Kitabı oku: «Неумирающий снег»

Часть 1
Обратный отсчет

Горы далёкие, горы туманные, горы.

И улетающий, и умирающий, 

Если вы знаете, где-то есть город, город,

Если вы помните, он не для всех, не для всех.

Странные люди заполнили весь этот город,

Мысли у них поперек и слова поперек, 

И никуда не выходит оттуда дорог.

 песня 70-х, автор Юрий Кукин

1980 год. Ленинград

– Не был ты на хороших танцах в Северобайкальске. Там танцплощадка из досок среди тайги. Там, где росли сосны (все сосны остались на месте), их обнесли досками, выстроив танцпол, огородили железной сеткой – рабицей. Построили под эстраду возвышение по типу летнего театра. Народу тьма-тьмища. ВИА пели замечательные свои, особенные песни, – громко и пламенно говорила девушка, жестикулируя и привлекая внимание прохожих.

Парень глядел ей просто в рот, слушая новое для него. Парень и девушка гуляли по Парку Победы и кормили уток хлебом. В парке много озёр, соединённых мостками, обычные лодки с веслами стояли на приколе, было рано, и билетерши не продавали билетов. Девушка была невысокая, полноватая вниз от талии, а верх был узок и строен.

«Я скроена по принципу Венеры», – хвасталась она иногда, в компании подруг, а те скептически улыбались.

Юбка на ней была по новой моде, ниже колен, средней длины. Мини-юбки семидесятых уходили в прошлое, к великому сожалению парней. Батник на пуговках и стоячий раскидной воротничок с удлиненными концами, она достала в «Пассаже» – в туалетах торговали фарцовщики, конечно с переплатой, зато остромодная вещь. И всё сидело как влитое на девушке.

День был весенний, в парке народу было немного. Обычное хмурое утро воскресного дня. Спортивным бегом занимались многие, и по всем дорожкам виднелись бегуны между деревьев, да дворник с метлой лениво мел дорожки. Дворниками шли работать многие, приехавшие в город, им давали одну комнату в коммуналке. Утром работали, днем учились.

Познакомился Сашка с девушкой на восьмое марта. Друг пригласил к ним в мужскую рабочую общагу девчонок, героически обещая неприкосновенность. В результате Марина оказалась в его постели, но ничего страшного не случилось. Спать негде было, и он предложил свою постель, обещая девушке не трогать ее. Почти не спали, она и он ютились на каркасной сетке, сваливаясь в кучу. Ночь прошла благополучно, хотя был момент, когда Сашке хотелось навалиться всем телом на девушку и задушить ее в объятьях. В благодарность за его терпение, она пошла гулять.

Парень тоже был невысок и совершенно квадратные плечи выдавали в нём работягу, такие со всего Советского Союза приезжали в Ленинград тысячами. Они работали на заводах, на стройках и на всех тяжелых работах.

Лимитчики.

Их не любили исконные жители – ленинградцы и от них «прятали» своих невест, как бы на квадратные метры не заселился такой работяга.

– Слова у песен не все помню, а мелодия вальсовая. «Странные люди заполнили весь этот город. Мысли у них поперек и слова поперек», – она закружилась и запела, двигаясь легко и плавно.

Танцевальные тренировки не прошли даром, да и природная гибкость и подвижность украшали девушку.

– Народу на этих танцах, поверь, страшное количество. Запах хвои. Сопки невдалеке. Кавалеры разных мастей: солдаты, студенты, рабочие со всех республик – практически одна молодежь. Согласись, на ленинградских дискотеках всегда парни вялые, девок полно, им всё скучно. А здесь, извини, шевелиться надо было, иначе без дамы останешься. Причем нравы царили вольные, практически всё позволено, и груди казались у всех четвертого размера за неимением других, – сказав, Марина счастливо и стеснительно засмеялась.

– Это я репортаж с места событий веду. Да, если я не хотела становиться женщиной – так и не стала. Тут поверь, страшно, Сашка, бывает… Как посмотрела вытравленного младенца на окошке в банке – как в кунсткамере… Ручки и ножки есть, три месяца всего, а человек. Даже видно, что мальчик. Усё. Крест на пузе – на подружку свою, Ольку, смотреть не могла. Вытравила… Перец, кажется, с водкой пила и грелась, на ведре сидя. В ведро тоже что-то кладут, что-то пьют. Ну их!..

