Kitabı oku: «Те, кого любят боги, умирают молодыми», sayfa 2
Серьёзный разговор
С этих пор всё чаще Никита уходил к Игорю, и долгие ночи они просиживали на веранде при свете телевизора, а Маша сидела с ними как бесплатное приложение и не сводила глаз с моего брата.
Я же стал навещать Наташу, вернее, я ждал у её калитки, пока она не выкатит на своём большом велосипеде, и вот уже мы гнали в рощу, хохоча и дурачась, как дети. Я бы предпочёл целовать и раздевать её, прижав к берёзе, но нет – мы сидели в роще на лавочке над обрывом и любовались рекой в камышах и черными лебедями. Да и Наташин пёс не сводил с меня глаз, и я откровенно боялся его. Мы беседовали с ней, как правило, непонятно о чём, но иногда и о конкретных вещах. Как-то, сидя вот так со мной на лавочке, она сказала:
– Мирослав, почему вы всё время пьёте? Ну Игорь-то ладно, он ветеран и алкоголик, а Никита-то что? Он же маленький ещё. Вы одним днём живете. Так нельзя.
– Не знаю, честно. Я как-то спрашивал, но Никитка отвечает, что надо так, и всё.
– Эх, они же сопьются… Повлияй, поговори с ним. Он же такой молодой, красивый… Сексуальный.
– Что??? В смысле?
– Ах, Мирослав, ну вечно ты к словам цепляешься, дурак! Без смысла. Пойдём.
– Куда? – я прямо испугался, что сказал что-то не то. – А… Можно тебя поцеловать?
– Можно. Было бы. Если бы ты не говорил тут глупости, – и она с укоризной посмотрела на меня, как будто я серьёзно провинился.
Мы встали и пошли по травке, а отвратительный пёс стал виться вокруг, тявкая и визжа.
– У-тю-тю, мой Церберочек, у-тю-тю, собачка, хоросий, лясковый… – Наташа схватила его за морду и стала тискать.
– Я вот только спросить хотел… – начал я.
– Ну? – и она взглянула на меня свысока, хотя я был выше на две с половиной головы.
– А я как, сексуален хоть немного, или только Никита?
– Только одно у тебя в голове. Ну только одно! Всё. Ты испортил мне настроение. Идём по домам.
– А когда мы увидимся?
– Я подумаю.
– Завтра зайду за тобой?
– Ох, Мирослав, посмотрим. Посмотрим.
Я проводил её до дома, она резво взбежала на крыльцо и скрылась за дверью, не оглянувшись. Я постоял под её окнами ещё полчаса, как побитая собака, и пошёл к себе. Странно, но я всегда считал нужным проявить смирение и унизиться. Так учила меня Матушка, говоря, что гордость – это самый страшный порок.
Я наконец-то достал сигарету и закурил – Наташа курить мне запрещала.
Никита лежал на скамье возле нашего дома и курил в небо, а рядом играло радио.
– Ты вовремя, – сказал он. – Когда мир на краю пропасти, некогда ходить по бабам.
Я сел на другую скамью, собираясь поговорить с ним о пьянстве, пока мы были одни. Но едва я открыл рот, как в калитку въехал на моем велосипеде Игорь, бросил его в кусты флоксов, взращённые Матушкой, и с широкой улыбкой пошёл к нам.
– Думаю, я достал то, что надо, – с этими словами он извлёк из кармана сиреневую бутылку с надписью на этикетке: “Анапа. Плодово-выгодное вино”.– Не поверите, сколько стоит.
– Ребята! Ребята, – сказал я с тоской. – Ну что вы жрёте всё время разную дрянь?
– Не нервничай. Это магические эликсиры, – последовал ответ.
– Ну-ну. Вы думаете, что я совсем идиот слабоумный.
– Нет, Тарас, – возразил Никита, – ты просто идиот.
– Да идите вы, не буду я пить эту гадость.
– Ты что же, сопляк, – удивился Игорь, – как же, обидишь нас и откажешься?
– Ну, Светка, – сказал Никита, – при таком раскладе я с тобой больше срать рядом не сяду.
Поворчав немного, я согласился выпить.
Игорь наполнил три гранёных стакана бордовым напитком. Никакой закуски не предвиделось, только сигареты. Мы чокнулись, и я несмело отпил рубиновой жидкости с ядовитым ароматом, а Игорь с Никитой хлебнули по полной, залили себе плодово-выгодного в самую душу.
