Kitabı oku: «Я вернусь через тысячу лет. Книга 1», sayfa 3
6. Разрыв
До чего обманчивы девичьи «люблю!». И даже «очень люблю!». И даже «совершенно не могу без тебя!».
До чего легко они сменяются таким же горячим «не люблю!», «оказывается, не люблю!», «люблю, но не тебя…». До чего легко!
Я был уверен, что на такое способен кто угодно, только не Таня! Больше чем себе, верил ей!
Конечно, мы ссорились иногда, но ведь все ссорятся. И даже при ссорах я ни разу не обижал её. Это немыслимо: обидеть Таню. Она для меня святая. И отлично знает это.
Почему же письмо? За что?
Может, я действительно неудачник, и прав Женька Верхов? Я назвал его тогда, зимой, подлецом. Негромко. Никто больше не слыхал. Мы вдвоём говорили. А он отшатнулся и побледнел, и глянул на меня своими тёмными глазами бездонно и ненавидяще, и напророчил:
– Ты просто неудачник, Сандро! Тебя всегда будут преследовать неудачи! И ты это понимаешь и потому завидуешь!
А я не завидовал – презирал его. Он выдал за своё изобретение то, что удалось найти мне – эти самые коэмы, коробочки эмоциональной памяти, которые сделали его знаменитым.
Он, правда, не смог довести их до конца.
А я был близок к концу. Но всё бросил. Противно стало.
Таня тогда спорила со мной. Вовсю.
Мы бродили по хрустящему снегу парковых аллей, и она допытывалась:
– Почему ты молчишь? Почему громко не скажешь правду? Кончился бы этот кошмар!
– Не вижу кошмара.
– Но ведь тебя обокрали!
– Идея – не собственность. Кстати, это и не моя идея. Ты же сама подкинула мне книжку того фантаста. Двухсотлетней давности. Это его идея.
– Но ведь Женька знал, что ты работаешь… Он поступил нечестно, подло! И я, как дура, всё ему разболтала!
– Это дело его совести. И, пожалуйста, не называй себя дурой.
– Шур! А если я скажу всем то, что не хочешь говорить ты?
– Это будет уже совсем смешно!
– Обидно, Шур!
– Конечно, обидно, Танюш! – согласился я. – Но это не проблема жизни. Сделаю что-нибудь другое.
– Да ты просто доведи до конца коэмы! Ему ведь не под силу сделать обратную связь – от коробочки в мозг. А ты сделаешь – и всё станет ясно.
– Вот этого не буду! Скажут, что я продолжил дело Верхова. Развил его открытие. Не хочу быть продолжателем дела Верхова.
– Для кого эти коробочки, Шур? Для него? Или, может, для одного тебя?
– Не надо демагогии, Танюш! Я всё понимаю. Если это станет необходимо человечеству, оно всё равно сделает. А я – не буду!
– Ты не решай сейчас! Потом решишь! Я заметила, ты с годами умнеешь.
Я расхохотался и сгрёб Танюшку в охапку, и закружил по аллее. Сквозь голые тёмные ветки деревьев на нас сыпалась твёрдая холодная снежная крупка. Через несколько минут и она завертелась, закрутилась, начала бить по лицам.
– Опять метель! – сказала Таня. – Скорей бы весна!
А я почему-то вспомнил о далёкой планете Рита, которую открыли астронавты «Урала». Там нет ни зимы, ни весны, ни осени. Всегда ровный климат – из года в год, из века в век. Скучно это, наверно! На Земле всегда чего-то ждёшь. Зимой – тепла. Летом – прохлады. Осенью – снега. Без ожидания – какая жизнь? А чего ждать на Рите?
Таня вдруг остановилась, обняла меня за шею и прошептала в ухо, прижимаясь горячей щекой к моей щеке:
– Я очень верю в тебя, Шур! Ты очень нужен мне! Я не могу без тебя! Люблю тебя очень-преочень!
…А теперь вот я читаю неумолимо короткое Танино письмо и внешне не верю ему. Оно кажется невероятным, неправдоподобным! Но где-то далеко, в глубине души, я ему поверил. И именно там, в этой непонятной глубине, нарастает душная тёмная тяжесть, и всё поднимается и поднимается, и вот уже весь я будто свинцовый и полузадушенный ею.