А Байкал до чего прозрачен и холоден, камушки видать. Да, банально, это во всей литературе написано – «камушки видать»… А иногда ничего не видать… Волны, как собаки, холодные, мелко и пена, пена… дно – галька одна… Ветрище как задует, и – ни одного кораблика… Вечность рядом… руку протяни и потрогай, как время остановилось, как в космосе. Ни души, бывает, на берегу.

 Они еще погуляли, и, видя Сашкино невнимание к ее рассказам, она сказала: «Пока и до встречи», уже зная, что к нему она более не придет, никакой романтики в парне. Корявое, суровое лицо правильного комсомольца. Ни искринки в глазах. Как тукнутый по башке. Молчит и молчит.

А Сашка надумал жениться: «Предложу ей руку и сердце – растает и как миленькая забудет и про Байкал, и про танцы. Будет борщи варить. В общаге комнату дадут, он на хорошем счету, непьющий, серьезный. Деньги хорошие платят. Она – маляр, так что и квартиру лет через десять дадут. Чего еще надо? Про любовь он как-то не задумывался, работал и работал. Придет в общагу, картошки нажарит и спать. Изредка пиво в воскресенье. Про рыбалку забыли, какая рыбалка в Ленинграде? До нее ехать и ехать. Думал, дома в деревне работы полно, в отпуск поеду, отвлекусь от стройки – то баню починить, то забор поставить, уже наловчился строгать да пилить. Мамка рада будет, и Маришку возьму, пусть местные посмотрят, какую красавицу привез. Одевается хорошо, танцует легко, и глаза зеленые, бутылочного цвета, с желтыми крапинками, красивые».

В общем, жениться надо, девка подходящая, не изгулялась еще. А маманя, пироги ее научит печь да блины. Какие мамка блины печет с домашним творогом, с малиной дикой, интересно, ела она дикушку?

На том и разошлись навсегда.

1978 год, ноябрь. Ленинград

Марина пришла с работы и пошла на кухню. Там, как всегда, кто моет посуду, кто режет картошку, кто варит макароны. Только ее Валентина могла сварить сложное блюдо – суп с курицей. Варила сначала на медленном огне курицу и ставила на холод. А рис отдельно добавляла в тарелочку и грела. Бульон и рис – жиденький суп. Обжаривала лук еще туда же. Всё. На другой день с этим бульоном могла рожки приготовить. В общем, французское разнообразие. Все с завистью смотрели на ее приготовление. Мыла посуду не моющими средствами, а только хозяйственным мылом.

– В мыле нет химии, – говаривала она.

После стирки белья по полчаса промывала белье проточной водой. Не дождешься, когда освободится кран. А рейтузы висели во всю комнату и сушились, белыми птицами светясь в темноте. В комнату гостей не приведешь. С Валей жить было хорошо. Лишние не ходили. Было стерильно. Тихо.

Утро начиналось с гимна Советского Союза и новостей мира и города, а вечер – посиделками в комнате Лёли Макаровой. Там всегда хоть топор вешай. Все лежали на койках и курили. Было шумно, и никто ни на кого внимания не обращал. Всегда орала блатная музыка или попса. Девчонки соскребали рожки прямо из кастрюли, по очереди, чтоб не мыть лишний раз тарелки, рожки иной раз нахально стаскивали у других, поменяв кастрюльки. Олькино беспардонство не раз выручало до получки. Только у Вали Николайчик, которой на вид было лет сто, а на самом деле всего двадцать пять, не удавалось стырить ничего. Она пасла любовно свое варево до полной готовки и торжественно уносила в комнату, вкусно натомив воздух в общей кухне с большими увитыми лепниной потолками.

В этот раз новость обсуждалась одна. Оля, открыла форточку, и впустила свежего воздуха. Она затянулась папиросой «Беломорканал», не торопясь, стала рассказывать, смахивая в банку из под кильки пепел, про свои любопытные дела.

– Я ходила на Невский проспект, там есть УНР № 36, в окошко подаешь заявление и всё, через несколько дней вызовут и на БАМ.

– Лёль, а как добираться? За свои, что ль? – спросила ее Галюшка, вечная ее подружка.

