Kitabı oku: «Война и мир Джудит Батлер», sayfa 3
Глава 2. Политика, или является ли «народ» тем, кто выражает «народную волю»
Некрополитики как онтологии двойственного
В теории политики Батлер можно проследить восходящее к Карлу Шмитту различие уровней онтологического и онтического в политике. В центре внимания Батлер находятся не политики, определяемые как конвенциональные и понимаемые в терминах теорий делиберативной демократии,68 а теории, относящиеся к 1) сфере политического, которую Шанталь Муфф определяет как «аффективное измерение политики» (Батлер даёт модусу аффективного измерения политики определение «психики власти») и 2) к отношениям антагонизма (в терминах окопной, или «вязкой борьбы», как вслед за Грамши повторяет Батлер). Отношения власти в результате понимаются у Батлер как неразрывность отношений тела, материальности и одновременно сигнификации,69 т. е. в терминах онтологии двойственного, анализируемой ею на примере политики. То есть модус онтологического обеспечивает в ее философии понимание политического также в терминах онтологии двойственного.70
Поэтому в понимании политики ей ближе методология Фуко и его концепция биовласти как механизма управления жизнью и смертью, чем методология Шмитта, разрабатывавшего понятие политического, исходя из ключевой роли фигуры суверена в политике.
Предметом анализа Батлер являются политики позднекапиталистических, неолиберальных режимов, инструментализирующих и деполитизирующих фигуру суверена, автономно решающего, кому жить, а кому умереть. Такие типы политики Батлер, используя термин Акилле Мбембе, называет некрополитиками,71 функционирующими как современные формы биовласти, убивающие людей на уровне повседневной жизни или производящие условия, эффективно побуждающие людей умирать. Поэтому Батлер при анализе политики ставит вопрос об особенностях функционирования именно некрополитик.
В то же время, как показывает анализ Батлер механизмов функционирования современной биополитики, в условиях неолиберального капитализма некрополитики оказываются парадоксальным образом связаны с феноменом народной воли и народного суверенитета, которые Батлер в своих недавних работах исследует на материале массовых народных собраний и протестов (См. её книгу Заметки о перформативной теории собраний (2015), в которую вошли программные статьи «Союз тел и политика улиц», ««Мы – народ»» – мысли о свободе собраний» и др.). «Не существует суверенной власти, выбрасывающей субъекта из сферы политического, – заявляет Батлер, – скорее существует обновляющаяся народная суверенность вне государственной и политической власти, включающая совместные формы переживания и сопротивления».72
Двойственная природа «народного суверенитета»
Парадоксальность и двойственность понятия народного суверенитета Батлер исследует на материале массовых собраний, которые она интерпретирует как феномен телесной перформативновности, которую она отличает от лингвистической перформативности, ограничивающей, по ее мнению, сферу политического репрезентацией в языке.73 Как замечает Батлер, многие теоретики демократии размышляли о возможности нейтрализовать угрозу хаоса и деструкции, исходящую от «толпы» («тела политики» в терминах Батлер), даже если они признавали важность выражения народной воли. Политические теоретики от Эдмунда Бурке до Алексиса де Токвиля, опасаясь неконтролируемого хаоса как угрозы для демократической формы правления, ставили вопрос о том, насколько открытое выражение народного суверенитета, то есть власть народа может привести к тирании большинства, в пределе – к репрессивным режимам (как у Платона – к тирании).74 Однако, вопреки предположениям, что политика народной воли, имеет тенденцию управляться или страхом хаоса, или радикальной надеждой на будущее,75 Батлер, близко к теории популизма Лаклау и Муфф, считает, что оба этих модуса в условиях неолиберального капитализма оказываются сплетенными, то есть формами хиазма и что все политические идентичности с необходимостью являются народными.76 Для демонстрации этого тезиса она обращается в статье «Союз тел и политика улиц» к анализу знаменитых массовых собраний на площади Тахрир в Каире в ходе революции 2011 года, во-первых, как к примеру функционирования политики как аффектов надежды и страха одновременно; во-вторых, как к событию, позволяющему увидеть политический потенциал логической непредсказуемости народных собраний.77
Анализ политики народных собраний Батлер начинает с анализа теоретических и политических проблем, связанных с определением и самоопределением понятия народа. Прежде всего она обращает внимание на отмечаемый и другими исследователями факт, что любая попытка определения того, «кто есть народ» носит исключающий характер. (Ср. с тезисом Бруно Бостилза, что вопрос о том, что такое народ, имплицитно предполагает вопрос о том, кто и что не есть народ.78) Это качество проявляется сразу же, как только выдвигается требование, что «народ» должен быть защищен.
Что означает это требование?