«Дорогой Шур! Я, наверное, никогда не решилась бы тебе сказать это, а сказать надо. И вот приходится писать. Как в старинных романах.
В самые последние дни я вдруг поняла, что мы не сможем быть вместе. Ты в этом не виноват, не мучайся. Виновата я.
Это получилось неожиданно, как стихия. Но, в общем, оказывается, я люблю не тебя, а Олега.
Подробности здесь ни к чему. Они ничего не меняют. И тебе не станет легче, если узнаешь их.
То, что случилось – очень сильно, очень серьёзно. И, значит, нам не нужно об этом говорить. Я уже вся принадлежу ему. Понимаешь – вся!
Знаю, тебе очень плохо сейчас. Но ничего не могу изменить. Ты пройдёшь через это и ещё будешь счастлив…»
Я читаю письмо снова и снова. И невольно ищу в нём хоть какой-то, хоть самый маленький проблеск надежды, хоть какую-то мягкость.
Нельзя же вот так, сразу!
Но проблеска нет. И мягкости нет. Письмо безжалостно.
И значит, Танина любовь – уже прошлое. То прошлое, которое всегда будет мучить меня. Тем, что оно прекрасно и невозвратимо.
И самое ужасное – неожиданность. Ещё вчера вечером Таня была нежна, ласкова…
Правда, в последние дни она казалась мне странной, ушедшей в себя. Я видел, что она всё время напряжённо о чём-то думает, что-то решает. Впрочем, это я сейчас понимаю, что она решала…
Олега Венгрова я не видел давно, с осени. Мы учимся в разных школах и редко встречаемся. Как-то в октябре мне вдруг стало очень тоскливо вечером, и я пошёл встретить Таню. Она занималась в литературной лаборатории. Обсуждали они там чьи-то стихи и страшно кричали. Я очень тихо вошёл в маленькую полукруглую аудиторию и сел у самых дверей, и долго никто меня не замечал. Потом заметил Олег и толкнул локтем Таню. Она подбежала возбуждённая, раскрасневшаяся и очень громко спросила:
– Что случилось?
И вроде даже рассердилась, когда я сказал, что ничего. Вернулась на своё место, рядом с Олегом.
А мне было очень тоскливо. Наверно, потому, что Олег сидел рядом с Таней. Они, кажется, всё время сидели в этой лаборатории рядом. Олег очень давно влюблён в Таню, она сама говорила.
Когда вышли на улицу, Олег спросил:
– Ну, как тебе? Понравилось?
– Кричите много, – ответил я. – У нас в киберлаборатории тихо.
Он торопливо простился и ушёл, чтобы не мешать. Он всё отлично понимал, черноволосый усатый Олег, высокий и стройный. Он неглупый парень и не надоедал Тане своими безответными чувствами.
А теперь, если мы вдруг окажемся где-нибудь втроём – Таня, я и Олег, прощаться и уходить надо мне.
Впрочем, нет! Мы нигде не окажемся втроём! Таня счастлива. Такое безжалостное письмо может написать только очень счастливый человек.
А мне нужно привыкать к тому, что я один, что нельзя взять любимую за руку, обнять её, вызвать в любое время по радиофону. Раньше я мог вызвать Таню хоть ночью. Она сердилась, когда я будил её, но прощала. И сама будила меня, если что-то её мучило.
Сколько раз мы так мирились – ночью, по радиофону!.. Не могли уснуть, не помирившись.
Хорошо хоть, что она написала всё это в последний день и отдала письмо после последней проверочной беседы, когда остались всего часы до последнего собрания…
Сегодня вечером нам объявят не только результаты проверочных бесед. Скажут ещё, кого отобрали в подготовительный лагерь «Малахит», кто имеет шансы улететь на далёкую Риту.
В добровольцы мы с Таней записались в начале мая. Тогда две трети класса записались и, конечно, Женька Верхов с Ленкой Буковой. В последний год Женька всерьёз занимался спортом и стал мускулистым и сильным, хотя он по-прежнему высокий и полный, а таких не часто берут в астронавты. Лишний вес, лишняя еда и кислород – всё это кое-что значит для космических кораблей, где каждый килограмм под контролем.
Я никак не мог понять, почему записался Женька. Никакие блага нас на Рите не ждут. Там надо много работать, и трудно, по старинке. Потому что ребята, которые прилетят на двух кораблях до нас, немногое успеют. Всего шесть лет отделяют один корабль от другого.