Обе были из Копорья. Вся эта компания, собиравшаяся в этой комнате, была в этом сосновом пригороде Ленинграда, ездили праздновать Новый год. Место красивое и ребята там здоровые и не избалованные, хотя все уже здесь в городе работают. Семьи нормальные, хозяйственные, мамки как мамки, работают. Гуляли весело и пили, и ели вволю, встретили и проводили хорошо. Вся компания вместе и приехала назад.

Галюшка густо мазала ресницы тушью ленинградской фабрики, поплевав в коробок, наносила так рьяно, что измазывались и веки, и подглазья.

Работая малярами, они не забывали, и краситься подолгу, и делать самодельные маникюры. Каждый день к Галюшке приходил друг Вова Прелов из Капорья, а к Оле по водосточным трубам лазил на второй этаж Волков Серёжа. Оставались негласно ночевать. После проверки и отбоя.

Поэтому макияж к ночи и маникюр быть обязан. Мамки, конечно, не в курсе любовных дел дочек. Самое смешное, что и семейные лазили по водосточным трубам к женам своим – те, кому мест в комнатах не дали. Вызывало это всеобщие подколки и смех. В основном жили две семьи в одной комнате, перегороженной шкафом. Пространства – ноль, а еще дитё. Все лишние выметались в одиннадцать ночи вахтерами, но это потом. Сейчас шло бурное обсуждение.

– Командировочные дадут и билет купят на самолет.

Дадут еще снаряжение. Фуфайки, валенки и прочее.

– Вот это да! Ты летала на самолете? – спросила Мариша Лёлю.

Ольку никто не называл Олькой, она была в компании Лёля.

– Нет, не летала.

– Да никто не летал, – подтвердила Ленка.

Элеонорка

Ленка Войлокова была больше подругой Марины. Сирота, выросшая у бабушки под Псковом, она имела хорошее бабушкино воспитание в том плане, что не курила, и не пила. Марина с ней быстро подружилась. Лена всегда восхищенно слушала ее стихи.

Романтика Ленинграда увлекала их, и они ходили по спектаклям и новым местам. Лена была высоченная, занималась спортом в школе, и вместе с Маришкой они составляли уморительную парочку нестандартных фигур. Маринка, любившая всех нарекать милыми кличками, тут же назвала свою любимую подругу Элеоноркой.

В городе Острове она дружила попеременно то с цыганом, жившим оседло недалеко, то с дальним братом, только сводным. Они без конца дрались за Ленкино внимание и ругались площадно. Ленка не знала, что выйдет замуж за Николая – Кольку, с которым дружила с маленьких лет, бегала рыбачить, играла в прятки и ходила в лес за грибами.

– Вот бы уметь заглядывать в будущее… – говорила она Марине.

– Я тебе погадаю на картах, меня мама учила.

– Да ну тебя, мне цыгане гадали, ничего хорошего не ждет, обычная судьба… замуж… дети.

Она доставала сложенный вчетверо носовой платок, и Маринка отбирала его и нюхала, духи были в платке очень интригующие.

– Духи «Может быть» – Польша, – отгадывала она.

Ленка отбирала платок и смачно вытирала нос.

– Не расстраивайся. Судьба играет с нами в разные штуки. Будет полно и хорошего, и очень хорошего, остальное вытерпим, – оптимизм Маринки был всем известен.

Ленка вздыхала – бабка, старая совсем, дома осталась. Ленка знала, что рано или поздно ее отпуск кончится в городе Острове. А вот с Лёлей и Галюшкой их роднили танцы, на них без Лёлиного нахальства делать нечего. Там только отбиваться и драться уметь надо, и материться. В тёмных углах караулили местные девчата и такие бывали разборки, похуже мужских драк.

1976 год август. Ленинград

ПТУ № 7

Маринина мама была учительницей русского и литературы в маленьком совхозе. Обычно дети учителей шли в институты. Марина после экзаменов увидела газету «Комсомольская правда» и в ней адреса ленинградских ПТУ. Профессионально-техническое училище № 7 было выбрано практически наугад. Написала письмо, получила вызов в группу маляров и, набрав полный чемодан учебников, поехала одна в Ленинград. Хоть школу и закончила, но исполнилось Марине только шестнадцать лет – с шести лет в школу пошла.

А дома Ленинград был любимой темой. Мама ездила туда не раз и фотографии, и рассказы хранились дома как реликвии. Старший брат тоже бывал не раз в Ленинграде, привозя массу впечатлений. Вот и зародилась мечта.