Во-первых, оно означает, что тезис о защите народа фактически является, по мнению Батлер, основанием для политик секьюритарной мобилизации и милитаризации. Ведь пользование этим тезисом предполагает, что только некоторые из членов «народа» должны быть защищаемы. В результате, формулирует Батлер, «народ» в качестве эксклюзивной категории отличается от понятия «населения». В этом контексте Батлер напоминает, что, учитывая логику политического как логику хиазма, необходимо постоянно задавать вопрос, какие конкретные операции власти определяют и описывают различие между «народом» и «населением» 1) в каждый данный момент и 2) с какой целью.
Во-вторых, Батлер отмечает амбивалентность процедуры включения, которую она исследовала еще в своем первом бестселлере Гендерная тревога: феминизм и подрыв идентичности (1990) на примере противоречивости феминистских политик включения.79 Применительно к понятию «народа» Батлер демонстрирует амбивалентность включения на примере высказывания Ангелы Меркель, которая, отвечая на рост ультра-правых анти-иммигрантских выступлений в Германии, сформулировала по видимости инклюзивный тезис о том, что «ислам – это часть Германии». В таком случае риторика Меркель предполагает, что мы одновременно имеем дело с народом, исключающим иммигрантов, и с народом, включающим их таким образом, что оба народа входят в понятие нации. Батлер в этом случае считает, что даже если форма признания риторически распространяется на всех людей, как провозгласила Меркель, тем не менее существует обширная область тех, кто продолжают оставаться непризнаваемыми (например, безгражданское «население», иммигранты) и что, более того, сама властная функция различения между признаваемыми и непризнаваемыми воспроизводится всякий раз, когда сфера признания расширяется.80 Таким образом, Батлер называет один из парадоксов современной политики, когда в условиях глобализации демократических политик сфера непризнаваемого не только сохраняется, но и непрерывно расширяется. Иначе говоря, парадокс включения в современной политике состоит в том, что то, что широко и разнообразно включается в сферу признаваемого, сохраняет в то же время статус и характеристики непризнаваемого.
В-третьих, Батлер обращает внимание на то, что самоопределение «мы – народ», предположительно отличающее народный суверенитет от государственного суверенитета, функционирует 1) или как требование признания и включения в «народ» непризнаваемых «народом» субъектов, обращенное к тем, кто их исключает, или 2) является само-именующей практикой, прямо исключающей иммигрантов и лиц без гражданства из идеи нации. Например, когда в январе 2015 года Pegida (European Patriots Against the Islamicization of the West), открыто анти-иммигрантская политическая организация Германии, заявила «мы – это народ», реализовав само-именующую практику, она на самом деле прямо исключила иммигрантов из идеи нации и – в пределе – из идеи мира. Поэтому, уточняет Батлер, хотя демократия и предполагает право самоопределения, из этого не следует, что любая группа, которая определяет себя как репрезентируемая, может объявить себя «народом» без того, чтобы не поставить принципы демократического правления под вопрос.
Исходя из этого вывода, задача демократических политик, по мнению Батлер, во-первых, состоит не в том, чтобы просто риторически провозгласить признание среди людей равным образом (как это сделала Меркель), но скорее в том, чтобы напомнить, что инклюзивность не является единственной целью демократической политики, особенно политики радикальной демократии (в терминах Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф),81 и, во-вторых, требует критического анализа актов самоименования «народа» и процедур, посредством которых «народ» предположительно выражает «народную волю».
Могут ли акты самоименования квалифицироваться как самоопределение или адекватное выражение народной воли? – ставит вопрос Батлер. Какие политические стратегии реализуются в акте самоименовании народа, спрашивает она. И как можно обнаружить условия, при которых, когда прекариат заявляет «мы – это народ» («мы все еще народ», т. е. мы все еще упорствует и еще не уничтожены».82) – это не просто требование включения, но и практики исключения?
В этом контексте Батлер обращается к исследованию вопроса о том, как происходит конституирование «народа» как политической субъективности и отвечает на этот вопрос, используя понятие антагонизма Лаклау и Муфф как «вязкой гегемонной борьбы». Конституирование народа, пишет Батлер, осуществляется как претензия на то, чтобы получить определенную демаркационную границу народного антагонизма как признанную. В таком случае мы можем установить, кто есть «народ» только тогда, когда борьба за то, кто принадлежит к «народу», обостряется, то есть когда одна группа противопоставляет свою собственную версию «народа» тем, кто находятся вне, кто рассматриваются как угроза для «народа».83 В условиях современных политик демократии как форм некрополитики мы, по её мнению, имеем три политических ситуации одновременно: 1) во-первых, тех, кто стремится определить «народ» (это всегда властная группа, гораздо меньшая, чем народ, который она хочет определить), 2) во-вторых, субъекты «народа», которые не признаются «народом» и 3) в-третьих, тех, кто пытаются установить последнюю группу в качестве части народа.84 Более того, даже если мы стремимся представить либеральную демократию, подчеркивая в ней по видимости инклюзивные характеристики включения каждой и каждого в демократию как форму политического, стремясь установить полностью включающую группу, мы, по мнению Батлер, вряд ли преодолеваем то, что Муфф и Лаклау назвали «конститутивным исключением»,85 посредством которого устанавливается партикулярное включение («народа»), претендующее на универсальное («либеральную демократию») как политически универсальную форму современности.