Женька, конечно, понимает это. Но если искренне хочет лететь, может, он не так уж безнадёжно плох, как я привык думать о нём?
Впрочем, никак не могу забыть древнейшую истину: единожды солгавши – кто тебе поверит?
А что, если в «Малахит» возьмут нас с Таней? И ещё два года мы будем там учиться рядом… Вдруг нас возьмут, а Олега – нет? Что тогда?
Наверно, ничего тогда… После такого-то письма!
…Я уже знаю, что ничего не удастся сделать в этот день. Ни почитать, ни поработать над браслетными радиофонами, к которым я вернулся зимой, когда забросил коробочки эмоциональной памяти.
Я уже знаю, что весь день буду думать о Тане, и завтра тоже, и послезавтра, и вообще до тех пор, пока не смогу улететь куда-нибудь далеко.
Хорошо бы нажать в себе какую-то кнопочку и приказать: не думать о Тане.
Но нет такой кнопочки.
Может, у людей будущего появится что-нибудь в этом роде? Может, время им будет настолько дорого, что они изобретут способ не убивать его на бесполезные переживания?
Я беру во дворе школы свободный биолёт, задвигаю дверцу, подключаю клеммы к вискам и молча приказываю киберу: «К Звёздному озеру. По шоссе. К пляжу».
Кибермозг биолёта записывает сигнал моих биотоков, и вспыхнувшая зелёная лампочка говорит, что можно отключить клеммы.
Теперь – хоть спи. Биолёт привезёт, куда надо. Его кибер знает все дороги в радиусе пятидесяти километров от центра города. Он выберет кратчайшую и установит допустимую скорость, и избежит столкновения с другими машинами. И если только понадобится ехать дальше пятидесятого километра, тогда нужно подключать клеммы и давать команды.
А Звёздное озеро близко, на тридцать восьмом километре.
Мой биолёт медленно, лениво выкатывается на пухлых шинах со школьного двора, сворачивает за угол и ныряет в полутоннель ближайшей улицы. Здесь, под широкими балконами движущихся тротуаров, под ажурными мостиками, перекинутыми над проезжей частью с одного тротуара на другой, биолёт прибавляет скорость, и шины его приподнимаются и становятся высокими и узкими.
Машина идёт вдоль глухих стен подвальных этажей, мимо площадок, по которым можно съехать к стоянкам возле лифтов различных зданий.
Но вот кибер выруливает машину на середину трассы, затем к другому краю – и я слышу, как свистит ветер позади, и чувствую, что колёса биолёта оторвались от гладкого пластобетона и исчезли в «брюхе» машины.
Теперь она пойдёт на воздушной подушке до самого поворота к Звёздному озеру.
Когда-то там не было озера. Была зелёная долина между тремя горами. И ручеёк в долине. Я видел этот ручеёк в стереофильме, на уроке краеведения. А потом геологи нашли в глубине, под ручейком, большую реку. Горячую реку.
Её вскоре отвели к городу. Городам всегда не хватает горячей воды. А в долине поставили плотину, и образовалось озеро. Оно не замерзает даже зимой, в крутые уральские морозы. И зимой здесь купаются.
А летом озеро приходится охлаждать. Потому что иначе купаться в нём летом нельзя.
Сегодня я буду плавать в Звёздном озере. До полной усталости, до изнеможения. Буду плавать до тех пор, пока не придёт время ехать на вечернее собрание в школу, на последнее собрание нашего выпускного класса.
7. Лина
На пляже, конечно, полно народу. Жарко. Июнь на исходе. Один за другим подходят биолёты, и из них выбираются парни, девушки, какие-то галдящие мальчишки. Народ постарше, посолиднее – здесь с утра. Солидные люди в пекло не едут. Сейчас уже приезжают только такие, как я, случайно завернувшие. И, конечно, у них, как и у меня, нет с собой плавок, и приходится идти к раздаточным автоматам, и, по всегдашнему моему везению, у автоматов оказывается немало парней.
Я растерянно останавливаюсь, ищу глазами конец очереди и вдруг слышу своё имя:
– Сандро! Тарасов! Тебе взять?
Я даже не сразу понимаю, чей это голос. Знакомый голос. Но чей?