– Поеду, там столько возможностей!

Приехала, полная надежд, ранним промозглым утром. Сидела на лавочке и ждала, выпив кофе, когда откроют метро. Кофе был невкусным, а пирожок старым и квёлым. «Такие у нас дома не едят даже собаки», – подумала Марина.

Спускалась по эскалатору не дыша. Всё гудело, и лента катилась нескончаемо. Чемодан тяжелющий. Мама еще банку трехлитровую сала положила…

Вышла на станции «Космонавтов». Вокруг ни души, пустыри одни и далеко девятиэтажка и большие новые квадратные корпуса. Спросила и утвердилась в мыслях, что это – оно самое. Общежитие рядом с училищем. Этаж в девятиэтажке – для одной группы – блок. Комнаты большие, на несколько человек. Ей досталась комната, в которой не было второго стекла – разбито совсем. Не было стола и не было постельных принадлежностей. Не было и всё.

Горько для начала. Пошла по пустым комнатам, нашла драное одеяло. Вставила его в свой собственный пододеяльник, заботливо сунутый мамой. Ночи в Ленинграде холодные, даже летом. Август – нежаркий месяц.

Сразу Марину послали в прачечную, отрабатывать. Несколько дней показались адом. Работала на конвейере. Тут и пар, и жар, и работа такая, что взрослые не выдерживали. С непривычки тошнило, и голова болела, приходила голодная и после столовой, ела сало с хлебом, а перед глазами плыли и кружились белые простыни, наволочки, пододеяльники, солдатское бельё. В комнаты постепенно вселялись девушки, приехавшие из разных мест.

Целый месяц бродила по улицам Ленинграда. Завела дневник и записала впечатления.

Ленинград 76 года

Неповторимый дух города, морской порт, вода маленьких каналов. Парочки, целующиеся везде в любое время – в метро, в парках, на набережных. Кафешки, каждое с неповторимой кухней. Маета и суета, многолюдность, адские потоки, всасывающие людей. Жерла больших магазинов – просто кратеры кипящие, лавы людей. Очереди за любым товаром. Удивительные здания, гордые своей историей. Они довлеют над тобой, и ты чувствуешь себя всегда микроскопической величиной… Ах, эти концерты приезжих любимых групп! ВИА «Самоцветы», ВИА «Пламя», ВИА «75»! А салюты и давки на парадах. Разводные мосты, и страх остаться на улице до утра. Настенная графика, вкуснейшее в мире мороженое – самое дешевое удовольствие и пирожки.

А скульптуры и барельефы на каждом здании, атланты – мужчины, и кариатиды – женщины, держащие небо. Львы здесь, вдали от Греции и Рима, музы, слетевшиеся сюда и правящие этим городом.

Рабочие и работницы – мы, чувствующие себя неуютно, попавшие на праздник жизни с черного входа. Смеющиеся фонтаны. Кипение кинотеатров – развлечение и практически надежное место встречи, явки всех влюбленных, место свиданий зимой в холода.

Общежития. Всегда по одной схеме: вахтер, койко-место, душ, общая кухня – душиловка воли и чувств, место, где скован по рукам и ногам.

Огромные магазины и множество товаров, на которые у тебя никогда не будет денег. В день получки – обязательный поход туда и долгое нерасставание с заработанным, и всё же пустые карманы уходящих полуизмождённых девушек, напившихся чудесной радости приобщения к миру, где всё рядом и кажется уже твоим.

История царей, царевен, бродящих в анекдотах и маленьких рассказах.

Метро.

На каждом шагу буква «М». Спустившись вниз, попадаешь в новую сказку и удивляешься его размерам, стилю, огранке, каменности этих пещер Али-бабы, быстроте поездов, их появлению из черноты и многолюдности нескончаемого потока…

Песчинка – ты!

Каналы, опутывающие город, прекрасны своими артериями. По ним течет вода, празднично светящаяся то от солнца, то от фонарей ночных. Каналы с корабликами, катерами, лодками, ограненные гранитом, ажурными мостами. Памятники на площадях.

Церкви, удивительное множество храмов. Всё время напоминание о Боге. Соборы, церкви напоминают о твоей маленькой сущей душе, практически теряющейся на фоне величественной вечности, движущейся стремительно вперед и поглощающей эти потоки людей, их деятельность, и загребающей, берущей только ценное у человека, даже маленького, строящей себе свой мир, вечный.