– Эге! – сказал Никита через минуту, затягиваясь сигаретой. – Эге.
– Гектор, пей, – велел Игорь. – Троя не выстоит без тебя.
Я с недоверием посмотрел в его бездушные очки и допил своё, оставив на дне чуточку.
– Эге, – сказал и я спустя минуту, ощутив внутри жар, и перед глазами задрожали последние отблески заката.
Мы посидели, покурили, наблюдая, как мир вокруг преображается, наполняясь тёплыми мягкими оттенками и неземной красотой. Я вдруг понял, что бесконечно люблю этих двоих парней.
– Парни, – сказал я, – так хорошо сидим.
– Да, – ответил Никита. – Я, пожалуй, никогда не лежал так, как сейчас сижу.
Игорь снова разлил плодово-выгодное по стаканам с какой-то демонической кривой улыбкой.
Огромная оранжевая луна всплыла над крышей дома и застыла там в странной непривычной позе, словно собиралась упасть на бок. Железный гребень крыши блистал, как волна, и качался в облаках.
– Вы знаете, парни, – почему-то сейчас это слово – “парни” – доставляло мне удовольствие и казалось очень мужественным выражением наших отношений, – мне кажется, вам пора повзрослеть… Ну и мне тоже. Мы, как дети, себя ведём. Такая инфантильность. А ведь большие уже. Мы живём одним днём. А будущее?
– В смысле? – спросил Никита.
– Ну как. Работа, семья, дети… Нормальные цели в жизни. Надо быть серьёзными.
– В смысле? – спросил теперь Игорь, но меня не бесила эта их манера общения, наоборот, от беседы я получал удивительное наслаждение.
– Ну как… Надо строить свою жизнь… Никакой серьёзности, как дураки себя ведём. Только и делаем, что целыми днями пьём и на луну смотрим, – я поднял голову – луна совсем уж угрожающе нависла над гребнем крыши, и я занервничал.
– Какую-то чушь ты несёшь, Пиши-читай, – высказался наконец Игорь.
Никита включил радио на столе. Там шла увлекательная передача:
– А что вы думаете, Яков Семёнович, о влиянии любви на сознание современной молодёжи? – спросил ведущий.
– Ха. Любовь-морковь.
– Ха-ха-ха! Вы шутник, Яков Семёнович.
– Понимаете, это тоже разлагающий фактор… Что такое любовь? Никому не понятно. Но хорошо известно, что за этим словом у молодого поколения скрывается: разврат, насилие, агрессия, наркотики…
– Наркотики, Яков Семёнович?
– Да, именно так. Половина случек происходит в изменённом состоянии сознания.
– Случек?
– Да. Иначе и не назовёшь. Вот что такое любовь. Вообще современное молодое поколение крайне инфантильно. Очень уж легкомысленное отношение к жизни, к работе, к будущему, к жизни в обществе… Ни о чём не думают! А столько важных дел! Серьёзных тем! Хотя сейчас всё это меняется. Мы над этим работаем. Но как ещё много этих!
– Каких этих, Яков Семёнович?
– Как бы… Ну этих… Расп…здяев.
– Яков Семёнович!!!
– Да?
– Мы же в эфире!
– Ха. В эфире, но не в эфире.
– Яков Семёнович?
– Юмор. Эфир и эфир – препарат такой…
– Итак, у нас в гостях был борец с молодёжной распущенностью, один из самых выдающихся людей нашего времени, министр внутренних дел, здравоохранения и культуры в одном лице – Яков Семёнович Гадес. И хочу заметить – первый кандидат на пост президента!
– И последний, – добавил Яков Семёнович.
Я так внимательно слушал, что сложился почти пополам, клонясь головой к радио. Едва передача закончилась, я отстранился от него и обнаружил, что нет ни Игоря, ни Никиты, лишь два стакана с рубиновым лунным светом на столе. Луна дрожала на прежнем месте, и меня это встревожило. Уж за это время она должна была либо упасть, либо подняться высоко над гребнем крыши. Злой глаз Аида следил за мной из-за туч, и мне стало страшно. Подул ветер, невидимая берёза вблизи зашептала: “Лена, Лена, Ксюша, Яна…”
Заросли хрена за спиной мощно всколыхнулись и затихли. Я подумал, что Игорь с Никитой хотят напугать меня, поднялся и направился туда, откуда донёсся шум. С каждым моим шагом тьма впереди сгущалась, а листья хрена приобретали всё более ядовитый оттенок. Приблизившись, я увидел в лопухах женскую фигуру.