Поэтому, как считает Батлер вслед за Лаклау и Муфф, в условиях современной некрополитики мы вынуждены признать, что любая формация «народа» частична. Такое признание требуется, по мнению Батлер, по следующим двум причинам: во-первых, многие исключения осуществляются без знания о них, во-вторых, исключения часто натурализуются как «нормальное» положение дел. Тем самым вопрос, является ли «народ» тем, кто выражает «народную волю» и могут ли эти акты самоименования быть квалифицируемы как самоопределение и считаться адекватным выражением народной воли, всегда остается открытым, по мнению Батлер.86
Являются ли публичные демонстрации, такие как Арабская Весна, Окупай или демонстрации против прекарности действительными и обещающими выражениями народной воли? Предположение Батлер в этом контексте – что мы должны прочитать эти сцены политического не только в терминах версии людей, которые их эксплицитно излагают, но и как отношения перформативной власти, посредством которых они приводятся в действие.
Первый тип действий, остающихся внепарламентскими, является, по её мнению, неизбежно преходящим, недолговечным. Но когда они открывают новые парламентарные формы (и это второй тип действий как инициированных властью), они рискуют утратить характер репрезентации народной воли.
Здесь Батлер и формулирует свой главный тезис перформативной теории собраний о том, что политическая форма демократии и народный суверенитет – не одно и то же.87
Народные собрания как предположительная форма народного суверенитета формируются и распадаются неожиданно – вследствие произвольных или непроизвольных условий, напоминает Батлер. Например, их преходящий характер проявляется, в частности, в том, что когда «народ» поддерживает и институализирует правительство, народный суверенитет утрачивается при проведении своих лидеров в парламент. Одновременно и правительства, которые возникают и исчезают именно благодаря совместным действиям народа, также обнаруживая себя в качестве всего лишь преходящих: ведь тогда они лишаются поддержки, обеспечивающей им легитимность. А её обеспечивает именно народный суверенитет.
Таким образом, в процессе функционирования народного суверенитета Батлер также обнаруживает онтологию двойственного. Она считает, что, в противоположность заявлениям правительства, главным качеством «народного суверенитета», когда люди собираются вместе, является сила выражения, отличающаяся от права говорить в рамках порядка данного. Другими словами, «народный суверенитет» означивает избыток по отношению к тому, что говорится во время собраний как практик «народного суверенитета», однако именно такой способ сигнификации является совместным телесным действием, или, как определяет Батлер, плюральной формой перформативности. Тезис о значимости силы выражения в политике по сравнению с практиками права говорить аналогичен тезисам Лаклау в его последней книге – «Риторические основания общества»,88 где ставка делается именно на риторический элемент в политике. Ведь и Лаклау, и Батлер понимают понятие политического как никогда не завершенное без народной поддержки.
В результате, с одной стороны, оспаривание доминирующих политик осуществляется ассамблеями, забастовками, пикетированием и оккупацией публичных пространств; с другой стороны, эти тела являются объектами множества демонстраций, которые принимают прекарность как условие перформативности власти.89
Цель Батлер, как она формулирует, – подчеркнуть очевидное в условиях, когда очевидное исчезает: по её мнению, существуют пути выражения и демонстрации прекарности, которые формируют экспрессивную свободу, принадлежащую публичным собраниям. И действительно, когда некоторые критики утверждают, что всё, что удалось Окупай – это просто собрать людей вместе на улицах, они – тем самым – фиксируют тот факт, что эти пространства часто закрыты для публичных собраний под предлогом «безопасности» и даже «общественного здоровья». Эксплицитные цели этих собраний различны: оппозиция деспотической власти, секьюритарным режимам, национализму, милитаризму, безгражданственности. Иногда это вызов самому капитализму или неолиберализму.