Мы – только кирпичики этой вечности…

Воровка

Реальность и дневники немного расходились по впечатлениям.

В новом ПТУ Марина сдружилась сразу с девочкой Тамарой Макрициной – и ели, и пили вместе. Мама без конца присылала Марине деньги: то одно купи и пришли, то другое. Время дефицита было.

Позавидовав, Тамара стала шептаться с другими:

– Маринка крадет у нас всё, пересылает в посылках домой! У меня зубная паста пропала вчера!

Маринку закрыли в боксе. Помнит она длинный стол, и все сидят как пришибленные. В центре – Марина, не понимающая происходящего. У всех печать приговора на лицах.

Вот староста с большой укладкой и черными крашеными волосами, говорит:

– Марина, ты – воровка. Девочки сейчас пойдут проверять твой чемодан.

Маленькая, как воробушек, встала Лида Воробьёва:

– А почему только у Марины? Надо у всех чемоданы проверить!

– Ладно, – строго сказала староста, – трое пойдем, остальные все тут сидите. Ждите.

У Марины слёзы лились сами собой. Молча лились, она только их утирала. Обида подкатила и засела в горле. У них в совхозе даже двери на ключ не запирались, или под коврик их клали. Про воровство и не слышали. Брать чужое – это ей вообще неведомо. А тут позорище. Что она маме скажет? Учительнице. Только подумала, слёзы нахлынули и пеленой застили глаза. Никто, никто не заступился. Как они могли?

Горько было Марине. А всё пирожки… С них началось. Вчера Тамара попросила принести ее порцию из столовой, и тут Таня Лукьянчикова стала сумки проверять, у кого лишние.

Таня быстро сунула руку в сумку Тамары, увидев у нее лишнее, одернула руку и сказала:

– Нет ничего у нее.

А Марина честно ответила:

–Ты глубже, загляни.

Зачем эта честность? Думала, Тамара всё объяснит, а Тамара как в рот воды набрала, сидит, ехидно ухмыляется: «Что, попалась?»

Все сидели и молчали. Двадцать четыре человека. Группа большая, все после десятого класса приехали покорять Ленинград, многие ударницы и отличницы надеялись пойти после ПТУ в институт. Марина и закончила ПТУ № 7 на отлично, но это потом. А сейчас она оплакивала себя, проклинала свою доверчивость, и первое предательство подруг. В закрытый на ключ блок, расположенный по квадрату целого этажа, никто не мог зайти в этот час. Только тикали на руке часы, подаренные отцом.

Прибежала Воробьева, тряся рыжими кудряшками, прошептала жарко:

– Нашли, нашли воровку, совсем не Маришка!

В группу вошли важные и встревоженные староста Валентина Старова, Татьяна Лукьянчикова и Марина Плаксина. В руках немудрящие вещи – зашитые капроновые колготки, Маришкино китайское полотенце, зубная паста. Остальное, Мариша не разглядела сквозь слёзы, которые от отчаяния и обиды еще больше полились из глаз.

Только и сказала:

– Мое полотенце, тетя Галя подарила перед отъездом.

Все молча уставились на виновницу и воровку. Важная, с огромными накрашенными глазищами, она непонимающе смотрела куда-то вверх, самая видная девушка группы № 24 маляров.

– Что молчишь? – строго спросила Татьяна Лукьянчикова.

– Откуда у тебя в чемодане мои колготки?

Видишь нитки белые и лак, это я шила, лаком накрасила, чтоб не пошла стрела.

Дальше Мариша под общий внезапный гневный шум ушла к себе и молча стала собирать коричневый мягкий чемодан. Куда ей переезжать, не знала. Пошла к девочкам и спросила, где есть свободное место, жить с Тамарой она больше не могла.

Все опять смотрели на нее, но никто не подумал попросить прощения. Видно было, что не примет она прощений. Гордая слишком. Таких не больно любят.

Надя Шарапова с другого блока сказала:

–У нас есть место.

– Я к вам тогда иду, – ответила убитая предательством одногруппниц Мариша.