– Маша? – удивился я. – А ты что здесь делаешь?
Она не ответила, а осталась стоять вполоборота ко мне, как-то скорбно и отчуждённо, склонив голову на плечо. Я вздрогнул и почувствовал, как по спине поползли мурашки, а волосы на голове зашевелились. Перед глазами вспыхнуло видение – ободранная стена в комнатке на втором этаже и крюк в потолке с куском верёвки.
– Прекрати, – вдруг прошептала она.
Я словно окаменел, не в силах сдвинуться с места.
– Прекрати, – повторила она, и я упал в обморок.
Странный сон овладел мной, стоило мне свалиться в траву. Мне привиделось, что я гуляю по просеке перед нашим садом. В гнетущей тьме мне было неуютно и страшно, ни одного окна не светилось в округе. Беззвучный дождь лил с серого неба, размывая меня на ручейки. Я добрел до перекрёстка четырёх дорог и столкнулся с Наташей.
– Я ищу тебя, – сказала она. – Мне нужны твои очки.
От её просьбы стало жутко, и хотя я не понял, какие такие очки она хочет, решил про себя, что не дам их:
– Хорошо, но позже, с собой их у меня нет.
Наташа согласилась и забежала в какой-то дом. Тут же там загорелись огни, послышались смех и крики. А я испытал облегчение, что она ушла. Едва она исчезла, улица вспыхнула фонарями, появились машины и люди, и мне полегчало. Вдруг из дома, где исчезла моя подружка, раздался крик:
– Наташа! Наташа! – и тотчас фонари погасли, и всё окутало мраком.
Ужас сковал меня. Я сразу понял, что означает “Наташа”. Шайтана. Я проснулся и закричал прямо на бьющее в лицо солнце.
Первый поцелуй
– Что с тобой? – спросил Никита. Он лежал на соседней кровати, как всегда, закинув ногу на ногу и подложив одну руку под голову, а другой небрежно держа сигарету. – Хочешь чаю?
Отказавшись от чая и умывшись, я направился к Наташе, твёрдо пообещав себе больше не пить и наконец повзрослеть. Я не понимал своего брата. Будь его воля, так мы и сидели бы всю жизнь под сенью берёзы в три моих обхвата и пили чай, пока не стали бы облаками и не пролились бы где-нибудь над ночным городом прекрасным пахучим дождём. Но я намеревался что-то делать со своей жизнью, руководить ею и поэтому шёл теперь к Наташе, а не ждал – вдруг она сама придёт. Я думал предложить ей руку и сердце.
Я встал у её забора и неуверенно так крикнул, сорвавшись от смущения на хрип: “Натааааша!” Что-что зашумело в кустах, рванулось, как кабан в индейских джунглях, и бросилось на забор с другой стороны. Это был Цербер – я увидел его пасть в пене, клыки и безумные глаза, жаждущие моего мяса.
– Ах ты, проказник, – сбежала со ступенек крыльца Наташа и улыбнулась мне, – ах, проказник, проказник.
Говорила она это собаке, но обращалась почему-то ко мне, глядя на меня уж как-то совсем странно, как будто собиралась изнасиловать. Я встряхнул головой, чтобы прогнать наваждение. Всё-таки я был большим романтиком и мечтал о любви – в самом возвышенном и чистом смысле.
– Проказница, – вдруг похотливо пробормотал я, глядя на неё её же способом.
Она взяла меня под руку и повлекла по коричневым земляным дорогам, окаймлённым буйной травой, в берёзовую рощу, мимо видавших наши детские тела канав, деревянных заборов с мистическими надписями, жасминов и сирени, старых ив и тоскующих сосен. Здесь прошло наше детство, сказка, обернувшаяся пустотой, как сказал однажды Никита. В ней вся боль, печаль и красота.
Я попытался поделиться с Наташей этими моими переживаниями и смутными ощущениями. Она убрала свою руку и помрачнела.
– Какой ты инфантильный. И сентиментальный. Тьфу. Непонятные сопли.
Чтобы исправить положение, я тут же рассмеялся по-идиотски и стал рассказывать что-то смешное.