Потом вижу возле самого автомата чернобровое лицо Марата Амирова. Знакомый парень! Из четыреста восьмидесятой школы. Правда, я его полгода не видел…
– Возьми, Марат! – кричу я.
– Одни?
– Да.
Через минуту Марат подходит с гладенькими зелёными плавками, которые все мы выкинем в переработку, уходя с пляжа. Плавки выпускаются специально для тех, кто забывает свои привычные и, конечно, более удобные.
– Надоели эти тихоходы-автоматы, – ворчит Марат. – Толкайся возле них!.. Вываливали бы прямо на полку!
– Тогда человека надо ставить! – строго замечает сбоку какой-то парень. – Ты пойдёшь сортировать плавки?
– Ещё чего! – Марат усмехается.
– То-то! – бросает парень и уходит к воде.
– Ты с ребятами? – спрашивает Марат.
– Один.
– Тогда пошли к нашим. У нас тут целый кагал.
Мы идём к кабинкам, в которых можно переодеться, и я интересуюсь:
– Как у тебя проверочные беседы?
– Вроде нормально, – отвечает Марат. – Сегодня вечером узнаем. А у тебя?
– Вроде тоже.
– На Риту записывался? – спрашивает Марат.
– Да. А ты?
– И я – да. Только ничего не выйдет, старина! Пойдём в институты. Говорят, мест пятнадцать нашему городу, не больше. Где тут попасть? Так что я морально готовлюсь в институт.
– На историка?
– Да. Твёрдо!
Когда-то Марат занимался в нашей киберлаборатории. Ещё в седьмом классе. Тогда у нас была одна лаборатория на три школы. Потом в четыреста восьмидесятой создали свою. Но Марат уже не работал у них, ушёл к историкам. Почему-то его увлекли первобытные люди, и он летал с археологами в Мексику и в пустыню Калахари, раскапывал там какие-то могилы, собирал кости людей и черепки посуды.
Может, он тогда уже решил лететь на Риту, населённую дикими первобытными племенами? Потому и ушёл к историкам?..
Вообще-то я тоже ещё в седьмом классе решил для себя этот вопрос. Решил твёрдо: надо лететь. Потому-то и изучал целый год материалы об этой планете и делал потом о ней большущий доклад на трёх уроках по истории космонавтики.
Но из киберлаборатории я не ушёл. Понял, что без электроники не обойтись и там, на Рите. Ни нам, ни ритянам не обойтись без неё. И ритян ведь надо чему-то учить. И ритянам надо дать умные машины.
Да и немыслимо для меня: уйти из киберлаборатории! Тогда и жизнь не в жизнь!..
Зимой нам говорили на уроках истории об успехах Марата Амирова. Кажется, он нашёл во время экспедиций какие-то необычные кости и какие-то оригинальные черепки, и сделал из этого смелые необычные выводы. Меня никогда не тянуло к древним костям и черепкам, и потому я пропустил эти смелые выводы мимо ушей. Но запомнил, что наша учительница истории говорила о Марате с уважением. Даже с почтением. Видимо, ей самой отыскать такие черепки не посчастливилось.
А компания у Марата большая: трое парней, пять девушек. И все незнакомые. То есть лица-то мне знакомы. Всё-таки соседние школы! Десятки раз видел этих ребят и на улицах, и в магазинах. Но имён не знал.
Впрочем, мне и сейчас их не запомнить. Слишком много имён сыплется сразу. Но одно задерживается: Лина. И потому, что имя – не частое, и потому, что девушка смотрит на меня как-то особенно. Будто давно знает.
Она маленькая и пухленькая, Лина. Как колобок. И ручки пухленькие, и щёчки пухленькие, и ямочки на щёчках. Но колобок – симпатичный. И красиво улыбается. Просто глаз не отведёшь, так улыбается эта девчонка. Какая-то сказочная улыбка. И очень добрая. И очень бойкая.
Она вообще не из робких, эта Лина. Она не отстаёт от меня в воде, и, когда мы, наплававшись, ложимся на спину отдыхать, говорит:
– А я давно хотела с тобой познакомиться, Сандро.
– Разве ты меня знала?
– Тебя многие девчонки знают. Даже в нашей школе.
– Я просто потрясён такой известностью! И чем заслужил?
– Говорят, ты выполняешь все свои обещания.
– Бывает.
– Говорят – всегда.
– Ну, в общем-то, не помню, чтобы кого-то обманул.