Ее проводили этажом ниже, и она зашла в комнату, легла на свободную койку и отвернулась к стене. Так и проводила долгие вечера, отвернувшись к стене или сидя за столом занимаясь зубрежкой. Иногда в дверь стучали и через комнату к окну проходили красавцы парни с гитарами и авоськами, открывали окно и спускались по пожарной лестнице в другой блок к девушкам, которые учились уже третий год и обжились здесь.

А в этой комнате Надя Шарапова была старшей и очень серьезной девушкой. Приехавшая с Каневского района Кубани, она была домовитой, аккуратной и очень старательной. Учебу тянула плохо, но старалась. В основном Марина помогала всем девчатам сдавать экзамены, разъясняла билеты и трудные места в учебниках.

Мама по-прежнему присылала деньги, тридцать рублей на житье-бытье раз в месяц. Марина поняла, что надо делиться. Водила девочек в кино, покупала мороженое. В комнате жили четыре девушки, считая Марину. Надежде присылали сало и семечки. В ПТУ-7 их кормили бесплатно три раза в день. Утром – каши, в обед – сосиски с тушеной капустой и суп. Вечером – пирожок или булка с чаем. Немудрёное меню иногда менялось. Всё равно есть хотелось день и ночь.

Вино «777»

Однажды они праздновали день рождения. Купили бутылку вина. Это был первый день рождения с вином. «777» – это название, 18 градусов. Обошлось. Тихо и скрытно. А больше и нечего сказать. А один раз она украла булку за семь копеек из магазина. Украла случайно, но не вернулась, не заплатила и съела ее по дороге до общежития. Есть хотелось очень. Магазины были забиты вкусными ряженками, хлебом, сухарями с лимоном и изюмом, колбасами разных видов. Апельсины они только видели, а покупать не покупали. Дорого.

Это был самый трудный год в ее маленькой и длинной жизни. Раза два проводили девичник. Приносили проигрыватель и крутили большие виниловые пластинки и танцевали. Марина присутствовала, но радости не было, будто что-то оборвалось навсегда в ее душе. Болит и всё, а что непонятно. Один раз ходили на дискотеку на танцы, там парень перепил и бегал за ними с ножом… Их прятали, спускали по пожарной лестнице…

ПТУ – это клоака, не надо там учиться романтическим барышням.

Незаметно пролетели три месяца, долгие как три года. Подошло время долгожданных новогодних каникул, и Марина страстно ждала поездки домой. А мама все не присылала денег на билет. Кое-как наскребла последние деньги да заняла у Надежды Шараповой, и пошла на канал Грибоедова в предварительную кассу. Купила билет до Уральска с компостированием в Москве, это значит отметка в компостере и пересадка на другой поезд. У Марины были деньги, присланные классной учительницей математики Рыжовой Неллей Андреевной, с ней она переписывалась, и она тоже просила прислать из Ленинграда какие-то предметы домашнего обихода в поселок. Деньги пришлось спрятать. Взять себе из этих денег на дорогу, не пришло Марине в голову.

Каникулярное приключение

Ехала скорым одну ночь с Московского вокзала в Ленинграде до Ленинградского вокзала города Москвы. Спала. Приехав в Москву, перешла дорогу, открылся глазам большой Казанский вокзал.

Москва – шумный город. У касс стоят огромные, нескончаемые очереди. Чемодан с апельсинами и яблоками – гостинцами домой, тащила как прокаженная из последних сил. В кармане копейки. Очередь тащилась часа три. В окошке кассы сказали, что мест нет и компостировать билет не будут.

От отчаяния она чуть не плакала. Каникулы всего десять дней. Три дня из них на дорогу уходят, если считать эти ожидания на вокзалах или больше, сходу не просчитать, а ждать несколько дней на вокзале – с голоду помрешь.

По радио объявили поезд Андижан – Москва. Поезд шел через город Уральск.

Подошла к толстому, прокопченному от солнца, пузатому проводнику, лениво стоящему в дверях вагона:

– Можно до Уральска? У меня есть билет, он до Уральска. Только прокомпостировать надо было.

– Поехали, – сказал проводник с акцентом.

Затащила чемодан, и устало села на боковое, предоставленное ей проводником место. Ночь наступила почти сразу. Первую ночь ехала, и никто ее не тревожил. Соседки – две девушки кормили ее вкусными домашними пирожками. Марина напилась чаю. Чай красиво подан проводником в стаканах, а стаканы в серебряных подстаканниках.

«Просто чудесно», – пела душа под стук колёс.