– Ох, – вздохнула она, остановившись, как будто собираясь идти домой,– прекрати, Мирослав! Когда же ты повзрослеешь! Прекрати.
Я не знал, чем угодить ей, и просто смотрел на неё со смущённой полуулыбкой.
Она рассмеялась, снова взяла меня под руку и повлекла дальше. Мы пришли на старое место – лавочку над обрывом с видом на реку, где золотились в блестящих водах черные лебеди и грустно пробивались сквозь сплетения берёз солнечные лучи. Усевшись и сложив ручки на коленях, Наташа обратила ясные глаза на меня, как будто ожидая чего-то. Я хмыкнул и, глядя в другую сторону, обнял её, а потом потянулся к сочным губам за поцелуем.
– Не так, Мирослав, всё не так. Ты как школьник. Ну что мне делать с тобой? – и она отстранилась. – Когда же ты станешь взрослым, настоящим мужчиной?
Я громко хлюпнул носом и затих.
– Ну ладно, – сказала она. – Ты хоть понимаешь, о чём я?
– Нет.
– Хорошо. То есть плохо. Я объясню. Ты и твои друзья ну прямо как маленькие идиоты. Вы не хотите взрослеть, заниматься серьёзными вещами, ну… Просто думать о будущем!
– В смысле? – переспросил я, имитируя манеру брата.
– Ох, Мирослав. Ты живёшь одним днём. Нужно вести здоровый образ жизни, работать, заниматься спортом, встречаться с любимой девушкой, водить её в кино, по ресторанам, потом сделать ей предложение, завести ребёнка в конце концов!
– Ммм… – ответил я.
– Ладно. Обещай хорошо подумать над этим. Иначе мы не сможем общаться. Пойдём к тебе, угостишь меня чаем.
По дороге я написал брату смс, чтобы он сделал чай. Когда мы пришли, чай, к моему удивлению, был готов и даже чашки стояли на столе. В молчании мы сделали несколько глотков.
Никита лёг на скамейку, как будто был совершенно один, и закурил, глядя в небо. Майка на его животе задралась, обнажив пупок. Наташа смотрела на него то ли с недоумением, то ли с интересом. Я не знал, чем всё это закончится, слов у меня не было, лишь нарастало незнакомое прежде болезненное чувство ревности. Обстановку разрядила Маша, вдруг всплыв над сиренью и пристально взглянув на Наташу:
– А можно к вам?
Я пригласил её к столу, Никита слабо кивнул.
– Ну что сидим, молчим, – сказала Маша. – Давайте радио послушаем.
Я включил радио, и очень удачно: как раз звучала замечательная песня Гномма “В Реймс” с приятной инструментальной музыкой. Это были красивые стихи о том, как он куда-то улетает, и она тоже, но позже, и вот всё будет продолжаться здесь же, но уже без них. В общем, как почти всё в творчестве Гнома – непонятно, но наполнено чудесной атмосферой и настроением.
– Ой, ну что это? – скривилась Наташа, обращаясь за поддержкой к Маше. – Кто сейчас слушает этот отстой?
– А что надо слушать? – спросил Никита со своей скамьи из-под стола.
– Ну как же! Все давно слушают радио “Сю-сю-сю”.
– “Сю-сю-сю”? – переспросил я, и меня передёрнуло, как будто я услышал что-то очень неприличное.
Наташа быстро нашла нужную волну, и на нас полилась композиция про любовь в исполнении нескольких девушек. Хотя в нашем распоряжении было только радио, я словно видел их – полуголых, ярко накрашенных, с огромными силиконовыми сиськами.
“Я люблю тебя, потому что ты любишь меня, о эта любовь, как прекрасно любить, ты меня, я тебя, наша любовь – это кровь…”
Дальше следовал припев: “Ты придёшь ко мне издалека, милый друг мой Я Эс Га”.
– Интересно, – я сделал вид, что мне в самом деле хочется это знать. – Что это за Я. С. Г. такое?
– Наверно, имя спонсора, который с ними спит, – серьёзно предположил Никита.
