столу, а то, если Гаврюха вернется, точно вам блинов не видать.

– А что, Гаврюха уехал куда-то?

– Да нет, мамка его к фершалу послала за бинтами, – простодушно ответил мальчишка. – Свои, видать, вышли.