– И другие не помнят. Вот этим и заслужил. Но ведь к тебе не подступиться, – продолжает Лина. – Сегодня впервые вижу тебя одного. Если, конечно, не говорить о магазинах…
– Теперь всегда буду один!
Даже не знаю, как это вырвалось. И вроде горько вырвалось.
Она молчит. Видно, думает: всерьёз я или нет. Потом её пальцы ловят в воде мою руку и сжимают. И только после этого Лина произносит:
– Ты не будешь один. Если, конечно, сам не захочешь…
«Вот это да! – думаю я. – Как всё, оказывается, просто! Неужели они все такие?»
Невольно вспоминаются слова из сегодняшнего Таниного письма: «Ты пройдёшь через это и ещё будешь счастлив».
А вот с такой буду счастлив?
А впрочем, чем она хуже других?
Мы ещё долго плаваем рядом, но о главном больше не говорим. Ни слова. А когда выбираемся из воды, невольно держимся так, словно что-то уже решено. Держимся вместе. И, кажется, все замечают это и, удивившись, перестают замечать. Будто так и было всегда. Будто так и надо.
Когда мы уезжаем с озера, Лина всё ждёт, пока остальные рассядутся по биолётам.
– Уедем последними! – шепчет она. – Ладно?
Я вначале машинально киваю, и только потом доходит до меня, что она просто хочет остаться в машине со мной вдвоём.
Она всё рассчитала правильно: мы едем вдвоём. И, когда выбираемся на шоссе и передние биолёты с ребятами, разогнавшись, уносятся по воздуху вперёд, Лина трётся круглой мягкой щекой о моё плечо и закидывает голову, подставляя полуоткрытый, невероятно красивый рот.
«Что я делаю?!» – проносится в моём мозгу, но уже тогда, когда я целую этот рот.
Мы оба едем на вечерние собрания в свои школы. Мы оба выходим завтра в жизнь – и Лина, и я. Неужели мы выйдем вместе? Вот так просто, так невероятно быстро – и вместе? Но ведь я же ещё не люблю её! И не могу ещё любить! И вообще никого не могу! Зачем же – вместе?
Я гляжу вперёд на дорогу сквозь смотровое стекло, как будто от моей внимательности что-то зависит. Гляжу вперёд и думаю о Тане: где она сейчас, что делает, с кем она?
Лина отодвигается от меня и молчит.
Мне жалко её. Мне самому становится больно от того, что я причинил ей боль. Она же всё понимает!
– Куда ты собираешься после школы? – спрашиваю я.
– В училище промышленной эстетики. – Она отвечает спокойно, ровно, даже холодно. Потом, как бы что-то решив, улыбается и спрашивает: – А ты, конечно, записался на Риту?
– Конечно. А ты разве нет?
– Это не для меня. – Она вздыхает. – Там нужны спортивные девчонки. А с моей-то комплекцией…
– Неужели это важно?
– А ты думал!.. Туда девчонок как на конкурс красоты отбирают.
– Вот уж глупо!
– Мало ли глупостей делается на нашей старенькой Земле? Земля без глупостей – это вроде даже и не Земля. Но тебе, Сандро, эти «малахитские» красавицы не достанутся! Надеюсь, тебя не возьмут.
– Почему надеешься?
– Не хочу, чтобы тебя взяли! – Она глядит в мои глаза так откровенно, как никто и никогда не глядел на меня. – Ты очень давно нужен мне, Сандро! Ещё с тех пор, когда ты всюду ходил один. Без… своей Тани…
– Почему же ты тогда молчала?
– Тогда я считала, что девушка не должна… первая… Все мы в детстве так считаем.
– А теперь?
– Теперь мне всё равно! Теперь важно, что ты – рядом. Я так долго ждала! Я уже почти смирилась с мыслью, что этого никогда не будет…
«Чёрт знает что! – думаю я. – И вовсе не так всё просто. И вовсе она не такая… Что же у нас будет? Может, лучше бы нам и не встречаться? По крайней мере, для неё лучше…»
– Я позвоню тебе вечером, – говорит Лина, когда биолёт останавливается возле её школы. – Нам есть о чём поговорить, Сандро.
– А ты знаешь мой номер?