– Вы не понимаете ничего, – вздохнула Наташа, – самая популярная группа сейчас. Все балдеют. А какие красивые стихи, про любовь…
Девушки вскоре допели, и запели мальчики. Наташа загрустила и про себя подпевала, открывая рот и поглядывая на моего брата. Маша пыталась завести с Никитой разговор, но он отвечал ей крайне односложно, как будто бесконечно утомился от бесед. Незаметно подступал вечер, а музыка всё играла, перемежаясь рекламой под стать песням. Странно, но эти композиции вызвали у меня желание предпринять что-нибудь интересное и энергичное.
– Парни, – вдруг сказал я мужественно, – парни, а поехали в клуб?
– А мы? – спросила Маша, имея в виду себя и Наташу.
– И вы, – Никита поднялся. – Имеет смысл позвать Игоря.
Меньше всего на свете я хотел видеть в клубе всю эту компанию, тем более они рассчитывали, что я буду платить. Но мне не было жалко денег, у Матушки в ящике под лампадой и грозной иконой хранителя-святого лежали несметные богатства.
Я зашёл в её келью, стараясь быть серьёзным, перекрестился перед старинной, чёрной от времени иконой и осторожно залез в ящик, как будто там сидел ядовитый скорпион. Тут у меня случился странный флэш-бэк: я словно увидел перед собой бледное лицо матери с очень печальным и смиренным выражением. Такое лицо у неё было, когда мы с Никитой гуляли неделю в её московской квартире, пока она отдыхала в Швейцарии. Как-то утром она прилетела самолётом, открыла дверь и увидела такое, что не сразу смогла заговорить.
– Что это за шалавы, Мирослав? – наконец произнесла она, возвышаясь в чёрном балахоне над нашими грешными молодыми телами. – Что это такое? Как ты мог? Что здесь творилось? Как тебе не стыдно?
– Мама, – просто тогда ответил я, – я так живу.
– Это же Содом и Гоморра, Мирослав.
– Не было содома, – возразил Никита, не зная, как лучше поступить – убрать ли руки со спящей рядом девушки или лучше не шевелиться.
– Ну слава богу, хотя бы не это! – горько сказала матушка.
И вот всю эту картину я увидел сейчас, копаясь в красном свете лампады в её ящике, как предатель. Оправдывало меня только то, что мама моя – человек не мирской и деньги ей были совсем ни к чему.
Я взял, сколько было надо, и на выходе ещё раз перекрестился, как в церкви. В своей комнате я надел костюм, почему-то ощущая себя так, словно собираюсь на свадьбу или на похороны, и тихими шагами направился к друзьям.
Бэд трип
Найти в посёлке такси не представлялось возможным, и мы поехали на электричке. Игорь с Никитой решили, что мы пойдём в клуб “Церцея” в центре Москвы. Это было приличное место, со строгим фейс-контролем, и я серьёзно опасался, что мои друзья могут остаться снаружи.
Наташа в пути заметно расположилась к Никите и пыталась говорить с ним, Маша ревниво следила за Наташей и стреляла в Никиту глазами. За окном мчалась васильковая луна конца июня, и я гадал, какие ещё события она принесёт в эту ночь.
На вокзале мы взяли хорошую машину и поехали к “Церцее”. Остановив машину у входа в клуб, водитель, как мы договорились заранее, вышел и предельно услужливо открыл нам двери. На ребят из фейс-контроля это подействовало, и мы без проблем вошли. Мне показалось, что, когда Никита продефилировал к барной стойке, все девушки поблизости и вдалеке на секунду сбились с мысли, отвлеклись, растерялись и посмотрели на него.
Мы расселись на барных стульях и взяли какие-то коктейли. В красной полутьме сверкали блёстки танцующих, бродили бокалы и звучала свежайшая музыка, всё тонуло в атмосфере благополучия и гламура. Здесь были необычайно ухоженные девушки, в большинстве не красавицы, но выглядевшие так, что казались привлекательнее любой самой красивой моей знакомой. Мне вдруг страстно захотелось блистательной жизни в окружении этих девушек, тем более что, учитывая благосостояние Матушки, я запросто мог её себе позволить.
Так, в молчаливом созерцании, прошли два удивительно глубоких и приятных часа. Мои друзья куда-то разбрелись, и я радовался этому. Не было желания ни танцевать, ни разговаривать, вообще никакой активности мне не хотелось. Я сидел и потягивал потихоньку свой коктейль, и на моем лице играла умиротворённая улыбка путника, обрётшего наконец покой. Всё и дальше было бы хорошо, если бы не Никита.