Мелькали черные леса. Снег ночью тоже чернильного цвета. Москва канула в пропасть. Скоро дом, мама, Витька – любимый братишка, как они там?

Утром пошла за чаем. Все еще спали.

– Ну-ка, дэвушка, иди суда, – сладко сказал проводник.

У Марины сердце ёкнуло.

– Пылатить када будэшь?

– Как платить, у меня билет до места оплачен. Я покажу сейчас.

– Какой былет? Ты ко мне бэз билета сел.

– Да есть у меня билет!

– А гыде компостер?

– С тебя десять рублэй! Или натурой хочешь расплатысь.

Два проводника с ним, мужчины преклонных лет, узбеки, нехорошо рассмеялись.

– Да нет у меня денег.

– Тогда на слэдующей станции выйдешь!

Слёзы ручьем полились.

Шла по проходу, а люди встревоженно всматривались в ее лицо, спрашивали:

– Что случилось?

Те, кто слышал, передавали тихо друг другу. Так мол и так. Марина села на своё место и разрыдалась, еще больше. Девушки, ехавшие рядом, тоже стали спрашивать.

Стала им торопливо объяснять и горестно сказала:

– Бессовестные, еще натурой просят.

Девушки ахнули.

– У нас три рубля есть.

Раза два проводники приглашали Марину в своё купе. Она стояла на пороге и внутрь купе боялась заходить.

Женщины в вагоне стали шуметь:

– Давайте соберем ей деньги. Выкинут ведь.

Девушки вдвоем пошли по вагону, стали просить, насобирали ей десять рублей и наконец, Марина могла спокойно ехать. Поезд приезжал в два часа ночи. Люди в вагоне попросили солдата, который выходил вместе с ней, донести чемодан и до утра охранять ее на вокзале.

Вокзал в Уральске маленький и старинный. Первая линия железной дороги была подведена к городу в 1894 году. Казаки, говорят, хотели соль возить, рыбой торговать.

Мест в общем зале не было, сели в коридоре около кассы. Там же ютился парень с обезьянкой, он отстал от цирка. Обезьянка строила рожицы, и всем вместе, им было не так скучно. Хотя, понаблюдав за этим нахалёнком, Марина навсегда невзлюбила обезьян.

Милиционер ходил недалеко и гонял алкашей и бомжей. Свет был тусклый и неприятно сквозило. Люди казались злыми, задерганными.

Пермский совхоз

Утром Марина ушла к тётке Галине Викторовне в район Зигзаг, а отдохнув, поехала домой в «Пермский» совхоз к маме и Вите.

Правда мама долго ругала за то, что она спрятала деньги в общаге и не заняла из них себе на дорогу:

– Что, я тебе бы их не вернула? Разве так можно, ехать в такую даль без денег?!

Марина разнервничалась:

– Сама так воспитала – чужого не брать!

Мама в это время раскатывала лепешки, собиралась сварить бешбармак. Мяса не жалела. Жирная шурпа толстым слоем кипела на огне – топилась побеленная печка. Когда-то маме дали дом с тополями. Они окружали дом. Сажать овощи уже, конечно, было негде, но зато летняя веранда в тени деревьев была кстати…

«Пермский» совхоз снегом завален чуть не по пояс. В клубе танцы. Вечером сходила туда. Лампы казались тусклыми, но народ веселился, под гитары местного ансамбля. Никто больно не обращал на нее внимания. Одноклассники разъехались, а подросшее поколение ею не интересовалось. В большом холле играли в бильярд. Кино и танцы всегда были практически единственными развлечениями.

Вернулась домой, скрипя снегом. Дома лучше. Наелась лепешек с мясом и рассыпчатой местной картошкой.

– Завтра будем делать голубцы.

Маме казалось, что ее где-то там не кормят совсем.

Отчим, как всегда, с хмурым лицом молчал, не вмешиваясь ни в какие разговоры. Голубцы мама делала огромные на всю тарелку. Таких сочных голубцов, как дома, Марина не видела никогда нигде. А пельмени, а суп из домашней курицы и домашней лапши, а картошка на шкварках сала, а рыба Сазан, жареный с пшенной кашей-селянка!..

Всё дома жило и дышало теплом, достатком и чистотой. Мама сидела на кухне и по-прежнему до трех ночи проверяла тетради.