Батлер согласна, что это очень разные собрания, поэтому необходимы разные подходы для их изучения. Для неё важен тезис о значимости измерения телесности в понятии «воли народа» и в политическом поле в целом, когда она в своем анализе политики утверждает и помещает тело в сердцевину политического поля. По её мнению, именно тело в его выразительной, сигнификативной функции выдвигает то, что она называет «телесным требованием», считая именно его более подходящим для обозначения экономических, социальных и политических условий, более не подверженных формам прекарности. «Когда люди совместно занимают улицы, – формулирует Батлер в терминах эмансипаторности, – они формируют нечто вроде тела политики, и даже если это тело политики не говорит единым голосом – даже если оно вообще не говорит – оно тем не менее формирует, устанавливает свое присутствие как плюральная и упорная телесная жизнь».90
Как она неоднократно подчеркивает, для людей, которые все еще живут в номинальном контексте либеральной демократии, установка, что индивидуумы должны заботиться только о самих себе, а не о других, и что забота о здоровье, например, – это не общественное благо, а товар, может оказаться фрустрирующей и шокирующей. По её мнению, вопреки индивидуализирующемуся смыслу любых неудач, публичные собрания воплощают измерение политического, реализующее плюральную форму существования в социальных условиях, являющихся – вопреки некрополитике – одновременно разделяемыми, совместными, даже если политически несправедливыми.91 Собрания осуществляют временную и плюральную форму сосуществования, которая конституирует определенную этическую и социальную альтернативу буржуазной «ответственности» перед «правоподдерживающим» (Беньямин) политическим порядком. В этом контексте Батлер рискует предположить, что формы собраний как собраний тел могут быть поняты как временная версия «народного суверенитета». В то же время, считает она, они могут быть также рассмотрены как необходимые напоминания о том, как легитимация функционирует в демократической теории и практике – а именно, как утверждение плюрального существования тел, которое ни в коем случае не является триумфом над всеми формами прекарности, реализуя одновременно, то есть в терминах онтологии двойственного как вынужденную прекарность, так и её эмансипацию.
Результатом анализа Батлер демократических политик в условиях одновременности 1) функционирования антагонистического и непредсказуемого «народа» и 2) деполитизации фигуры суверена, порождаемой в том числе и политиками перформативности власти, мобилизующей народное действие, становится её провокативный тезис о том, что никакое действие политической субъективности не осуществляется и не может быть понято вне терминов онтологии двойственного, устанавливающей и поддерживающей условия всякого политического действия. Политики народных собраний, как она показывает, также не могут избежать того парадокса, когда прекарные и субверсивные уличные собрания выступают формой действия, которое требует для своего сохранения условий, которые они оспаривают, как условий поддержания их влечения к жизни, которое Батлер считает конститутивной характеристикой политической субъективности (в этом тезисе заметно влияние на Батлер витализма Спинозы, о котором мы писали в предыдущей главе). «Тела на улицах являются прекарными, – пишет Батлер, – но они демонстрируют полиции силу и выносливость к физическому страданию. Эти тела также являются упорными и настойчивыми, настаивающими на своей длительности и коллективной «здешности»; и в этих недавних формах, организующих себя без иерархии, демонстрируются принципы равного обхождения, которых они требуют и от публичных институций. Таким способом эти тела перформативным образом выдвигают месседж, даже когда они публично спят».92
Батлеровская ставка на витализм в онтологии политического определяет стратегии её критики милитаризма, который она связывает с политиками национализма. Так она вновь и вновь формулирует, что если мы рассматриваем основания для милитаризации, базирующейся на требовании, что «народ», относящийся к нации, должен, как уже было сказано выше, быть защищен, то мы обнаружим конвенциональную установку, что только некоторые из народа должны быть защищаемы.
Тогда, вновь задаёт она вопрос, что же на самом деле заключается в патриотичном требовании «защитить народ», в модусе вписывания в прекарность «защищаемых» и вообще в сердцевине императива «защитить народ»?93 Батлер считает в этом контексте, что военная защита требует институциализации прекарности не только тех, кто является ее целевой группой, но и тех, кого она рекрутирует как «патриотов».
Например, тем патриотам, замечает эту логическую ловушку Батлер, кто призван в американскую армию, обещаны обучение и работа, но их посылают в зоны конфликта, где их тела могут быть искалечены, психические жизни травматизированы, более того, буквально физически разрушены. Иначе говоря, с одной стороны, американские, как и любые другие патриоты, считаются незаменимыми для защиты нации. С другой стороны, они одновременно заранее обозначены как ненужное население. Даже если их смерти иногда прославляются, они всё равно являются ненужными: одни люди приносятся в жертву во имя других людей. Здесь в функционировании некрополитик либеральной демократии Батлер обнаруживает явное противоречие: тела, которые стремятся защитить, часто физически и психически «выпотрашиваются», когда они делают свою работу. Таким способом во имя защиты «народа» «нация» выбрасывает некоторых из этих людей на обочину, с горечью констатирует Батлер.94 Тело, инструментализированное в целях «защиты», является тем не менее цинично заменимым в ходе обеспечения этой «защиты».
Итак, мы рассмотрели ещё один пример обнаружения онтологии двойственного в функционировании политического в философии Батлер – когда оставленное беззащитным в ходе защиты нации тело является одновременно 1) незаменимым и 2) незначимым, а императив обеспечить «защиту народа» требует – таким образом – незначимости и беззащитности как раз тех, кто заняты защитой.
Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.