В какой-то момент он подвёл ко мне незнакомую девушку и сказал, не взглянув на меня:
– Вот он берет. Грамм кокаина, семь колёс и два пакетика вашей удивительной травы.
– Сколько? – мрачно спросил я, вынимая бумажник и вновь вспоминая мою бедную мать.
Никита взял у девушки товар и куда-то исчез.
Это событие сбило мой сентиментальный настрой, и я уже не мог просто сидеть, расслабленно развалившись на стойке, а стал вертеться, смотреть во все стороны и нервничать. Как быстро всё-таки настроение может меняться на противоположное! Возможно, я был неврастеником, истериком и психопатом.
Дёргаясь на стуле, я имел, наверно, вид человека, который ждёт чего-то, что никак не случится. Это было моё обычное состояние в последние годы – постоянное ожидание неизвестно чего.
– Ох, молодой человек, – произнёс женский голос, и чья-то рука ласково погладила меня по спине, – позвольте-ка мне тут протиснуться.
Я обернулся и увидел профиль великолепной дамы, в роскошном вечернем платье и с редкой в наши дни благородной осанкой. Это была моя мать. Я быстренько свернулся в крендель на стойке, мысленно умоляя того, кто следил сегодня за мной, пока я крал кровавые в лампадном свете деньги, чтобы она не поняла, кто перед ней. Мама остановилась невдалеке и заказала коктейль “дьявольские яйца”. Я понял, что сейчас она облокотится на стойку, ещё раз увидит меня и наконец узнает, даже в костюме.
– Ого! – сказала бы она. – Мирослав. Где деньги взял, грешник?
– Матушка, – ответил бы я с тоской, – прости.
– Бог простит. Ты будешь гореть в аду, Мирослав, – горько заметила бы она. – Как мог ты прийти в это место, где шлюхи, содом и адское пламя?
И чтобы всего этого не случилось, я как был согнутый в крендель, так и сполз на пол и, словно змея, заскользил по его разноцветным плитам прочь, в туалет. Там я выпрямился и увидел в зеркале своё осунувшееся лицо с нездоровым блеском в глазах – лицо замученного совестью грешника. Засучив рукава, я склонился над умывальником освежиться.
– Ооооооох, – вдруг услышал я глубочайший женский стон в кабинке за своей спиной. – Ааааааах…
Мужской голос, вроде знакомый, прошептал:
– Давай-ка так… Ага, да. Мммммм!
– О! Да, да, да… Так. Ах, Ааааааа, аааа, ааа, аааааааааааа!!! Ооооой! Давай, давай, дава… дав… ДА!!!
Наступила тишина. Спустя пару секунд раздался нежный шепоток:
– Ну, Никита, честно, не ожидала от тебя. Мужик! Супербизон.
– Кто там?! – воскликнул я, ужаленный страшным подозрением.
Несколько секунд висело молчание, потом открылась дверца, и я увидел Никиту с Наташей, вроде полностью одетых и весёлых. Раскрасневшаяся, очень довольная Наташа выскользнула, легко мазнула меня пальцами по щеке и сказала:
– Не заставляй меня оправдываться, дурак! Это не то, что ты думаешь.
Я молча смотрел на брата, чувствуя ужасную слабость и готовый вот-вот свалиться на пол.
– Мирик, не подумай ничего, – отводя глаза, засмеялся Никита. – Мы просто курили траву. Мощная, скажу я тебе, вещь. Заходи дунешь.
И я зашёл. Никита ловко выпотрошил сигарету, достал маленький целлофановый пакетик, высыпал из него несколько слипшихся плотных комочков буро-зелёного цвета и переложил их на место табака.
– Но учти, – сказал он, – уносит так, что можешь прямо здесь свалиться. С одной затяжки – в хлам. Может, лучше колесо для начала?
Я никогда не был любителем таких вещей, а колеса меня вообще очень страшили своим эффектом. Но валяться в кабинке туалета “в хлам” я не хотел и поэтому согласился. Тем более после этой странной сцены со стонами за закрытой дверью мне было всё равно, что употреблять. Никита достал другой пакетик, вынул из него таблетку белого цвета и с помощью монеты разделил её на две части на бачке унитаза. На таблетке я заметил изображение креста.
– Вот, – сказал он, – сначала половинку. Если через сорок минут не вставит, ешь вторую. А я пойду уже, курить больше не могу, будет по мне заметно слишком. Дерзай, Орфей, за тобой Эвридика.