– Давно! – Она заливисто, звонко хохочет. – А мой – вот! – И вынимает из кармана узенькую, как мизинец, карточку с личным номером. – Звони в любое время! Всегда рада! Когда кончишь свой тедробраслет – запиши мой номер первым. Могу я просить о такой малости?
– Откуда ты знаешь о тедре, Лина?
– Я много чего о тебе знаю! Не думай, что всё это так… легко….
«Ну разве можно обидеть её? – спрашиваю я себя, глядя из биолёта, как Лина бежит к подъезду школы, будто катится. – Если она о тедре знает… И ещё много чего…»
Это наш рыжий Юлий Кубов, руководитель киберлаборатории, окрестил так браслетный радиофон, который я начал собирать ещё в седьмом классе, потом забросил из-за коробочек эмоциональной памяти и продолжил уже в десятом.
Очень уж неудобны наши карманные радиофоны, которые в двадцатом веке назвали уродливым словом «мобильники». Носят их в карманах, в дамских сумочках, вешают на пояс, даже на шею. И всюду мешаются… Много в них наворочено – фотоаппарат, часы, телевизор, интернет… А чаще всего нужна только радиосвязь. Сколько аварий было из-за разговоров по радиофону при движении автотранспорта! Руль железно требовал двух рук! А одна из них часто держала радиофон…
С появлением биолётов стало полегче. Но и биолёт нередко требует двух рук на руле. И радиофон мешает.
И вот мне подумалось, что если надеть радиофон на руку – как часы! – и ограничить его только радиосвязью, можно решить много проблем сразу.
Юлий Кубов поначалу отнёсся к идее скептически.
– Часы человеку обязательны? – спросил он.
Я согласился.
– Не много ли на одну руку?
Я опять согласился.
– Подумаешь? – спросил Кубов.
– Подумаю, – пообещал я.
Решение пришло быстро. Полностью отказаться от часов в радиофоне. Переключить время на слуховые сигналы с ближней радиостанции. Один крошечный чип. Одна крошечная клавиша… Нажал – и слушай!
Кубов одобрил:
– Теперь у тебя может получиться. – Он задумчиво почесал за ухом – любимый жест. – Начинай сразу с крупных часовых корпусов. А потом постепенно ужимайся. Учитывай общую тенденцию к миниатюрности.
Анализируя наши идеи, Кубов обычно чесал за ухом. Словно там располагался его аналитический центр. Пока были мы малышами – посмеивалась и передразнивали его за спиной. Потом привыкли. Анализы его были точными, советы – практичными.
Внешне Юлий Кубов соответствовал своей фамилии: широкоплечий, невысокий, с мощными руками и как бы квадратным корпусом. Шагал он тяжело, монументально и делал всё основательно. Не любил переделывать то, что сделал сам. Однако нас учил переделывать изобретённое, не жалея времени. И каждый раз искать новые решения.
Как-то он спросил меня:
– Какую память собираешься ты подарить своему дитяти?
– Вообще-то у радиофона память на сто номеров.
– И записная книжка в придачу! – Юлий усмехнулся. – Иначе в них запутаешься. А практически сколько ты используешь? Ну, сколько у тебя друзей?
– Немного, – признался я.
– Вот и посчитай! Да папа с мамой. Да тройка интересующих тебя девочек… Сколько наберётся?
– Чуть больше десяти.
– Допустим – двадцать. Это с головкой. Телефоны друзей – и точка. Тедр!
Так родилось название.
Однако наручный радиофон долго вылезал из часового корпуса. Я вынес антенну в браслет, менял батарейки, дошёл до самых миниатюрных – слуховых, и тут надвинулись выпускные экзамены.
Теперь решалось главное в моей жизни.
Стало не до тедра.
Как уж Лина о нём узнала? Может, от Марата? Хоть и редко, но в киберлабораторию он заглядывал. По давней привычке. В отличие от Женьки Верхова, который вдруг утонул в истории живописи и про лабораторию вроде забыл. А вот доклад для старшеклассников сделал приличный. О русских «передвижниках» девятнадцатого века. Про которых я, со своим техническим уклоном, ничего раньше не знал.
Впрочем, славе талантливого изобретателя Верхова этот гуманитарный доклад не повредил.
…Исчезла Лина за дверями своей школы. У них тоже сегодня собрание выпускников.
Я подключаю клеммы к вискам, и биолёт медленно выруливает из границ квартала, поворачивает к моей школе.