С этими словами он сунул мне сигарету с закрученным кончиком и вышел. Я, подумав немного над ломаным кусочком таблетки в ладони, положил её в рот и, ощутив горьковатый вкус, проглотил. Курить одному не хотелось, к тому же в туалет со смехом ворвались люди:
– Опа, да здесь кто-то курит! Ну-ка, ну-ка выходи, проказник! Может, угостишь?
Я убрал косяк в пачку сигарет, с серьёзным выражением покинул кабинку и прошёл к дверям, ни на кого не глядя. Вслед мне раздались выкрики:
– Ну и обкурился парень, рожа даже почернела.
Настроение совсем испортилось, странная ситуация в туалете с Наташей и Никитой, встреча с Матушкой и “почерневшая рожа” расстроили меня. Я вышел на тёмную безлюдную улицу и встал у входа в клуб под тускло-золотым светом вывески. Оранжевый диск луны завис над крышей дома напротив, безоблачное небо холодно сияло редкими звёздами. Позади хлопнула дверь, и рядом со мной оказалась высокая, немного костлявая, но красивая девушка с пьяными глазами.
– У тебя сигареты есть?
Я молча угостил её сигаретой и закурил сам, едва не вытащив по ошибке косяк с травой.
– Холодает, – наврала она, испытующе заглядывая мне в лицо. – Устала я сегодня.
– Ммммм, – ответил я, имитируя манеру моего брата.
– Ты неразговорчив, – улыбнулась она и сильно покачнулась.
Я поддержал её за локоть.
– Проводишь меня, если нет других планов?
– Ещё как, – ответил я, отмечая про себя, что ещё никогда не курил с таким удовольствием. – То есть провожу, конечно. Тебе куда?
– А где твоя машина?
– В ремонте. Мой “Мерседес” сегодня попал в аварию. Так что я на такси.
– Окэ, давай.
Я попросил её подождать, а сам забежал в клуб, чтобы предупредить друзей. Но как только вошёл, я увидел мать – она поднималась на второй этаж, в вип-зону. Матушка шла в сопровождении полного лысоватого мужчины, которого почему-то держала под руку Наташа. Я торопливо выскочил обратно на улицу, суетливо крестясь. Моя подруга стояла спиной ко входу и ёжилась, на всякий случай выглядывая другого кавалера. Закурив и снова отметив, как же мне это приятно, я провёл её к такси, усадил и сам сел рядом на заднем сиденье.
В дороге я выкурил много сигарет, непривычно наслаждаясь процессом. Разговор с новой знакомой казался удивительно приятным, хотя мы говорили какие-то банальные вещи. Доехали довольно быстро.
Обстановка квартиры и толстый серый ленивый кот говорили о том, что девушка живёт одна. Оказавшись внутри, она совсем расслабилась и еле-еле стянула сапоги, привалившись к стене.
Пока она варила кофе и искала чего-нибудь выпить, я зашёл в ванную комнату посмотреть на себя и, если надо, привести в порядок. Тут только мне пришло в голову, что сорок минут давно прошло, а я такой же унылый, как и был. Это меня расстроило, в данных обстоятельствах мне хотелось быть весёлым, живым и зажигательным. Я нашёл вторую половинку таблетки и проглотил её.
Вернувшись из ванной, я обнаружил, что девушка моя лежит поперёк кровати лицом в подушку и явно спит. Из колонок, расставленных по углам комнаты, негромко звучала музыка, приглушенный свет намекал на атмосферу таинственности и интима. Я не знал, как следует поступить в данной ситуации. Уйти ли, тихо закрыв за собой дверь, разбудить ли девушку или лечь рядом с ней.
Как человек честный и взрослый я бы должен был, конечно, уйти, но воспоминания о Наташе с Никитой заставили меня остаться. В конце концов, как ни противилась моя совесть таким мыслям, у меня очень давно не было секса. Так давно, что не измерить, сколько литров воды, чая, пива и прочей гадости утекло с тех пор, как это случилось в последний раз. С другой стороны, мне хотелось приятного душевного общения с хорошей красивой девушкой, хотелось поделиться наболевшим, испытать очищение от понимания новым человеком, который мне симпатичен, – а симпатична эта незнакомка мне, безусловно, была. Пускай я даже не узнал её имени. Никита вот, например, почти никого, ну кроме самых близких родственников, по имени не называл. Никогда.
Я сел в кресло и стал думать – или просто сидел без мыслей. Я курил, пил кофе и вино, слушал музыку. Девушка всё спала, и мне казалось, что скоро наступит рассвет, а я всё буду сидеть, курить и пить.
В какой-то момент я вспомнил, что прошёл, наверно, ещё час с последнего приёма таблетки, а меня всё никак не берет. Ну разве что жар в теле, трясёт слегка, подташнивает, но кайфа никакого. Это добило меня окончательно, мне стало ясно, что я неудачник.
– Что ж! – горько усмехнулся я, доставая косяк. – Ладно.
Прикурив, я старательно стал делать глубокие затяжки и задерживать дым в лёгких как можно дольше. Трава оказалась очень крепкой и жгла горло, но я держался. Докурив, откинулся в кресле и понял, что начинается что-то страшное. Я встал, прошёл на ватных ногах в ванную, и этот путь показался мне длиною в час. Пока шёл, я успел несколько раз медленно оглянуться на девушку, не проснулась ли она, и лишь на восьмом повороте головы взгляд попал, куда было нужно. Мои зрачки, отражённые в зеркале огромными черными колодцами во всю радужную оболочку, потрясли меня.
– Ни фига себе, – вновь и вновь говорил я, возвращаясь в комнату. – Ни фига себе.
В комнате я прислонился к стене и замер, одной ногой стоя на полу, другой упираясь в стену, а руки подняв над головой. Видимо, что-то разбудило девушку, какая-то смутная тревога, и она повернулась на кровати, чтобы посмотреть, что происходит.
– Ты кто? – сонно спросила она. – А! Извини, Костик. Может, ляжешь? Что ты стоишь там, как дурко?
Я подумал о её предложении, но понял, что мне очень удобно вот так вот стоять. Никогда прежде мне не было так удобно.
– Ты знаешь, – ответил я спустя какое-то время дрожащим от возбуждения голосом, – я, пожалуй, никогда не лежал так, как сейчас стою.
– Ну-ну, – пробормотала она.
И тут мне стало очень смешно. Такой смех охватил меня, что брызнули сопли и лицо скривилось от страшного напряжения. Минут пять я смеялся, пока не упал на кровать.
– Дурко, – ласково прошептала девушка в полусне, наверно, улыбаясь.
Я тоже улыбался, улыбался и улыбался и ничего поделать с этим не мог. Улыбка не сходила с моего лица, как я ни старался думать о серьёзных вещах.
А в музыкальном центре играла песня “Живи”. Я обратил на неё внимание как раз во время припева: “Одним днём, одним днём, одним днём, одним днём, одним днём…”
– Надо же, – пробормотал я с радостным смешком, – какой длинный припев.
А он всё не кончался и не кончался. Я закурил. К середине сигареты я подумал, что это, должно быть, самая длинная сигарета в моей жизни.
– Боже, как же мне надоело курить, – сказал я.
Наконец сигарета кончилась, но припев – нет. Я выкурил вторую, уже без улыбки, и вышел в ванную. “Если, когда я вернусь, этот припев будет продолжаться, я сойду с ума”, – подумал я, умывая лицо. Да, мне было уже совсем не смешно и не радостно.
Я вернулся и услышал: “Одним днём, одним днём, одним днём”. Опять закурив, я сел в кресло, испытывая панический ужас. Слова резали моё сознание, каждая новая фраза вызывала прилив дикого страха.
– Господи! – прошептал я. – Я никогда больше не буду слушать эту песню, пускай только она прекратится…
У меня мелькнула мысль, что надо выключить музыкальный центр. Но что если я его выключу, а песня останется? Такое я не смог бы пережить, сохранив рассудок. Эта песня уже была над реальностью, выше моих возможностей и желаний.
Одновременно с последней затяжкой песня вдруг прекратилась. Я вздохнул с таким облегчением, как Сизиф, всё-таки закативший камень на гору. Наступила тишина. Обычно между песнями пауза две-три секунды максимум, а тут я успел выкурить ещё сигарету, задуматься о каких-то глубочайших вопросах, забыть о паузе, вспомнить о ней и закурить новую сигарету – и только тогда началась песня. Я уже предчувствовал, что она тоже будет длинной.
